Текст книги "Дело о красной чуме (ЛП)"
Автор книги: Лилит Сэйнткроу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
«Успокойте ее, сэр».
– Утром он был в порядке, – Клэр открыл маленький черный саквояж умелым движением. – Посмотрим…
Холера? Не те симптомы. Не было гриппа или волдырей, но под подбородком были припухлости, красные, и когда Клэр коснулся одной, тело без сознания вдруг содрогнулось, сообщив, что это вызвало боль. Он проверил пах, не переживая, что мисс Бэннон видит, что он так обращается с пациентом. Та же реакция, те же припухлости.
– Интригующе.
– Горит, – Людовико прижал пальцы к потеющему лбу Эли. Темные волосы Щита промокли, и запах его пота был удивительно сладким. Почти сахарным.
– Нужно устроить его удобнее. И лед от лихорадки, – Клэр сел на пятки и задумался.
– Сколько льда нужно? – юбки мисс Бэннон приятно шуршали, но Клэр понял, что она дрожит.
«Кошмар», – она не стала бы показывать страх или привязанность.
– Может, ванна льда? Мы можем послать за торговцем или чарами…
Она махнула ладошкой, беря себя в руки. Ее кольца – два простых серебряных и одно с большим рубином с ямкой в центре, где сиял свет – блестели в свете ламп. В комнате стало холоднее.
– Будет все, что необходимо. Я отправлю за физикером. Микал, прошу, передай это мистеру Финчу. Людо, будь добр, скажи мадам Нойон нагреть воду и принести кадку в комнату Эли. А ты… – она указала на одного лакея, крупного Тига. Горация сегодня не было. – Позови Маркуса, его нужно перенести. Двигайтесь, мальчики.
Неаполитанец и Щит тут же принялись за дело, мисс Бэннон быстро приблизилась. Она присела, подоткнув юбки умелым движением, и Клэр ощутил ее новые духи – бергамот и пряная груша, странно, но приятно.
– Я не могу исцелить его, не зная, что с ним. Я не могу найти источник, – она смотрела на лицо Эли. – Потому нужно любой ценой найти причину. Арчибальд…
– Не бойся, Эмма, – он сжимал запястье Эли, юноша метался. – Но отодвинься, он может тебя ранить.
Физикер Дарлингтон был веселым полным мужчиной в длинном черном халате своей профессии, напоминая о времени, когда лечили только священники. Он хотя бы не был в маске с клювом, что была обычной в те дни, чтобы защищать от вредных испарений. У него были красные щеки и такой же нос, Клэр уловил железный привкус настойки опия в запахе мужчины.
«Наверное, для нервов. Потому он и улыбается».
– Припухлости меня тревожат. Они причиняют боль, и он почти без сознания.
– Эмма… – стонал Щит. – Прима…
– Я здесь, – сказала она с другой стороны кровати тихо, но властно. – Тихо, Щит. Я здесь.
Он присмирел, провалился в лихорадку. Кровать с зеленым стеганым покрывалом была узкой, Щит явно любил узоры растений. Его комната была маленькой, но уютной, и Клэр решил, что размер комнаты Эли устраивал. Близость могла напоминать комфорт детства.
Дарлингтон проверил пульс пациента, Клэр оценил, как мужчина прикоснулся к нему. Его большие пальцы были удивительно нежными, и он использовал китайский метод, сравнил биение сердца в разных точках. Он приподнял веко Эли, как делал и Клэр, и чуть не отпрянул от слоя крови на глазном яблоке.
– Необычно, – он посмотрел на Эмму, глаза его были налиты кровью, но ясные. – Уверены, что тут не замешана магия?
Мисс Бэннон не сводила взгляда с Эли, чьи лицо искажала боль.
– Я не ощущаю ни капли магии в его болезни. Если бы она была, я бы ее прогнала.
– Хм, что ж, это не чахотка и не холера… Это миазмы или сыпь, – он надавил на припухлость, и тел Щита дернулось. – Лед собьет лихорадку. Настой опия поможет ему притихнуть. Я проверю, что за субстанция в этих волдырях.
Тихая суета, медную кадку принесли в комнату, сзади шли слуги с ведрами горячей воды. Кадку установили, мисс Бэннон подала сигнал. Гилберн и темноволосый Маркус принялись раздевать Щита, стараясь не задевать больные места, пальцы мисс Бэннон трепетали. Магия гудела низким контральто из ее горла, пока ее голос не стал словами.
– Теперь он так биться не будет.
– Я бы… – Дарлингтон посмотрел на волшебницу. – Оставьте его нижнее белье!
Гул пропал, сменившись неприятным треском живой магии.
– Вряд ли он сейчас может устыдиться, – но мисс Бэннон кивнула, и ведра, чары на которых не давали пролить воду по пути, вылили с шепотом в кадку. Она наполнялась быстро, ноги бегали по коридору, дом снова дрожал. Ее правая ладошка начертила символ в воздухе, он вспыхнул голубым холодом, она произнесла короткое слово, которое Клэр не смог запомнить.
Медная кадка опасно затрещала, лед перьями покрыл ее края. Гораций и Маркус подняли бессознательное тело, тонкие нити магии трещали и вспыхивали.
– Тише, – шептала мисс Бэннон. – Нужно поправить… так.
– Невероятно, – выдохнул Клэр. – Так и лед не нужен.
– Так сделал бы любой хороший маг, – мисс Бэннон смотрела на кадку, в воздухе слышался звон, как от задетого мокрого края бокала. – Проверьте, физикер, подходит ли… да? Хорошо. Опускайте его туда.
Плеск и вой, перепад температуры встретил разгоряченную кожу. Клэр скривился бы, но следил за происходящим с большим интересом. Физикер занялся блестящими инструментами на подносе, выбрал несколько, похожих на приборы пыток, и отложил их в сторону.
– То, что выйдет из волдыря, даст нам подсказку. Необычайная болезнь, – Дарлингтон дважды цокнул языком, проверяя остроту скальпеля. – Необычайная.
– Должны быть средства, – мисс Бэннон шипела, пока удерживала чары охлаждения. – Вы будете сохранять жизнь моего Щита, пока я ищу их.
Клэр не смог сказать ей, что уже сильно сомневался, переживет ли Щит ночь. Потом он подумал бы, что плохо поступал с ней и юным ливерпульцом…
…но в тот миг он ощущал нетерпение, ожидая, пока тело вытащат из ледяной ванны, чтобы он мог собрать больше данных.
Глава десятая
Холодная вера
Великая Коллегия, главное сердце магического общества Лондиния – и острова – словно стояла на пустом воздухе. Магия, что удерживала ее и окутывала белокаменные здания, была видна Взгляду, но обычным глазам казалось, что Коллегия и земли вокруг нее… парят. Она медленно и величаво двигалась над парком Регента, сияя в сумерках. Прилив прошел, золотой поток эфирной силы пронесся по Темзе, наполнив всех магов, ведьм и волшебников свежим зарядом для службы или потакания эгоистичным нуждам.
Эмма обычно почти радовалась визитам в Коллегию. Но этой ночью она мысленно ругалась, двигаясь по белой тропе так энергично, что Микал запыхался.
– Прима, – он снова попытался привлечь ее внимание. – Эмма. Послушай…
– Молчать, – резче, чем стоило, еще и едва дыша. – Я спешу, как видишь.
– Волшебник. Наполовину индус, да? И ты так думаешь обо мне. Я скажу…
– Нет, – она застыла, юбки дернулись вперед. Она обернулась отчасти и посмотрела на него. Прядь выбилась и упала на ее лицо. Это раздражало почти так же сильно, как его попытки заговорить. – Я не хочу знать Микал.
«Куда еще понятнее?».
– Особенно, если эти знания заставят меня поступить… определенным образом. Посмотри, где мы. У тебя не все дома?
Он смотрел на нее, желтые глаза сияли в полумраке. Она разглядывала его, этот Щит, что пришел к ней самым худшим образом.
– Я часто задавалась вопросом, – продолжила она сдержанным тоном, – зачем ты убил Майлза Кроуфорда.
Еще кое-что странное: она так спокойно произносила имя, лишая его силы. Но воспоминания поднимались – беспомощность, пока другой волшебник собирался вырвать эфирный талант с корнями. Это могло довести до безумия. Воля главного волшебника плохо мирилась с оковами, эта плохая решимость делала главным, а еще давала способность разделять сосредоточенность на несколько Главных работ.
Снова ощущать эти оковы, слышать ее отчаянные крики, звуки, что издавал Кроуфорд, пока его горло давили, пока вода капала, и волшебная сила гудела свою песню… этого хватило бы, чтобы поежиться, и Эмма с трудом это подавила.
Здесь, между белым Домом исцеления и низкой каменной стеной, что окружала сад трав, Микал долго смотрел на нее. А потом его язык облизнул нижнюю губу.
– Вы так долго ждали, чтобы спросить. Я думал, вы знали.
«Это неудобно».
– Отвечай, Щит.
– Он ранил вас, – тихие и резкие слова, словно его ударили в живот. – Этого мало?
«Это не причина, хоть мне бы и хотелось», – она убрала прядь за ухо, пригладила волосы привычными движениями. Ей не нравилось быть растрепанной.
– Ты явно видел, что темные намеки Рудьярда заставили меня замешкаться.
Кивок.
– Тем не менее.
– То, что я не хочу знать, все равно делает меня осторожной, Микал. Я отпускала тебя со службы? Нет. Это должно показывать, что я еще доверяю твоим способностям.
«Это не ложь, – напомнила она себе. – Он способный».
– А теперь идем, и без глупостей.
Она не думала, что это его успокоит, но, похоже, сработало. Он пошел за ней, она завернула за угол. Дом исцеления расцвел перед ней, плавные линии были приятными даже сквозь реки золотых символов, что трепетали от ее присутствия.
Дисциплина Эммы была не Белой, которая считалась любимой ветвью Исцеления. Ее чувствительные глаза слезились, их жалило, и внутри будет только хуже.
«Ничего. Эли нужна помощь», – она пошла вперед, спину покалывало, а не согревало присутствие Щита. Если Рудьярд хотел отвлечь и насторожить Эмму, у него получилось.
Опаснее было то, что Рудьярд бросит ядовитое тихое слово среди ее врагов… и Микала. Их было много. Подозрения, что Микал мог быть из рода, который нельзя обучать быть Щитом, были опасными, ведь за такое – поскольку он уже был обучен, хотя Эмма не понимала тогда, как бы это допустили, ведь проводилось много тестов, – сразу убивали по закону.
Даже право главного волшебника на Щит и вещи могло быть… подавлено… перед законом. Эмма думала об этом и всякий раз приходила к одному выводу.
Даже если Микал был не таким, как она думала, у нее хватало врагов, по одному они были мелочами, но их сила вместе могла лишить ее присутствия Микала, а его – жизни.
«Я не хочу быть против всех главных империи, спасибо», – сказала бы она, если бы у нее хватало дыхания. Но сейчас его не хватало.
Она рисковала не зря, взяв его на земли Коллегии.
«Мне все равно, кто он, – говорила она себе. – Я доверяла Микалу, и он это не изменил. Смешно думать, что кого-то из тех могли обучить на Щита. Это невозможно. Тесты Щитов тщательные».
Тогда почему она попросила Эли следить за ним?
* * *
Целители гордились белизной, их зал был в белой ткани без пятен. Марлоу звал их «белыми чудиками», ведь они все время кланялись и боялись инквизиции, это не забыли даже ныне. Другое их имя было невежливым, было связано с тем, что для отбеливания требовались моча и гадко пахнущие травы, а еще у них были чары, что воняли мочой и серой.
Такая чистота требовала вони. Черная ветвь, конечно, такого не скрывала. По крайней мере, Эмма.
«Если бы у тебя была совесть», – сказал Ким Рудьярд, и она отогнала эту мысль. Она запятнала себя на службе королеве, у сосуда Британии были другие волшебники, включая главных, исполняющих ее волю, но не было никого, как Эмма, решившего делать все, что требуется, для свершения ее воли. И если за это она получила презрение, это ее не убьет. Это даже было полезно.
«Осторожно, прима. Не ври себе. Конечно, порой оскорбления жалят. Иначе ты не составила бы список тех, за которые нужно отплатить».
Зал загудел, когда она переступила порог, и глаза обожгло светом. Горячая вода текла по ее щекам, но она не взяла вуаль.
Она их не будет так радовать.
Вход был увешан шуршащей бледной тканью, символы исцеления сияли на ней золотом. Традиционный алтарь из белого камня был с вырезанными спиралями, сиял почти как солнце, не радуя Эмму. Рядом с ним юный студент на посту пискнул, когда давление Примы затрепетало в воздухе.
– Добрый вечер, – Эмма остановилась. – Мне нужен мистер Колдфейт. Где он?
Это было не вежливо, но этикет уже не интересовал. Пока она ждала, слеза текла по ее щеке, нога топала под юбкой.
Студент, худой юноша с меткой префекта покрылся пятнами, заметно сглотнул. Он будет когда-то мастером-волшебником, а то и выше, судя по его магии. Если он выживет в Коллегии.
– Кхм. Да, мэм. Ну. Сэр… он…
Эмма мысленно сжимала себя руками. Леди нельзя кричать. Она понизила тон.
– Знаю, я прибыла поздно, юноша. Если вы не знаете, где мистер Колдфейт, я пойду искать его во всех комнатах этого Дома. Дело срочное.
– Не надо пугать детей, – раздался низкий бас. – Здорово, Эм.
– Томас, – ее лицо напряглось, она надеялась, от улыбки. – У меня срочное дело.
– Конечно. К-си, – Слово прокатилось свободно, тихий гром сотряс кости и камни, и свет потускнел.
Он не был обязан так делать, но так он, похоже, показывал, что и сам был главным. Намного сильнее нее. Хоть он и не бился в дуэлях, не вел себя так, как не подобало великим целителям после Изабеллы де ла Кортины – Безумная карга смягчилась бы от его влияния.
Нет, Томас Колдфейт был бесполезным. Если его и раздражало быть без гордости в крови или дел чести, этого никто не знал, кроме Эммы.
«Он все еще ощущает то же самое?» – задумалась она не в первый раз, пока он двигался среди трепещущей ткани.
Он был целителем, но исцеление не могло распрямить его спину или убрать горб. Одно плечо было выше другого, его лицо было кривым, было видно только два больших черных глаза. У него был след медного народа в цвете кожи и одежде, все было ярким и странным. Он был алой птицей среди монохромности исцеления, золотое сияние на его толстой шее и кривых пальцах было неприятным эхом сияющего кольца Рудьярда.
Черные волосы и милые глаза, кожа, пострадавшая хуже, чем от следов сыпи у Валентинелли, его левая рука была кривой и висела с плеча, что было выше, хорошие ноги были бы завистью многих людей времен Убийцы жен, когда придумали носить чулки. Его пальцы были тонкими, а зубы – кривыми.
Такой была цена исцеления у главного. Или это избиения в детстве так исказили его, и исцеление полилось в него, как вода в надбитую чашку.
«Свет еще сияет, хоть сосуд и странный», – сказал он как-то, и Эмма, смеясь, поцеловала его твердый горячий лоб.
«Ты и твой свет. Чем он тебе помог?» – она не упустила вспышку боли в его темном взгляде тогда, но почти не обратила внимания. А потом увидела, как он смотрит в стороне на Бал шарма ее школьных лет, его лицо тогда было открытой книгой, а Эмма была в руках Левеллина Гвинфуда и смеялась.
Она редко сожалела, но порой… И после того бала Ким Рудьярд и Ллев кричали в мужской половине спален.
«Ким был бы рад узнать, что расстроил меня».
– Спасибо, – она поправила перчатки и замерла. – Я надеялась, ты будешь здесь.
– И я тут, – его улыбка была ироничной, без веселья, показывала желтые зубы. – Принеси чай, Строглин, вот так. Мы будем в библиотеке, – руки целителя напряглись, кости выпирали на костяшках. Он тряхнул ими, чуть скривившись, и она мысленно скривилась.
«Они еще беспокоят его», – в ее горле был горячий комок.
– Спасибо, но времени нет. Его мало, и…
– Для главной ты очень спешишь, – отметил он, студент что-то пролепетал и поспешил за чаем. – Веди своего Щита. Он похож на народ.
«Нет».
– Возможно, – она оставила это так. Он вежливо относился к Микалу, что делали редкие, ведь он совершил непростительное, подозревался в убийстве главного, которому служил. – Болезнь. И она не волшебная. И она ударила внезапно…
– И все же, – он оставил ужасную привычку перебивать ее. – Ничто не лечится в спешке. Идем.
* * *
– Ясно, – Томас устроился в стуле, сделанном для его спины. Его библиотека была высокой и узкой, а он был широким и кривым. Большие книги в кожаных обложках на полках из розового дерева дрожали от секретов. Многие были великими текстами Белой дисциплины – исцеление, созидание, именование – хотя у именования не было цвета, оно служило, чтобы описать. Главные ветви исцеления были представлены почти ровно: трисмегистусианцы, гипократиане, и почти серые гипатиане, а еще смущающие гностики, которые праздновали из-за болезни. Некоторые тексты поменьше были яркими, как камни, и дорогими, травы и трактаты о теле и жидкостях, рисунки анатомии из учений Михаэля Анжело, учения о разных болезнях и рисунки попыток лишить смерть приза.
Романов тут не было, как те, что были у кровати Эммы. Ничего легкого. Шар малахита на бронзовой подставке был на столе с тремя стопками бумаги вокруг, чернила и три ручки на подставке из эбонита казались правителями.
Томас постучал пальцами по правому подлокотнику, что был ниже левого и изгибался, поддерживая его.
– Припухлости, говоришь? Подмышки, горло и…
– Пах. Физикер хотел проверить, что в них, – Эмма сохраняла голос ровным. Он мог слушать, но не мог двигаться быстро. – Это произошло так внезапно.
– Ясно, – протянул он. Это не был вопрос, он отмечал место в разговоре, пока он думал.
Раздражение зудело на ее коже.
«Я не могу это исцелить. Скажи, что ты можешь. Скажи, что знаешь, что это».
– Я боюсь за него.
Вот. Это было сказано. Потрясенная тишина повисла в библиотеке. Хорошо, что тут не свисала бледная ткань с белого потолка, иначе ее нетерпение, едва сдерживаемое, порвало бы эту ткань. Или превратило обрывки в стекло. Это было бы зрелищем.
– Ах, – веки Томаса чуть опустились. – И ты пришла ко мне.
Микал у двери молчал. Она ощущала его внимание, вдруг она ощутила усталость от того, что была женщиной в мире глупых, но сильных мужчин. Они все усложняли.
Томас хотел отомстить, возможно, за ее отношение к нему, но Эли страдал. Щит, ее Щит… а она была беспомощна.
Боже, как она ненавидела это ощущение. Потому она так верно служила Британии?
Она хотела ответ на этот вопрос?
Она встала, не обращая внимания на его порыв встать, как джентльмен. Она собрала юбки онемевшими руками.
– Да. Это было глупо. Я думала, ты знаешь, как бороться с такой болезнью.
– Бороться? Нет. Но исцелить – возможно. Эмма…
– У меня был, – сухо сообщила она, – утомительный день. Я переживаю за свой Щит. Мой долг – заботиться о нем, пока он рискует собой на службе у меня. Ты можешь со мной не соглашаться, но не все из нас могут закрыться книгами и пацифизмом.
– Эмма, – он тоже говорил устало, словно она была глупым ребенком. Он смог встать с рывком. Его неуклюжесть и принятие изъянов тела тоже ее раздражали. – Я не говорил, что не помогу.
«Так помоги уже».
– Нет, но пока ты найдешь решение, я лучше потрачу время на поиски всей помощи, какую можно найти.
«Я не позволю умереть еще одному Щиту».
Если она думала о Кроуфорде, она думала и о четверых людях, что пытались защитить ее. И заплатили жизнями. Их искаженные тела и запах…
Трепет движения, Микал отошел, раздался робкий стук в дверь. Там был префект с белым лицом, пятна пылали красным. Почему его не научили избавить себя от этого чарами? Это был пустяк для целителя. В его дрожащих руках был серебряный поднос. Похоже, кто-то сказал ему, кто она.
«Эмма. Это смешно», – она глубоко вдохнула. Ее корсет был знакомым, но врезался жестоко, хоть и напоминал стоять правильно. Библиотеку заполнил шорох, но это могла шуметь кровь в ее ушах.
Движение. Томас пересек пространство между ними в своем стиле.
– Боже, – вдох удивления. – Ты все же из-за чего-то переживаешь.
«Ты думал, я не умею?» – но говорить так нельзя было.
Он разглядывала его лицо.
Было бы не так ужасно, если бы у него не были такие красивые глаза. Исцеление в них сияло бледной эфирной силой за угольной тьмой зрачков и радужек. Сияющие камни. Эти глаза принадлежали мальчику-греку или одной из чудесных статуй великого самаритянина Симона Магистра, который спас толпу от пророка красивой магией. Язык исцеления даже содержал историю, как одна из статуй полюбила ученицу великого Магистра и ожила, когда он произнес ее имя…
…но поймал умирающую любимую новыми руками, потому что он всю жизнь произносил ее имя.
История не закончилась, а остановилась, словно даже великий язык не мог выразить, что было дальше. Может, у Серой дисциплины был свой конец. У Черной Магистр почитался за другие… исследования.
Ее зубы были сжаты, как не подобало леди.
– Из всех людей, Томас, ты-то должен знать, как я переживаю, – и как это не важно, когда долг зовет. Хотя она не могла винить его за то, что он считал ее холодной и без веры. Она просто была юной, а Левеллин… и она снова вспомнила юного Кима Рудьярда, улыбающегося и прыгающего, как призрак. Он только закончил обучение, в нем было немного английской крови, и он был зачислен хотя бы на экзамен в Большую Коллегию, бьющееся сердце магии империи. В Индасе он точно был сахибом, как Колдфейт был принцем среди целителей.
Это их не устраивало. Ее недовольство было пустяком рядом с их, может, ее пол не давал ей стремиться к такому.
«О, Эмма, себе уж не ври. Не надо».
– Прости, что побеспокоил. Я пойду, – она произнесла слова ровно и тихо, она смотрела на знакомую боль в его взгляде.
– Эмма…
Но она ускорилась и вышла в дверь. Чайник звякнул о поднос, она замерла и произнесла чары, что избавят юношу от пятен, произнося каждую буквы так, словно ей было больно, ощущая мелкие слова исцеления, не своей Дисциплины, пеплом на непослушном языке. Их было мало – чары были детскими – но когда они прошли, на ее плече оказалась рука Микала, свет зала жалил ее глаза так сильно, что она не стыдилась слез.
Глава одиннадцатая
Язык не подойдет
Арчибальд Клэр полулежал в кресле, глядя на камин. Угли слабо горели, тихо потрескивали чары, унося дым в дымоход.
Он провел тут много времени, общался с мисс Бэннон в удобной гостиной. Бледная обшивка была старым другом, как и бумага над ней с приятным геометрическим узором на голубом фоне. Дверь обрамляли высокие узкие столы, на каждом была ваза из алебастра с белыми перьями страуса; ковер напоминал пруд в сумерках с кувшинками, на углах были кисточки. Мебель была бледной среди роскоши, два больших зеркала поблескивали в глубинах, и комната не была в тени.
Тут было тихо и спокойно, а еще комната была близка к входной двери, так что он услышал, когда мисс Бэннон вернулась.
Он потерял счет времени тут, смотрел на уголек, пока он не побелел.
Знакомая дрожь стен вывела его из ступора. Он не спрашивал у мисс Бэннон были ли все дома волшебников такими, дрожали как обученная, но взволнованная собака. Может, стоило. Ее ответ мог объяснить это, хотя ее ответы чаще только запутывали.
«Как можно объяснить магию логически? Мистер Клэр, это как просить глухого объяснить музыку, а рыбу – рассказать о суше. Это не описать, но это сама магия».
Его способности блуждали. Он тряхнул головой, услышал, как открылась входная дверь, шепот Микала. Слуги не спешили к ней… она догадается?
– …слышу биение его сердца, – сказал Микал. Он открыл для нее дверь, и очень бледная мисс Бэннон вошла в гостиную. Она была с напряженной и с сухими глазами, но выглядела так…
Он не мог подобрать слова. Да, вот оно. Точно.
Эмма Бэннон выглядела так, словно плакала без слез.
Клэр медленно встал на ноги. Они смотрели друг на друга, детское лицо волшебницы замерло. Оно было бледнее обычного, было видно голубые вены под ее кожей. Хрупкую карту в таком сильном волей человеке.
Его слова не запинались.
– Я отправил физикера домой после… Мисс Бэннон. Эмма. Лучше присядь.
– Он умер, – тихие слова были ледяными. Уголек в камине вспыхнул, его шипение пропитало слова. Весь дом содрогнулся, словно остановился паровоз, и Клэр вздохнул. Его грудь побаливала, как и суставы.
– Волдыри лопнули. Было… много крови и свернувшегося вещества. Дарлингтон отметил, что он о таком не знает, он был в ужасе. Болезнь… мы не знаем, какая, но казалось… – Арчибальд Клэр впервые не мог подобрать слова, глядя на личико мисс Бэннон.
Мало, что изменилось. Почти ничего, но как-то это изменило его взгляд на нее. В ее глазах горело немного зелени, и Клэр вдруг ощутил усталость. Его воротник торчал криво, волосы были растрепаны, он не закатал рукава. Где был его пиджак? Он уже не помнил.
Мисс Бэннон молчала, смотрела на него, как астроном в телескоп. Ее неподвижность была… жуткой.
– Я взял образцы, – Клэр решил, что крики умирающего Эли – Прима! Эмма! – лучше было не описывать. – Кабинет хороший, благодарю. И я изучил то, что вы принесли от пропавшего гения, – он вдохнул. – Боюсь, у нас, кхм, проблема.
Она была такой бледной. Даже в деле с драконом и безумным главным она так не выглядела. Уголек шипел песню жара. Волосы волшебницы трепетали, хотя ветра не было. Шляпка сидела криво, зеленый блеск ее глаз пугал. Она обычно заботилась о своем виде.
Он продолжил:
– И я могу сказать об этой… болезни… только, что она как-то связана с засохшим веществом в стеклянных сосудах. Этот источник… Эли порезал ладонь об осколок, и, видимо… вещество… попало. Это может быть яд, я был осторожен, подозревая это. Гений Моррис не стал бы придумывать яд, да? Догадки… тревожны, – и это он преуменьшил.
– Яд? – слабый звук. – Он порезался? Вы уверены?
– Только такой вывод я пока нашел. Пока это выглядит как болезнь, но это не может быть… не знаю, – он искал, что сказать. Почему было так сложно? Он должен был описать симптомы, свои заключения и…
Боль усилилась, но во всей груди, а не только слева. Это была не физическая боль. Источником были не органы, а лицо волшебницы. Хрупкость ее плеч, блеск в глазах. Она не плакала, конечно. Мисс Бэннон не позволила бы этого при свидетелях.
Может, ему стоило принять немного коки, чтобы обострить ощущения.
– Его тело? – тень ее обычного тона, но это уже его согрело.
– Подвал. Мистер Финч сказал, что вы бы хотели видеть его там.
– Да, – кивок. Ее серьги покачнулись, сверкнув сильнее, чем должны были в тусклой комнате. – Не надо.
Микал опустил руку.
– Я немного… не в себе, – продолжила мисс Бэннон слабым голосом. – Отдыхайте, Арчибальд. Я благодарна за ваши тревоги и позову вас завтра. Мы найдем того человека, но я не уверена, что он вернется к королеве живым, – она медленно моргнула, зеленый блеск было видно даже за веками, и Клэр отвел взгляд.
Такое видеть было неправильно.
Мисс Бэннон резко повернулась, дом задержал дыхание. Она прошла в дверь порывом ветра, и та захлопнулась за ней невидимой рукой. Микал смотрел ей вслед с любопытным видом.
«У моей примы есть характер», – отметил он когда-то.
Ее шаги удалялись по коридору, она не сдерживала ярость. Один крик разбил тишину ночи на улице Брук, звук нечеловеческого гнева, что сбил бы дом с земли, будь он физическим. Он пронзил череп Клэра, не используя его уши, и он пошатнулся. Микал сжал его локоть, теплая и сильная ладонь на его коже, потрескивающей от засохшей крови последних конвульсий Эли. Щит удержал его.
– Она порвет его на куски, – сказал он почти счастливо, и Клэр не смог уточнить, о ком он. Это было и так ясно.
Физикеру Моррису придется понять, что он нигде не скроется от мисс Бэннон.
* * *
Утро было серым над Лондинием. Прилив наступил чуть после рассвета, Темза сияла и разливалась по улицам, заполняя город золотом, которое пару мгновений могли видеть даже не волшебники.
Клэр проснулся позже, чем хотелось, вошел в комнату для завтрака, зевая и потирая глаза не в стиле джентльмена.
– Гутен морген, Арчи! – Зигмунд Баэрбарт, круглый и румяный, как всегда, с головой, похожей на вареное яйцо, помахал рассеянно чашкой, чуть не разлив чай. – Я принес письма.
– Доброе утро. Еще письма?
«Дай позавтракать, старик».
Лиц Баэрбарта было наспех вытерто от сажи, его бакенбарды были в черной пыли.
– Серьезно, да. Фрау Джинн послала за мной, сказала спешить к тебе. Это от мужчины в шляпе, так он сказала. Срочно. Он заплатил ей.
– Правда, – его кож похолодела.
«Не может быть. Слишком скоро».
– Чем он заплатил?
– Гинеями, – Зиг опустил чашку, порылся в карманах. Все в нем было мятым и в черной пыли.
«Гинеи?».
– Ты снова был со Спиннэ, – большой механический паук был любовью Баэрбарта, хотя он любил и мисс Бэннон. Он звал ее «Un Eis Mädchen», отвешивал напыщенные комплименты. Но он всегда разбирал Спиннэ и собирал, улучшая части.
Даже гению, не справившемуся с проверкой ментатов, требовалась одержимость.
– Она работает! – завопил Зиг, вытирая пальцы о жилет. – Арчи, я сделал так, что она работает. Даже пар пускает. Облачко для нее, – он поцеловал свои обожженные пальцы и погрузил в карманы. – Ах, вот. Срочное письмо. Важное. Но Fräulein Eis Mädchen сказала не будить дорогого Арчи.
– Мисс Бэннон? Ты видел ее утром? – он принял тяжелый бумажный конверт с восковой печатью.
«Так скоро? Ну-ну».
– Да. Она вышла. Вся в черном. У нее траур?
«Сложно перечислить все поводы».
– Скорее всего, старик, – Клэр устроился, посмотрел на дождь на окнах. Желтый туман Лондиния сжимался под ударами холодной воды. – Вчера был плохой день. Зиг, миссис Джинн ничего не говорила о том, кто принес письмо? Кроме шляпы?
– Хорошая шляпа с пером сверху. Синий плащ. Грязные туфли, – Зигмунд кивнул, взгляд опухших глаз под очками был немного рассеянным. Он обратился к тарелке с яствами. Два вида колбасы, что уже неплохо питало, и яйца. Удивительно, что они тут были. – Речная грязь. Видел на ступеньках. Mein Sohn приносит домой грязь каждый день.
Чомптон, помощник Баэрбарта, тощий и хищный юноша, что любил механических лошадей, лазал в грязи Темзы и собирал куски приборов и прочего для экспериментов Баэрбарта – и ради пары пенни для работодателя. Если бы не юноша, Зига обманывали бы все время, баварца было легко лишить денег.
– Ах, – Клэр устроился удобнее. Комната для завтрака, голубая ткань и бежевые прутья, была, наверное, самой женственной комнатой в доме мисс Бэннон. Он не удивился бы оружию в ее комнате, и эта комната с солнечной были единственными ее проявлениями женственности.
Мысль осмотреть спальню мисс Бэннон была очень приятной. Было соблазнительно, что он поймет по оттенку ее штор, по содержимому ее…
«Грубо, Арчибальд», – он занялся наполнением тарелки блюдами. Зиг уже поглощал свое.
Дверь распахнулась, когда Клэр поднял конверт. Валентинелли вошел, а за ним серый Микал с горящими глазами. Он был растрепан, что бывало редко, рубашка расстегнута, и на голой груди были странные следы, Клэр не успел толком рассмотреть их, мужчина запахнул ткань и быстро застегнулся.
«Как странно. Ожоги? Нет, вряд ли. Что же…».
– Она мне не сказала, – рычал неаполитанец. – Стрига идет, куда хочет. Еще раз пригрози мне, козел, и Людо ответит.
«Погодите».
Клэр раскрыл рот.
– Боже правый. Мисс Бэннон ушла без вас? – она редко так делала, и с ней был… Эли.
Все это уже не нравилось Клэру.
Микал едко посмотрел на него.
– Задолго до Прилива. Он видел ее.
– Она забралась в карету в черном, с перьями и в шляпке. «Людо, – сказала она. – Я не хочу, чтобы за мной следовали. Передай Микалу», – он похоже повторял нежный тон мисс Бэннон. – Я сделал, и он обвинил меня…
– Я не обвинял, – возмутился пылко Микал, дом сотрясся. Щит развернулся к двери, и дрожь его плеч показала Клэру, как близок он был к удару кулаком по стене.
