Текст книги "Если нам судьба..."

Автор книги: Лилия Лукина

– Даже если здесь все разрушить и сломать стеллажи, то до тайника все равно не добраться, – сказал Артамон Михайлович.

Он вставил ключ от двери в маленькую щель между двумя большими камнями в открывшейся им стене и повернул его два раза, но уже по часовой стрелке. И вдруг левый камень дрогнул и стал отходить от стены, оказавшейся просто тонкой каменной дверцей, за которой открылся еще один камень, гладкий и блестящий. В центре его находился небольшой черный металлический круг с вдавленным рисунком, линии которого, повторявшие узор на печатке, были серебристого цвета. Матвеев, не снимая кольцо с пальца, приложил его к рисунку так, чтобы узоры совпали, и нажал. Круг под его рукой плавно ушел внутрь камня, что-то щелкнуло, и часть стены стала медленно отходить вглубь. В свете свечи, которую держал Андрей, стали видны первые вырубленные в скале ступени уходящей вниз лестницы.

– Ты все запомнил? – спросил Матвеев у Андрея.

– Все, Артамон Михайлович. А уж если я что-то запомнил, то никогда не забуду.

Спустившись в тайник с первым ящиком, Андрей огляделся по сторонам и, ошеломленный, застыл. Он думал, что такие вещи бывают только в сказках – вдоль стен стояли закрытые сундуки, на них какие-то шкатулки, ящички, и он не мог знать, что в них находится, но вот лежащие на земле грудой украшенные драгоценными камнями золотые чаши, кубки, блюда, сабли в богатых ножнах и другое оружие не заметить было нельзя. Воздух в тайнике был сухой и чистый, даже пыли не было – скала же, понял Андрей. Ничего здесь ни коврам, ни книгам, ни оружию не сделается. Отобрав для себя хорошие, но неброские охотничьи ружья, они решили убрать остальные в тайник. Особенно бережно было упаковано то самое, знаменитое демидовское ружье.

Они перенесли все, что собирались, и стали закрывать каменную дверь, а закрывалась она так же, как открывалась, – простым нажатием печатки на узор в круге. А поскольку двигалась она медленно, то человеку как раз хватало времени, чтобы успеть выйти.

– Если замешкаешься, то пропадешь – изнутри дверь не открывается, – предупредил Артамон Михайлович.

– Я вот что хотел спросить, – Андрей решился задать мучивший его все время вопрос. – Рисунок-то не больно какой сложный, а ну как, не приведи Господи, увидит кто-нибудь эту дверку и сделает такой же. Он ведь внутрь попасть сможет.

– Дело не в рисунке, Андрей, – успокоил его Матвеев, – дело в металле. Андрей Артамонович много по миру ездил по делам Петра Алексеевича, разные диковинки покупал и привозил, в том числе и вот это. Почему так получается, не знаю, только связаны они как-то между собой, кольцо и круг. Так что не волнуйся, внутрь сможет попасть только тот, у кого это кольцо есть.

Первым из винного подвала вышел Андрей и сразу же чутьем опытного охотника почувствовал опасность, которая исходила от боковой двери во двор. Полностью доверившись инстинкту, он бросился туда и, увидев, как вглубь сада метнулась легкая фигура, не раздумывая, понесся следом за ней. Это Катька, понял он, она все подглядела и подслушала через то маленькое окно под самым потолком подвала, недаром ему несколько раз послышалось, что там что-то шевелит9я, но он решил, что это ветер шуршит опавшими листьями. Он догнал ее, схватил, но она вырывалась, извиваясь в его руках, как змея, смогла даже расцарапать ему лицо, хотя метила в глаза. Тогда он сжал ее изо всех сил.

Когда он вернулся в дом, то увидел в кухне сидящего на стуле Кошечкина с окровавленной головой, рядом с ним Марию Сергеевну, которая промывала ему рану, и всех остальных.

– Семена кто-то сзади по голове ударил, да так сильно, что он сознание потерял, – объяснил ему отец и спросил: – А ты где был? И лицо у тебя почему в крови?

– Так, показалось кое-что, – Андрей отвечал вроде бы ему, но смотрел на Матвеева. – А лицо, когда бежал, ветками в саду поцарапал.

Артамон Михайлович все понял, он чуть кивнул головой и сказал только:

– Спасибо, брат.

Здесь же, на кухне, все присели на дорогу, помолчали, у всех было тяжело на сердце. Наконец, взяв оставшиеся сумки и узлы, они двинулись вниз по тропинке. Постанывающего Семена вела под руку Мария Сергеевна, Елизавета Александровна несла на руках Андрюшеньку, зато мужчины были нагружены основательно.

На берегу, как и было условлено, их ждали две лодки. Одна, с Григорием, чтобы перевезти семейство на другой берег, и потом вернуться в Баратов, и вторая, в которой собирался грести сам Добрынин. Он и мысли не допускал, что может расстаться с этими дорогими ему людьми, не попрощавшись. На ней же должен был уехать в город и Кошечкин.

Прощание было трогательным. Плакали не только женщины, но и Семен, рыдавший, как ребенок, да и у мужчин пощипывало глаза.

– Прощайте, – сказал, наконец, Матвеев. – Не поминайте нас лихом. Простите, если кого-нибудь когда-то обидел.

Он обнял Семена, который прижался к его груди и сквозь слезы повторял:

– Да как же я теперь без вас буду? Да кто же теперь о вас позаботится?

– Ладно тебе, Кошкин-Мышкин, – растроганно произнес Артамон Михайлович. – Вот, возьми, – и он протянул старику что-то, завернутое в носовой платок. – И спасибо тебе за все: за верность, за доброту твою. Авось, тебе это пригодится – времена-то грядут нелегкие.

Кошечкин развернул платок и увидел там лежащие столбиком десять золотых червонцев.

– Не возьму, – решительно заявил он.

– Приказываю взять, – сказал Матвеев таким тоном, что Семен ослушаться не посмел, но тут же сам рявкнул:

– Гришка, пойди сюда.

Григорий, которому самому было не меньше сорока, послушно подошел.

– Чего, батюшка?

– Становись на колени и клянись, что и ты, и все дети, и внуки, все вы будете верой и правдой служить семейству Матвеевых. А не то я вас что с того, что с этого света своим родительским проклятием прокляну, – торжественно заявил он. – Становись!

– Не надо, Семен, ну что ты, в самом деле, – пытался остановить его Матвеев.

Но Семен был неумолим и не успокоился, пока не добился своего: не поставил Григория на колени, чтобы тот поклялся.

Матвеев обнял Добрынина.

– Спасибо тебе, Степан. За все спасибо. Вот, возьми и ты, Матрене передай, – Артамон Михайлович достал из кармана и протянул Добрынину плоский футляр.

Степан открыл его, и в лунном свете вспыхнули бриллианты на лежащих в нем украшениях, сделанных в форме кленовых листьев.

– За что? – растерянно спросил Добрынин.

– А за то, что не побоялась в свое время батюшке моему в ноги броситься и за тебя попросить. Что бы мы теперь без твоей помощи сделать смогли?

Как ни тяжело было ему, но Андрей откашлялся и сказал:

– Пора, Артамон Михайлович, скоро светать начнет.

– Да… Пора… – грустно согласился с ним Матвеев.

Перенесли в лодку женщин, потом залезли сами, Добрынин, зайдя в воду чуть не по грудь, помогал отойти от берега. Матвеев не выдержал и крикнул Семену и Степану:

– Мы встретимся! Если нам судьба, то мы обязательно встретимся!

Лодка была уже на середине реки, когда в усадьбу ворвался на нескольких телегах Петр Злобнов с сыном и ватагой разгоряченных мужиков.

– Катька! – кричал он. – Катька, мы пришли, где ты?

Но им никто не отозвался. Дом стоял тихий, как

будто уснул. Мужики ворвались внутрь – их никто не остановил и не окликнул. Пустота и тишина. Они метались по комнатам в поисках, чем бы поживиться, взламывали запертые шкафы и комнаты и не находили ничего из того, что было обещано им Злобновым, когда он их так старательно сдерживал: ни денег, ни драгоценностей, даже оружия, и того не было.

Наконец, они ворвались в винный подвал, и глаза у них разгорелись. Они забивали бутылками заранее приготовленные, правда, совсем не для этих целей, мешки, потом стали срывать с окон портьеры и снова бежали в подвал, чтобы, наложив на них бутылок, завязать узлом и оттащить в телеги. Те бутылки, которые уже некуда было класть, частью распили, а большей частью били об стены с пьяным остервенением. Озверевшие от вседозволенности и безнаказанности, они били стекла и зеркала, крушили мебель. Натешившись вволю, они подошли к Петьке, который в общих забавах не участвовал. Он задумчиво сидел на кухне, глядя на миску с водой, чуть подкрашенной кровью, и ей же испачканную салфетку – уходили явно впопыхах.

– Ну что, жечь будем? – спросил у Петьки один из мужиков.

– Катьку найти надо, – не ответив мужику, сказал Злобнов и поднялся со стула. – Она здесь оставалась и должна что-то знать.

Обыскав дом, мужики вышли в сад и стали осматривать конюшню, где уже не было даже старенькой лошадки – на ней в свой последний визит уехал Добрынин, каретные сараи, дошла очередь и до теплицы.

– Петька! Петька! – раздался оттуда крик одного из мужиков. – Иди сюда! Нашел!

Вся толпа собралась над обрывом и смотрела вниз, на лежащее на камнях тело Катьки. Глядя на нее, ни у кого и мысли не возникло, что она может быть жива. В адрес Матвеевых посыпались самые изощренные проклятья. Мужики единодушно решили – сжечь дом к чертовой матери, чтобы и следа от графов Матвеевых не осталось, но Злобнов их остановил.

– Нельзя, слишком близко от Баратова, шум будет. Уже и так на нас косо смотреть начали. Словно не революционеры мы, а шпана переулочная. Пусть дом целый стоит, здесь потом сделают что-нибудь, госпиталь или еще что.

Плюнув в сердцах, что их лишили любимого развлечения, мужики тронулись в город, пообещав попозже приехать на лодке, чтобы забрать Катькино тело – не тащить же его вверх по такой крутизне.

Над обрывом остались только отец с сыном.

– Папка, а почему ты не разрешил дом сжечь? – мальчишку совершенно не тронула смерть сестры.

– Повтори-ка мне еще раз, как все было, – потребовал отец.

– Ну, мы с Катькой, как ты и велел, по обе стороны от дома по кустам спрятались, чтобы подсматривать. Только обычно они все внутри сидели, а тут Семен и мужик этот бородатый с Лизкиной матерью начали вокруг дома шастать, да поодиночке почему-то. Походят-походят, да остановятся и вокруг смотрят. А сама Лизка в окошке торчала, тоже на дорогу смотрела, словно ждали они все кого-то. Да только не приходил никто, – обстоятельно докладывал Петька.

– А сам Артамошка с денщиком своим где были?

– А не знаю. На дворе их точно не было, в доме, должно быть, – беспечно ответил мальчишка.

– Ты, Петька, с какой стороны от дома караулил? – спросил Злобнов.

– А со стороны конюшен, а Катька – со стороны теплицы. Ну, где теперь валяется. – В Петькином голосе не проскользнуло и тени жалости по отношению к сестре.

– Ну и что дальше было?

– А подкралась ко мне Катька и говорит, беги, мол, скорее к папке, пусть с мужиками быстренько сюда едет, может, успеем еще их остановить. Я и побежал.

Злобнов поднялся, пошел на ту сторону дома, которая обращена была к теплице, и где из кухни вела во двор боковая дверь, и стал высматривать место, где пряталась Катька, пытаясь разобраться, что же такое она могла увидеть. Так ничего и не поняв, он вошел в дом и стал еще раз осматриваться, спустился в винный подвал и увидел там следы пребывания своей банды. Покачав головой, он позвал сына и, сев в телегу, куда ему тоже наложили бутылок с вином, тронулся в Баратов.

– Папка, а почему ты все-таки не разрешил дом сжечь? – опять спросил его Петька.

– Ты еще малой, сынок, да только время вокруг лихое, мало ли, что может со мной случиться, поэтому запомни, что я тебе сейчас скажу. Не могли они все добро, что в доме хранилось, с собой увезти. Тем более что и повозки никакой нам по дороге не встретилось, да и раньше они ничего не вывозили, кроме книг, что Добрынину в уплату за лечение пошли. А значит это только одно, что тайник в доме есть. Его-то, видимо, Катька и увидела, прежде чем тебя ко мне послать. Только у нее теперь ничего не спросишь, вот и придется мам с тобой самим его искать, а для этого дом целый должен быть. Понял? – доходчиво объяснил сыну Злобнов.

– А как мы его искать будем? – заинтересовался Петька.

– Подумаем. Только кажется мне, что где-то обязательно план этого тайника должен быть. И очень может быть, что в тех книгах, что Степка забрал, – размышлял вслух Злобнов.

– Так, может, мы его убьем и книги заберем? – совершенно буднично предложил Петька.

– А ты видел, сколько этих книг? Пять подвод. И как ты искать в них будешь, если церковноприходскую еще не осилил? Нет, тут времени много надо, да и образованности нам не хватит. Ладно, поживем – увидим.

– Ладно, – согласился Петька, ни словом не заикнувшийся о том, что Катька, прежде чем отослать его к отцу, сказала, что видела в винном подвале свет, и шум оттуда раздавался. Он рассудил, что время терпит. Вот вырастет он и сам все найдет, чего же с другими делиться.

А в это время на другой стороне Волги стояли на берегу и смотрели вслед лодке Григория Матвеевы и Власовы-Остерманы – обрывалась их последняя связь с домом.

Первые лучи сентябрьского солнца, робко поначалу пробивавшиеся на востоке у них за спиной, осмелели, набрали силу и как-то вдруг осветили и реку, с едва видимой утренней дымкой над водой, и хорошо различимый в прозрачном, чуть дрожащем воздухе белоснежный особняк на высоком правом берегу.

На глаза Матвеева навернулись слезы, он взял у Елизаветы Александровны сына, поднял его высоко на вытянутых руках и прерывающимся голосом сказал:

– Смотри, сынок, смотри, Андрей Артамонович, и запомни на всю жизнь – это твой дом, твой родной дом! – И затем обратился уже к самому особняку: – Прости нас, что мы уходим и бросаем тебя. Прости.

Артамон Михайлович отдал сына жене и поклонился до земли своему дому.

– Wir gehen aber wieder kommen, – торжественно, как клятву, произнес Жорж Остерман.

– Да-да, ты прав, Жорж, ты совершенно прав, – продолжая неотрывно смотреть на дом, взволнованно сказал Матвеев. – «Мы уходим, но мы вернемся». Ну, пусть не мы, но наши дети, внуки сюда обязательно вернутся. Я верю, что им судьба!

ГЛАВА 11

Власов закрыл лицо руками и прошептал:

– Лучше бы она выстрелила.

В наступившей после этих слов мертвой тишине было слышно только позвякивание льдинок в бокалах близнецов.

Видимо, на что-то решившись, Власов резко оторвал руки от лица и, обращаясь к Матвею, сказал:

– Ты прав, ты во всем абсолютно прав. За это мне нет ни прощения, ни оправдания. Я даже не могу представить себе, что могло бы послужить мне извинением. Но и ты мне ответь. Почему же, зная, с какой гадиной я связался, ты не пришел и не сказал мне об этом? Наших с тобой отцов из этого самого дома детьми увезли, они одну участь разделили, и каким бы я ни был негодяем, но я же тебе брат. Почему ты не предупредил меня?

– Ну, во-первых, о том, что ты с Катькой связался, я узнал только после того, как твоя дочь погибла. А во-вторых, ответь мне честно, ну, пришел бы я к тебе, рассказал все, что о ней знаю, и кому бы ты поверил? Мне, человеку, которого ты никогда не видел и не знал? Или ей, с которой полгода прожил? – Судя по его тону, Матвей был абсолютно уверен в ответе.

Александр Павлович задумался, а потом откровенно ответил:

– Нет, Павел, тебе не поверил бы. Не смог бы представить себе, что она, такая кроткая, любящая и заботливая, способна быть хладнокровной убийцей. Но, – вскрикнул он, – хоть как-то ты меня мог предупредить?

– А я что сделал? – и Матвей посмотрел в мою сторону.

Власов тоже повернулся ко мне и проникновенно сказал:

– Спасибо тебе, Леночка. За все спасибо, и за то, что отчитала меня, как мальчишку, и за то, что чуть ли не силой в Баратов притащила. – Он снова посмотрел на Матвея и возмущенно спросил: – А если бы ей это не удалось? Что тогда? Ведь я же действительно мог жениться на этой твари, и она стала бы графиней

Репниной и получила бы дядюшкино состояние. Как ты мог так рисковать?

Матвей насмешливо посмотрел на Власова:

– А никакого риска не было. Малыши уже вступили в права наследства, и права на титул за ними признали, и деньги они получили. Они военные, им выехать в Канаду нельзя было, но мои адвокаты все устроили. Так что, прошу любить и жаловать – их сиятельства Александр и Алексей Репнины, – и Матвей шутливо поклонился в их сторону.

– Слава Богу! – совершенно искренне и с большим облегчением выдохнул Власов. – Просто камень с души свалился! – Но тут же опять возмутился: – Но она же этого не знала. И действительно могла сделать так, чтобы я с ней зарегистрировался.

– Да успокойся. Не допустил бы я этого, – небрежно произнес Матвей, и я, представив себе, каким именно образом он бы этого не допустил, почувствовала себя очень неуютно.

До Власова же постепенно дошел весь смысл сказанного, и он страшно перепугался.

– Они, что же, собираются в Канаду уехать? Действительно, – совершенно потерянно сказал он, – что им в России делать? В наше невероятно безумное время?

– Нет, – твердо сказал Матвей. – Никуда они не уедут, потому что времена меняются, а Россия остается.

– Вот и хорошо! Вот и замечательно! – обрадовался Власов, из всего сказанного Матвеем выделив пока только то, что близнецы никуда не уедут. – Значит, у меня есть возможность еще хоть издали посмотреть на внуков, сыновей и…

Он хотел сказать Лидию, но внезапно замолчал и содрогнулся, вспомнив, наверное, о грозившей ей совсем недавно опасности, потому что гневно уставился на Матвея.

– Как ты можешь меня в чем-то упрекать, Павел? Ты, который подверг Лидию такому страшному риску? Зачем, ответь мне, зачем ты впустил в дом эту стерву? Гнать ее надо было! Гнать! Да и меня, старого дурака, вместе с ней! Хорошо, что все обошлось. А если бы она выстрелила? А если бы я стоял чуть дальше и не успел заслонить Лидию? А если бы ты сам в этот момент отвернулся? – Власов страстно обличал Матвея, яростно жестикулируя. – Как ты мог все это допустить? Нет, ты вел себя, как мальчишка. Ты вел себя совершенно безответственно! – он произнес последнее слово по слогам, почти так же, как во время обеда в ресторане сказал это слово сам Матвей.

И Власов требовательно воззрился на Матвея в ожидании ответа. Но пафос минуты был бесповоротно испорчен раздавшимся около стены тихим поскуливанием – близнецы изо всех сил старались сдержать рвущийся наружу смех. Но, поняв, что это им не удастся, вскочили и выбежали в другую комнату, судя по доносившимся оттуда звукам, столовую, и только там дали волю своему хохоту. Видимо, их спросили, чего это они так веселятся, потому что один из них с трудом смог остановиться и ответил:

– Власов объясняет Павлу, что тот вел себя безответственно. Это надо же такое придумать! Павел – и безответственность! – И снова начал хохотать.

Тут в комнату ворвались малыши, которые, судя по белым усикам над верхней губой, только что пили на ночь молоко, а за ними и все остальные. Павлик, я понемногу начала их отличать, подошел к Александру Павловичу и совершенно серьезно сказал:

– Ты у нас еще недавно и не знаешь, как надо себя вести.

Власов присел перед ним на корточки и попросил:

– А ты меня научи, – и пальцем стер молоко с лица малыша.

– Ладно, – великодушно согласился мальчик. – Слушай. – Он набрал полную грудь воздуха и начал: – Когда-то очень давно… – и подумав, что этот незнакомый дед совсем ничего о них не знает, объяснил: – Ну, когда нас еще не было… Дядя Павлик взял на себя ответственность, старательно выговорил он трудное слово, – за всю нашу семью. И если бы не он, то и пап бы не было, и мам бы не было, – помолчал и добавил: – Только бабушка одна, наверное, и была бы. Поэтому он всегда лучше всех все знает и его надо слушаться.

– Это кто же тебе все это сказал? – с тщательно скрываемой улыбкой, прорвавшейся только в голосе, спросил Матвей.

– А бабуля, – с готовностью ответил Павлик.

– И когда же это она успела? – Матвей с интересом взглянул на Лидию Сергеевну, которая смущенной улыбнулась, но, видно, совершенно не раскаивалась в содеянном.

– Вчера, когда мы на тебя обиделись, – засопев, ответил малыш.

– Да? А за что? – Матвей уже не смог сдержать улыбку.

– А когда ты не дал нам с ружьем поиграть. Ну с тем… С демидовским, – как о самой обычной вещи сказал Павлик.

– Павлик, а зачем ты его учишь? – это уже Милочка вступила в разговор, она, даже стоя спокойно, казалась в постоянном движении. – Он же дед понарошечный.

– Какой? – изумился Власов.

– Ну, не настоящий. Если бы ты был настоящий, то был бы мужем нашей бабули, а ты же не муж.

Власов, все еще на корточках, снизу вверх посмотрел в лицо Лидии Сергеевны. Неизвестно, что он на нем прочитал, только Александр Павлович поднялся, подошел к ней, опустился на левое колено и протянул ей открытую правую ладонь:

– Дорогая Лидия Сергеевна, я прошу вас, окажите мне величайшую милость и честь. От вас одной зависит счастье всей моей жизни. Будьте моей женой. Я не могу вам предложить и сотой, тысячной доли того, что вы имеете сейчас. Я могу отдать вам только самого себя, навечно, в добровольное и радостное для меня рабство. Я клянусь, что приложу все силы, жизнь свою посвящу тому, чтобы вы никогда не пожалели об этом. – И, посмотрев на Матвея, сказал: – Павел Андреевич, я прошу у вас как у главы семьи руки Лидии Сергеевны Печерской, вашей приемной матери.

Власов страшно рисковал. После всех брошенных Матвеем ему в лицо обвинений ответ был непредсказуем. И слово «нет» было бы крушением всех его надежд хоть иногда встречаться с этой семьей. Его единственными союзниками были внуки, но они права голоса не имели, все же остальные привыкли во всем подчиняться Матвею, даже Лидия Сергеевна.

– Мы благодарим вас за честь, Александр Павлович, и обдумаем ваше предложение, – чопорно ответил ему Матвей.

И тогда Власов пошел ва-банк, рискуя уже совершенно всем, чего сумел добиться к этой минуте. Все еще стоя на одном колене перед Печерской, он тихо, но отчетливо, так, как, наверное, актеры на сцене подсказывают друг другу забытые слова, сказал:

– Бабка, не тяни время, – и, всхлипнув, жалобно добавил: – Уж очень сильно кушать хочется.

От неожиданности Лидия Сергеевна на несколько мгновений растерялась. Если до этого она смотрела на Александра Павловича с легкой полуулыбкой – еще бы, кто же отказался бы видеть знаменитого Власова на коленях у своих ног – то сейчас она притворно задохнулась от возмущения и сварливо произнесла:

– Скажешь тоже, «бабка». Да ты на себя посмотри… Постреленок эдакий.

Она вложила свою руку в его протянутую ладонь и тихонько и счастливо засмеялась, словно голубка заворковала.

Власов вскочил, подхватил Лидию Сергеевну на руки и закружил по комнате. А когда, наконец, поставил ее снова на ноги, то повернулся к внукам и, счастливый, раскрасневшийся, улыбаясь от уха до уха, спросил:

– Ну, теперь настоящий?

– Настоящий! – восторженно заверещала малышня, довольная, что такая новая и веселая игрушка, как дед, останется у них навсегда.

Но радость их была недолгой – в дверях в образе гневного ангела появилась Галина и, приговаривая: «Ай-яй-яй, разве же можно быть такими непослушными: молоко не допили, в детскую не поднялись… А я вас там жду, постельки постелила, а мои цыплята все не идет и не идут…», стала уводить малышей.

– Ты про сказку не забыл? – опять напомнила Власову Ниночка.

– Расскажу, расскажу, – заверил он девочку. – Обязательно расскажу…

– Мы вместе расскажем, – пообещала внукам пока еще Печерская.

Делать мне здесь было больше совершенно нечего, и я поднялась, чтобы попрощаться и уйти.

– Может быть, вы поужинаете с нами? – спросил меня Матвей.

Я живо вспомнила необозримое количество вилок и ножей, с которым однажды уже столкнулась, и вежливо отказалась.

– Мне, Павел Андреевич, завтра рано утром вылетать, а я еще и не собралась. Я рада, что все так благополучно завершилось. Есть только один вопрос, который я так и не выяснила…

Но Матвей невежливо перебил меня:

– Мне было бы очень приятно, если бы в будущем вы не только считали меня своим другом, но и называли просто по имени, как близкий нашей семье человек, и, желательно, на «ты». Как вы на это посмотрите?

– Павел, если ты считаешь, что я заслужила такую честь, то я смотрю на это с радостью. – Вот уж чего я совершенно не ожидала!

– Лена, ты очень устала, тебе действительно надо отдохнуть, – Матвей глянул куда-то мне за спину, и подошедший Вадим протянул ему конверт, который он тут же отдал мне. – Там кредитка и все коды написаны на листке. Трать, как хочешь, и не вздумай возвращать. Обижусь.

Тут к нам подошел Александр Павлович.

– Павел, ты знаешь, я вспомнил стихи, которые дядя Андрей написал, – и он начал потихоньку декламировать:

 
Ты снова снился мне, мой отчий дом,
Где с самого рождения я не был,
Беседка белая на фоне неба,
Сосновая аллея за окном.
Но верю я, наступит день, когда
Ты распахнешь мне двери, как объятья,
И я войду, помолодев от счастья,
Чтобы с тобой остаться навсегда.
 

– Павел, а дядя Андрей здесь успел побывать?

Наверное, Власов задавал этот вопрос не только из любопытства, но и изо всех сил стремясь хоть как-то приблизиться к Матвею, чтобы тот почувствовал в нем не только будущего мужа Лидии Сергеевны, но и настоящего брата.

Вместо ответа Матвей стал читать стихи, как я поняла, продолжение первых двух строф:

 
Родимый дом, я, наконец, пришел.
Прими, прости невольную разлуку.
Через войну, изгнание и муку,
Тернистый путь меня к тебе привел.
Сжав кулаки, глотая молча слезы,
Я шел к тебе все долгие года.
Ведь свет твой вечный звал меня всегда
И навевал спасительные грезы:
Ты просто спишь, приемля равнодушно
Всех тех, кто приходил к тебе сюда,
Но помнишь обо мне и ждешь, когда
Я, наконец, вернусь, чтобы послушно
Очнуться от дурного сна,
Вновь расцвести, от радости сияя.
И сосны старые, верхушками кивая,
Как своего, приветствуют меня.
 

– Да, в последнее лето своей жизни, в 78-м. Он как-то сумел достать сюда путевку, и мы здесь прожили две недели. А потом он написал это продолжение, – печально и задумчиво сказал Матвей. – Знаешь, Александр, я завидую тебе, ведь ты папу знал пятнадцать лет, а я – только девять…

– Я расскажу тебе о нем все, что сам помню, и к маме моей мы обязательно съездим – надо же вам всем познакомиться. Уж она-то дядю Андрея с детства знала, кто лучше сможет о нем рассказать. Ты представляешь, она, когда фотографии Саши с Лешей посмотрела, прямо изумилась – точная копия ее отца, Владимира Егоровича. Я на него тоже похож, но не до такой степени. А вот малыши, согласись, на меня похожи? Правда? – Власов, кажется, успокоился, почувствовав себя по-настоящему членом семьи, и, не дожидаясь ответа Матвея, повернулся ко мне.

– Леночка, – сказал он и поцеловал мне руку. – Ты даже не можешь себе представить, что ты для меня сделала. Я уже говорил тебе, что я твой должник по гроб жизни, и я снова это повторяю. И я буду счастлив, если вдруг смогу тебе чем-то помочь. Я очень тебя прошу, пожалуйста, обращайся ко мне без малейших сомнений. Договорились?

– Хорошо, Саша. Тогда я воспользуюсь случаем и попрошу тебя об одном одолжении прямо сейчас. Напротив поворота в город дом строится. Там за рабочими приглядывает отец хозяина, Владимир Сергеевич Чаров. Он когда-то очень неплохим актером был в нашем драмтеатре, а потом «зазвездился», ну и пошло-поехало. Поговори с ним, посмотри… Может быть, найдешь для него что-нибудь. Он сейчас выкарабкивается, ему бы еще помочь к профессии вернуться… Посмотришь?

– Лена, – спросил Матвей. – Это тот самый, который в Вороньей слободке крутился?

– Интересно, Павел, есть ли что-нибудь, чего бы ты не знал? – устало поинтересовалась я. – Тот самый.

– Бери, Александр. Можешь даже не глядя, – посоветовал Матвей Власову. – Я тебе дам послушать одну кассету, – и он хитро на меня посмотрел, а я только плечами смогла пожать: ну и фрукт этот Матвей, – сам убедишься.

– Что едешь? – спросил у меня подошедший Панфилов. – Тогда иди и забери из своей машины, что тебе нужно, а ее здесь оставь. Вернешься – получишь обратно. Я сам тебя отвезу. Знаете, – обратился он уже к Матвею и Власову, – я первый раз вижу груду железяк, до такой степени влюбленную в свою хозяйку. Она же у тебя из последних сил чихает, – это он уже мне. – Загоняла ты ее так, что смотреть больно. Без любви ты с ней обращаешься, вот что я тебе скажу. Иди, иди, собирайся.

Час от часу не легче, уже и к Пану в друзья попала. Хотя, уж если я вошла в число близких Матвею людей, то по-другому быть просто не могло.

Я забрала из бардачка книги Юлии, еще кое-какие мелочи, попрощалась со всеми и залезла, как на верхнюю полку в вагоне, в огромный серебристый джип, на переднее сиденье. А за руль сел сам Владимир Иванович.

Была у меня мысль заехать в отель, чтобы жучок снять, но я передумала – сил не было, да и не хотелось перед Панфиловым афишировать, что я номер Власова прослушивала. Черт с ним, невелика потеря. Меня больше волновало другое – как бы у Владимира Ивановича выведать, почему же все-таки Катька так и не выстрелила. Пока я думала, как к нему подступиться, мы уже подъехали к моему дому.

«Эх, надо было кассету из диктофона Матвею вручить», – запоздало подумала я, а то еще действительно подумает, что я способна ее журналистам отдать. Ничего, Панфилов передаст. Я полезла в карман, достала диктофон, открыла и… не поверила своим глазам – кассеты там не было. Видя мое изумление, Владимир Иванович захохотал, запрокидывая, по своему обыкновению, голову. Он смеялся весело и необидно.

Горничная, поняла я, она же все время мимо меня проходила. Ну и руки! Достать из моего кармана диктофон, вынуть кассету, а потом положить его на место. И проделать все это так, что я ничего не почувствовала – это мастерство экстракласса.

– Как я понимаю, Владимир Иванович, у меня в квартире ни бумаг, ни кассет уже нет? Вот уж не подумала бы, что Павел Андреевич до такой степени плохо разбирается в людях. Неужели он поверил, что я могу эти материалы во вред его семье использовать? А ведь до сих пор он проявлял редкостную проницательность.

– А при чем здесь Павел Андреевич? Это я отвечаю за безопасность всех и всего, вот на меня и обижайся, если хочешь. У тебя в двери замки такие, что для серьезного человека это даже не работа, а развлечение. Ты, девочка, разными делами занимаешься, мало ли у кого к твоему дому может интерес появиться. Так что, если успокоишься, то поймешь, что я прав. – Он не оправдывался, а говорил это спокойно, рассудительно. – Зато дома тебя приятный сюрприз ждет.

– Владимир Иванович, правы вы, конечно, извините, что я…

– Да ладно тебе. Я же вижу, что у тебя куча вопросов на языке вертится, то-то ты всю дорогу елозила, решала, с какого бока ко мне подъехать. Задавай. На какие можно, отвечу, – сам предложил Панфилов.

– Владимир Иванович, вы знали, что у Катьки пистолет? – очень хотелось услышать, что не я одна это прошляпила.

– Конечно. Вот ты смотрела, как цыганки ее обступили, а главного не увидела: что они ее при этом обшмонали и пистолет нащупали. Так что знали мы, поэтому и пригласили вас всех на пять часов, чтобы подготовиться успеть. Что еще?