Текст книги "Если нам судьба..."

Автор книги: Лилия Лукина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Я вам оставлю для него и продукты, и деньги, чтобы вы могли ему что-нибудь купить, и вам за беспокойство заплачу. Выручите меня, вы же ему все-таки не чужая, – уговаривала я ее. – Хлопот с ним никаких нет, главное – следить, чтобы он на лестницу не выскочил.

– Да приносите, конечно, – охотно согласилась старушка. – Какие же хлопоты, когда я его еще котенком помню? И мне не так одиноко будет, а то хоть с телевизором разговаривай.

– Ну, так я его вам вечером принесу со всеми его мисками, консервами и кормами и даже персональным горшком, чтобы ему легче привыкнуть было, – обрадовалась я. – А то не хочется, как в прошлом году, в питомнике для животных его оставлять. Хоть там и неплохо, но вам я все-таки больше доверяю.

И провожаемая ее заверениями, что она будет смотреть за Васькой, как за родным, я отправилась в отель за Власовым, а приехав, не увидела в холле вчерашнего цыгана. Наверное, они решили, что выполнили свою работу, и их помощь мне больше не понадобится.

У Ирины Валентиновны был очень уставший вид.

– Ну, потерпите еще немного, только до вечера, – попросила я ее.

– Потерплю, – грустно пообещала она. – Вы только скажите, получается у вас? Не зря мои мучения пропадут?

– Тьфу-тьфу-тьфу, – поплевала я через левое плечо. – А больше ни о чем не спрашивайте, хорошо?

– Ну и слава Богу! – сказала она с облегчением.

Уже не стесняясь дежурной, я достала приемник —

глаза Ирины Валентиновны загорелись любопытством, и даже сон с нее слетел – и прослушала магнитофонную запись того, что происходило в номере Власова после моего отъезда. Как я и ожидала, Катькины попытки наладить с ним отношения привели к совершенно обратному результату – если сначала он ей еще что-то отвечал, то потом, разозленный ее настойчивостью, очень грубо попросил оставить его в покое. Я положила приемник в сумку – вряд ли он мне здесь еще потребуется.

Позвонив Александру Павловичу от дежурной, я сказала, что буду ждать его внизу.

В администрации цирка, узнав, что на представление хочет попасть Власов, тут же засуетились. Директор сам лично проводил нас к отдельной ложе, а в соседней, директорской, уже сидели Лидия Сергеевна с внуками и неизменными охранниками. Куда ж без них? Предложение директора пообщаться после представления с коллективом, который почтет за честь и так далее, Власов вежливо, но твердо отклонил.

Представление было так себе, чувствовалось, что артисты уже сидят на чемоданах, но некоторые номера были очень забавными, например дрессированные собачки. Внуки были в восторге. Власов от них просто глаз оторвать не мог, на арену он и не смотрел.

– Это ужасно, я ее совершенно не понимаю, как можно так рисковать, – бурчал он, услышав, что внуки упросили Лидию Сергеевну купить им по второй порции мороженого. – Они же заболеют. Нет, у нее определенно совершенно нет характера.

– Просто она их очень любит, – сказала я, – и соскучилась по ним – она же их, наверное, целый год не видела. И они этим пользуются, как и любые другие дети, чему же удивляться?

Представление закончилось, и Печерская – сегодня на ней был костюм цвета морской волны, который очень мало кому идет, но ей подходил идеально – с внуками ушла в сопровождении директора, а чуть позже мы увидели, как их машины выезжают из двора цирка.

– Леночка, – Власов был очень серьезен, – где бы нам с вами устроиться, чтобы спокойно пообщаться? Понимаете, я очень хочу до конца разобраться в этой ситуации. Что же такое в действительности произошло тогда, много лет назад, из-за чего Екатерину Петровну, – ого, уже не Катеньку, – не хотят знать в этой семье? С одной стороны, четверо внуков, и каких, – он невольно улыбнулся, – а с другой – она, по отношению к которой я тоже не хочу быть ни подлецом, ни предателем. Кто был прав, кто виноват? Помогите мне, Леночка, если вы что-то знаете.

– Давайте поедем ко мне, Александр Павлович, там и поговорим, – предложила я, ведь у меня для этого разговора все было давно готово.

– Располагайтесь, а я пока кофе займусь, – сказала я, когда мы вошли в мою квартиру, и показала на кресло. – Кстати, посмотрите вот это, – я кивнула на папку с завязками, которую получила в свое время от Крысы. Только теперь там, кроме бумаг, лежала еще и кассета с записью моего разговора с бабой Дусей и Ксаной. Магнитофон я предусмотрительно поставила на журнальном столике рядом.

Власов сел в кресло, взял папку, а Васька, которого я не успела перехватить, тут же залез к нему на колени, я аж удивилась – не помню я, чтобы он к кому-нибудь относился с таким доверием, только к Кольке, да и то по большим праздникам. Ну ладно, это его кошачье дело. И я ушла на кухню, где стала неторопливо готовить кофе: немного освежила зерна, разогрев их на маленькой медной сковороде, молола их в ручной мельнице, потом варила кофе на почти невидимом огне с добавлением специй – Матвей был прав, я действительно не удержалась и стала экспериментировать, чтобы приготовить кофе по-дьявольски. Когда я услышала щелчок клавиши магнитофона и первые слова бабы Дуси: «Садись, детонька, и говори все, как есть», то поплотнее прикрыла дверь. Господи, какой же кошмар сейчас предстоит пережить Александру Павловичу!

Когда я вошла с кофе в комнату, Власов сидел, согнувшись, упираясь локтями в колени, на которых по-прежнему лежал Васька, и прятал лицо в ладонях. Услышав мои шаги, он, не поднимая головы, сказал:

– Я убью ее. Эта гадина не имеет права жить.

– Не надо, Александр Павлович, не стоит вам руки об нее пачкать. А для суда у нас с вами нет никаких вещественных доказательств. Единственное, что я никак не могу понять, зачем она все это сделала? С Добрыниными все понятно, но с вами?

– Вряд ли ради денег – она ведь намного богаче меня. Ей за библиотеку совершенно невероятные деньги предлагали, но она отказалась. Я не знаю, зачем ей надо было убивать Настеньку. Но зато я теперь понимаю, почему я смог пережить ее смерть. Странное чувство – умом понимаю, горе страшное, непоправимое, а душа не болит. Все удивлялись, что я такой спокойный. А ведь сначала жить не хотел… Вам, Леночка, это трудно понять… – Власов, наконец, оторвал голову от рук и посмотрел на меня, в глазах у него стояла смертельная тоска.

– Ошибаетесь, Александр Павлович, я все это пережила и очень хорошо вас понимаю. Я тоже не хотела жить, только меня никто травкой не поил, и все круги ада я собственными ножками протопала, – я достала фотографию Игоря и показала Власову.

Он внимательно посмотрел на нее и сказал только одно слово:

– Верю! – и, помолчав, добавил: – Вот, значит, почему у вас такие глаза. То-то вы их за очками прячете… – и, резко меняя тему, спросил: – Что же мы с вами делать будем? Ведь нельзя же это все так оставить? Да и понять я хочу, зачем ей все это понадобилось?

И Власов начал гладить Ваську, который довольно замурчал.

– Знаете, Леночка, – сказал он. – А ведь кошки самой природой созданы для того, чтобы мы, люди, могли рядом с ними душой отдохнуть. Даже собака не может успокоить так, как тихое, уютное урчание такого вот пушистика.

– Очень хорошо это знаю, Александр Павлович и, как вы могли понять, на собственном опыте, – чувствуя, что он уже немного отошел, я налила ему кофе и закурила. – Есть только один человек, который, если захочет, конечно, сможет вам все объяснить. Это он все время, и теперь я понимаю почему, меня исподволь подталкивал, чтобы я Добрыниной занималась. – Для меня действительно уже не осталось тайн в поведении Матвея, и я еще раз подивилась тому, что он видит людей насквозь. Он понял мой характер и то, что чем больше у меня на пути препятствий, тем с большим упорством я буду идти к своей цели.

– И кто это? Наверное, тот самый дядя Павлик? Мне почему-то кажется, что это именно он, – заинтересованно спросил Власов, прихлебывая кофе и тоже закуривая.

– Он самый. Он ради ваших сыновей на умышленное убийство пошел, чтобы раз и навсегда защитить их. За это и в «малолетке» четыре года отсидел. Он и Нату с Татой от Добрыниной спас, устроил так, чтобы Лидия Сергеевна их опекуном стала. В его доме она со своей мамой сейчас и живет. Любит он ее беспредельно. Если бы не она, еще неизвестно, как его жизнь сложилась бы, когда у него отец умер и он с такой матерью остался, что лучше бы ее вообще не было. – Вот так коротко и быстро я описала Власову, с каким человеком ему придется встретиться.

– Да, – задумчиво протянул Александр Павлович. – А я думал, что таких людей больше на свете нет, что ушло уже их поколение. А сколько ему лет?

– 33 года исполнилось. Ну, что, будем звонить?

– А если он не захочет со мной встретиться? Что тогда? – с тревогой спросил Власов.

– Тогда – ничего. Это не тот человек, которого можно заставить сделать что-то против его воли. Но я попробую его уговорить, – сказала я и стала набирать номер офиса Матвея.

Не знаю, какие инструкции он дал насчет меня, но, когда я представилась, мне вежливо сообщили, что он дома, за городом.

– Павел Андреевич, – сказала я, когда, наконец, услышала в трубке его голос, – это…

– Добрый день, Елена Васильевна. Насколько мне известно, вы все-таки добились своего, поздравляю, – он говорил это совершенно серьезно, без малейшего намека на насмешку.

– Спасибо, Павел Андреевич. У меня к вам большая просьба: рядом со мной сейчас Власов, не могли бы вы с ним встретиться? Дело в том, что он теперь знает абсолютно все, но есть один невыясненный вопрос, на который, как мне кажется, можете ответить только вы. – Я с замиранием сердца ждала, что он скажет. Чего греха таить, мне самой было очень интересно узнать, зачем Катька убила дочь Власова.

– Вы приедете вдвоем или втроем?

Матвей ничего и никогда не говорит зря, значит, для него это имеет значение.

– А как бы вам хотелось, Павел Андреевич? – спросила я. Если он скажет втроем, то я Катьку свяжу по рукам и ногам, но привезу. А Власов мне еще и поможет.

– Я думаю, что чем больше компания, тем лучше. Приезжайте к пяти часам, если это всех устроит. – Попробовала бы я сказать, что мне это неудобно.

– Спасибо за приглашение, мы обязательно будем.

Я посмотрела на часы – было около трех, у нас еще уйма времени.

– Ну? – возбужденно спросил меня Власов. – Что он сказал?

– Чтобы мы втроем приезжали к пяти. Как вы думаете, Александр Павлович, Добрынина согласится ехать добровольно или ее придется нести завернутой в ковер, как полонянку? Если второе, то берите стул и лезьте на

антресоли. Есть там у меня подходящая тряпочка, как раз для подобного рода грязного дела сгодится.

– Еще трудиться? Да я ее на пинках понесу! – Власова охватило какое-то лихорадочное возбуждение, и, чтобы немного успокоиться, он опять закурил.

– Неужели вы, наконец-то, поняли, что она абсолютно здорова, нет у нее никаких болячек, даже несерьезных?

– Леночка, у каждого человека наступает возраст, когда ему хочется о ком-то заботиться, холить, лелеять, баловать. Подозревал я, что она, скажем так, кокетничает, но… Я жалел ее, хотел возместить то, что она недополучила когда-то. Да и свято верил в то, что она меня любит, – он снова резко сменил тему и сказал: – Ладно, если нам поставили такое условие – приехать втроем, то мы втроем и приедем. Чего бы это ни стоило.

– Знаете, Александр Павлович…

– Лена, давай на «ты», – грустно улыбнулся Власов. – Уже за одно то, что ты мне на эту тварь глаза открыла, можешь звать меня хоть Шуркой.

– Ну, Саша, если ты настаиваешь… Так вот, мне кажется, что… Слушай, а как ее лучше звать, Злобновой или Добрыниной?

– О, Господи! Ну, что за мысли тебе в голову лезут в такой момент? Зови Катькой.

– Ладно. Так вот, лучше, чтобы она не догадалась, куда мы поедем. Ей, когда она замужем за профессором Добрыниным была, приходилось с Павлом Андреевичем сталкиваться. Если она насторожится, то может отказаться ехать, не тащить же нам ее в самом деле силой. Надо что-нибудь придумать, – и я с надеждой посмотрела на него.

– Вот ты и думай, – мгновенно отреагировал Власов. – Как выяснилось, ты ее лучше меня знаешь.

– Тебе деньги на фильм какой-нибудь нужны? – подумав, спросила я. – Он, правда, такими вещами не занимается, но она-то знать этого не может, так что давай попробуем.

– А что, идея! – подхватил Власов. – Скажу, что есть потенциальный спонсор для нового фильма, пригласил переговорить и попросил быть с супругой. Как? – и, немного помявшись, спросил: – Лена, а у тебя того коньяка не осталось, для поднятия жизненного тонуса, так сказать?

– По-моему, нормально, – согласилась я и полезла в бар за бокалами и бутылкой. – Саша, принеси из холодильника лимон, если тебе не трудно, – и Власов, очень аккуратно опустив Ваську на диван, пошел на кухню. – Слушай, – громко сказала я, так, чтобы он меня там услышал. – А ты действительно собирался на ней жениться? Ты же сам сказал, что «мы теперь в двойном родстве». Я правильно поняла?

– Тебе обязательно нужно соль на рану сыпать?! – взъярился он, появляясь в дверях с лимоном в одной руке и ножом в другой. – Тем более такую крупную и ядреную?! Ну, был такой разговор у нас с ней! Был!.. Она в очередной раз за сердце хваталась, вот и заявила, что нам зарегистрироваться надо. А то она умрет, и все прахом пойдет, это она о библиотеке своей, ну, и всем прочем: посуде черт его знает каких времен, ложках-плошках серебряных…

– Да ладно тебе. Ты с ножом-то поосторожнее, – я кивнула на его руку. – Я о другом подумала. Сколько бы ты после этой регистрации прожил? Тут даже причин для сердечного приступа придумывать не надо – не пережил смерти дочери, вот и все. Говори откровенно, что у тебя есть? Она ради тебя опять в моль бледную превратилась, дочь твою убила. Думай! – потребовала я.

– Не знаю! – огрызнулся Власов. – Пока ты там на кухне с кофе возилась, я тут все передумал, что только можно и нельзя. Нету причин!

– Есть, – уверенно заявила я. – Есть. Только мы о них пока не знаем, – и, взяв бокал, сказала: – Ну, давай, Саша, за удачу! Она дама капризная, но, как все женщины, мужчин любит. Будем надеяться, что тебе повезет!

– Нам! – поправил меня Власов. – Не мне, а нам!

В отеле, в холле я подвела Власова к киоску «Роспечати», купила яркий журнал с его большой фотографией на обложке – это была телепрограмма передач на следующую неделю – и, повелительно ткнув пальцем в свободное от текста место, сказала:

– Пиши под мою диктовку…

Он удивленно на меня уставился:

– Вроде и выпили-то всего ничего, а ты уже буянишь.

– Пиши-пиши, а то действительно начну. Значит, так: «Уважаемой Ирине Валентиновне с глубокой благодарностью за помощь». Написал? Подпишись и поставь число. А теперь пойдем букет покупать.

– Лена, – осторожно спросил меня Власов. – А ты уверена, что коньяк был качественный? Что-то некоторая странность в тебе наблюдается, ты не находишь?

– Саша, я похожа на Геракла? Думаю, что не очень. Ты как считаешь, я могу все сама делать, везде успевать?

– Можешь! – уверенно сказал Власов. – Я уже понял, что ты все можешь!

– Спасибо за комплимент. Но и букет, и журнал ты, поднявшись на третий этаж, вручишь дежурной по этажу Ирине Валентиновне. Что тебе еще непонятно?

– Обложила, значит, Катьку? Ну и хватка у тебя, Лена! Мертвая! – и он покачал головой.

– Не тяните время, господин Власов! Нас ждут, может быть, и не великие дела, но что великие люди, это точно.

Власов пошел наверх, а я осталась ждать его внизу. Внезапно у меня за спиной раздался резкий пронзительный звук, я обернулась – на улице стояла цыганка, которая скребла монеткой по стеклу. Поняв, что я ее увидела, она стала показывать мне, чтобы я вышла. Моя первая мысль была о бабе Дусе и Ксане. Неужели Катька поехала в Слободку? Я рванула на улицу.

– Что случилось?

– Мы сегодня работать пошли, нельзя, чтобы два дня совсем пропали, но за бабой этой мы приглядывали. Она в цирке была, а потом такси поймала и за белой длинной машиной поехала. А потом из телефона-автомата два раза звонила, но не говорила, а сразу трубку вешала.

Значит, это была она. В то время, когда у меня был Власов, действительно были два звонка, когда, услышав мой голос, тут же вешали трубку. Что делать? Дорогу к дому Матвея она уже знает, так что сразу догадается, куда мы едем. Тем временем Власов с Катькой уже спускались по лестнице. На ней был все тот же мешковатый пиджак, что и вчера, но юбка другая, с кожаным ремешком. А в ушах – серьги в форме кленовых листьев. Эх, была не была…

– Саша, можно тебя на минутку, – сказала я голосом новоиспеченной любовницы, взглянув на Катьку с той самой слащаво-снисходительной и совершенно ненатуральной улыбкой, с которой счастливая победительница смотрит на свою побежденную соперницу.

У Власова от удивления округлились глаза, но он быстро справился с собой, сказал Катьке: «Извини» – и подошел ко мне.

– Ты чего? – шепотом удивился он.

Продолжая все так же противно улыбаться Катьке, я тихонько пересказала ему полученные новости и спросила:

– Что ты ей сказал?

– То, что договорились – едем к возможному спонсору, – пожал плечами Власов и добавил: – Докладываю: букет и журнал вручил, ножкой шаркнул и к ручке приложился.

Но мне было не до веселья. Я внимательно смотрела на Катьку, и ее вид мне совершенно не нравился. Постное выражение бесцветного лица, такие же бесцветные глаза, но вот промелькнувшая в них тень какого-то злобного торжества, холодной расчетливой угрозы меня очень насторожила. Да еще эта непонятная посылка. Я поняла, кого мне Катька напоминает – песчаную эфу. Есть в Азии такая змейка, маленькая, где-то с полметра, и невидная, но по ядовитости уступает только гюрзе.

– Саша, делай вид, что я тебя у нее отбила, что мы любовники, и глаз с нее не спускай. Что-то она нехорошее задумала, интуиция мне подсказывает, а я ей верю. Как бы Катька какой-нибудь фокус не выкинула.

Пусть лучше Катька на меня злится, чем на ни в чем не повинных малышей. За себя-то я постоять сумею, размышляла я по дороге, да и охрана Матвея, Панфиловым натасканная, тоже даром хлеб не ест. Если уж он пригласил к себе в дом такую тварь, как Катька, о которой знает гораздо больше, чем я, значит, понимает, что делает. Но все равно элемент случайности исключать нельзя.

Когда мы, наконец, въехали в распахнувшиеся перед моей машиной ворота, и я увидела телохранителей Матвея, то, стыдно признаться, вздохнула с облегчением. Встретить нас вышел тот самый прихрамывающий молодой мужчина, которого я уже видела в офисе Матвея.

– Добрый день. Меня зовут Вадим, я секретарь Павла Андреевича. Вас ждут в беседке. Прошу вас, – он показал рукой в сторону видневшейся над кронами деревьев белой крыши и первым тронулся с места, а мы пошли рядом с ним.

Теперь можно было и оглядеться. Когда-то мне довелось побывать на этой турбазе. Сейчас о ней напоминало только само здание, к которому от ворот вела сосновая аллея. Раньше ее здесь не было – только несколько чахлых деревьев у въезда. Все же остальное было красочной иллюстрацией к какому-нибудь роману из дворянской жизни. Тщательно ухоженный парк с фонтаном, в центре которого находилась мраморная фигура поднимающейся из воды женщины, и вокруг нее плавали рыбки. Я не большой знаток мифологии, но это, видимо, была Пенорожденная, или, иначе, Афродита. Метрах в тридцати от выложенной плиткой дорожки, по которой мы шли, виднелся бассейн с шезлонгами и столиками около него, а чуть подальше стоял небольшой павильон, вероятно, для переодевания.

Очень хотелось разглядеть все поподробнее, но мы уже подошли к белой беседке, стоящей почти на краю обрыва над самой Волгой. Ее крыша держалась на тонких витых столбиках, и она просматривалась насквозь. Там сидели Лидия Сергеевна и Матвей.

На Печерской было платье темно-зеленого, почти болотного цвета со светло-бежевой отделкой и воротником-стойкой, а на Матвее – простой костюм из очень тонкой серой плащовки: брюки и застегнутая до самого воротника на молнию куртка с косыми карманами, собранная внизу на пояс.

Матвей представил меня Лидии Сергеевне, и я, в свою очередь, собралась было представить Катьку и Александра Павловича, но Матвей не дал мне и слова сказать, заявив:

– Не трудитесь, Елена Васильевна. Господин Власов в представлении не нуждается, а Екатерина Петровна очень давно и хорошо известна нашей семье, – и, обращаясь уже к ней, спросил: – Не так ли?

Катьку можно ненавидеть, можно презирать, но отказать ей в самообладании нельзя. Она и бровью не повела.

– Да, Павел Андреевич, именно так. Сколько же лет мы не виделись? Даже подсчитать трудно. Вы возмужали, похорошели… Судя по всему, процветаете.

– Каких же лет? – спокойно произнес Матвей. – Я видел вас не так уж и давно, в сентябре прошлого года в Торонто. Вы были там на симпозиуме гастроэнтерологов. Правда, выглядели вы тогда совершенно иначе. Гораздо более привлекательно, простите за откровенность.

– Вы интересуетесь медициной? – Катька искренне удивилась. – Вот бы никогда не подумала.

– Нет, меня привели в Канаду совершенно другие проблемы.

Они разговаривали между собой, не обращая на нас никакого внимания, отведя роль безмолвных зрителей из зала.

– Где же вы тогда меня видели? Я не любительница светских посиделок и бываю там только по необходимости. Не представляю, где же мы могли столкнуться. – Ее хладнокровию можно было только позавидовать.

– На весьма прискорбном мероприятии, на похоронах графа Николая Николаевича Репнина, скончавшегося на восемьдесят третьем году жизни. Вы там не только присутствовали, но и очень живо интересовались и им самим, и судьбой оставленного им состояния, и вероятными наследниками.

– А вот и малыши вернулись, – неожиданно сказала Лидия Сергеевна, взглянув на Волгу. Она поднялась и подошла к установленной вдоль обрыва высокой ограде, которую я с таким трудом смогла разглядеть снизу от

Комариного острова. Ее рисунок представлял собой причудливые переплетения цветов и листьев, а в середине каждого пролета в большом овале располагалась буква «М». Мы все пошли за ней.

Матвей достал из правого кармана куртки пульт дистанционного управления и нажал одну из многочисленных кнопок. Убирает сеть, поняла я, вспомнив рассказ Кости.

К причалу внизу подходила белоснежная яхта, и я ничуть не удивилась, увидев надпись на борту – «Лидия». Сначала с нее сошли Александр и Алексей и помогли выйти Наташе с Татьяной и малышам.

Матвей продолжал нажимать кнопки: вот совершенно бесшумно тронулась с места лента эскалатора, видимая через такую же, как и ограда, решетчатую дверь под большим козырьком у входа на него, вот поднялась бетонная плита, закрывающая вход на эскалатор со стороны причала, и в последнюю очередь, щелкнув замком, отъехала в сторону сама дверь.

– Павел Андреевич, – поинтересовалась я. – А почему на эскалаторе только одна лента?

– А она работает и на подъем, и на спуск, в зависимости от того, куда нужно попасть, – ответил он.

Первыми снизу появились малыши, как ни пытались удержать их родители, но они не смогли отказать себе в удовольствии бегом подняться по движущимся ступеням, видно, им не терпелось поскорее поделиться впечатлениями от прогулки. Увидев незнакомых людей, они остановились и стали с интересом нас рассматривать. За ними поднялись мамы, и уже потом – отцы.

Я посмотрела на Власова – он глядел на них на всех и не мог наглядеться. Возбужденные прогулкой малыши, Наташа и Таня в легких открытых платьях, Александр и Алексей в шортах и рубашках с коротким рукавом, все уже немного загоревшие, они не казались счастливой семьей, они ей просто были.

На дорожке со стороны дома появилась одетая в серое платье с длинным рукавом женщина лет пятидесяти. Невысокая, крепко сбитая, она была похожа на туго накачанный футбольный мяч, стремительно катящийся по дорожке. Черные, с обильной сединой волосы были стянуты в узел на затылке, темные маленькие глубоко посаженные глаза под густыми черными же бровями и низкий лоб придавали ей угрожающий вид. Но при виде детей ее глаза наполнились ласковым и теплым светом, сделав ее лицо даже привлекательным.

– А где мои цыплятки? Где мои маленькие? А ну, кто хочет пирожка поклевать? – приговаривала она низким и хриплым голосом, в котором, однако, слышалась искренняя любовь и нежность. Наверное, приблизительно так могла бы разговаривать со своими детенышами большая и грозная медведица.

Малыши ее совершенно не боялись. Рассудив, что пирог гораздо интереснее каких-то незнакомых взрослых, они радостно побежали к ней.

– Галина, – сказала Лидия Сергеевна. – Не забудь, что они еще ужинать будут, так что…

– Знаю, матушка, знаю, – почтительно закивала головой женщина.

Я перевела взгляд на братьев и их жен. В глазах Наташи и Тани при виде Катьки вспыхнула яростная, неистовая ненависть.

– А на нашей маме эти бриллианты смотрелись лучше. Правда, Ната? – сказала Татьяна.

– Правда, Тата, – ответила ей сестра. – Мы лучше уйдем, хорошо, мамуля?

– Конечно, девочки, идите. Вам бы тоже к ужину переодеться надо, – сказала Печерская, обращаясь уже к сыновьям, чей взгляд тоже не светился любовью к Катьке.

А вот в ее глазах легко читалось такое злобное торжество, что я поняла, почему она постоянно носит эти серьги. Это было для нее символом одержанной когда-то победы над беззащитными перед ее злобой и коварством людьми. Ведьма, прав Матвей, она настоящая ведьма.

Тоскливо посмотрев вслед удалявшимся от него детям и внукам, с которыми он так и не смог перекинуться ни одним словечком, Власов повернулся к Матвею.

– Павел Андреевич, вы начали говорить о Канаде.

– Ах, да. Так вот, прекраснейший был человек, и судьба у него в чем-то необычная, а в чем-то очень типичная для русских эмигрантов. Сын графа Николая Федоровича Репнина и графини Анны Александровны, урожденной Лопухиной, он родился в 20-м году в Париже. Перед Второй мировой войной вся их семья уехала в Канаду, где он в последующем и составил свое очень немалое состояние. Всю жизнь он искал в России своего старшего брата Павла, который в Петрограде в 1915 году родился. Его, двухлетнего, как раз перед Февральской революцией родители у бабушки оставили, матери Анны Александровны, Марии Сергеевны, урожденной Апраксиной. А сами во Францию уехали по делам Николая Федоровича, ему нужно было там наследство получить, и хлопоты большие предстояли. А вот вернуться в Россию они уже никогда не смогли. Вот Николай Николаевич и завещал все свое состояние – своих детей у него не было, Бог не дал – потомкам брата своего, Павла.

Матвей замолчал и посмотрел на Власова.

– Александр Павлович, вы ведь, когда паспорт получали, то фамилию матери взяли и стали Власовым. А до шестнадцати лет у вас совсем другая фамилия была.

– Да, – растерянно сказал Власов. – Папа в 68-м умер, его Павлом Николаевичем Репниным звали. Я всю жизнь мечтал артистом стать, с самого детства. Он знал об этом и, честно говоря, очень не одобрял, говорил, что Репнины никогда шутами не были. Поэтому мама моя, Анастасия Владимировна, когда я должен был паспорт получать, сказала: «Еще неизвестно, каким ты артистом станешь, так что фамилию отцовскую не позорь, возьми мою». Вот так я стал Власовым. Меня в Москве под другой фамилией никто и не знает.

– Нет, Александр Павлович, так не бывает, – невозмутимо сказал Матвей. – Всегда есть кто-то, кто помнит. Просто вы об этом забыли, вот и подумайте, повспоминайте…

– Павел Андреевич, да я в маленьком городке на Севере родился и школу там же закончил, потом уже в Москву учиться в ГИТИС приехал. Из моих земляков в столице только один Димка Кисель обосновался, мы с ним в одном классе учились… Он-то нас с Екатериной Петровной в октябре прошлого года и познако… – и тут Власов все понял. Кровь прилила ему к лицу, да так, что я испугалась, не случилось бы с ним чего-нибудь.

Он резко повернулся к Катьке:

– Господи, так вот зачем я тебе понадобился!.. Лена, ты гениальная женщина, слышишь? – обратился он ко мне. – Я твой должник по гроб жизни. Ты была права, ты во всем была права, когда говорила мне, что у меня есть что-то, о чем я сам не знаю, но что нужно ей. Ну? – издевательски сказал он, снова поворачиваясь к Катьке. – И сколько бы я прожил после официальной с тобой регистрации? Какую участь ты мне приготовила? Тоже умер бы от сердечного приступа, как профессор Добрынин?

– Сашенька, ну что ты говоришь? – елейным голосом начала Катька. – Как ты можешь обо мне так думать? Зачем ты слушаешь людей, которых видишь первый раз в жизни? Ведь ты меня знаешь не один день. Прошу тебя, давай уйдем отсюда, поедем домой. Я так и знала, что от этой поездки добра не будет.

– Есть ли предел твоей подлости? – гремел Власов. – Ты убила родителей Наты с Татой и собственного мужа, ты убила Славу и Настеньку с ребеночком. Ты… – он задохнулся от возмущения.

– Сашенька, тебе плохо? Ты бредишь? Подумай сам, как я могла все это сделать. Только, пожалуйста, не нервничай, тебе нельзя волноваться. Успокойся, пожалуйста, – Катька говорила все это так искренне, что я против собственной воли пришла в восхищение – в ее лице мир потерял великую актрису.

Я решила, что пора прекращать эту комедию.

– Екатерина Петровна, вы напрасно стараетесь. Я ездила к бабе Дусе, разговаривала с ней. Так что Александр Павлович знает все о травке от «скорби душевной», с помощью которой вы обе аварии устроили.

– Я вас не понимаю, – глядя на меня честными глазами, сказала Катька. – О ком вы говорите? О какой траве?

– Я говорю о вашей родной бабушке, Евдокии Андреевне Семеновой, которая живет и здравствует в селе Слободка Ивановского района, и траву называю так, как она сама ее называет, как ее бабушка и мать называли и как вас саму она учила ее называть, когда знания свои передавала, не предполагая, что из этого может выйти, – Неужели и сейчас будет отпираться?

– Вы ошибаетесь. Моя бабушка умерла, и уже давно, еще в сентябре 92-го года. – Ее недоумение было совершенно искренним.

– Нет, это вы ошибаетесь, – сказал Матвей. До сих пор он не вмешивался в наш разговор, стоял себе спокойно, засунув руки в карманы куртки, видимо, считая свою миссию выполненной. – Она жива и здорова, и Елена Васильевна действительно с ней разговаривала. Это я попросил соседку бабы Дуси сообщить вам, что она умерла, чтобы у вас и мысли не возникло приехать и убрать ненужного свидетеля. Моя бабуля – мудрейшая женщина, и она всегда говорит, что не надо вводить человека в искушение.

– Какая же ты гадина! – не сдержался Власов.

На это Катька презрительно засмеялась:

– Да?.. А ты кто? Ты хоть помнишь, со сколькими девками ты, кот помойный, трепался, пока я с тобой жила? Или, может быть, это не ты невинную девчонку обрюхатил и тут же имя ее забыл? А? И кем же ты себя после этого считаешь? Святым? Tы, Сашенька, подлец! И другого названия для тебя нет. Так что мы с тобой, голубчик, два сапога пара. И нимб ты себе не примеряй, не твой это фасончик. Да с тобой, фигляр, ни одна нормальная баба больше двух дней не выдержит и сбежит. Ты же ни о чем, кроме своей гениальности, говорить не можешь, тебя же творческие муки на части рвут, ты же по ночам свои нетленные шедевры обдумываешь! – издевалась она. – Чего уставился? Не ожидал от меня такое услышать? Да я сама эти полгода траву пила, чтобы на рожу твою мерзкую смотреть без отвращения, – Катька окинула взглядом Александра Павловича с ног до головы и, видя, что он побледнел, как мел, и засунул задрожавшие руки в карманы брюк, насмешливо хмыкнула. – Черт с тобой! А я и без тебя не пропаду, на тебе свет клином не сошелся. На мой век дураков хватит! Будут в моей жизни еще и рауты с презентациями, и многое другое. Доказать вы все равно ничего не сможете, а слова к делу не пришиваются! – и она торжествующе на нас посмотрела.