Текст книги "Если нам судьба..."

Автор книги: Лилия Лукина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Ну вот, все и разъяснилось, – с облегчением сказала я. – Я не на прием и без очереди не пойду, не бойтесь.

Дело у меня совсем другое, личное, можно сказать. Вы мне Ксаночку эту покажите, я через нее предупрежу бабу Дусю, что поговорить мне с ней надо, и пойду погуляю, а вернусь, когда вы все уже разойдетесь.

Минут через десять на крыльцо вышла женщина с мальчиком, приговаривавшая:

– Дай тебе Бог здоровья и долгих лет, святая ты женщина. Храни тебя, Господь! – а потом мальчику: – Пойдем, сынок, на церковь денежки пожертвуем и свечку во здравие рабы Божьей Евдокии поставим.

В любой очереди, как это обычно и бывает, хоть к врачу, хоть к парикмахеру, все со всеми уже перезнакомились и были в курсе дел друг друга, поэтому у женщины спросили:

– Ну, что сказала?

– А не рак это вовсе, зря врачи меня пугали, им бы только деньги сорвать, да побольше…

Но я не стала прислушиваться, потому что молодая русоволосая женщина, вся в конопушках, проводив на крыльцо женщину с мальчиком, уже приглашала в дом другого пациента и вот-вот могла исчезнуть.

– Оксана, – крикнула я. – Подождите минутку, – и быстрым шагом направилась к ней.

Женщина удивленно оглянулась, видимо, она не привыкла, чтобы к ней так обращались.

– Меня Ксенией зовут, – поправила меня она. – Только я пока никого записывать не буду. Баба Дуся не велела. И так уже до конца лета каждый день занят.

– Мне не на прием, мне с Евдокией Андреевной поговорить надо о внучке ее, Екатерине Петровне. Вы предупредите ее, что я попозже подойду, когда она всех примет. Как вы думаете, во сколько она закончит?

– Ничего я ей говорить не буду, – сказала, как отрезала, Ксения, у нее даже лицо окаменело. – Она разволнуется, а ей вредно. Уж сколько лет прошло, а она до сих пор сильно переживает, что такую гадину воспитала. Каждый день в церковь ходит, молится, чтобы Бог Катерину вразумил, на путь истинный наставил. Не пущу! – и она повернулась, чтобы уйти.

– Ксения, – остановила я ее. – Мне говорили, что Екатерина Петровна страшная женщина, Матвей ее вообще ведьмой назвал. Только…

– Какой Матвей? – не поняла она.

– Да вы его не знаете, это Матвеев Павел Андреевич.

– Как же это я его не знаю? – удивилась Ксения. – Его здесь все знают. Это ведь он бабе Дусе дом построил и подарил и много еще чего хорошего сделал. Он и маму свою с бабушкой сюда привозил. А вы его откуда знаете?

– Так, Ксения, – протянула я. – Заводи-ка ты в дом, кто там в очереди следующий, и выходи сюда поговорить. Ты знаешь, наверное, что у Павла Андреевича братья есть, ну, не родные, но…

– Знаю, он бабушке карточки показывал, там малыши были, забавные такие, – она разулыбалась, – и братья с женами. Только выйти я не смогу, бабе Дусе помогать надо, ну, и учиться тоже.

– Так вот, боюсь я за них, – я старалась говорить спокойно, но внутри у меня все клокотало. Дура, нужно было сразу же сюда ехать, а не чудеса сообразительности проявлять, на рожон переть. Далеко мне, кретинке, видите ли, показалось.

Тут на моих глазах в облике этой милой женщины произошла разительная перемена, она вся как-то подобралась, напружинилась, взгляд стал жестким и пронзительным, она смотрела на меня внимательно и испытующе, словно решая, верить или нет, пускать или нет.

Э-э-э, девонька, подумала я, а ты, видать, с зоной не понаслышке знакома.

– Хорошо, – сказала она, наконец. – Подходите к трем часам. К этому времени уже и прием закончится, и бабушку я обедом накормлю, да и подготовить ее к этому разговору надо. Я ей травку заварю, чтобы она не очень нервничала.

Она ушла, а я пошла пройтись по селу. Или оно было совершенно нетипичным, или разговоры о том, что деревня гибнет, сильно преувеличены. Здесь был очень даже приличный Дом приезжих, совершенно неуместная для села столовая, на клубе красовались афиши не совсем старых фильмов. Одним словом, здесь текла нормальная жизнь. Однако, приглядевшись внимательно к лицам сельчан, я поняла, что очень многие из них, кто больше, кто меньше, но лагерным воздухом подышали – он ведь на всю жизнь свой след оставляет, опытному взгляду заметный.

Чтобы хоть чем-нибудь себя занять, я зашла в библиотеку, где было пусто и прохладно, и разговорилась с симпатичной пожилой женщиной, которая там работала. Она прожила безвыездно в Слободке всю свою жизнь и могла рассказывать о ней бесконечно. Оказалось, что и Дом приезжих, и столовую выстроили для приезжающих к Евдокии Андреевне больных, чтобы им было где переночевать и поесть, рабочие Матвея, как я поняла, еще в те времена, когда он мотался по области со своей бригадой, и клуб с церковью и школой ремонтировали они же. Слово за слово, мы перешли к приведшей меня в село проблеме – Екатерине Петровне.

– Я прекрасно помню и ее, и всю ее семью, – сказала библиотекарша. – Это была такая трагедия.

– Это вы о Кате? – удивилась я.

– Да что вы, – она махнула рукой. – Я о единственной дочке бабы Дуси говорю, Любочке, которая замуж за Петьку Злобнова вышла. Она такая веселая была, хохотушка. Знаете, Леночка, никогда ни один мужик не сможет причинить женщине столько горя, сколько она сама себе своей глупой бабьей жалостью. Он же невидный был, бесцветный какой-то, ходил за ней все время, как тень, в глаза заглядывал. Вот и выходил. Уж как баба Дуся ее уговаривала, чтобы она за него не шла. А она на своем: его, говорит, никто не любит, мне его жалко. Зато он уж ее пожалел, как своего добился.

Женщина и сейчас не могла спокойно об этом говорить.

– Злобновы, вообще, очень странная семья были, каким-то одним им известным прошлым жили. Слышала я краем уха, что когда-то, очень давно, была у них возможность получить просто сумасшедшие деньги, но сорвалась. Так они никак успокоиться не могли, все что-то искали, вынюхивали. Деньги для них всегда на первом месте были. Петька-то и бабу Дусю, когда уже зятем стал, учить вздумал, что ей деньги за лечение брать надо. А не было такого никогда! У нее и бабка, и мать людей травками пользовали и всегда считали, что не по-божески это. Кто что принесет, то и ладно. Баба Дуся и Любочку пыталась учить, да не вышло ничего, для этого одного желания и знания мало, талант нужен. Ну, баба Дуся Петьку и шуганула, сам, мол, зарабатывай, как сможешь, а меня не учи.

– Так что же, не сложилась у них жизнь, как я поняла? – я взяла инициативу в свои руки, чтобы женщина на посторонние вещи не отвлекалась.

– Не сложилась – это мягко сказано. Ревновал он ее бешено, все боялся, что поймет она, какой он никчемный, и уйдет. Она уже и Катьку родила, а он все никак не угомонится. Дошло до того, что стал ее дома запирать, к матери родной ходить запретил, сначала выпивать начал, а потом и пить уже по-серьезному. Она все терпела и жалела его. Только от веселости ее и характера легкого и помину не осталось, тоскливо ей там жилось, безрадостно. Как-то быстро она увяла, сникла. Знаете, мне кажется, она и дочку-то не очень любила, потому что та во всем на отца похожа была. Может быть, она еще долго терпела бы, да только помню дня за два до смерти избил он ее, да так сильно, что пришлось бабу Дусю звать. Она Катьку-то и забрала к себе, хотела и Любашу тоже, да ее переносить нельзя было. В 76-м это было. Вскорости они и угорели.

– Ну, отравление угарным газом не такая уж и редкость, – заметила я.

– Да, – согласилась со мной женщина, – но не летом.

– Так вы думаете, что это…

– И не я одна, – энергично закивала библиотекарша. – Видно, решила Любаша разом покончить и с ним, и с собой. Он в тот вечер сильно пьяный пришел, люди видели, как он столбы по дороге пересчитывал. Так что не стал бы он печь топить, он и трезвый этого не делал. Но батюшка наш над бабой Дусей сжалился, похоронили Любочку в освященной земле, а не за оградой, как самоубийцу. Только баба Дуся не разрешила Любашу рядом с Петькой класть. Так и лежат поврозь, будто и не муж с женой.

– Да и то сказать, – сменила она тему, – приход-то богатый, все, кто к бабе Дусе лечиться приезжает, обязательно на церковь жертвуют. Батюшка-то наш всегда, когда баба Дуся и Ксаночка за травами собираются, сам их на машине возит, куда они говорят – Евдокии-то уже трудно самой далеко ходить. А случись что с ней, люди ездить и перестанут. Когда еще Ксаночка в силу войдет? Хотя баба Дуся уже сейчас говорит, что получится у той, есть у нее к этому способности. Ксаночку-то Павел Андреевич в ученицы к ней привез года три назад, не местная она.

– Знаете, мне показалось, что Евдокия Андреевна не то, чтобы совсем Катю не любит, но… недолюбливает, что ли, – подлила я масла в огонь, потому что время шло к трем, и я хотела перейти ближе к делу.

– А вы чего же хотели? – удивилась библиотекарша. – Баба Дуся ее воспитала, направление в институт выхлопотала, а та исчезла и на глаза столько лет не показывалась. Другие-то хоть на каникулы приезжали, а эта – как пропала. Приехала только один раз, да и то как-то крадучись, чтобы не видел никто, шмыгнула в дом, хорошо, что баба Дуся в тот момент как раз появилась. У Павла Андреевича в бригаде рабочий ногу сильно повредил, так он за ней рано утром на машине приехал, а тут обратно привез. Она в дом вошла, а там Катя. Ругались они сильно, Павел даже из машины вылез, чтобы пойти посмотреть, не обижает ли кто Евдокию Андреевну. На крыльцо поднялся, а Катя выскочила, чуть с ног его не сбила, и бегом, как будто гонится за ней кто-то. Я почему это все знаю? Мы же тогда в соседних домах жили. Это сейчас она в новом живет.

– Сколько же лет она не приезжала? Может быть, не так уж много времени прошло, как вам кажется? – спокойно, говорила я себе, спокойно. Главное – не насторожить ее. Общая картина была мне ясна, оставалось выяснить у бабы Дуси кое-какие подробности, и все встанет на свои места.

– Помню, что летом, в июле, потому что народу в библиотеке было много, те, кто поступать в институты собирались, к вступительным экзаменам готовились, в августе уже намного меньше стало. А вот год? Дайте подумать. А в 92-м это было, как раз между двумя путчами не путчами, революциями не революциями. Мы здесь так и не поняли, что там в столице происходило. Точно, в 92-м.

Только бы Евдокия Андреевна была со мной откровенна, захотела мне помочь, думала я, перегоняя машину к ее дому. Ну и положение! С одной стороны, и волновать ее нельзя, все-таки возраст более чем солидный, а с другой – если я начну пусть даже не врать, а недоговаривать что-то – она может это понять и не поможет. Я же не знаю точно, что тогда произошло, могу только догадываться с большей или меньшей долей уверенности в отдельных деталях. Ладно, сориентируюсь по обстановке.

Меня уже ждали. Евдокия Андреевна оказалась маленькой худенькой старушкой в аккуратно повязанном беленьком платочке и простом ситцевом платье.

– Садись, детонька, – сказала она. – И говори все, как есть. Нечего меня жалеть. Моя вина – мой и ответ будет, когда перед Господом предстану.

Она требовательно смотрела на меня выцветшими от старости голубыми глазами, и я, поняв, какую страшную боль могу причинить ей своим рассказом, постаралась смягчить его, как могла.

– Ох, детонька, – вздохнула баба Дуся. – Какую же тяжесть ты на себя взвалила! Я так понимаю, что ты остановить ее хочешь?

– Помогите мне, Евдокия Андреевна, – я взяла ее за руку, и эта высохшая, похожая на птичью лапку кисть с тонкой, сухой кожей и просвечивающими синими венками растрогала меня до слез – видимо, сказывалось глубоко загнанное внутрь накопившееся напряжение всех последних дней. – Я знаю, я уверена, что вы это можете, но не знаю, захотите ли.

– Ну, что ж, слушай, – обреченно сказала Евдокия Андреевна. – А потом будем думать, как поступить.

Доставшаяся ей десятилетняя внучка была, с одной стороны, истинной Злобновой и постоянно напоминала ей о ненавистном зяте, а с другой стороны – единственной памятью о дочери. Но делать нечего, Евдокия Андреевна воспитывала ее, как умела, и потихоньку начала передавать свои знания, чтобы не пропали вместе с ней. Катя училась старательно, не просто запоминала, что ей говорили, но постоянно сама спрашивала, интересовалась. Сначала баба Дуся этому радовалась, а потом насторожилась.

– Понимаешь, детонька, вопросы ее были уж очень странные. Я ей объясняю, сколько нужно положить какой травы, чтобы лекарство получилось, а она меня спрашивает, а что будет, если той или иной положить больше или меньше. Поможет это человеку или совсем наоборот, а если он от этого заболеет, то, как сильно, не умрет ли? Я сначала думала, что она просто боится, что навредить сможет по неопытности, и объясняла все подробно. А когда у нас в селе собаки дохнуть начали, да все по-разному, какая от удушья, какая просто утром не проснулась, глаза-то у меня и открылись, поняла я, кого воспитала. Ох, горе горькое… – застонала Евдокия Андреевна.

Ксения встревоженно на нее посмотрела, обняла, начала гладить по плечам, успокаивая. Потом взяла со стола стакан и поднесла ей к губам, как маленькой.

– Попей, бабушка. Успокойся.

Баба Дуся отпила несколько глотков, посмотрела на Ксению с благодарностью и, вздохнув, продолжила:

– Надо было мне тогда грех на душу взять, да не смогла – Любашина ведь дочка. Я уж и сама стала ее бояться. Отравила бы она меня, и рука у нее не дрогнула бы, одно слово – Злобнова. Ездил ко мне лечиться один начальник из райцентра, вот и попросила я его, чтобы он помог ее в институт отправить, с глаз долой. Кабы я знать тогда могла, чем это закончится…

– Евдокия Андреевна, она в Баратове замуж за профессора Добрынина вышла…

Баба Дуся меня перебила:

– Слышала я эту фамилию у Злобновых, и не раз. Давно, еще когда Петькин отец жив был, говорил он, что есть у того книга какая-то, которая им принадлежит.

Теперь мне стал понятен своеобразный метод чтения книг Екатерины Петровны, видимо, эту книгу она в библиотеке и искала. Значит, и замуж за Сергея Степановича она именно поэтому постаралась выйти. Интересно, нашла она или нет?

– Евдокия Андреевна, у него сын с женой на машине разбились, странно это все как-то было: солидный человек, а вел себя, как пьяный лихач. А потом еще одна такая авария была. У артиста Власова так же беременная дочь с мужем погибли, тоже по-дурацки тот машину вел, словно сам на неприятности напрашивался. Она могла это устроить?

– Могла, детонька, могла, – баба Дуся неподвижно сидела, глядя в одну точку, положив руки на колени. – Есть такая трава, невидная, незаметная, редко встречается, но в наших краях водится. Ее корешок надо высушить, растереть, очень от скорби душевной помогает. Когда горе у человека, да такое, что хоть в петлю лезь, ну, кто-то очень близкий погибнет, к примеру. И надо ее всего-то три крупиночки утром взять да стаканом теплой воды запить, и вечером перед сном так же. Человек все понимает, что горе, что беда приключилась, а боли душевной не чувствует.

– Евдокия Андреевна, а отравиться ей можно?

– Нет, детонька, нельзя, а вот до смерти убиться – можно. Если ее чуток побольше взять, ну, десять крупинок хотя бы, то лихость дурная на человека нападает, куражиться он начинает по-глупому.

– Бабушка, это ты про деда Никифора говоришь? – вступила в разговор Ксения. До этого она сидела молча, но, видимо, решив как-то вывести Евдокию Андреевну из этого состояния подавленности, стала рассказывать вроде бы мне, но постоянно поглядывая на нее.

– У него весной жена померла, долго она хворала, бабушка ее лечила, да разве от запущенного рака вылечишь. Поздно она пришла, – объяснила она мне. – Пока жива была, он ее иначе как Машкой и не звал, а тут, как один остался, света белого не взвидел. Пришел, аж черный весь. Помоги, говорит, а то хоть из дома беги. Куда ни повернусь, всюду она: тут платок ее висит, тут валенки стоят, даже на стул, где она сидела всегда, и то смотреть спокойно не могу. Ну, бабушка и дала ему порошка, объяснила, как принимать. Уж не знаю, сколько он выпил, только на следующий день ходил по селу сам на себя не похожий, парней задирал, к бабам приставал. Одна ему шуткой сказала: «Куда ты, стара беда, лезешь?». А он ей: «Я помоложе других буду. Хочешь, докажу?». Она ему: «А докажи!». Так он, дурень старый, на крышу школы забрался, ходит, бахвалится. А как действие травы-то кончилось, понял он, что натворил, просить начал, помогите, мол. Так парни его еле-еле сняли.

– Ксения, я смотрю, вы уже во всем этом немного разбираетесь, так скажите мне, а можно дать эту траву человеку без его ведома? – Действительно, не сами же Добрынин-младший и Глебов ее пили.

Кажется, Ксения своим рассказом добилась, чего хотела – баба Дуся немного отошла и выглядела уже получше, потому что ответила мне она:

– Нет, детонька. Горькая трава, а подсластить нельзя – теряет она от сахара свои свойства.

Зеленый чай, сразу вспомнила я, Добрынины пили зеленый чай. Он же горький, поэтому на вкус никто внимания и не обратил, и с сахаром его не пьют.

– Евдокия Андреевна, а как скоро она действовать начинает? Ну, там, через час, через два? – Мне требовались последние уточнения.

– А быстро, минут через десять-пятнадцать.

– Евдокия Андреевна, простите меня, пожалуйста, за вопрос такой, но только я с библиотекаршей вашей разговаривала, пока ждала, когда вы освободитесь… Одним словом, когда в июле 92-го Катя сюда приезжала, она именно эту траву у вас взяла, да? – Мне самой было больно задавать ей такой вопрос, но надо было выяснить все до конца.

– Да, – ответила мне баба Дуся, и у нее из глаз полились слезы. Она не всхлипывала, не рыдала, не заламывала руки, но от этого обрушившееся на нее страшное горе не выглядело легче. – Сколько человек она убила? – просто спросила она.

– С помощью этой травы – пять, если считать еще не родившегося ребенка. Да и муж ее, профессор Добрынин, тоже странной смертью умер. Он спортом занимался, и сердце у него здоровое было, а только остановилось, и все.

– Значит, шесть, – подытожила Ксения, видимо, она уже тоже неплохо во всем разбиралась.

– Евдокия Андреевна, – мне нужно было уяснить для себя еще один момент. – А Павел Андреевич знал, какую траву она взяла, ведь он в дверях с ней столкнулся?

– Тогда нет, не верила я, что она на такое черное дело решится, чтобы человека жизни лишить. А потом, когда Павлуша приехал и рассказал, что у друга его отца сын с женой вот так на машине разбились, я тоже смолчала – ведь, узнай он правду, убил бы Катьку, не раздумывая. А рассказала я ему все только, когда узнала, что она навсегда в Москву уехала. А что толку? Доказать-то все равно ничего нельзя. Так чем же мы тебе помочь можем, детонька? – судя по ее виду, Евдокия Андреевна все для себя решила, и если бы я сейчас попросила дать мне какой-нибудь яд, чтобы отравить Катьку, не колебалась бы ни секунды.

Ну, что ж, вот и встало все на свои места: Катьке действительно не было необходимости находиться в момент аварии рядом со своими жертвами, поэтому ее и невозможно было в чем-то заподозрить. Да и трава никаких следов в организме, как оказалось, не оставляет. А профессора Добрынина она, может быть, и не собиралась так срочно убивать – он бы ей еще пригодился, чтобы карьеру сделать, да только испугалась она, что Матвей может ему все рассказать – она же не знала в тот момент, что баба Дуся ему ничего не говорила. И хоть уличить ее в убийстве было невозможно, но вот развестись с ней Сергей Степанович мог бы, и пришлось бы ей распрощаться с надеждами на обеспеченную жизнь – ведь при разводе разделу подлежит только совместно нажитое имущество, да и ее будущее как врача было бы в этом случае под большим вопросом. По крайней мере, в Баратовской области. Вот она и подсуетилась. Да, редкостная гадина эта самая Катька Злобнова!

Тем временем Ксения присела на корточки перед бабой Дусей и с тревогой заглянула ей в лицо. А та подняла руку и стала тихонько гладить Ксению по голове, и столько нерастраченной когда-то ласки чувствовалось в каждом ее прикосновении, такая нежность была в ее глазах, такая любовь, что у меня слезы навернулись и в горле запершило. Дай вам Бог подольше побыть вместе, подумала я, какое счастье, что на старости лет рядом с бабой Дусей оказалась Ксения, что бы там ни было у нее в прошлом. И сейчас, глядя на них, я поняла, как много они значат друг для друга, как им тепло вместе. И какой же умница Матвей, как хорошо он все продумал.

Вдруг в эту мирную, почти идиллическую сцену ворвался телефонный звонок.

– Леночка, это Власов. Конверт я получил, и деньги вам перевел, но вот с приездом… – он замялся, – я не знаю, что получится. Катенька очень сильно перенервничала, когда фотографии смотрела, и слегла с сердечным приступом. Вы не могли бы отложить свой отдых, ну, поехать не 6-го, а чуть попозже, когда она поправится?

Это была та самая соломинка! Я здесь, как дура, рисковала лицензию потерять, почти пошла на конфликт с Матвеем, слава Богу все обошлось, но еще неизвестно, каким боком мне эти самые снимки выйдут, да и сейчас пытаюсь его спасти… А он? И меня прорвало. Мне казалось, что с моих губ слетают не слова, а льдинки – столько холода было в моем тоне.

– Александр Павлович, к сожалению, вы, видимо, еще не поняли, что, выполняя ваше поручение, я рискую нажить себе врага в лице такого человека, с которым и сильные мира сего предпочитают не связываться. Кроме того, я рискую потерять лицензию. Причем, навсегда. И никакие деньги не помогут мне ее восстановить. Более того, не кажется ли вам, что госпожа Добрынина как-то очень вовремя заболела, чтобы не допустить вашего приезда в Баратов.

– Не выдумывайте, Лена… – попробовал остановить он меня, но я его прервала.

– Не имею такого обыкновения – что-то выдумывать. Я оперирую только фактами. А вот вас обвели вокруг пальца, как ребенка. Вы знаете о том, что 23-го мая Екатерина Петровна специально прилетала в Баратов на один день и приходила ко мне с любопытнейшим предложением – обмануть вас?

– Лена, что вы говорите? – возмущенно воскликнул Александр Павлович.

– То, что вы сейчас слышите. Она предложила мне оставить себе аванс, а вам сказать, что я не смогла найти ваших сыновей. А когда я отказалась, предложила другой вариант, чтобы я вернула вам деньги с теми же объяснениями, а она возместит мне разницу и оплатит моральный ущерб – ведь мне придется признаться в том, что я не смогла выполнить ваше задание.

– Этого просто не может быть! – потрясенно сказал Власов.

– Очень даже может! – жестко ответила я. – И, если потребуется, я смогу подтвердить свои слова, ведь регистрацию пассажиров в аэропорту еще никто не отменял. А пока предлагаю вам решить для себя совсем простой вопрос: или вы мужчина не только по соответствующей графе в анкете, но и по складу характера и приедете, как мы с вами договорились, в Баратов, или ваша мнимая мужественность не более чем красивая упаковка не очень качественного содержимого! – и я отключила телефон.

Ксения в полном восторге смотрела на меня горящими глазами и показала большой палец:

– Лихо вы его!

А я, посмотрев на бабу Дусю, которая, слушая мой разговор, заметно повеселела, решилась продолжить свои расспросы:

– А как вы думаете, почему Катька все это делает? Ну, с Добрыниными все понятно, а вот с дочерью Власова? Зачем ей это?

– Детонька, все, что она делает, только из-за денег. Нет у нее в жизни другого интереса. Должно быть, человек он богатый, вот и не хочет она ни с кем делиться.

– Но она же и сама очень небедная, не замужем, детей нет… Власов, конечно, человек состоятельный, но таких денег, чтобы ради них на убийство пойти, у него нет. А родня у нее еще какая-нибудь есть?

– Нет, – покачала головой Евдокия Андреевна. – Последняя она из Злобновых, слава тебе, Господи. Так чем же мы тебе помочь можем? – повторила она свой вопрос.

– А вы мне уже помогли, спасибо вам большое. Наконец-то я поняла, с кем мне придется дело иметь, – и я стала прощаться.

Ксения вышла проводить меня.

– Присядь, разговор есть, – сказала она и кивнула на скамью у дома, совершенно естественно обратившись ко мне на «ты». – И сигарету дай.

Я достала сигареты и зажигалку, мы закурили. Она, держа сигарету огоньком внутри ладони – знакомый жест, глубоко затянулась и спросила:

– Помощь нужна?

– Не знаю пока. Думаю, сама справлюсь. А что?

– Значит, Павлу Андреевичу ты ничего говорить не собираешься? Ну, как знаешь, тебе виднее. Запомни на всякий случай. У вас под Баратовом Цыганская слобода есть, если потребуется, найдешь там Галю Прохорову, ее еще Певуньей зовут, скажешь, что от Ксанки Острожной. Обязана она мне сильно, должна помочь, – Ксения говорила все это, глядя куда-то вдаль, и вспоминалось ей, судя по выражению лица, что-то не очень радостное.

– Ты, Ксана, получше за бабушкой присматривай. Не должно бы, но может Катька сюда приехать, свидетеля убрать. – Мне самой стало страшно от этой мысли, но исключить такое тоже было нельзя.

Ксения щелчком отправила окурок в сторону дороги и, проследив за его полетом, равнодушно сказала:

– Удавлю.

И так обыденно это прозвучало, что невозможно было в это не поверить.

– Ага, раздавишь гадину, а сядешь, как за порядочную. Ты лучше что-нибудь другое придумай, – возмутилась я.

– А за бабушку и отсидеть не жалко, – Ксения повернулась ко мне и посмотрела прямо в глаза. – Ты ведь все уже про меня поняла? – и стала рассказывать: – Я сама из Сибири. Места наши глухие, таёжные, так что врачами мы не избалованы, сами, как умели, так и лечились. У меня в роду все женщины знахарками были, ну, и меня с детства к этому же готовили. Может, и я такой стала бы, если б… Ладно, тебе это неинтересно. В общем, поэтому меня Павел Андреевич сюда к бабушке и привез, что я уже кое-что знаю и умею, да и нравится мне это.

– Знаешь, Ксана, не судите, да не судимы будете. Нет безгрешных, и не будет. Так что не бери в голову.

В этот момент на крыльце появилась Евдокия Андреевна:

– Ксана, где ты там пропала?

Я стала отпирать машину, а Ксана пошла в дом, и, когда она проходила мимо бабы Дуси, та почувствовала запах табака:

– Ксаночка, внученька, да разве ж можно тебе курить? Ты же запахи различать перестанешь. Не надо, милая, ты же бросила, придется снова тебе травку пить. Неслухнянка ты моя.

– Бабушка, да я всего ничего и выкурила-то, – оправдывалась Ксения. – День-то какой тяжелый выдался.

– Евдокия Андреевна, это я виновата, это я ей сигареты дала, – я попыталась вступиться за Ксану.

– Ну да, конечно, и смолить се силком заставила… Ладно уж, спелись, вижу… – и напутствовала меня: – Ступай, детонька, время позднее, устала я, да и тебе еще ехать и ехать. Только прошу тебя, голову-то свою не подставляй. Не прощу я себе, если с тобой что-нибудь случится. Катьки берегись!

До Баратова я добралась глубокой ночью. Всю дорогу я строила различные планы, которые тут же и отметала. Мысль о том, какой же я оказалась идиоткой, что не поехала в Слободку раньше, я сама с собой договорилась отложить на потом, когда вся эта история закончится. Прежде всего нужно, чтобы Власов сюда приехал, и совершенно неважно, с Добрыниной или без.

Обеспокоенный моим долгим отсутствием Васька ждал меня, сидя на пуфике в прихожей, и встретил испуганным взглядом заплаканных глаз – он на собственном горьком опыте знал, что значит остаться одному. И хотя я ужасно устала, но взяла его на руки, прижала, погладила – он в ответ тут же замурчал и стал тереться мордочкой о мою шею – и сказала:

– Не бойся, Васенька, я здесь, я с тобой.

Открыв Ваське в качестве извинения банку лосося в собственном соку, я без сил свалилась на диван. Интересно, подумала я, засыпая, а что сделала бы со мной Ксения, если бы узнала, что всю нашу с бабой Дусей беседу я записала на диктофон.