Текст книги "Луна, луна, скройся! (СИ)"

Автор книги: Лилит Мазикина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Когда я высплюсь, я обязательно с вами горячо поспорю, – вздыхаю я. – Сейчас у меня нет сил даже сапоги снять, и вы этим пользуетесь.

– Вы так и ляжете в сапогах?

– Вообще-то я надеялась, что вы кинетесь галантно их стаскивать.

– Лили, нет. Я лучше потом постираю ваши простыни.

Я встаю и тут же падаю обратно. Ноги попросту отказываются держать.

– Ужасно. Я не в состоянии даже идти. Батори, я обещаю поехать в этот ваш Сегед, если вы меня сейчас отнесёте в кровать.

– Договорились.

Он подхватывает меня играючи, как котёнка. Недолгий полёт по воздуху, и я уже лежу в постели. Одеяло словно само наползает на мои плечи. Последнее, что я чувствую, проваливаясь в сон – тёплая ладонь на моей макушке.

На перроне вампир встречает меня не один: на его правой руке практически висит, прижимаясь, девица не старше двадцати лет.

– Лили, это Язмин. Язмин, это Лили, – лучезарно улыбаясь, на немецком представляет нас друг другу Батори. Его баритон похож на мурлыканье, и я узнаю эту интонацию: с такой он меня «цеплял» возле клуба.

– Очень приятно, твой отец мне рассказывал о тебе много хорошего, – щебечет девица. На мой взгляд, у неё слишком короткая юбка, слишком длинные сапоги и слишком красные ногти.

– Мой отец? – я кидаю взгляд на Батори. – Очень любезно с его стороны. Скажите, а из какой вы семьи? Надеюсь, дворянской? Вы же понимаете, я не могу стать падчерицей простолюдинки.

Язмин неуверенно хихикает, улыбка вампира становится ещё шире.

– Лили, эдеш,[10]10
  эдеш (венгерский) – милая


[Закрыть] вот ваши билеты. Я взял два, чтобы никто вас не тревожил. Мы с Язмин едем в соседнем купе.

– Да, апука.[11]11
  апука (венгерский) – папочка


[Закрыть]

Как, интересно, он собирается выдавать меня за свою дочь перед венгеркой, если я по-венгерски двадцать слов знаю?

Стоит поезду отойти от перрона, как упырь появляется в дверном проёме.

– Лили, мы с Язмин хотим заглянуть в ресторан. Не составите нам компанию?

– Ага. А можно вопрос: это какие спагетти, которые питание или которые отношения?

– Лилиана, вы лезете не в своё дело, – отрезает Батори.

– На правах близкого родственника.

– Жду вас в ресторане.

Вампир исчезает за дверью.

Минут пятнадцать я дуюсь: всё-таки я действительно надеялась, что это будет мой отдых, а потом понимаю, что проблема не стоит и выеденного яйца. В конце концов, я же собиралась отсыпаться – Язмин мне в этом точно не помешает, а со своей легендой Батори может мне оказывать достаточно внимания в минуты моего бодрствования.

Увидев меня, Язмин машет рукой из-за своего столика. Упырь чуть кивает мне, как ни в чём не бывало. Перед ним стоит бокал с водой без газа, девица же собирается подкрепиться поосновательней – отбивной и салатом. Несмотря на детский ещё час, запивает она их токайским белым вином. Я сажусь на оставленное мне место напротив Батори и беру в руки меню. За плечом сразу же возникает официантка.

– Чайник зелёного чая и капусту по-баварски.

– Сосиски, колбаски к капусте будете? – любезно подсказывает официантка.

– Да, жареную кровянку, пожалуйста, – я не могу удержаться от того, чтобы слегка подколоть вампира. В ответ на мой взгляд он слегка поднимает бровь. Леший знает, что это у него означает, но зато ясно, что подкол он заметил. Я мысленно высовываю язык.

– А где ты учишься? – непринуждённо обращается ко мне Язмин.

– Я своё отучилась, – невозмутимо отвечаю я. – Мне всё-таки двадцать два года.

– Ой, – девица смущается. – Так ты… вы… старше меня? Мне сначала показалось, что вам лет шестнадцать.

– А вам сколько?

– Девятнадцать. Я на втором курсе в Университете Корвина.[12]12
  Университет Корвина – один из лучших университетов Будапешта, основан в 1920 году. Назван в честь венгерского короля Матьяша I по прозвищу «Ворон» (лат. Corvinus)


[Закрыть]

– Ого! А какой факультет? Экономический, социальных наук?

Язмин смущается ещё больше:

– Ландшафтной архитектуры.

– Профессия, требующая творческой натуры и ума, – говорит Батори, улыбаясь. – Именно этим сочетанием Язмин меня и покорила.

– Ммм, понимаю. Моя специальность гораздо скучнее.

– Лили закончила философский факультет Альбертины, – поспешно произносит вампир.

– Альбертины? – неуверенно переспрашивает Язмин.

– Старейший университет Кёнигсберга, – информирую я. – Основан в шестнадцатом веке. Кёнигсберг – один город. В Пруссии.

Язмин краснеет:

– Да, я знаю, столица.

Официантка ставит передо мной тарелку с капустой, чайник и чашку, и я с облегчением возвращаюсь от светской беседы к более привычному занятию. Язмин тоже утыкается в свою тарелку. Кажется, я внушаю ей неловкость.

После ужина мы возвращаемся в купе. Батори мешкает в коридоре и шипит мне:

– Я-то думал, что вы со мной в грубы по личным причинам, а вы, оказывается, всего лишь невоспитаны.

– Что поделать. Я цыганка, – мои уши вспыхивают. Кажется, лицо тоже.

– Не надо. Я отлично знаю, из какой семьи ваша мать. К сожалению, от этой семьи ничего, кроме внешности, она вам не передала.

Я открываю рот, но не нахожу, что ответить, и буквально вскакиваю в своё купе.

Да разве же я виновата, что эта Язмин – такая дура?

Спать я ложусь рано, около полуночи. Но вскоре просыпаюсь от инстинктивной тревоги. Некоторое время я просто лежу с открытыми глазами, пытаясь определить, что не так.

В стенку возле моего диванчика ритмично стучат.

Сначала я не могу сообразить, что это может значить, но к стуку вскоре присоединяются тонкие отрывистые стоны.

Поцелуй меня леший, мне только не хватало наслаждаться звуковыми эффектами половой жизни вампиров!

Стук тем временем становится чаще, а стоны – громче. Я прижимаю ладони к ушам, но всё равно слышу. И это я невоспитанная, да? Я, по крайней мере, не ору в два часа ночи. Да ещё как! Можно подумать, что он ей не в то отверстие попал. Тотально не в то – в ноздрю, например. Я лежу, еле сдерживая искушение постучать в ответ. Мне только не хватало, чтобы они там сбились и всё начали сначала. Наконец, Язмин издаёт финальный вопль, и возня стихает.

Надеюсь, в Сегеде у нас не соседние номера.

– Памятник Иштвану Данко или, как его чаще называли, Пиште Данко был установлен в тысяча девятьсот двенадцатом году. Он изваян скульпторшой Марго Эде, – лекторским тоном рассказывает Батори.

Памятник действительно очень похож на фотографии скрипача: худой усатый мужчина с нервным лицом. Он стоит, опираясь на кирпичную стенку локтем, со скрипкой в руке, словно отдыхая после выступления.

– Обратите внимание, голова прославленного сочинителя чуть наклонена, как будто он вслушивается в очень тихую музыку. Всё дело в том, что это памятник с секретом. В него вмонтирован механизм, который чуть слышно наигрывает одну из песенок Данко. Давайте прислушаемся…

Наверное, Батори добавляет эту фразу для Язмин. Я, со своим «волчьим» слухом, с самого начала слышала эту мелодию: как будто кто-то перебирает струны пальцами. Я даже знаю эту песенку.

– Это «Красотка Лили», – выждав для приличия, говорю я. Язмин кидает на меня недоумевающий взгляд:

– А я ничего не слышу.

– Так бывает, – улыбается Батори. – Музыка очень тиха и со временем становится всё тише. Просто у Лили замечательный слух, она часто раньше всех слышит, когда кто-то подходит к двери. Механизм действительно наигрывает «Красотку Лили». Прогуляемся по набережной?

На набережной я тихонько отстаю от парочки: их воркование – а они беспрестанно воркуют – меня изрядно раздражает. Подойдя к мороженщице, я на ломаном венгерском прошу эскимо с вареньем.

– Вы туристка? – с хорошим произношением спрашивает по-немецки женщина. – Должно быть, из Пруссии или Польши?

– Из Галиции. Моя мама из Пруссии.

– Обязательно присмотритесь к Сегедскому Университету. Это один из самых лучших университетов страны. Ещё можно посмотреть наш собор – он очень красивый, его фотографии печатают во всех путеводителях по Венгрии. Ну и, конечно, взгляните на памятник Данко Пиште. Это был цыганский скрипач, любимец и гордость города. Говорят, что его памятник немного волшебный. Если мимо него идёт созревшая девственница, до неё доносятся звуки струн. Правда, не помню, чтобы последние лет тридцать их кто-то слышал, – мороженщица лукаво, с тихим удовольствием, смеётся.

– Они играют «Красотку Лили», – сообщаю я, надрывая упаковку эскимо.

– Что?

– Струны. Играют «Красотку Лили».

Женщина смотрит на меня с изумлением, потом снова смеётся:

– Ну и хорошо. Только даже самая весёлая мелодия не стоит простых радостей жизни, я всегда так считала.

– Да, наверное, – вежливо говорю я и иду следом за Батори и Язмин.

Нагулявшись, мы заходим в уютный ресторанчик. Вампир, извинившись, отходит, и мы с Язмин вынуждены сидеть, таращась друг на друга. Она не выдерживает молчания.

– Очень милое место.

– Да. Неплохое.

– Ты когда-нибудь бывала здесь раньше?

– Нет. Я не большой любитель туризма.

– Не то, что твой папа, да?

– Да он мне не папа. Не больше, чем тебе.

– Как? А… кто? – улыбка сползает с лица Язмин.

– Дедушка. Ты разве не заметила, что у нас фамилии разные?

– Да, но… как дедушка? Это сколько же ему лет?

– Если честно, уже за шестьдесят.

– Я даже представить не могла…

– Ещё бы. Он между романами всегда месяц отдыха себе даёт. И весь месяц валяется, облепленный питательными и увлажняющими масками. Ну, и качается ещё. Бодибилдинг вообще главная любовь его жизни. Ну а потом, отдохнув, увлажнившись и подкачавшись, с новыми силами – в бой.

– Да? – Язмин кусает пухлую губку.

– Только ему не проговорись, что знаешь. Он ужасно ранимый. Часа три на меня орать будет.

– Не буду, – обещает девица.

Наступившее молчание немного затягивается, но к столику вскоре подходит Батори, и мы с Язмин синхронно ему улыбаемся. Широко, очень широко.

Вечером Батори стучится в мою дверь. То есть, конечно, я не могу этого знать заранее, но я практически не сомневаюсь. Открываю – это действительно он. И он чертовски зол.

– Что вы сказали Язмин? – едва переступив порог и закрыв за собой дверь, рычит вампир. – Что, съешь меня многорогий, вы ей наплели?

– Я наплела? Кто-то ей вообще сказал, что я закончила Альбертину.

Батори хватает меня за плечи, будто хочет затрясти.

– Она собрала вещи и уехала в Будапешт! Хуже того, она дала мне понять, что не намерена со мной видеться! Вы считаете результаты моей лжи и вашей лжи соизмеримыми?!

– Да на черта вам нужна эта кукла? Она же дура набитая! Если вам так нужно, я вам за две недели найду умницу и красавицу!

– Ваши умницы видят во мне только бумажник, а вот такие дуры – мужчину, это вы понимаете, глупая, злая девчонка? И эта дура, съешь вас многорогий, мне нужна! А вы не имеете никакого права влезать в мою личную жизнь и гадить там, как пьяный подросток в лифте!

Он всё-таки слегка встряхивает меня.

– Отпустите меня! – мой голос срывается на визг, но я успешно вырываюсь. – Как вы вообще можете сравнивать мою ложь и вашу? Вы потащили меня в чёртов Сегед, словно настоящий заботливый папаша, а на самом деле… лучше бы к врачу отвели, честнее было бы в тысячу раз! А обещали мне отдых!

– И что, отдых с врачом для вас был бы более настоящим, чем с этой заколдованной статуей, что ли? Вы… а, знаете что, идите спать. Отдыхайте. Я больше не буду вам мешать, я еду в Будапешт. Номер оплачен на две недели, билеты у вас есть. Прощайте.

Он открывает дверь, в то же время вытаскивая мобильный.

И я гордо плюю ему вслед.

Чёрт, нет. Я подскакиваю, хватаю его за рукав и вскрикиваю, нет, всхлипываю:

– Стойте! Батори!

Он оглядывается и дёргает рукой, но я не отпускаю.

– Вы правы! Пожалуйста, пожалуйста, простите меня! Я совершенно по-идиотски поступила. Да! Вы во всём правы! И на вас я разозлилась даже не из-за статуи, а из-за Язмин, я так хотела спать, я ужасно хотела спать, она так кричала, а у меня уже нервы ни к чёрту, две недели вахты, две недели беготни, недосыпа, все орут, и эта Язмин орёт, ну послушайте, ну простите меня! И на самом деле мне нравится, когда вы меня по голове гладите, правда! Пожалуйста, Батори, пожалуйста!

Вампир опускает руку с телефоном и смотрит мне в глаза. Потом вдруг наклоняется и целует меня в лоб – я замираю.

– Лили, отпустите мой рукав, – тихо говорит он. Я разжимаю пальцы, и он всё равно уходит.

Когда я была ещё ребёнком, мне часто снился один и тот же сон. Как будто я просыпаюсь посреди ночи в нашей каморке и вижу, что она совсем пуста. В ней нет ничего, кроме лежака, и никого, кроме меня одной. Окно распахнуто, из него тянет прохладой, а на полу лежит широкая дорожка лунного света. Я выхожу на крышу и оглядываюсь. Кругом одни только крыши, тысячи крыш, с лифтовыми надстройками, антеннами, резкими тенями и бликами шифера. Они пусты, иногда только можно заметить сидящего кота. Ветер треплет мне волосы, а босым ногам совсем не холодно. Я понимаю, что чёрные тени – очень страшные, потому что в них может быть кто и что угодно, но именно сейчас в них совершенно точно ничего нет, и потому я не боюсь. Я подхожу к краю крыши – как к краю света – раскидываю руки и прыгаю вперёд. Недолгое падение, и меня подхватывают руки ветра, который дует одновременно со всех сторон, и больше всего – снизу, поддерживая, подбрасывая меня. Он переносит меня на следующую крышу, и я снова стою на ней, счастливая, заворожённая. Я подкрадываюсь к окну дворницкой каморки, но не решаюсь заглянуть внутрь – именно внутри домов и прячутся те страшные, которые могут потом затаиться в тени. Я стою немного, прислушиваясь, и иду к другому краю крыши. И снова прыгаю.

Долго, бесконечно прыгаю по серебряным крышам, пока не оказываюсь на самом краю этой страны крыш, перед тёмным еловым лесом. Из-за чёрных вершин возносится серебряная башня, и я знаю, что там я могу найти – если сумею долететь, если сумею взять след, если смогу обмануть стражу, если хватит сил отпереть двери – того, кто мне очень, очень нужен.

Хотя я даже не знаю, кто он и что он такое.

Батори действительно уезжает в Будапешт, и на несколько дней я остаюсь наедине с Сегедом. Это к лучшему: после дурацкой сцены с рукавом присутствие вампира было бы невыносимым. А так у меня появляется возможность всё забыть и потом делать вид, что ничего как бы и не было.

Первые дня два я сплю почти беспрерывно. Снится мне что-то смутное, непонятное, обрывистое. На третью ночь мне снятся крыши Пшемысля. Я снова лечу, но теперь обхожу чёрные, словно тушью налитые тени, поскольку на этот раз знаю, кто может в них сидеть: дома начинены упырями. Такими, как в сказках: бледными, лысыми, худыми. Они молча стоят в апартманах плотными рядами, уставившись открытыми глазами в затылки друг другу, их сотни и тысячи, и каждый из них ждёт своего часа; квартира за квартирой, этаж за этажом, каждый дом начинён ими с подвала по чердак. Мне и страшно, и всё равно хорошо: я лечу.

Я просыпаюсь полной энергии и хорошего настроения. Такое впечатление, что я ходила с открытыми ранами и теряла кровь, а теперь все они вдруг затянулись, и кровь весело и быстро бежит по жилам, заставляя их гудеть, как провода под напряжением. Я потягиваюсь, чувствуя удовольствие от послушного и упругого движения мышц, и понимаю, что хочу есть и гулять. Даже эти простые желания вызывают во мне радость, и я не удерживаю улыбки. Правда, попытка резко встать показывает, что мои ощущения несколько преувеличены: вся энергия, вся упругость куда-то исчезают. Я поспешно глотаю холодный кофе, приготовленный с вечера.

Когда я выхожу на улицу, то обнаруживаю, что ветки деревьев наконец-то покрылись набухающими на глазах почками, а солнце светит вовсю. Я иду на набережную. День рабочий, и она почти пуста: стоят возле своих тележек мороженщица и колбасница, да облокотился на перила, глубокомысленно глядя вниз на Тису, какой-то молодой человек. Я покупаю эскимо, хотя только что хорошо позавтракала, и мороженщица улыбается мне, как старой доброй знакомой.

– Всё слушаете концерты Данко? – шутит она. Я улыбаюсь в ответ:

– Так ведь хорошо играет!

Мои волосы треплет ветер, и я, наконец, не знаю, а чувствую, что он – весенний.

Последующие дни растворяются в хорошем настроении, как сахар в горячем кофе; я почти не отличаю один от другого. Я бегаю по парку – люди в спортивных костюмах, размеренно перебирающие ногами, с неодобрением и удивлением смотрят на меня, в джинсах и куртке, носящуюся сломя голову и молодечества ради перепрыгивающую урны, лавки и даже присевших зашнуровать кроссовок молодых мужчин. Я нахожу в центре парка нагретое местечко и танцую на нём босая. Я снимаю на коммуникатор тысячи и тысячи молодых листочков, чтобы дома в Пшемысле стереть их все разом, и беспричинно смеюсь. Сербская церковь, башня Святого Деметра, Сегедский собор свели со мной самое близкое знакомство. От весеннего солнца у меня на щеках рассыпались веснушки, и с утра я улыбаюсь им в зеркало: они обещают мне лето, а что может быть чудеснее лета? И я снова убегаю в парк.

Вот так, на бегу, Батори меня и ловит. Я даже сначала не соображаю, в чём дело, настолько я шалая. Потом его усы, улыбка и плащ складываются у меня в голове в одно целое, и я, смеясь, отскакиваю.

– Что с вами? – спрашивает вампир, не переставая улыбаться.

– Трям прям прум пурум! – восклицаю я и кручу головой. – Турутурутрррум!

Он смеётся, и я смеюсь тоже и скачу вокруг.

– Как наша Язмин? – спрашиваю я.

– Отлично. Грызёт гранит ландшафтной науки. Лили, хотите, я действительно устрою вас в Альбертину?

– Неа! У них запрещён въезд цыганам! Пускай любуются на свои курносые рожи с утра до вечера, я лучше танцевать буду.

– Танцуйте, – соглашается он и ловит меня за руку. – Но сначала мы съедим по огромной вазе мороженого.

– Вам же нельзя?

– Мороженое – можно. Если не злоупотреблять.

– Ну-ну, смотрите! Сначала ложечка, потом чашечка, потом вазочка, глядишь – и втянулся, и опустился, и продал квартиру с машиной и зимнюю шубу!

Его рука нагревается за несколько секунд.

– Лили, скажите, а вы давно общались со своим наставником? – спрашивает Батори, втыкая ложечку в восхитительно мягкое сливочное мороженое.

– Никогда не занималась йогой, если вы об этом, – игривое настроение меня не покидает.

– Я имел в виду «волка», с которым вы сначала охотились на пару.

– На пару? – я смеюсь. – Никогда не охотилась на пару с другим «волком». Мы же друг друга не переносим.

Вампир вглядывается мне в лицо.

– Кто же вас тогда учил?

– Мой старший брат.

– Петър?

– Ага.

– Невероятно, – Батори качает головой. – Обычно люди боятся и «волков», и вампиров.

– Ну, может быть, он тоже боится. Но ведь надо же мне было помочь поначалу.

– И сколько лет он вам помогал?

– Два раза. Наверное, это считается как год.

– Два раза?!

Кажется, я опять чего-то не знаю об этом мире.

– А что?

– Вообще-то молодые «волки» первые лет пять охотятся с наставниками, пока не войдут в силу. Собственно, в нашу первую встречу я решил, что вы раньше времени отделились, и поэтому были так… неуспешны.

– Я была неуспешна из-за вашей косицы, – с некоторой обидой возражаю я. – Она закрывала нужную точку, и мне пришлось до вас дотронуться, чтобы её убрать. В результате вы насторожились. Другому бы я просто раз, и сунула «шило». У меня это очень ловко получается.

– Ну, предположим, я не столько насторожился, сколько… хм, неважно. Но вам действительно повезло, что вы до сих пор живы. Год натаски – слишком мало.

– Больше года. Тренировки как таковые у меня были лет с семи-восьми. На развитие реакции, на точность и силу удара, на преодоление страха ранить другого… Первый настоящий удар я нанесла спицей в руку брату. Ему пришлось привести меня в настоящее бешенство, чтобы у меня получилось. До сих пор вспоминаю с содроганием – я же могла угодить ему в вену или артерию. Или в какой-нибудь важный нерв… Да и целилась я ему в живот, но он мгновенно закрыл его предплечьем. За год он всего лишь научил меня вычислять упырей, выслеживать лёжки, быстро снимать крышку или бесшумно сбегать, если ящиков два. Ну, и колбасу делать. Всему остальному я научилась в детстве.

– Впервые слышу о том, чтобы «волка» брался воспитывать человек. У вас удивительный брат, Лили.

– Ага. Говорят, сейчас с ума сошёл. Но вряд ли от общения со мной, он просто в Буковину трижды ездил. Один раз по вербунке, и два – по контракту. Уже когда он первый раз вернулся, у него глаза были чумные. Хотя он и так никогда по-человечески не смотрел. Мне невестка сказала, что Пеко несколько раз видел нашего отца уже упырём. За одним столом с ним сидел… Даже странно, что отец его не выпил. Ведь своих детей вы в первую очередь обычно, да?

Вампир кидает на меня быстрый взгляд, но отвечает уже снова уставившись в вазочку:

– Необязательно.

Мы молча доедаем мороженое. Батори ушёл в себя, и моё настроение приглушается.

– Лили, как вы смотрите на то, чтобы сегодня ночью сходить в гости? – спрашивает вампир, когда мы выходим из кафе.

– А куда?

– К моему «крестнику».

Проходит несколько секунд прежде, чем я соображаю.

– А как он отнесётся к моему присутствию?

– Он разделяет мои идеи. Более того, готов воплотить их в жизнь.

– А, да… принцип преданности выпитой крови.

– Не без этого.

– Ну, ладно. Только надо тогда журнал какой-нибудь купить, чтобы я не заскучала.

– Не заскучаете. Он поэт и очень нравится девушкам. Правда, не сказать, чтобы ему нравились девушки, но, как говорится, никто не совершенен.

– Да я не очень насчёт поэзии… Вот песни – люблю. И послушать, и спеть.

– Ну, вот и споёте. И станцуете нам. Договорились?

– Ага. А сейчас давайте сходим, поищем карусель?

Вечером я сама не замечаю, как засыпаю на кровати над книжкой. Меня будит Батори – как всегда, прикосновением к плечу. В руках он держит дымящуюся чашку. От неё идёт густой кофейный аромат.

– Вы что, знали, что я засну? – с удивлением спрашиваю я.

– Нет, я сначала просто зашёл. А потом уже сходил за кофе.

– А! Я-то уж думала, может, какое-нибудь неизвестное мне свойство упырской натуры… Вот признайтесь, как вы в Кутна Горе вычислили, что я проснулась, да ещё оказались под моим окном именно в этот момент?

– Под вашим окном я стоял почти два часа. А вы уронили бутылку с какой-то жидкостью на пол, и я услышал.

– Вот так и прощаются с детством, – печально констатирую я. – Когда приходит вредный кузен и рассказывает, что подарки на самом деле приносит переодетый дворник дядя Имре. Давайте сюда ваш кофе. Он сладкий?

– Обязательно. Я когда-нибудь забывал убить его вкус полудюжиной ложек сахара?

Батори присаживается на кровать и наблюдает, как я крохотными глотками опустошаю чашку.

– Ну всё, я готова! – объявляю я, почувствовав себя наконец живым человеком.

– Так и пойдёте в джинсах?

– А что?

– Я думал, вы нам потанцуете. В красивой юбке и паре сотен золотых браслетов.

– Ой, ёж ежович! Сейчас.

Наверное, когда мы идём по ночному Сегеду, выглядим странно: мужик со старомодной косицей на затылке и я, с кроссовками, мелькающими из-под широкой юбки в разноцветных маках. Но это неважно, нас всё равно никто не видит: улицы пустынны. Я ловлю себя на мысли, что мне нравится этот город.

Поэт представляется как Ференц. У него вьющиеся светло-русые волосы, спадающие на плечи, голубые глаза чуть навыкате и острый нос. Мы с любопытством рассматриваем друг друга.

– Так вот вы какая, чудесная Лили, надежда императора Батори, – произносит, наконец, Ференц, и я чувствую ещё большую неловкость, чем сначала. – Как вам наш городок? После Прёмзеля, наверное, очень провинциальный, да?

– Парк у вас тут хороший, – говорю я.

Мы снова таращимся друг на друга, и Ференц спохватывается:

– Вина, закусок?

– Не откажусь.

Он резко хлопает в ладоши: раз и другой. В гостиной почти сразу появляется существо, пол которого я не могу определить. На вид существу лет семнадцать-восемнадцать, волосы у него так же, как у Ференца, по-женски падают на плечи, но фигура вытянутая и плоская, как у мальчика-подростка. На существе свободные брюки и рубашка, поверх которых повязан кухонный фартук.

– Дружочек, – обращается к нему Ференц, – принеси нашей гостье бутылочку кьянти и какой-нибудь закусочки. И нам с господином Батори по приборчику.

У него приятный мягкий тенор.

«Дружочек» кивает и исчезает за дверью.

– Не ломай голову, – говорит Батори. – Это девушка. Её зовут Эльза, но она на имя не откликается. Это не мешает ей быть очень славным человеком.

– Да? А я думала, вы не любите девушек, – обращаюсь я к Ференцу. Он хихикает:

– Я не люблю с ними спать. Это немножко не одно и то же.

– Надо же, – глубокомысленно замечаю я.

Эльза появляется снова, уже с подносом, и ставит на столик возле моего кресла бутылку, бокал и тарелку. Рядом она кладёт медицинские трубочки с иголкой, отставляет поднос куда-то за кресло Ференца и непринуждённо садится на колени у наших ног.

– Позвольте, – Батори открывает бутылку и наливает мне вина. Не успеваю я поднести его к губам, как он уже вскрывает упаковки иголки и трубочки. Пара ловких движений, и игла торчит из вены на протянутой руке Эльзы, а вампир, чуть наклонившись, делает медленные, мелкие сосуще-глотательные движения, обхватив губами свободный конец трубочки. Я чуть не роняю бокал.

Эльза смотрит на меня прозрачными серыми глазами и говорит хрипловато-мальчишечьим голосом:

– Всё хорошо. Я не зачарован, я так работаю.

– Мой юный товарищ полностью поддерживает идею мирного сосуществования, – поясняет Ференц. – И, кстати, если в наших краях вам понадобится кровь вампира, я всегда к вашим услугам. Просто по-приятельски.

– Э… спасибо, – выдавливаю я. – Но я ещё Густава не доела.

Улыбка Ференца становится несколько натянутой.

– Он убил двенадцатилетнюю девочку, – с вызовом продолжаю я. – Велев не сопротивляться, но оставив в сознании.

– Хм, да? Надеюсь, на вкус он лучше, чем по характеру.

– Лили, вы лучше закусывайте, – советует Батори, вынимая изо рта трубочку и распрямляясь. Эльза тут же ловко меняет «соломинку», и теперь её кровь потягивает Ференц. По трубочке поднимается жидкость, похожая по цвету на малиновое варенье. Эльза спокойно смотрит на склонённую голову вампира-поэта. Я немного нервно набиваю рот колбасной нарезкой. Интересно, как они рассчитывают порции? Мне так и видится, как побелевшая Эльза валится на ковёр. Но вскоре и Ференц отстраняется и осторожно вынимает «прибор». Девушка тут же вытаскивает откуда-то из столика ватку и протягивает её хозяину дома. Тот аккуратно плюёт на белый комочек, и Эльза прижимает его к кровоточине.

– Чтобы зажило без отметины, – объясняет она, перехватив мой заинтересованный взгляд. Я с умным видом киваю и отхлёбываю вина. Ференц тем временем наклеивает поверх ватки пластырь.

Когда Эльза уходит с подносами на кухню, я интересуюсь:

– А о чём пишут вампирские поэты?

– Поэты всех мастей пишут на одни и те же вечные темы, – чуть расслабленно отвечает белокурый упырь. – Любовь, перипетии жизни, вечные вопросы бытия, что-нибудь по случаю… Бывают, как бы так сказать, зацикленные поэты. Которые признают, например, только политику. Я же редко себя ограничиваю, хотя предпочтение отдаю, конечно, тонким переживаниям. Вы понимаете по-венгерски?

– Не то, чтобы так уж хорошо.

– Жаль. А по-немецки я не пишу. Венгерский гораздо поэтичнее, после него никакой другой не кажется пригодным для чего-то более глубокого, чем просто рифмовка.

Спроси меня, и я бы отдала предпочтение гораздо более гибкому галицийскому, но я решаю пока оставить это мнение при себе.

– Ну, раз я не могу развлечь вас стихами, может быть, вы развлечёте нас цыганским романсом? – предлагает Ференц. – Дружочек! Принеси, пожалуйста, гитару.

– Какую именно? – уточняет, появляясь в дверях, Эльза.

– Если есть, шестиструнную, – прошу я. Этой зимой я решила научиться, наконец, играть на «испанке». Правда, пока выучила только две песни.

Взяв в руки гитару, я провожу по струнам, прислушиваясь. Инструмент настроен отлично, и я пробегаюсь пальцами в стилизовано-испанском переборе. Дав затихнуть тревожной, медлительной мелодии, я беру первые аккорды:

Луна в жасминовой… шали…

Ференц выпрямляется и кидает странный взгляд на Батори. Тот будто не замечает, смотрит на меня с самым светским выражением лица.

Спустилась в кузню… к цыганам…

– вывожу я, чувствуя, как рождаются и звенят в голосе медные ноты. Полуосознанно я подражаю неизвестному мне певцу с диска в апартмане Батори:

И смотрит, смотрит ребёнок,

И смутен взгляд мальчугана…

Песня привычно захватывает меня, прожигает, я забываю о Ференце, Батори, Эльзе, о самой себе и плачу вместе с безымянным цыганёнком:

– Луна, луна моя, скройся!

Тебя украдут цыгане —

Они возьмут твоё сердце

И серебра начеканят!

И лукавая, горделивая луна откликается у меня из горла глубоким женственным голосом:

– Не бойся, мальчик, не бойся.

Взгляни, хорош ли мой танец?

Когда вернутся цыгане,

Ты будешь спать и не встанешь…

Струны отзываются всё яростнее, и слова кружатся в стремительном, тревожном ритме:

– Луна, луна моя, скройся!

Тебя украдут цыгане —

Они возьмут твоё сердце

И серебра начеканят!

– Не бойся, мальчик, не бойся!

Взгляни, хорош ли мой танец?

Когда вернутся цыгане,

Ты будешь спать и не встанешь!

– Луна, луна моя, скройся!

Тебя украдут цыгане…

– Не бойся, мальчик, не бойся!

Взгляни, хорош ли мой танец?

Последнее слово я буквально выкрикиваю срывающимся голосом, и на меня обрушивается тишина. Я понимаю, что у меня перехватило дыхание, и оба вампира не утруждают себя бессмысленными для них вдохами и выдохами. Они пристально и напряжённо заглядывают мне в лицо. Я перевожу дух и зачем-то говорю:

– Федерико Гарсиа Лорка.

– Вы как будто сливаетесь с этой песней, – полушёпотом произносит Ференц. – Вы с ней… резонируете.

– Да, она… – я запинаюсь, не в силах подобрать слова. Нравится мне? Не то. Обожаю? Да нет, нет. – Она завладела мной. С самого первого раза, когда я её услышала.

Батори кидает многозначительный взгляд на поэта. Что бы это ни значило, мне срочно требуется выпить, чтобы немного прийти в себя. Дрожащей рукой я наливаю себе ещё вина и медленно, тягуче пью его.

– Я, наверное, пока больше не буду петь, – говорю я, опуская бокал. – У меня голова кружится.

– Да, конечно, – торопливо соглашается Ференц. – Мы и так вам благодарны. Это было прекрасно, просто прекрасно. Лили, я в восхищении.

Я вежливо улыбаюсь в ответ на комплимент и отставляю гитару за своё кресло.

– Вы не пробовали ставить под эту мелодию танец? – спрашивает Батори.

– Ставить – нет. Но иногда пританцовываю под неё. Жалко, что у меня нет записи. Очень волнующая песня, под некоторые строки движения сами ложатся, как… краска в протравку, – я оживляюсь. Танец – одна из тех тем, которые я могу обсуждать вечно и в любом состоянии тела и духа. Крест могу целовать, не дай боже, кто-то заведёт разговор о думба у края моей могилы – я же вскочу с горящими глазами! Ещё и несколько па сделаю, для иллюстрации своих слов.

– Лили, я дам вам запись песни, а вы пообещайте подобрать под неё танец. И обязательно потом порадуете им нас. Ладно?