Текст книги "Луна, луна, скройся! (СИ)"

Автор книги: Лилит Мазикина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Пока, наконец, Кристо не даёт финальную дробь, вскинув руки птичьими крыльями, и мы не останавливаемся друг напротив друга.

Музыка, кажется, давно смолкла; в тишине отлично слышно, как тяжело мы оба дышим. Кристо улыбается – широко, белозубо, по-мальчишески солнечно. Он усаживается – почти валится – прямо на пол, и я валюсь тоже. Мы не в состоянии сейчас куда-либо идти. Даже до ближайших кресел. Кажется, я тоже улыбаюсь.

– Невероятно! – восклицает наконец Ференц. – Бесподобно! Немыслимо! Никогда не видел ничего похожего! Кристо, Лилиана, милые мои, вы сами не понимаете, что вы такое! Могу поклясться всем святым для меня, за всю свою жизнь не видел пары прекрасней, танца пламенней и виртуозней! Смотрите: я плачу! Я не могу сдержать слёз! Браво, мои милые, браво!

Кристо, обернувшись в его сторону, изображает рукой что-то вроде молодцеватого взмаха шляпой.

– Дружочек, – стенаю я в сторону Эльзы. – Я хочу на кресло. Помоги мне, а?

Глава IX. Семейные истории

Я бы с удовольствием провела у Ференца неделю-другую. Но он настаивает, что для нашей безопасности лучше не оставаться дальше в Венгрии.

– В пятнадцати километрах к югу начинается Королевство Югославия. Наши оппоненты, похоже, уверены, что Батори старается держать вас поближе к себе. Пока он в Венгрии, их силы тоже сконцентрированы здесь. А в Королевстве послевоенный беспорядок, вы легко затеряетесь, Лилиана!

Во вторник днём мы выходим из Сегеда вдоль берега Тисы, снова налегке. На Кристо теперь шляпа по цыганской моде, на мне – длинная широкая юбка и три ряда бус: в Королевстве Югославия столько цыган, что одеться по-цыгански – лучший способ замаскироваться. Уже через четыре часа мы шагаем по территории Сербии. Тиса привела нас в посёлок под названием Мартонош (название города написано кириллическими буквами, из которых мы, как оказывается, свободно опознаём только М, А, Т и О, но кто-то приписал на знаке маркером по-венгерски: Martonos). Улицы вместо асфальта покрыты широкими бетонными плитами; названия улиц на табличках написаны тоже кириллическим алфавитом – и опять продублированы маркерами на венгерском.

– Как думаешь, упыри знают, что здесь уже Сербия, а не Венгерский Банат? Жители-то, похоже, нет, – замечаю я, обращаясь к Кристо. Кузен пожимает плечами. Я вижу у одной из калиток женщину в белом платке и подхожу к ней.

– Скажите, пожалуйста, где у вас в посёлке магазин? – спрашиваю я. Она внимательно смотрит на меня, кивает и… уходит в дом.

Я не знаю, ждать ли мне или идти дальше. А если ждать, то чего? Может быть, эта женщина решила нарисовать нам план и пошла за ручкой и бумагой?

Но она возвращается с пакетом. Когда я заглядываю в него, то обнаруживаю там поношенную одежду.

– Похоже, здесь не понимают по-немецки, а, Кристо? Кёсёнём, сеп,[15]15
  кёсёнём, сеп (венг.) – спасибо, красавица


[Закрыть] – говорю я венгерке, принимая пакет. По-видимости, местные цыгане промышляют сбором и перепродажей старья. Не стоит выделяться. – Адь кеньерет, эдёш.[16]16
  адь кеньерет, эдёш (венг.) – дай хлеба, дорогая


[Закрыть]

– Ха танцольни велем,[17]17
  ха танцольни велем (венг.) – если он со мной потанцует


[Закрыть] – женщина игриво подмигивает моему кузену. Тот неуверенно улыбается в ответ.

– Помотай головой, – не оборачиваясь, говорю я. Ещё раз благодарю женщину, и мы отходим от её калитки.

– А что она сказала?

– Что даст еды, если ты с ней потанцуешь.

– Так я бы потанцевал. Есть уже хочется.

– О-о-о, знала я, что ты у нас слаб по женской части, но чтоб настолько! Она же тебе в матери годится!

– Ну и что? Какая разница, один танец…

Я даже останавливаюсь.

– Ты что, совсем ничего не понял?

– Не понял чего?

– Ладно. Проехали. Но на будущее рекомендую ― за еду не танцевать. С твоей внешностью можно сразу хорошие деньги просить. Молодой, стройный, синеглазый… бабы даже торговаться не будут. А будут ― так не поддавайся. Стой на своём. Проси триста динаров, и баста.

– Что?! Что?!

Никогда не видела таких круглых глаз.

– Она… ты… я не… Лиляна, ты серьёзно, она мне это предлагала?

– Это самое. Если жалеешь, что упустил – беги назад, она небось ещё вслед глядит. Но проси деньгами тогда.

– Что ты за… гадости говоришь! Я никуда не побегу, ни за какие динары! Я ни в жизни…

– Что ни в жизни, с женщинами не спал? Вот уж этого не надо. Ты у нас такой живчик, что впору мне бояться с тобой из одной кружки пить – от тебя сифилисом заразиться вернее, чем от Леманна с Ференцем, вместе взятых.

Кристо даже отступает на шаг:

– Я не… я не давал тебе повода… так говорить обо мне!

– А как мне о тебе говорить и думать? Ты же переспал с Язмин. Чёрт бы с ней, но ты это сделал в доме её мужчины, пользуясь его кровом и защитой. Тебе самому-то не стыдно?

– Да она сама на меня прыгнула!

– Конечно, конечно! А перед этим ещё избила и связала, чтоб ты сопротивляться не мог! Взяла и, понимаешь, силой заставила нарушить все человеческие законы благодарности, ага!

Кристо мучительно, длинной волной от шеи, краснеет – даже слёзы на глазах выступили. Кадык ходуном ходит, но сам кузен молчит.

– Всё. Кончай эти свои обиды тут изображать, идём магазин искать. Хочешь принести пользу, попробуй вспомнить, как он по-венгерски называется.

Я иду по улице. Мне не надо оглядываться, я слышу: кузен идёт сзади.

Магазин мы обнаруживаем в том месте, где поселковая улица переходит в покрытую асфальтом дорогу. Покрытие, надо сказать, в ужасном состоянии. По пути к магазину нас несколько раз подзывали женщины: совали в руки тряпки и пытались перешучиваться с Кристо. Тот смотрел на них волком, в каждой подозревая потенциальную совратительницу. К магазину мы подходим навьюченные четырьмя пакетами со шмотками. Если бы я действительно этим зарабатывала, мне на кузена молиться бы надо было: он вызывает у венгерок приступы щедрости.

За прилавком опять женщина. Увидев Кристо, она расплывается в улыбке. Тот отворачивается. Я мучительно вспоминаю венгерские слова:

– Адь кет кола… кет калача… эту, чёрт, как её… кет баб давай… и кольбас, вон ту, фекете, тёмненькую, ага… кет фогкефе, и эту тоже… умница, да, зубную пасту тоже нам, ага. И кет канал. И таска.[18]18
  Адь кет кола… кет калача… кет баб… кольбас… фекете… кет фогкефе… кет канал… таска (венгерский) – Дай две кола… два калача… две фасоль… колбаса… чёрный… два зубные щётки… две ложки… сумка


[Закрыть]

Продавщица показывает мне чек, и я расплачиваюсь – деньги нам ещё в Сегеде обменяла Эльза.

Подходящий лесок мы обнаруживаем в пригороде Старой Канижи. Кристо нетерпеливо расчищает место под костёр, и вскоре мы прямо в банках разогреваем фасоль по-цыгански, а куски колбасы обжариваем на прутиках. Кузен уже забыл о развратных коварных венгерках и жуёт с очень довольным лицом.

– Ну вот, поели, теперь можно и попить, – бормочу я, вытирая руки о траву. – Подай мне колы, братец.

Кристо протягивает уже вскрытую бутылку.

– Дай другую. Новую.

– Лиляна… Ну… ты чего, какой у меня сифилис?

– Никакого у тебя нет сифилиса. Дай мне другую бутылку, пожалуйста.

Кузен подаёт мне вторую бутылку. Я стараюсь не жадничать – надо оставить половину на вечер. Мы спим днём, когда в лесу тепло, и передвигаемся ночью.

– Я же просто растерялся с этой Язмин. Она вроде только разговаривала, а потом вдруг стала, ну… целоваться, трогать.

– Избавь меня от подробностей.

Кристо краснеет и умолкает, но вскоре начинает заново:

– И я не слаб на… ну, я не бабничаю. Я же всё время на виду у тебя, ты же сама видишь.

– Да ничего я не вижу. Я за тобой, знаешь, не слежу. Мне до твоей личной жизни – что до одного места, просто постоянно на неё натыкаться неприятно. Можно меня как-нибудь от этого избавить?

Парень аж вскидывается – глаза сверкают:

– Ну, не постоянно же! Ну, зачем ты говоришь! Один раз с Марийкой поцеловался, и с Язмин один раз…

– Кристо! Вот мне очень приятно тут сидеть обсуждать радости твоего интима! Хоть один раз, хоть тысячу, твоё дело. Главное, в глаза мне этим не тычь! Собери вон лучше мусор. Юный следопыт оставляет лес чистым. Задание ясно?

– Ясно, – угрюмо отзывается кузен и тянется за моей банкой от фасоли.

Ночью, в дороге, нас догоняет дождик. Но летом, да на воле, и ненастье – в радость. Местность всё больше сельская, ночами никто не шастает, и удовольствие от прогулки становится особенно острым из-за этой безлюдности. Мы идём неторопливо, почти бредём. Уже снова налегке: в Старой Каниже отдали пакеты с одеждой в службу милосердия местной церкви – там не требуют документов, не то, что в государственной службе. Щедрости цыган служки не удивились – должно быть, решили, что какие-то грехи замаливаем.

Дождь превращается в ливень, и Кристо просит переждать на остановке: он, мол, совсем мокрый, и вообще неприятно. Глупый! Под ливнем только танцевать да бегать, радуясь молодой упругой силе! Я немного стою с ним, глядя, как он отжимает ветровку и рубашку – с шеи свисает, покачиваясь, маленький серебряный крестик – но долго не выдерживаю, выскакиваю назад, под упругие струи, и то ношусь, то кружусь по лужам, по мокрому асфальту, по жидкой пыли обочины. Волосы мгновенно залепляют лицо, отяжелевшая юбка норовит прилипнуть к ногам второй кожей, но я то и дело стряхиваю её резкими движениями. Ничего не видно, и в шуме дождя тонут все звуки, если они вообще какие-то здесь есть, да это и не страшно: я же чувствую, как далеко ухожу от остановки, и всё равно возвращаюсь к ней снова и снова, танцуя, подпрыгивая, взлетая в оленьем беге.

Вдруг кто-то обхватывает меня, прижимая руки к бокам, и рывком переносит под козырёк остановки. Сквозь волосы на лице я вижу, как с шумом проносится по лужам что-то большое, тёмное, со сверкающими глазами: машина.

– Совсем шальная, – выдыхает Кристо над ухом.

– Эй! Пусти меня!

– А ты не бегай! Носишься и вокруг ничего не видишь! Уже холодная и мокрая вся, как мавка! – кузен расцепляет руки, и я отбегаю от него, отводя волосы с лица: когда их не прижимает тугими струями, прикосновение мокрых прядей становится неприятным.

– Выжмись! Только простуженная валялась! – бурчит Кристо, отворачиваясь.

– Ничего, мне и так неплохо.

– Выжмись! А то сам выжму! – кузен, развернувшись, делает ко мне шаг.

– Но-но-но-но, пацан! – я демонстративно выхватываю из кармана ветровки «шило». – Место своё забыл? Я не Язмин, меня лапать нельзя.

– Тьфу ты, шибанутая, – Кристо так же демонстративно отходит в угол, присаживается на корточки. Я стою, прислонившись к стенке, и мечтательно смотрю на разгул стихии. Но вскоре действительно чувствую озноб – без движения стала остывать. Можно, конечно, высушить одежду, подняв себе температуру, но сил уйдёт много, придётся доедать колбасу – а её лучше оставить до выходных.

– Отвернись, морда твоя бесстыжая, – говорю я кузену, досадуя, что он оказался прав. Кристо молча приподнимает подбородок, надвигая себе мокрую шляпу на лицо и удерживая её так рукой. Я сначала разоблачаюсь сверху, отжимая каждый предмет одежды отдельно, потом – снизу, оберегая целомудрие подолом длинной майки. Одевшись, выжидательно гляжу на кузена. Но тот, видимо, честно не смотрит, и я говорю:

– Всё. Восстань и узри.

Кристо сбивает шляпу обратно на затылок. Даже мокрые, его волосы не становятся тёмными, как у всех: они, скорее, кажутся прозрачными. Я тоже присаживаюсь на корточки.

– Братец, а как это вышло так, что ты по вампирской части хуже, чем по женской? Вроде папа-мама – оба «волки» и, небось, неплохие охотники. Должен бы с младенчества выучиться.

– Неплохие… Мой отец, чтоб ты знала, твоего и упокоил, – кузен косится на меня, выглядывая, как мне такая новость. А никак. Упокоил и упокоил, упырям такая судьба доктором прописана. Опять же, «волкам» что-то кушать надо.

– А что ж он тебя не выучил-то к восемнадцати годам? Я в твои лета уже сам-один охотилась преотлично.

– Ну, правильно, девушки взрослеют быстрее, «волчья» сущность раньше проявляется. А пацан в тринадцать-четырнадцать, считай, ещё ребёнок, кого там натаскивать?

– Ну, не скажи, меня с семи лет готовили.

– Серьёзно? Это какой же «волк» взялся? Никогда не слышал, чтобы таких малышей в выучку брали.

– Не «волк». Мой брат.

– Бывает же…

– Вот бывает. Я понимаю, если к чужому наставнику идёшь – им с малышнёй возиться недосуг, но ведь ты при своих родителях жил, они-то что тянули?

– Ну, они вместе не жили. Мама умерла, когда мне четыре было. Потом, через два года, отец опять женился, только на… обычной цыганке. Вот я с ней дальше жил, он только прибегал раз-другой в неделю. А как у меня «волчья» сила пошла, тогда уже я к нему переехал, стал учиться.

– А почему он не жил с женой?

– «Волки» не живут с людьми. Да и с другими «волками» – редко. Обычно, если муж и жена, то друг с другом только ночуют, и то не каждый день. Двум взрослым «волкам» вместе тесно.

– Это уж да, – мрачно подтверждаю я. – Сплошная нервотрёпка. Надо тебя скорее в люди выводить, а то я совсем с ума свихнусь.

– А что, ещё не свихнулась? – в темноте белым сверкают зубы. Клыки чуть удлинены, почти как у вампира.

– Пошути у меня. Такой хороший пацан был, как приехал: тихий, вежливый. А теперь всё нахамить норовишь.

Кристо опять отворачивается – лицом к плотной завесе ливня.

– Будешь тихим… когда у тебя на глазах отцу в голову… свинцовый гостинец, – он добавляет грязное ругательство; оно резко диссонирует с ломким юношеским голосом. – Ведь куда всё человеческое делось! Раньше во дворе встречались – здоровались… Я бы того тут же разорвал, только другие бы успели выстрелить. И в меня, и в мачеху. Я и пошёл – так. Даже не похоронив… А вот начнись война с Пруссией – первым на вербунку побегу. Я уж надеялся, что или Богемия, или Польша сами объявят… готовился, в тир ходил.

Он замолкает, слепо глядя перед собой. Мне становится неловко.

– Я ведь и мачехе написал… потому что представил, как она: муж убит, со мной неизвестно что. Она же тоже понимает… что охота идёт. А у неё, кроме нас, давно никого нет уже, сама сирота. Я и не выдержал. Всё равно, думаю, город не назову. Жив, и всё. Не знал я про айпи этот собачий. А то написал бы, только когда уходить пора было. Чтобы сразу – только хвост показать.

Да. Это мне хорошо: за меня беспокоиться некому. Кроме Батори. И тому особо нечего – он обо мне слышит каждый раз, как я у кого-то из его семьи прошу помощи.

Кристо словно мысли мои угадывает:

– О тебе небось все газеты написали, когда ты исчезла. Всё-таки любимица публики. Знаешь, Батори говорил, что ходил смотреть твои танцы, ещё когда с тобой знаком не был. Я спрашиваю: так небось видно, что «волчица», не противно? Нет, говорит. Многие вампиры ходили смотреть, не только он. Это если нападёт – тогда «волчица», а пока не нападает, просто хорошая танцовщица и негодная в пищу девчонка. Интересно, те, что на тебя охотятся… они тоже ходили смотреть? Цветы кидали, деньги…

– Вряд ли. Они бы тогда ко мне сразу полезли в хатку.

– Ну, может, они не подумали, что ты подходишь.

– Почему?

– Ну, – кузен косится на меня. – Симпатичная девчонка, живёшь без призора семьи, современных взглядов, всё время кругом поклонники… мужчины.

Мне в лицо бросается кровь.

– Да что ж такое! То меня чуть за брюки в гулящие не прописывают – родной притом дядя, то вообще за здорово живёшь! – меня вдруг осеняет. – Слушай, милый друг, а тебя не за тем ли ко мне присоседили, чтобы ты призор осуществлял, а? Семейный…

– А что в этом плохого? – голос кузена звучит тихо, но с вызовом. Но на меня Кристо по-прежнему не смотрит. – Я же тебе не мешаю с Батори твоим в «дочки-матери» играть.

– А если бы у меня с ним или с кем-то ещё правда роман был? Ты бы что сделал? Доносить бы побежал? Ославил бы? Ведь ужас-то какой: тебе, сопляку, на каждом сеновале можно покувыркаться, а мне, здоровой молодой женщине, в самом расцвете, только монашкой в окно глядеть, а? До смерти. Или пока мне какого-нибудь постороннего мужика не присватают из жалости. Такого же убогого, за какую меня держат.

Кузен молчит, и это особенно противно, потому что подтверждает – каждое слово. Донёс бы, как миленький. Ославил бы. И семья публично бы от меня отказалась. Или напротив – срочно стала бы мне подсовывать престарелого вдовца. Чтобы хоть со своим, а не с чужаком каким, да чтобы всё тихо да чинно… А теперь, когда моя девичья скромность – наверняка – подтверждена Кристо в письме домой, будут мне подыскивать такой же отрезанный ломоть, за какого хорошая цыганка не пойдёт, а мне – так сгодится. Сначала подыскивать, потом подсовывать… Фу, гадость какая!

– Ты так злишься, будто тебе правда важно, чтобы можно было… крутить, – говорит кузен. – Но ведь наоборот, ты же не крутила, берегла себя! Значит, самой так хотелось, никто же не заставлял. Над душой не стоял.

– Не крутила, потому что не с кем! А если бы полюбила? Не соплюхой вроде тебя, а сейчас, в двадцать два, когда самый цвет? Я же не бессердечная. Полюбила – и что, сохнуть зря? Пока морщинами не покроюсь, пока тело не засохнет, да? Это хорошо вот им рассуждать, они друг с другом все кучно живут, у них любовь-морковь быстро в свадебку идёт, а я – ими же вытолканная, нечеловеческой долей живущая – должна человеческим законом жить, уродовать себя, да?

– Ну, ты чего… Лилянка, – Кристо встаёт. И стоит, не решаясь сделать ко мне шаг. – Ну, не плачь, ты чего… Что ты… Никто же не звери. Люция вон живёт… я знаю, у неё мужчина есть. Ей никто ничего не говорит, просят только, чтобы тихо… чтобы семье не говорили люди. Она и живёт. И ты так живи, если правда хочешь. Я что тебя – ножом резать буду? Или дядя Мишка будет резать? Просто… ну, и люди видят, что у тебя призор, и мне же правда ещё учиться надо. Я же только на спящих раньше охотился. С отцом… А тут такие пошли дела. Лилянка, чего ты? Давай я тебе свою куртку отдам? А то тебя всю колотит… Лилянка! Может, тебе нравится кто-то и ты из-за меня с ним, ну… побоялась? Хочешь, я его к тебе приведу, вот хочешь? А Батори себе пусть другую дурочку ищет для своих заморочек.

– Дурак. Ты ещё свечку предложи подержать. Никто мне не нравится! Мне по жизни, понимаешь ты, обидно! – я даже не пытаюсь вытереть слёзы. – И живёшь, вроде, по-человечески, а ничего человеческого тебе нельзя. Не гуляешь – а всё равно каждый в шалавы записывает. Думала, помогу сироте, взяла «волчонка», какого-никакого родственника – и тот засланец. Присматривает он… Мы бежим, рискуя жизнью, а он всем, кто нам помогает, спасает нас, подгадить норовит. Один ему слишком гомосек, у другой он ученицу тискает, у третьего вовсе – бабу в постель затаскивает. Уходим, оставляя за собой одни только дурные воспоминания. Умеем быть благодарными, полюбуйтеся, люди добрые!

– Ну что ты… ну… Я же гомосекам этим морды не бил. И не затаскивал никого, она сама прыгнула… Она ему, может, и не баба, а для статуса – ты же сама говорила, что вампиры похожи на того, кто их обратил, а они у него все не по женской части… И ты никакая не шалава, никто так не думает, ну, Лилянка…

– Ну, ты-то чего ревёшь?!

– Да ничего я не реву! Тебя жалко!

– Да Святая ж Мать! Жалко ему! – я хлопаю себя по коленям и встаю. Ноги уже затекли. – Небось по мозгам мне ездить моралью не жалел… и репутацию мне гадить – не жалел. Чтобы мне только через силу помогали, через гадливость, да? А тут слёз моих пожалел. Не реви, говорю!

– И ты не реви!

– И я не реву! Всё! Закончила! Давай сюда свою куртку, хоть какая-то польза с идиота…

Кристо быстро сдирает с себя ветровку и подносит мне на вытянутых руках. Я накидываю её себе на плечи – меня и правда бьёт озноб. Должно быть, нервное. Парнишка вон только слегка поёживается, значит, не так уж и холодно.

К рассвету ливень сходит на нет, и мы идём дальше.

Южнее Мартоноша мы забываем о языковых проблемах. Во-первых, в этой части Королевства Югославия живёт довольно много галициан, встречаются полностью галицийские посёлки. Во-вторых, сам сербский язык похож на галицийский. Главное – приспособиться к своеобразным искажениям и кириллическому письму, и ориентироваться становится совсем просто. Цыган в Сербии очень много; в отличие от Галиции и Богемии, среди них довольно часто встречаются светловолосые, так что мы не привлекаем особого внимания. Мне не приходится даже обуваться в городках и посёлках – я не единственная разутая по случаю лета цыганка. Местным цыганам при расспросах мы говорим, что ушли из Ясапати. Югославское телевидение показывало сюжет о погроме, и нас жалеют. Дважды мы ночуем в цыганских домах: один раз это обычный типовой апартман в доме постройки двадцатых примерно годов, другой – халупа из самодельных кирпичей, весьма жалкая и снаружи, и внутри. Но всё же нам находят, что подстелить, а на мягком спать приятней, чем на земле.

Когда-то давно я мечтала уйти из дома и бродить вот так, без цели, по летним дорогам и незнакомым городам. Но обретя, наконец, свободу – осталась в Пшемысле. Почему? А Бог знает. Не от кого, видно, стало бежать, так что и в городе мне было хорошо. Даже, пожалуй, лучше – у меня почти болезненное пристрастие к хорошей сложносочинённой еде и мягкой постели.

Бойтесь своих желаний – они сбываются. Именно тогда, когда становятся ненужны. И я бреду по чужим дорогам тогда, когда больше всего хотела бы просыпаться по утрам в постели, протягивать руку к кофеварке и слушать, как с шипением наполняет чашку кипяток.

Деньги у нас есть, но мы договорились не удивлять местных жителей и, когда предлагают подзаработать, охотно берёмся. Дважды за неделю меня просили станцевать – без дураков, просто ногами – остановив на улице. Похоже, это любимое развлечение пьяных сербов. Один раз Кристо помогал разгружать машину с мебелью. Несколько раз нам совали старьё; мы отдавали его потом местным цыганам.

Проходя одной из улиц Нового Сада, я замечаю салон связи.

– Зайдём в интернет? – предлагает Кристо.

– Тебе его в Эделене не хватило?

– Нам не обязательно писать письма. Просто посмотрим новости.

Менеджер, молодой парень, одетый по местной моде в облегающую полупрозрачную майку и такие узкие джинсы, что их можно приравнять к белью, корректирующему фигуру, принимает деньги равнодушно. Должно быть, даже настолько обшарпанным цыганам здесь не чужда тяга к достижениям цивилизации и глобализации.

Я залезаю в гостиную своего сайта – не смотрела её с апреля – и ахаю:

– Что за…

– А что? Очень милые некрологи. «Лиляна была лучиком света всем нам. Красивая, талантливая, молодая – Бог всегда забирает к себе самых лучших. Лиляна, помолись за нас перед Престолом. Твои молитвы Господь примет. Бог любит мучеников, а мы любим тебя», – с выражением зачитывает Кристо последнюю запись, датированную позавчерашним числом.

– Почему меня всё время хоронят, а? Это просто… мания какая-то у окружающих. Хоть один человек видел мой труп?

– А когда в прошлый раз хоронили?

– Лет пять назад. Недавно пересеклась со знакомым. Хорошо, говорит, на твоих поминках погуляли.

– Ну, значит, долго жить будешь.

– Мне бы хотелось не только долго, но и приятно, – вздыхаю я. – Но тут, видно, что-то одно только можно.

Я открываю поисковик и вбиваю: «Лилиана Хорват». Раньше по этому запросу первой строчкой робот выдавал мою страничку, теперь его потеснил на вторую позицию сайт официальной памяти меня.

– Тьфу ты, чёрт, кто это клепал? Розовый фон! Я ненавижу розовый цвет! А эти блёстки, этот шрифт! И фотография – они самую неудачную выбирали, да?

– Зато какой милый нимб над головой…

В разделе «Пресса» – подборка статей про меня. Почти все – посмертные, при жизни меня таким вниманием не баловали. «Лилиана Хорват – жертва маньяка?», «Галицийскую танцовщицу убрала тайная служба Пруссии», «Мама из Пруссии, папа – цыган, а дочка исчезла» – божечки мои, бред какой. Я не знаю, смеяться или материться. «Лилиана Хорват – между прусскими и галицийскими экстремистами», «Полиция ищет труп Лилианы Хорват на помойках города», «Воспоминания учителей: Лилиана Хорват выпрашивала деньги на улицах и воровала завтраки у одноклассников» – сюда я, не выдержав, заглядываю.

– Какой образцовый цыганский ребёнок, – восхищается Кристо, просматривая статью. – И не мылась, и воровала, и попрошайничала, и дралась. И старушку-соседку сглазила куриной лапкой.

Я возвращаюсь и вижу, что кто-то только что добавил ещё статью: «Проклятье цыганского клана: в Венгрии убит дядя Лилианы Хорват». Не лень же кому-то ерунду собирать.

– К ежам лесным, – бормочу я, закрывая страничку, и залезаю на новостной портал.

Галиция, Богемия, Моравия, Словакия и Королевство Югославия официально требуют освободить и передать родственникам славян, евреев и цыган, оставшихся в прусских спецлагерях. Венгрия и Австрия всё ещё отказываются поддержать экономический бойкот Пруссии. Профсоюз журналистов Вены призывает Кёнигсберг прекратить преследования прусских журналистов-оппозиционеров. У убийцы блондинок появилось несколько подражателей в разных странах: за месяц от собачьих зубов погибло почти сорок женщин и девушек, а также четыре мальчика-подростка. В Братиславе обнаружена группа из восемнадцати трупов: мужчины разного возраста убиты самодельными стилетами и гитарной струной.

– Думаешь, это те, что в Эделень приезжали?

– А я тебе говорил, не надо ехать в Братиславу. Не верю я этому Батори.

– Ага, сначала он нас от охотников прячет, а потом подставляет, да?

– А почему нет? Ты требуешь слишком много вложений. Ему выгоднее подсунуть тебя, чтобы оппоненты ликовали над твоим трупом, а самому готовить к осени ту же Марийку.

– У тебя паранойя.

– А ты не замечаешь очевидных вещей.

– Когда это за мной такое водилось?

– Всегда.

– Требую фактов.

– Ты никогда не спрашивала себя, откуда вдруг в Кутна Горе знают твой телефон? Ты никогда ни с кем из цыганских родственников прежде не общалась. Твои брат и мать ничего не знают о тебе и знать не хотят. А тут вдруг при появлении упыря именно тебе позвонили – а не моему, например, отцу.

– Цыганская почта? Около дюжины исполнительниц думба в Пшемысле знают мой номер.

– Как бы не так. За несколько дней до смерти Марийки Рупунорой твой дядя нашёл на скамейке во дворе галицийскую газету с заметкой о тебе. На полях от руки были написаны твоё имя и номер телефона. Кому-то было надо, чтобы ты оказалась в Кутна Горе. Дядя Мишка не кинулся тебе звонить, рассудив, что ты решишь, будто он решил знаться с тобой лишь потому, что о тебе пишут газеты. И через несколько дней вампиром была убита девочка из общины. Конечно, тогда он тебе сразу позвонил – газета всё время была заткнута за зеркало в прихожей, то есть была на виду. Отсюда вопрос. Как так удобно получилось, что Марийка Рупунорой стала жертвой вампира именно тогда, когда кому-то понадобилось увидеть тебя в Кутна Горе? И ещё такой вопрос – а с кем, кроме семьи, ты там виделась?

Я чувствую, как леденеет кожа на лице.

– Нет. Он не стал бы. Ему было бы незачем…

– Дай угадаю. Этот кто-то не просто встречался с тобой в Куттенберге, он каким-то образом сделал так, чтобы ты оказалась от него зависима. С помощью шантажа или очень серьёзной, но непрошеной услуги, например.

– Это неправда! Батори и хочет стать императором, чтобы вампиры больше не убивали людей!

– Батори хочет стать императором. После этих слов надо поставить точку. Всё остальное – предвыборная программа, которая, как известна, нужна не для исполнения, а для получения поддержки каких-либо масс.

– Но я же не масса!

– Её часть. Ты – «волк», а императору Батори зачем-то нужны «волки». И я вижу только одну причину, «зачем». Я уже говорил тебе о ней. Вампир не может убить вампира, а «волк» – может. Кстати, а что, если Батори очень нужно было, чтобы кто-то убрал ту группу охотников? Может быть, не всю, а, скажем, трёх-четырёх чем-то важных его оппозиции упырей. В Кошице мы втроём успешно прикончили шестерых. Может быть, он рассчитывал, что в Братиславе ты сможешь объединиться с несколькими «волками», собрав группу, достаточную для убийства восемнадцати. Ему достаточно было подкинуть тебе идею поехать в Братиславу, а потом самому же дать понять оппонентам, что ты, главная его надежда, сейчас скрываешься в этом славном городе. А затем сидеть и ждать результатов.

– Я не верю!

– Да чёрт же, ты попробуй не верить, а смотреть на факты! Отрешиться от своих гормонов и обратиться к мозгам!

– При чём тут мои гормоны?!

– Ты бы знала, как ты пахнешь после ваших «дочек-матерей». Это, прямо скажем, не запах родственных чувств.

Мы смущаемся оба, одновременно. Я неловко отклоняюсь вбок, не имея возможности отпрянуть, а Кристо выпрямляется и делает шаг назад.

– Бре, време вам йе истекло, хочете ли доплачати?[19]19
  Бре, време вам йе истекло, хочете ли доплачати? (серб.) – Эй, ваше время истекло, доплачивать будете?


[Закрыть] – спрашивает за спиной менеджер.

На улице я собираюсь с духом и говорю:

– Кристо, одна просьба. Не надо меня, пожалуйста, нюхать, как… самец.

– Да уж я бы рад, – бурчит он. – Только всё ещё не нашёл пульт управления этой штукой.

Он показывает себе на нос.

– Надо бы сегодня доесть колбасу, – говорю я. – И пора уже выходить на охоту. Да, тренировками её не заменишь. Только знаешь, Кристо…

– Да?

– На упырей, которые, ну… от него, давай всё равно не будем. Я хочу сначала… точно разобраться.

– Как скажешь. Хочешь, зайдём в ресторан, закажем чего-нибудь вкусного? Ты любишь сербскую кухню?

– Понятия не имею. Из сербских блюд я ела только халву. Но нас, наверное, в ресторан в таком виде не пустят…

– Мы найдём такой, где пустят. В крайнем случае, закажем на вынос и устроим пикник.