Текст книги "Прежде чем ты уснёшь"

Автор книги: Лин Ульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Может быть, они думают, что Сандер – мой сын?

Сандер говорит:

– А когда мы с мамой или с папой ходим в магазин, мне всегда покупают футбольные стикерсы.

– Всегда?

– Ну не всегда, но когда они ссорятся, они знаешь как много мне покупают!

– Но сейчас-то они не в ссоре.

– Нет.

– Сейчас они летят в Италию, там будет здорово.

– Ага.

– Думаешь, они часто ссорятся?

– Да нет. – Сандер оглядывается вокруг. – А давай купим стикерсов на мои деньги? У меня с собой есть двадцать две кроны, и дома еще сто одиннадцать, и еще семьсот семьдесят восемь в банке.

– А сколько они стоят, эти стикерсы?

– Семь крон пакетик.

– Побереги свои деньги, Сандер. Я куплю тебе два пакетика.

– Большое спасибо.

Кошка дожидается нас возле дверей магазина. Увидев нас, кошка встает, потягивается и фыркает. Затем подходит и осторожно трется Сандеру об ноги. Сандер наклоняется, дает ей понюхать руку и гладит ее.

– Пошли, Сандер. Нам пора домой.

– А ты не забыла, что обещала поиграть в футбол? – Сандер поднимает глаза. Он сидит на корточках и гладит кошку.

– Нет, не забыла. Тем более пошли. Не будем же мы в футбол играть, когда стемнеет.

Сандер встает и обращается к кошке:

– Киска, иди домой.

Потом предлагает взять у меня сумку. Я даю ему ту, что полегче. Мы поворачиваемся и идем. Снег прекратился, но ветер неприятно хлещет в лицо. Кошка следует за нами. Пока мы заносим сумки в квартиру, кошка ждет нас внизу. Мы открываем дверь, ведущую на задний двор, кошка первой выскакивает на улицу, садится перед нами и фыркает. Затем тыкается головой Сандеру в ноги, трется об них.

– А почему она фыркает? – спрашивает он.

– Наверно, она просто не знает, что когда фыркаешь, все думают, что ты злишься.

– Нет, эта кошка не злится, – говорит Сандер. – Почему-то она фыркает и шипит, как только нас видит.

– Да, – соглашаюсь я. – Очень странная кошка.

– Я думаю, она просто заблудилась.

Сандер гоняет по площадке мяч, кошка сидит в стороне, а я стою у стены и смотрю.

– Карин, иди сюда, давай играть, – просит Сандер. – Ну иди сюда. Ты тоже будешь играть. Я буду стоять на воротах, а ты попробуй забить мне гол.

Сандер берет две обледенелые ветки, расставляет их, как будто это ворота, а сам встает посередке. Я пару раз бью по мячу. Спотыкаюсь, наступив на свое длинное пальто. В ворота попасть не получается.

– Целься в меня, – советует Сандер.

Я пробую еще раз. Мазила.

– Давай, ты будешь стоять в воротах, а я попробую забить гол, – предлагает он.

Пошел снег, но снежинки тают, не успев прикоснуться к земле.

– Слушай, Сандер, я больше не могу, – говорю я. – У меня ничего не получится.

– Но мы же всего пять минут играли.

– Мне холодно.

– Еще чуть-чуть, Карин, пожалуйста.

– Нет, все, пошли домой.

– Ну хорошо.

На этот раз кошка опять увязывается за нами в подъезд и пытается прокрасться дальше, по лестнице. Но я выталкиваю ее назад.

– Киска, иди отсюда, – хором говорим мы с Сандером. Кошка садится на землю и принимается лизать лапки, больше она нас не замечает.

Сандер хочет порисовать.

Я достаю бумагу с карандашами, сажусь рядом и смотрю в окно. У меня в гостиной три больших окна, которые выходят на улицу. Через полчаса начнет темнеть. Жюли рассказывала, что, когда была беременна, она любила сидеть у окна и смотреть, как спускаются сумерки, как все вокруг погружается в темноту: верхушки деревьев, дома, машины, дороги, люди – все постепенно исчезает. Это гораздо красивее, чем летний восход солнца, говорила Жюли. Сандер сидит за столом и что-то мурлычет себе под нос. Я встаю и иду к окну, смотрю вниз. Кошка по-прежнему сидит у подъезда. Я иду в коридор, снимаю трубку и набираю номер Анни.

Она берет трубку после первого же сигнала.

Анни.

Я представляю, как она сидит весь день перед телефоном. Сидит и ждет. И так целыми днями. Чего она ждет – я не знаю. Может быть, телефонного звонка, который изменит всю ее жизнь? Анни ждет и пытается как-нибудь скоротать время. Наверно, что-то читает. А может, ходит туда-сюда перед окнами. Или считает про себя: «Вот досчитаю до трехсот, и телефон зазвонит».

– Алло! – говорит мягкий, нетерпеливый голос.

Голос у Анни никогда не менялся. Изменились глаза.

И руки тоже. Волосы стали другими. Появились складки у губ. Изменилась фигура. Постарела кожа. Со временем все в человеке меняется. Но голос остается прежним. Поговорить с Анни – это как в детстве, когда я была маленькой, прижималась к ней, закрывала глаза и думала: не гони меня, пожалуйста, еще чуть-чуть. Запах ее волос, ее чудесный голос. Но только не это лицо. Я до сих пор не могу смотреть на него без боли в глазах. От прежнего лица не осталось ничего. Глазу не за что зацепиться.

– Алло, Карин, это ты?

– Да, привет!

– Чем занимаешься?

– Да вот, мы тут с Сандером.

– Они уже уехали?

– Да. Еще рано утром. Прибудут на место только поздно вечером. Жюли обещала позвонить.

– Они на машине поедут?

– Ага.

– Надеюсь, за рулем не Жюли?

– Не знаю.

– Можешь перезвонить мне, когда поговоришь с Жюли? А то я беспокоюсь, как они доберутся.

– Хорошо.

– Как там Сандер?

– Все в порядке. – Я беру телефон и иду к окну. Смотрю вниз. – У меня под окном сидит кошка.

– Кошка?

– Да. Не хочет домой возвращаться.

– Наверно, заблудилась.

– Может быть.

– Не хочешь зайти ко мне как-нибудь на днях вместе с Сандером?

– Ты знаешь, мы, наверно, не сможем. У нас дел куча.

Сандер закончил рисовать. Он подходит ко мне. Я прощаюсь с Анни, кладу трубку, смотрю на него.

– Хочешь посмотреть, что я нарисовал? – спрашивает Сандер.

Он протягивает мне листок. На рисунке изображен матч между «Ювентусом» и «Манчестер юнайтед»: Алессандро дель Пьеро в черно-белой полосатой форме забивает решающий гол. Об этом Сандер написал на том же листочке чуть ниже, проиллюстрировав надпись стрелочками и точками. Я спрашиваю, можно ли мне оставить рисунок себе. Сандер разрешает.

Я говорю Сандеру, что руки у него золотые. И прибавляю, что это у него от прадедушки.

– От прадедушки Блума.

– Правильно, – говорю я.

– Он был портным.

– Показать тебе его фотографию?

– Да.

* * *

Мы с Сандером идем ко мне в спальню. Я открываю шкаф и достаю оттуда коробку со старыми фотографиями. У меня не так уж много фотографий Рикарда. И только одна сделана до его отъезда в Америку – нерезкий снимок, на котором изображен худой юноша в новом, немного мешковатом костюме.

Я показываю фотографию Сандеру.

Мы сидим на полу. Сандер смотрит на снимок, держит его обеими руками и говорит, что раньше мир был черно-белым. Я объясняю, что раньше были все цвета, только на фотографиях они не отображались.

– Почему?

– Потому что тогда еще не изобрели цветную пленку.

Я не без гордости рассказываю Сандеру о том, что когда я была маленькой, – а это, между прочим, было не так уж давно, во всяком случае, не в глубокой древности, – ни видеомагнитофонов, ни компьютеров еще не было.

Сандер возвращает мне фотографию.

Я убираю ее обратно в коробку и достаю другую. Этот снимок я нашла у тети Сельмы на тумбочке после того, как она умерла. Я протягиваю его Сандеру.

На фотографии пять человек: трое взрослых и две маленькие девочки. Солнечный, по всей вероятности, теплый летний день в далеком прошлом. Люди стоят возле серого монумента.

На обратной стороне фотографии зелеными чернилами написано:

«Всемирная выставка в Нью-Йорке, 1939. Помнишь?

Все вместе.

Перед капсулой Купалой».

Мы с Сандером склоняемся над фотографией.

Я показываю на женщину, стоящую слева. На ней светлая кофточка, темная юбка, теннисные туфли и шляпка. Рядом, прижавшись к ней, стоят две маленькие девочки.

– Это Юне, – говорю я Сандеру. – Моя бабушка и твоя прабабушка. Она умерла еще до того, как ты родился.

В середине стоит Рикард, немного похожий на Джеймса Стюарта; одной рукой он обнимает Юне, другой – Сельму. Рикард улыбается.

– А это Рикард, – говорю я. – Твой прадедушка.

– Он умер давным-давно, – добавляет Сандер.

– Он умер всего лишь через два года после того, как была сделана эта фотография. Он умер, когда началась война.

– Он погиб на войне?

– Нет, война здесь ни при чем.

– А почему он умер?

– Этого никто не знает. Он умер, когда ел спагетти.

– Ему нельзя было спагетти?

– Да нет, можно, он ел спагетти каждый день, он ужасно любил спагетти, но однажды, как раз когда собирался отправить в рот вилку со спагетти, он упал со стула и умер.

Сандер смотрит на фотографию. Он показывает на тетю Сельму и спрашивает, кто это. На Сельме кофточка и брюки. Она курит сигарету.

– Это тетя Сельма, – отвечаю я. – Старая злая тетя Сельма. Она умерла всего за несколько месяцев до того, как ты появился на свет.

– А что это за дети? – спрашивает Сандер.

– Та, что постарше, – это Элсе. Она живет в Висконсине, она толстая и веселая. У Элсе четверо взрослых детей и муж, который еще толще и веселее, чем она. А младшая девочка – та, что прячет лицо, – это Анни, моя мама. И мама твоей мамы.

– Значит, эта маленькая девочка – моя бабушка?

– Ну да.

Я даю фотографию Сандеру. Он рассматривает ее. Возвращает обратно.

«Всемирная выставка в Нью-Йорке, 1939. Помнишь?

Все вместе.

Перед капсулой Купалой».

* * *

1939 год. Помнишь? В тот год немецкие войска вошли в Чехословакию, все негерманские народы оказались присоединены к Третьему рейху. Дюк Эллингтон со своими ребятами поплыл в Гавр – это была первая остановка в его концертном турне по Франции, Голландии и Дании. (Поездка через Германию запомнилась как сплошной кошмар – всем было известно, что Гитлер джаз не любит.) В августе Германия и Советский Союз заключили пакт о ненападении, и Германия захватила Польшу. Джеймс Джойс закончил «Поминки по Финнегану»; состоялась премьера фильма «Унесенные ветром». Франция и Великобритания объявили войну Германии. Три миллиона человек, в том числе школьники, беременные женщины, слепые и инвалиды были эвакуированы из крупных городов Великобритании.

1939 год. Человек по имени Грувер Вален твердо верит в то, что завтрашний день будет прекрасен. Воплощением его мечты стала Всемирная выставка, открывшаяся 30 апреля в Куинсе, штат Нью-Йорк, под девизом «Построим мир будущего».

Рикард Блум со своей семьей едет на метро из бруклинского Бей-Риджа во Флашинг-Медоуз, расположенный в Куинсе. Поездка обходится им в семьдесят пять центов.

Несколькими неделями раньше судно под названием «Осло-фьорд» отчаливает в свое первое плавание из Осло в Нью-Йорк. Билеты раскуплены задолго до отправления. Помимо королевской четы на борту находятся студенческий хор под управлением Сигурда Торкильдсена, директор норвежского пароходства Густав Хенриксен с женой, управляющая фру Миккельсен, директор Клоуманн с женой, судовладелец Клавенесс с женой, директор Бакер-Грендаль с женой и многие другие. Толпы людей собираются в гавани, чтобы проводить пароход и вручить на прощание пассажирам розы, гвоздики, лилии и орхидеи. «Дамские шляпки, увитые тончайшими вуалями различных оттенков, сами казались весенними цветами», – писала газета «Дагбладет» на следующий день.

Всем хотелось попасть на Всемирную выставку.

Всем хотелось увидеть то, что Грувер Вален и его люди называли страной будущего.

По-другому выставку называли Изумрудным городом.

Или Страной Оз.

Прямые чистые улицы. Музыка на каждом углу. Звонкие фонтаны и фейерверки по вечерам. Парк аттракционов с американскими горками, каруселями и живой музыкой, девушки в легких платьях и эротичный храм, созданный самим Сальвадором Дали.

В тот год Гленн Миллер сочинил свою «Лунную серенаду».

Наконец-то люди увидели, какой станет жизнь в будущем, и жизнь эта показалась им высоконаучной, светлой, справедливой, рациональной, надежной и богатой. На выставке были представлены новейшие изобретения и достижения – Рикард Блум никогда не видел ничего подобного: посудомоечные машины, холодильники, кондиционеры, суперсовременные автомобили, говорящие роботы, цветная фотопленка «Кодак» и нейлоновые чулки фирмы «Дюпон».

Выступление президента Рузвельта на открытии выставки показывали по телевизору – американский народ впервые видел своего президента по телевизору, а персонал выставки – женщины, одетые в форму скаутов, казались самыми красивыми женщинами в стране.

Наибольшей популярностью пользовались «Дженерал моторс» и его «Футурама» – развлекательная поездка в мир будущего, каким он станет через несколько лет.

После поездки каждому выдавался значок, на котором было написано: «Я видел будущее».

«Помнишь?

Все вместе.

Перед капсулой Купалой».

– А что такое Ку-па-лой? – спрашивает Сандер.

– Это такая блестящая, похожая на торпеду штука, которую люди зарыли в землю. Это как будто машина времени или капсула времени, сделанная из меди, хрома и серебра – но меди там больше всего. В капсулу положили разные вещи и зарыли ее в землю. И решили, что никто не должен эту капсулу откапывать, пока не пройдет пять тысяч лет.

– Пять тысяч лет?

– Ровно пять тысяч лет.

– Почему?

– Чтобы те, кто будет жить в 6939 году, узнали кое-что о том, как жили люди в 1939 году.

Капсула времени Купалой по-прежнему лежит под землей в парке Флашинг-Медоуз. Рядом стоит маленький монумент с торжественной надписью, о которой давно позабыли. Больше от Всемирной выставки не осталось ничего, за исключением нескольких символических построек.

Вот что лежит в капсуле времени:

Записанные на микрофильмы романы, журналы, комиксы и газеты 30-х годов. Фотографии людей, животных, домов, квартир, дорог и парков. Описание архитектуры и дизайна того времени, информация о достижениях в области науки, медицины и производства, очерки, рассказывающие о том, как выглядит рабочий день на фабрике и в конторе. Там лежат послания Альберта Эйнштейна, Томаса Манна и Роберта А. Милликана; американская конституция, Библия и словник, который содержит тысячу самых употребительных слов английского языка – на случай, если в 6939 году английский язык будет забыт.

– В капсулу положили много разных вещей и закопали в землю, – говорю я Сандеру.

– Каких вещей? – спрашивает Сандер.

– Самых разных. Ты их наверняка знаешь. Такие же вещи были дома у Рикарда и Юне в Бруклине. Будильник, консервный нож, пара очков, авторучка, электрическая лампа, фотоаппарат, пилочка для ногтей, английская булавка, зубная щетка, наручные часы, кружка с Микки-Маусом, пачка сигарет, электрическая бритва, бейсбольный мяч, колода карт, долларовая купюра, женская шляпка.

Люди, закопавшие капсулу времени Купалой в 1939 году, написали приветственное послание археологам, которые откопают ее в 6939-м.

Послание звучит так:

«Каждая эпоха полагает свой триумф над всеми предшествующими историческими периодами окончательным и бесповоротным. Так, в наши дни многие считают, что человечество уже достигло своего апогея в материальном и социальном развитии. Согласно другой точке зрения, мы победным маршем движемся к новым и новым свершениям, которые по своему великолепию и размаху превысят все, на что сегодня способна наша фантазия, к новым мирам, где будут царить мощь, богатство и счастливая жизнь. Мы согласны с теми, кто думает так, мы верим, что человечество разрешит мировые проблемы, преодолеет преграды и победит противоречия, мы верим, что нас ждет великое будущее».

1939 год. Это было в мае или в июне. Рикард Блум купил новый фотоаппарат фирмы «Кодак». В отличие от своих друзей, он мог позволить себе такую роскошь. В магазине маскарадных костюмов дела тогда шли отлично, как, собственно, и всегда. Может быть, потому, что Рикард, подобно сказочному Веслефрику, никогда ни в чем не знал отказа. Хотя он не просил о многом. Во всяком случае, в тот раз. В тот день. Он попросил незнакомую девушку – наверно, туристку, приехавшую издалека на Всемирную выставку, – сфотографировать его вместе с семьей перед капсулой времени Купалой. «Постарайтесь, чтобы мы все поместились в кадр. Моя жена Юне, мой добрый друг Сельма, мои дочки Анни и Элсе. Мы из Норвегии», – сказал он и, сам не зная почему, расправил плечи. Девушка, разумеется, согласилась. Она говорила о том, как здорово иметь фотоаппарат и как ей хотелось бы получить такой в подарок на день рождения.

Все встали перед камерой. Посередине – Рикард, он обнимал Юне и Сельму, дети стояли впереди, прижавшись к маме.

«Улыбнитесь!» – сказала девушка, приготовившись нажать на кнопку.

«Улыбаемся!» – прокричал Рикард.

* * *

Время близится к шести. За окном стемнело. Сейчас мы с Сандером пойдем на улицу, чтобы зарыть в землю клад. Мы собираемся зарыть его недалеко от дома, в маленьком парке. Я нашла коробку из-под обуви. Мы положим туда вещи, которые нам нравятся.

– Не хочу, чтобы наш клад пролежал в земле пять тысяч лет, – говорит Сандер.

– Да уж. Это совсем ни к чему.

– А сколько он там пролежит? Когда мы его снова откопаем?

– Ну, можно через год, за несколько дней до следующего Нового года.

– Давай.

Мы кладем в коробку фотографии Жюли с Александром, Сандера и мою.

Я добавляю туда старый снимок, на котором Рикард, Юне, Сельма и Элсе с Анни стоят перед капсулой Купалой. Вообще-то, мне не хочется с ним расставаться, даже всего на один год. Красивая фотография. На ней все такие веселые. Но Сандер сказал, что для того, чтобы клад был настоящим, в нем обязательно должны быть ценные вещи.

Мы кладем в картонку сто крон. Сандер расстается со своей пробкой, которую носил в ранце. Из кухонного шкафа Сандер достает открывалку, ложку и зеленую салфетку. Все это он тоже кладет в коробку. Я спрашиваю, стоит ли положить туда его рисунок, тот, на котором «Манчестер юнайтед» играет с «Ювентусом». Сандер считает, что стоит. Потом мы находим книжку, которая нравится нам обоим, – «Шляпа волшебника» Туве Янссон – и тоже отправляем ее в коробку. Я кладу туда же диск Этты Джонс (старые записи), папино письмо, локон Анни, который храню с самого детства. Я говорю Сандеру, что он должен выбрать один из своих футбольных стикерсов. Самый хороший. Тот, что с Деннисом Бергкампом.

Сандер отказывается.

– Тогда это будет не настоящее сокровище, надо класть только то, что тебе и вправду очень дорого, – говорю я.

– Может, вообще не будем ничего зарывать? – тихо спрашивает Сандер, держа в руках свой самый любимый стикерс.

– Почему же не будем? Мы ведь через год снова все откопаем.

– А вдруг кто-то найдет наш клад раньше, чем мы его откопаем?

– Придется рискнуть.

Сандер бережно опускает стикерс в коробку.

Мы одеваемся потеплее. На улице идет снег. Он больше не тает, он так и остается лежать на земле. Я надеваю теплую куртку, шарф и сапоги. На Сандере стеганые штаны, пуховик и сапоги на меху. В руках у меня лопата. Сандер несет коробку. Мы спускаемся по лестнице и выходим во двор. Кошка так и сидит у подъезда. Увидев нас, она фыркает. Затем встает и направляется вслед за нами по тротуару.

На улицах почти никого.

Мы входим в парк. Вокруг темно, фонари не горят. На мгновение мы останавливаемся. Кошка проходит мимо и оборачиватся; увидев, что мы стоим, она садится на землю и начинает облизывать лапки.

– Ой, как здесь темно, – говорит Сандер.

– Боишься темноты?

– Нет, – отвечает он. – Ну, может быть, совсем чуть-чуть.

Сандер нащупывает мою руку, и мы идем дальше. Кошка следует за нами. Мы заходим в глубь парка, из-за снега все вокруг кажется немного светлее. Мы идем и идем, все дальше и дальше, и наконец видим перед собой ель, большую красивую ель, почти рождественскую.

– Здесь! – говорю я. – Здесь и зароем.

– Нет, – возражает Сандер. – Здесь не будем. Давай зайдем подальше.

– Хорошо.

Мы проходим еще немного. Находим новую елку.

– Здесь! – говорит Сандер. – Зароем их здесь.

– Нет, – отвечаю я. – Давай еще немножко пройдем.

Мы углубляемся в парк, темнота окружает нас, но мы идем все дальше и дальше.

– Может, возле этого дерева? – спрашивает Сандер.

Кошка уже уселась на землю.

– Хорошо, – говорю я, еще раз обматывая шарф вокруг шеи. Начинаю копать.

Я всаживаю лопату в промерзшую землю. На конце остается тяжелая горка снега. Я продолжаю копать. Снег вокруг ямки покрывается комьями земли. Я прошу Сандера сказать мне, когда яма будет достаточно глубока. Он не отвечает. Стоит, держа в руках коробку из-под обуви, и смотрит на землю.

– Ну что, хватит? – спрашиваю я, глядя на него. Шея у меня вспотела.

– Нет, давай еще чуть-чуть.

Я копаю дальше.

– А теперь?

– Теперь как раз, – говорит он. – Глубже не надо.

Мы кладем коробку в яму. Смотрим.

– Вот намокнет она там и сгниет, – говорит Сандер.

– У меня есть пакет, – отвечаю я. – Совсем забыла. – Я достаю из кармана куртки пакет. – Может, нам тоже написать какое-нибудь послание? На случай, если сокровища случайно раскопают.

– А что мы там напишем? – спрашивает Сандер.

Я достаю из кармана брюк карандаш.

Мы пишем: «В коробке лежат сокровища. Их нельзя трогать, пока Карин и Сандер не вернутся, чтобы их откопать».

– Идет? – спрашиваю я.

– Идет, – отвечает он.

Я убираю коробку в пакет, Сандер кладет ее в яму, я зарываю.

Мы еще немного стоим, глядя на холмик земли. Потом вырезаем на стволе небольшую метку – на случай, если забудем, где зарыли клад.

На обратном пути Сандер спрашивает:

– Ты не забыла, что мне можно не ложиться, пока мама не позвонит?

– Нет, Сандер, не забыла.

* * *

Мы сидим за кухонным столом и ужинаем. Едим бутерброды с бананом и пьем горячий шоколад. Раздается телефонный звонок, мы оба вздрагиваем. Переглядываемся.

Я встаю. Смотрю на часы. Скоро девять. По-моему, рановато, хотя…

Беру трубку.

Это папа.

– Привет! – говорит он.

– Привет! – отвечаю я.

– Ну что, уехали?

– Да, еще утром.

– А ты чем занимаешься?

– Мы с Сандером ужинаем, а ты?

– А я дурака валяю. Жду, пока фильм начнется.

– Он же в десять начинается. Я тоже его буду смотреть.

– А можно, я у тебя посмотрю? Мне как-то одиноко. Ингеборг не хватает.

– Сандер тоже будет смотреть.

– Да?

– Конечно, приходи.

– Хорошо, я уже выхожу. Через полчаса буду.

– Давай.

Я возвращаюсь на кухню.

– Дедушка звонил, – говорю я. – Он придет в гости. Тоже хочет фильм посмотреть.

Сандер молча доедает свой будетброд.

Папа запыхался. Тяжело дыша, он прислоняется к стене в коридоре. На лбу у него капли пота. Потрепанное серое пальто висит на нем, как на вешалке. Брюки сползают.

– Нет, Карин, четвертый этаж – это чересчур, – говорит он. – Это не для таких стариков, как я.

– Сейчас я тебя пивом угощу, – утешаю я папу.

В коридоре появляется Сандер. Он смотрит на папу. Папа смотрит на Сандера. Оба сутулятся и от этого кажутся ниже ростом. Впечатление такое, что они все время наклоняются, пригибаются, словно хотят пройти через низкий дверной проем.

– О, Сандер, привет! – говорит папа.

– Мне разрешили не спать, пока мама из Италии не позвонит!

– Конечно, конечно. Я и не собирался тебя укладывать, – виновато говорит папа. Он так и стоит в коридоре, не снимая пальто. С пальто капает на пол. Папа смотрит на меня. – Когда они должны позвонить? – спрашивает он.

– Ближе к одиннадцати. Им довольно далеко ехать. Но к одиннадцати они точно доберутся.

– Кто за рулем, не Жюли? Я надеюсь, Александр этого не допустит?

– Не знаю.

Папа переводит взгляд на Сандера, который молча прислушивается к нашему разговору. Потом снимает пальто и направляется в гостиную. Мы с Сандером идем в ванную. Ему надо умыться, почистить зубы и надеть пижаму.

– Когда мама позвонит, я ей скажу, что ты мне разрешила не спать и посмотреть фильм, – говорит Сандер.

– Хорошо.

– Мне нравится смотреть взрослые фильмы.

– Когда я была маленькой, мне тоже так казалось, – говорю я. – И папа – твой дедушка – разрешал мне смотреть такие фильмы, которые маленьким смотреть еще рано. Непонятные фильмы о непонятных вещах.

Я смотрю на Сандера. Сандер – на меня. Мы улыбаемся.

Услышав какой-то шум, мы одновременно оборачиваемся. В дверях стоит папа. Он вопросительно смотрит на нас. Сандер натягивает через голову пижамную куртку.

Папа говорит:

– Вы знаете, что у вас в гостиной кошка сидит?

– Знаем, – говорю я.

– А что она там делает?

– Эта кошка заблудилась, – объясняет Сандер. – Завтра мы развесим везде объявления, и, может быть, за ней придет хозяин. А если не придет, мы позвоним в полицию. По-моему, очень даже правильно звонить в полицию ради кошки, а не только из-за убийства или чего-нибудь такого.

– Она меня увидела и зашипела, – говорит папа.

– Не обращай внимания, – отвечаю я. – Просто она не знает, что, когда шипишь, все думают, что ты злишься. Это немного странная кошка.

– Ага, вот, значит, как.

Папа стоит, глядя на нас. Сандер в белой с синим хлопчатобумажной пижаме. И я с белым полотенцем в руках.

– Никогда не думал, что увижу тебя в такой роли, – говорит он, кивая.

Я кладу полотенце на край ванны.

– Да?

– Мы зарыли в землю сокровища! – вспоминает Сандер.

– Где? – спрашивает папа.

– В парке.

Папа кивает. Мы идем в гостиную. Кошка улеглась на кровати. Она почти уснула. Ей уже надоело фыркать, как только мы появляемся в поле ее зрения. Она лишь тихонько шипит, потом зевает.

– Как ее зовут? – интересуется папа.

– Кошка, – говорит Сандер. – Мы зовем ее просто Кошкой.

– Понятно. А как насчет того, чтобы попросить Кошку переместиться в другое место, чтобы на диване можно было сесть?

Я приношу блюдо с попкорном. Даю Сандеру бутылку лимонада. Папе достается пиво. Себе я наливаю стакан вина. Мы включаем телевизор. Скоро начнется фильм. Мы садимся рядышком на диване.

– Это старый фильм, – говорю я Сандеру. – Его снял Альфред Хичкок. А Хичкок делал довольно страшные фильмы. Хотя «Окно на задний двор» – не очень страшный, разве что чуть-чуть.

Папа говорит:

– Когда-то я мечтал о том, чтобы просто так сидеть у окна круглые сутки и смотреть на людей – как Джимми Стюарт. А теперь мне только это и остается.

– А я когда-то мечтала одеваться в платья Грейс Келли, – отвечаю я, улыбаясь.

– Тебе бы все шутить, – говорит папа. – А у меня теперь и работы нет, и Ингеборг от меня ушла.

Помолчав, он продолжает:

– Думаешь, я не знал о том, что в нашем издательстве всем было наплевать, пришел я на работу или нет? Никто даже не знал, что за книги я выпускаю, а начальство только и ждало, когда я уйду на пенсию, потому что им приходилось мне платить, и это было совершенно некстати. Все это я, конечно, знал. Но к своей работе надо относиться серьезно. Даже если, кроме тебя, к ней никто больше так не относится. Каждый должен выполнять свои обязанности изо дня в день, кроме воскресенья, по выходным можно отдыхать. А когда все пройдет и останется в прошлом, единственное, чем ты по праву сможешь гордиться, – это то, что ты сделал все, от тебя зависящее, и честно выполнил свой долг.

Мы с Сандером сидим молча. Едим попкорн.

Сандер спрашивает:

– Хочешь посмотреть мои футбольные стикерсы?

– Не сейчас, – говорит папа. – Сейчас начнется фильм.

– Только самого любимого стикерса у меня теперь нет, – шепчет Сандер. – Мы его в парке закопали. Там был Деннис Бергкамп.

– Понятно.

Папа, Сандер и я смотрим кино. Несколько раз папа поглядывает на часы. Иногда он смотрит на меня, пытаясь перехватить мой взгляд. Я объясняю Сандеру, что происходит на экране, – конечно, выборочно, не все подряд.

Я вспоминаю фотографию Рикарда Блума и думаю: он действительно чем-то похож на Джеймса Стюарта. Сандер кладет голову мне на плечо. Время от времени глаза у него закрываются, но внезапно он вздрагивает и снова смотрит на экран. Его теплое обмякшее тельце прижимается ко мне. Пижама у него мягкая, от тонких волос слегка пахнет мылом.

* * *

Вечером накануне отъезда в Италию Сандер позволил Жюли спеть ему на ночь колыбельную. Хотя, вообще-то, он ей этого не разрешал. За день до того, как ему исполнилось семь с половиной лет, он сказал: «Не хочу больше, чтобы ты мне пела».

Жюли еще пару раз пыталась спеть ему колыбельную, но Сандер говорил: «Ты что, забыла новые правила? Больше мне петь не надо».

Но накануне отъезда в Италию он разрешил ей это, и Жюли сделала так, как делала, пока Сандер был маленький – совсем маленький. Она спела ему все четыре колыбельные, которые знала наизусть, а потом прочитала вечернюю молитву – ту, что читала своим детям бабушка, а нам – наша мама.

Я представляю, как Жюли легла рядом с ним в кровать, близко-близко, и он не оттолкнул ее. Она смотрела на Сандера, смотрела, ни на мгновение не отрываясь. Она не видела, как Александр вошел в спальню, не видела, как он неподвижно замер у стены. Она его не видела, но поняла, что он здесь, услышала, как он что-то прошептал. Что он сказал, Жюли не расслышала, но в этих словах ничего страшного не было. Бояться было нечего, потому что стены молчали. В тот момент все было так, как должно быть. Все было хорошо. Жюли закрыла глаза и почувствовала, что эти два человека находятся рядом.

Тихо, Сандер, спи спокойно.

Мы будем сидеть в гостиной.

Не бойся.

Я не стану гасить свет.

Ты услышишь, как мы разговариваем за стеной.

Мы не ляжем, прежде чем ты уснешь.

Сандер просыпается рядом на диване после того, как закончился фильм.

Папа ушел домой.

Сандер встает и, потирая глаза, смотрит на меня.

Кошка уснула под столом.

Я стою у окна.

– Сколько времени? – спрашивает Сандер, зевая.

– Половина первого, – говорю я.

– А мама уже звонила?

– Нет, пока не звонила.

– Она же сказала, что до одиннадцати позвонит.

– Но во сколько точно, она не сказала. Она ведь не знала. Сказала только, что это будет поздно.

– Она обещала купить мне в Италии футбольную форму, как у настоящих игроков, – говорит Сандер.

Я поворачиваюсь к нему. Сандер сидит на диване, сонный и обмякший, на щеках и руках красные пятна.

– Может, пойдешь дальше спать? – спрашиваю я устало. – Ты ведь можешь завтра с утра позвонить им в гостиницу – как только проснешься.

– А сейчас им нельзя позвонить?

– Я только что звонила, они еще не приехали.

– Но я хотел сказать им спокойной ночи, прежде чем усну. Ты же обещала.

Сандер смотрит мне в глаза.

– Да, правда. Обещала. Можешь пока не спать. Знаешь, как мы поступим? Мы пойдем в спальню и возьмем с собой телефон.

Мы лежим у меня в кровати. Сандер и я. Кошка легла на полу. В комнате тишина.

Я смотрю на Сандера.

Он похож на Жюли.

Такое же худенькое тельце.

И большущие ноги.

Такие же большие, как у Жюли.

Я вспоминаю большую ногу Жюли на педали газа.

Закрываю глаза.

– Слушай, Сандер, – говорю я.

– Чего?

– Помнишь ту фотографию, где твой прадедушка вместе со всеми стоит перед капсулой Купалой?

– Ага.

– А помнишь, что там лежит, в этой капсуле?

– Помню.

– Туда ведь и сказку положили.

– Детскую?

– Ну да.

– А зачем?

– Люди, которые закопали капсулу, хотели, чтобы у тех, кто откопает ее в 6939 году, было что почитать своим детям. Хочешь, я тебе ее расскажу?

– Она у тебя прямо здесь?

– Нет, я ее знаю наизусть.

Сандер молчит. Я знаю, что ему хочется спросить, почему не звонит телефон. Он знает, что я ему не отвечу. Поэтому мы об этом не говорим.