Текст книги "И снятся белые снега…"
Автор книги: Лидия Вакуловская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Да ну! – притворно удивился Александр Маркович.
– А зачем мне обманывать? – взяла его под локоток Дуся. – Пойдемте в комнату, я для вас еще чего-нибудь спою.
– Эх, спляшем-ка! – Александр Маркович по-молодецки раскинул руки и, пританцовывая, вразвалочку устремился в комнату.
Александр Маркович отплясывал у стола «трепака», Дуся изо всей силы рвала струны гитары, Васькин хлопал в ладоши, а Степан наливал себе тем временем из бутылки. Соня, насупившись, сидела у стены на стуле.
– У-ух!.. – оборвал танец Александр Маркович и стал носовым платком вытирать вспотевшее лицо. Потом неожиданно решил: – Васькин, домой, живо!
– Сказано – сделано, – поднялся из-за стола Васькин.
– Куда же вы?? Рано еще, – опечалилась Дуся.
– Пора, мать моя, пора, – шумно похлопал ее по плечу Александр Маркович. – Ну, Сонечка, до скорой встречи, – подошел он к Соне.
– До свидания, – ответила Соня, едва разжимая губы.
– Не забывайте нас. Дом-то теперь наш знаете. В любой моментик встретим с радостью и объятьем… – говорила Дуся в коридоре уходившим Александру Марковичу и Васькину.
Она вернулась в комнату.
– Глупая ты, сестричка, – ласково сказала она Соне. – Во-первых, он человек с положением, во-вторых, вдовец и детей нету.
– Ну так что? – пожала плечами Соня.
– А то, что он к тебе с уваженьем, а ты с грубостью. Он, знаешь, как про тебя сказал? «Чудесная у тебя сестра, Дуся!» А уходил, опять говорит: «Помогите мне с Сонечкой контакт найти».
– Какой контакт? Он же старый дед, – усмехнулась Соня.
– В тридцать-то пять лет? – ахнула Дуся и хлопнула по руке Степана, наливавшего себе в рюмку из бутылки недопитый коньяк. – Не про вашу честь, Степан Николаевич, коньячок ухлестывать! – Она отняла у него бутылку, вылила в нее остаток из рюмки, закрыла бутылку пробкой.
– И не надо, – обиделся Степан. – Раз ты так, я спать пойду… И никаких таких делов знать не знаю!..
– Иди-иди, не мешай женским разговорам!
– И п-п-пойду! – тяжело поднялся Степан. И опять саданул кулаком по столу: – А зачем ты за меня замуж шла?.. Нет, ты скажи – зачем, если меня не уважаешь?
– Господи, Степушка, кто тебя не уважает? – мгновенно обняла его Дуся. И, уводя в спальню, говорила: – Да я тебя, знаешь, как уважаю…
– А я тебя не уважаю, – без всякого зла сказал Степан. – И ты ее, Сонь, не слушай… Она обучит!.. Она тебя такому обучит!..
– Степа, Степушка, пойдем спать… Пойдем, милый, – заталкивала его в спальню Дуся.
А вернувшись, сказала Соне:
– Вот я и говорю, Сонечка, с ними надо ласково. Если с лаской – из любого мужика веревки можно вить.
8
Зима легла снежная, снег едва успевали убирать. Дворники весь день махали на тротуарах лопатами, а по улицам без устали медленно ползали машины и трамваи, орудуя мохнатыми щетками – сгребали с мостовых снег.
Соня вкатила коляску на широкое, запорошенное снегом крыльцо кинотеатра. Народу на дневной сеанс было мало. Коляску она оставила в вестибюле, а сама вошла в зал, неся на руках Леночку.
Показывали фантастический фильм «Лунная радуга». Леночка сперва сидела тихо, потом начала похныкивать и вертеться.
– Сиди, Леночка, сиди, – тихонько уговаривала ее Соня. – Вой какой дядя сердитый в скафандре… Смотри, кораблик космический летит… У-у, какой большущий…
Что происходит в этом фильме, кто и где оставил черные следы и почему они опасны чуть ли не для всего человечества, кто за кем следит на космической станции, плавающей во тьме Вселенной, – ничего этого Соня не могла понять. Все было таинственно, многозначительно, герои были похожи не на обыкновенных, нормальных людей, а на манекенов с загадочными выражениями лиц, говорящих какими-то тоже словами-загадками.
Леночка уснула на руках у Сони. Но когда к концу фильма на экране засверкали молнии и зал наполнился страшным треском, гулом, настоящей канонадой, у Сони заложило в ушах, когда пошла на экране вся эта немыслимая свистопляска, Леночка испуганно заревела что есть мочи.
– Женщина с ребенком, освободите зал! – прокричала дежурная, подойдя прямо к Соне, чтоб ее услышали.
Соня поднялась и быстренько вышла.
– Ну и человек ты, Леночка! – говорила она, укладывая притихшую Леночку в коляску. – Никуда с тобой не пойдешь, ничего не увидишь… Так и не узнала из-за тебя, что это за черные следы и что они, все те люди, вообще делали на тех страшных планетах…
Потом коляска катилась по заснеженному тротуару и часто останавливалась: у витрины, где застыли манекены в шубках и нейлоновых платьях, у автобусной остановки, где компания лыжников пела под гитару, возле женщины, продававшей книги, разложенные на длинной стойке.
– Вы чем интересуетесь? – спросила женщина.
– Нет… я так, – ответила Соня и покатила коляску дальше.
Возле фанерного щита, сплошь оклеенного объявлениями «Требуются на работу», коляска вновь остановилась.
Две девчонки, изучая объявления, переговаривались.
– Говорила тебе, туда нет набора, – сказала девчонка в лисьей шапке.
– Но я сама во вторник видела, вот здесь висело, – отвечала другая девчонка, одетая в спортивную куртку и джинсы.
– Где же оно делось?
– Испарилось. Надо было сразу идти, – сказала девчонка в джинсах. И спросила Соню: – Тоже контору подыскиваешь?
– Нет, просто смотрю, – ответила Соня.
– А мы на завод счетных машин хотели, да вот прозевали из-за нее, – объяснила ей девчонка.
– Подумаешь! Можно на часовой пойти или на радио, – ничуть не опечалилась девчонка в лисьей шапке.
– Счетные машины – перспективное дело, а часы что? На них сто раз цены снижали, – фыркнула в ответ подружка.
И забыв о Соне, они снова принялись изучать объявления.
А вечером Дуся, весело напевая, накрывала на стол, ставила коньяк, закуски. Степан забавлялся с Леночкой, подбрасывая ее к потолку, и та радостно взвизгивала.
В коридоре стукнула дверь.
– Куда это она? – удивилась Дуся.
Дуся выглянула на лестничную площадку, окликнула Соню. И тут же накинулась на Степана:
– А ты куда смотрел?
– Чего смотрел? – не понял он.
– Того, что сейчас Александр Маркович с Васькиным придут. А она, видал, что вытворяет?
– Чего вытворяет?
– Тьфу, бестолочь! – Дуся с досадой двинула ногой стул.
Соня тем временем сбежала вниз по лестнице и остановилась у подъезда. Во двор въехала «мусорка», из подъезда к ней спешили люди с полными и переполненными ведрами, теряя по пути пустые молочные пакеты, клочки газетной бумаги, смятые пачки от сигарет.
Соня не заметила, как подошли Александр Маркович и Васькин. Александр Маркович осторожно приблизился к Соне, закрыл ей сзади руками глаза.
– Ку-ку! – сказал он, отпуская руки. – А вы все хорошеете, Сонечка. Нас встречаете?
– Вас, – смутилась Соня. И, волнуясь, заговорила: – Я вам сказать хочу… Вы к нам больше не ходите… Вы же пожилой человек, постеснялись бы… И еще Дусю подговариваете…
– О чем это вы? – слегка опешил Александр Маркович.
– Ну какой вы жених? Просто стыдно за вас…
Рядом уже стояла женщина с пустым ведром, с интересом слушала, что будет дальше. Но дальше ничего не было. Соня быстро ушла за угол дома, оставив у подъезда почетных Дусиных гостей.
На другой день снова катилась по тротуару детская коляска. Только снег на тротуарах совсем раскис, и сверху тоже падал мокрый, липкий снег.
И опять коляска останавливалась: перед трамваем, пересекавшим улицу, у театральных афиш, у широких окон кафе, где за столиками сидели люди, в основном парни и девушки, нарядно одетые. Они что-то пили, дымили сигаретами, о чем-то говорили…
На фасаде драматического театра горела неоновая афиша, давали спектакль Островского «Последняя жертва». К подъезду спешили люди. За поминутно раскрывавшейся стеклянной дверью громко трезвонил звонок. Мимо Сони быстро прошел мужчина в каракулевой шапке, держал под руку женщину в меховой полосатой шубке.
– Ой, постойте!.. Одну минутку!.. – Соня покатила коляску за этим мужчиной.
Мужчина и женщина остановились.
– Здравствуйте, – запыхавшись, поздоровалась Соня с мужчиной и остановила возле него коляску.
– Здравствуйте, – недоуменно ответил он.
– Здравствуйте, – сказала Соня и женщине в красивой полосатой шубке.
– Добрый вечер, – ответила та.
– Хорошо, что вы мне попались, – говорила Соня мужчине. – А я как раз к вам собиралась, насчет своего дела узнать.
– Какого дела? – нахмурился мужчина.
– Насчет брата моего, Миши. Я вам первую кассацию подавала, ее не удовлетворили. Вы в восьмой комнате сидели, помните? Его ни за что засудили. Так мы опять подали, в Верховный суд. Вы не знаете, как теперь кассация, продвигается?
– Не знаю, вам сообщат, – ответил он и повернулся, собираясь уйти.
– Так мне уже сообщили: дело на пересмотр пошло, – сказала Соня и так повернула коляску, что загородила ею дорогу мужчине. – Я хотела узнать, когда результат будет.
– Не знаю, не знаю. И потом – на улице об этом не говорят, – нетерпеливо ответил мужчина.
– Я тогда завтра к вам зайду, в восьмую комнату, – пообещала Соня.
– И завтра я вам ничего определенного не скажу, – ответил он.
– А кто определенно скажет? – добивалась Соня.
– Митя, третий звонок, – нетерпеливо сказала женщина в красивой шубке.
– Вам сообщат, все сообщат, – мужчина оставил Соню, направился вместе с женщиной к входной двери.
– Спасибо! – обрадованно крикнула вслед им Соня и покатила коляску дальше.
Ночью она не спала. Лежала с открытыми глазами и смотрела в темноту. В соседней комнате громко застонал Степан. Соня тревожно привстала и сразу же услышала голос Дуси:
– Степа, Степа, ты чего?
– А?.. – сонно отозвался он.
– Ты чего стонешь? Леночку разбудишь.
– А-а… Война приснилась… Вся земля горела… – сказал он.
– Надо же: на войне-то не бывал, а она тебе в голову лезет… А я вот никак не засну, все думаю.
– Чего думаешь?
– Да все про это про самое, – шепотом ответила Дуся. – Очередь-то на ясли подошла… А она что ж, у нас останется?
– Она мне не мешает, – ответил Степан.
– Тебе что? Принес получку, кинул на стол, а я крутись. Завтрак давай, обед давай, и от ужина никто не отказывается… А с гастрономом дело ляснуло. Этот лысый хрыч и на «здрасте» не отвечает. А кто виноватый? Не сахарная – не раскисла б, если б раз-другой и потискал ее. Когда на тебя нужный человек глаз положил, так с лаской будь… Он мне, знаешь, чего последний раз сказал? Он мне вот чего сказал: «Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы». И смехом зашелся. Это с чего бы он такое сказал?
– Не знаю. Ну их всех к черту, торгашей твоих. Давай спать, – лениво ответил Степан.
– А все ж я Соньке намекну, чтоб в село ехала.
– И не подумай, – сказал Степан. – Я тебе такой намек устрою. Пускай живет девчонка.
– Ладно, спи, – буркнула Дуся.
…Дуся и Степан еще спали, когда Соня уходила из дому. В кухне на столе она оставила записку:
«Дорогие Дуся и Степан Николаевич! Спасибо, что поддержали меня в трудную минуту. Я устроилась на работу в одно перспективное место. Простите, что не сказала сразу, – боялась, будете отговаривать. Целую вас и Леночку. Соня».
Она выключила на кухне свет и тихонько вышла за дверь.
9
И снова началась у Сони новая жизнь. Она работала проводницей на пригородном поезде.
Поезд был собран из старых вагонов и останавливался у каждого столба. В нем ездили шумные и не очень-то деликатные люди в промасленных телогрейках, кожухах, полушубках, толстых платках. Они вносили с улицы спет на сапожищах и валенках, обивали его прямо в вагоне, громко переговаривались, чадили папиросами и махрой, лузгали семечки…
В дневное время народу набивалось столько, что негде было встать, в ночное – вагоны бежали пустые, раскачиваясь от легкости и лязгая сцеплениями. В такие часы проводницы собирались в каком-нибудь одном вагоне и, коротая ночь, рассказывали разные были-небылицы, или играли в подкидного, или негромко пели, разгоняя сон.
Однажды в вагоне тоже было полным-полно народу. А тут еще на остановке ввалилась свадьба: молодая с молодым, с дружками и подружками, с девчонкой-баянистом. Стало очень шумно. Парни доставали из сумок стаканы и бутылки, наливали в стаканы вино, угощали незнакомых пассажиров.
– Девушка, товарищ проводница! Просим с нами! – крикнул парень в полушубке, когда Соня вошла в вагон с веником в руке, и протянул ей стакан.
– Нет… что вы, – смутилась Соня.
– Девушка, прошу! – настаивал парень. – Ребята, все просим!
– Пить до дна, пить до дна! – закричали Соне со всех сторон.
Соня махнула рукой, взяла стакан и отпила из него несколько глотков.
– Горько!.. – закричал молодым тот же парень в полушубке.
– Горько!.. – подхватили все.
Но невеста отбивалась от крикунов и не хотела на людях целоваться с женихом, хотя тот и тянулся к ней губами. Невеста хотела петь и затянула развеселую частушку. Девчонка-баянист заиграла на баяне, и все подхватили припев.
Соня стояла у окна и смотрела на веселившихся людей. В трех шагах от нее, на полу, подпрыгивал и повизгивал в мешке поросенок, а краснощекая молодица тщетно пыталась втиснуть ему в пасть соску, надетую на бутылку с молоком.
На остановке невеста спохватилась, что им пора выходить, и вся свадьба повалила к выходу.
Постепенно за окнами стемнело, вагон стал пустеть. Пошла к выходу краснощекая молодица, закинув за спину мешок с крикливым поросенком. Вышли на разъезде женщины с плетеными корзинами, нагруженными буханками хлеба, купленного в городе. Поднялся старик в заячьей шапке, опоясанный патронташем, снял с крюка свою двустволку.
А когда пришла ночь, пассажиров не стало вовсе. Только проводницы собрались в Сонином вагоне, и чернявая проводница гадала Соне на картах.
– Как хочешь, а он тебя любит, – говорила она Соне. – Вот ты… вот он, крестовый… С любовью к тебе и сердечным ударом.
– Любит, а сам предатель настоящий, – сказала другая проводница, совсем молоденькая, с приплюснутым носиком.
– Аферист! – сказала третья. – Брата в тюрьму посадил и ее на все село опозорил. Его в тюрьму б надо.
– Плюнь и не переживай, – сказала красивая проводница в кокетливо надетом берете.
– Я не переживаю, – ответила Соня. – К слову пришлось, вот и рассказала вам все.
– За мной сто парней бегало, – продолжала красивая. – Пока встречаемся – нравится, а поссорились – с приветом! Никогда не страдаю.
– Значит, не любила никого, – сказала чернявая. – Значит, не пришла еще к тебе твоя любовушка.
– А я бы на твоем месте высказала ему все, – опять сказала молоденькая с приплюснутым носиком. – И с мамочкой его поговорила бы хорошенько!
– Зачем? – пожала плечами Соня. – Мишу освободили, в селе все знают, что он не виноват. Зря он только домой не едет, в Сибири работать остался, на стройке. А ему даже председатель нашего колхоза написала, чтоб возвращался.
– Нет, я бы им этого не простила! – упрямо сказала молоденькая с приплюснутым носиком.
– Лично я парням не верю, – продолжала свою мысль красивая. – Все они трепачи, все они теперь чернильщики. Да еще хотят, чтоб девчонки им бутылочки ставили. Они твое пить будут и трепаться о высоких материях да о всякой такой чистоте!..
– Это точно: измельчали мужики, так и норовят за счет какой бабенки устроиться. А почему? Да потому, что сами мы их распустили, – поддержала красивую проводницу чернявая.
В пустом вагоне тускло горели лампочки. В проходе меж скамьями стояли непогашенные фонари проводниц. А сами они говорили, говорили, говорили. И красивая девчонка-проводница пустилась рассказывать целую историю:
– Вот я к соседям за уксусом забежала: хотела голову вымыть, а сполоснуть нечем. Они вообще-то ничего, недавно поженились. Но живут будьте уверены: машина, обстановка, а она, жена его, вся такая модненькая, сама в Доме моделей художницей работает. Это ее родители им квартиру оставили, а себе кооператив заделали. Ну, я зашла, а у них там компания. Она, ее Лялей зовут, сразу за руку меня – и к столу, и не пускает. Я и посидела у них с полчаса. Там их человек шесть было, и все с кличками: Фикус, Помидор, Божья Коровка и еще какие-то. Ничего такого, чтоб шик, на столе не было: только вино и конфеты в коробке. Они все время про литературу говорили, стихи читали. Тот, которого Божьей Коровкой звали, горевал, что нет теперь таких поэтов, как Пушкин и Лермонтов, и никому уже до них не дотянуться. А Фикус стала спорить с ним. Я из разговора поняла, что она в каком-то техникуме литературу преподает. Бот она и говорит: мы, мол, сидим здесь, вино пьем и сигареты курим, а из соседнего подъезда, может, вышел Пушкин, но никто не знает, что он Пушкин. Может, говорит, ему плохо, может, он сегодня голодный и у него на трамвай нет, но все пройдут мимо, никто не поймет его и не поможет раскрыться его таланту. Ну, в том смысле говорила, что люди стали черствые и талант сейчас не ценится. Ей Помидор поддакивал, он больше всех стихи читал. Здоровый такой парень, прямо как штангист. В общем, интересно их было слушать, Ну, ладно… А прошлый раз я из поездки вечером вернулась, а тут Ляля в дверь звонит и спрашивает: не нужно ли мне пальто кожаное? Я говорю: надо посмотреть, может, и куплю. Заходим мы к ней, а у нее Помидор и Фикус сидят. Фикус книжку листает, Помидор с кем-то по телефону разговаривает, а пальто на диване раскинуто. Ляля показывает, чтоб я надела, и помогает мне. Я к зеркалу подошла: пальто – блеск, польское, как раз на меня, и спрашиваю Лялю: «И сколько это пальтёшко стоит?» Это я от радости сказала «пальтёшко». Тут Помидор трубку положил, обернулся ко мне: «Что это за «пальтёшко», мать? По-русски говорить не умеешь. А стоит тыщу рупий». Меня чуть кондрашка не хватила. «Сколько? – спрашиваю. И говорю: – У меня сестра в Доме моделей за четыреста сорок такое же купила». Фикус хмыкнула, а Помидор – мне: «Ладно, мать, иди гуляй в другую степь. Ты и без пальтёшка сойдешь!» Вот так я у них пальто покупала.
– Ясное дело – барыги, – сказала чернявая проводница.
А молоденькая с приплюснутым носиком опять возмутилась?
– Что ж ты смолчала? Я бы им Пушкина вспомнила, как он из подъезда выходит. Сказала бы им: да если б он вышел, вы б с него фрак стянули и не за тыщу, а за две сплавили!
– Да ну их – связываться! – ответила красивая проводница. – Потом Ляля опять позвонила, извинялась за Помидора. Говорит: не обращай, мол, внимания, он всегда был чокнутый.
– В свою пользу! – немедленно отозвалась молоденькая с приплюснутым носиком.
До утра было далеко, и не было у проводниц конца всяким житейским росказням. Только Соня не подавала голоса, молча слушала все эти разговоры.
10
На рассвете, когда пассажиры экспресса еще крепко спали, пожилая проводница – тетя Маша – отложила на столик вязанье и тронула за плечо спавшую на верхней полке Соню.
– Сонь, вставай, к морю подъезжаем, – сказала она. – Сейчас остановимся.
– Уже?.. – подхватилась Соня и стала торопливо одеваться.
Море лежало в каких-то двадцати метрах от состава – огромное и синее-пресинее. Солнце только-только вставало, и там, где оно подымалось, море сливалось с таким же ярким по голубизне небом.
– У-ух, какое оно!.. – Соня подошла к самой воде.
– А вон горы… Кавказские… видишь? – показала тетя Маша в сторону, где высились, посвечивая снежными шапками, горы.
– У-ух, какие!.. – выдохнула Соня, изумленно глядя на горы. И снова посмотрела на море, на зеленые свечи кипарисов, подступавшие к берегу.
– Монетку в воду брось, – сказала тетя Мата.
– Зачем? – удивилась Соня.
– Примета такая. Я когда-то бросила, с тех пор двадцать лет на этой линии езжу. И ты на себе эту примету проверь.
– Нету мелочи… – огорчилась Соня, роясь в кармашках платья.
– На, бросай, – подала ей тетя Маша несколько серебряных монет.
Соня размахнулась и бросила их в воду.
И они пошли назад к своему составу, загородившему всю маленькую станцию, так что только крыша вокзала виднелась за вагонами – красная крыша среди зеленых кипарисов.
Едва они поднялись на площадку своего вагона, как поезд тотчас же тронулся.
– Теперь видишь, какое оно, море? – спросила тетя Маша, стоя рядом с Соней у раскрытой двери, куда залетал мягкий и прохладный морской ветер.
– Красивое, – задумчиво сказала Соня, глядя на голубоватую водную пустыню, протянувшуюся вдоль железнодорожного полотна.
– То-то же, – усмехнулась тетя Маша. – А ты противилась, не хотела с пригородных поездов переходить.
– Привыкла там. Народ все время разный: и поют, и плачут, и шутят. Все сразу у них.
– Думаешь, в экспрессах не такие же люди ездят? И тут всякого навидишься: и слез, и поцелуев, и ревностей. Люди-то все из одного теста вылеплены.
Соня не ответила тете Маше. Да, пожалуй, она и не слышала ее слов, так как глаза ее по-прежнему были прикованы к голубому, бесконечно широкому морю.
В тот же день, ранним вечером, их поезд покидал Кавказ. Шла посадка, и на перроне была великая суматоха. Загорелые, разгоряченные люди с детьми, чемоданами, ящиками с фруктами норовили побыстрее попасть в вагон. Они торопливо расплачивались с носильщиками, торопливо втаскивали в тамбур вещи и десятки разных слов говорили Соне:
– Мне бы нижнюю полочку. У меня верхняя…
– Когда мы будем в Сумах? Ко мне выйдет мама…
– Нельзя ли в купе без детей? Очень прошу…
– Девушка, почему не работает вентилятор? Прямо дышать нечем…
И каждому Соня отвечала:
– Не знаю… Все места заняты…
– Что же делать, везде дети…
– Починим, починим вентилятор. Подождите, пока тронемся…
Уже зашипели тормоза, провожающие покинули вагон и выстроились вдоль окон, а Соня подняла флажок, когда к вагону подошла старушка с узелком и чемоданчиком.
– Дочечка, возьми меня… билета не досталось, – робко попросила она.
– Нельзя, бабушка, – ответила Соня.
– Дочечка, мне до Кавказской, – продолжала просить старушка. – Внучок у меня там в армии служит…
– Не могу без билета, – участливо ответила Соня. – Ни одного свободного места нет.
– Ох, господи!.. – вздохнула старушка и засеменила прочь от вагона.
– Бабушка! – крикнула ей Соня, стоя на ступеньке уже тронувшегося поезда. И замахала рукой, призывая старушку вернуться.
Но старушка не услышала ее в шуме общих голосов и возгласов. Соня видела, как старушка остановилась, поставила на землю чемоданчик да так и осталась стоять посреди перрона, одинокая и какая-то чужая всему, что ее окружало.
Потом Соня сидела в купе и вытирала мокрые глаза.
– Разве всех пожалеешь? – говорила ей тетя Маша. – Ну, осталась твоя бабка, следующим доедет. А вдруг ревизор? Хлопот не оберешься.
– Нет, надо было взять, – упрямо твердила Соня. – Я бы ей сама билет достала… Не догадалась сразу. Дура несчастная…
– Ну, будет казниться, – ласково сказала ей тетя Маша. – Пойдем постели раздавать.
– Пойдемте, – вздохнула Соня, поднимаясь с полки.
Летний вечер долго оставался светлым. Уже они с тетей Машей и билеты собрали, и постельное белье разнесли, и чаем пассажиров напоили, а за окнами все не темнело. Лишь когда экспресс нырял в тоннели или горы подступали вплотную к составу, тогда густая чернота вливалась в окна и в вагоне на короткое время вспыхивал свет.
Первые заботы схлынули, и Соня вышла в тамбур, распахнула дверь, чтоб освежиться. И загляделась на горы в снежных шапках, на кипарисы с острыми, как пики, макушками, на белопенные, клубящиеся облака, на весь этот вздыбленный в небо, диковинный для нее пейзаж.
В тамбур вышел русый парень в спортивном костюме. Остановился позади Сони, тоже стал смотреть, как в развилку двух заснеженных вершин медленно скатывалось багрово-красное солнце.
– Красота, правда? – сказал он Соне. Помолчал и снова сказал, кивнув на горы: – А знаете гипотезу их образования? Оказывается, наши материки плавают. Отсюда и все остальное.
– Какие материки? – неохотно спросила Соня, стараясь припомнить, на какого купе этот ее пассажир, и вспомнила: восьмое купе, тридцать второе место.
– Земные, конечно, – шутливо ответил парень и шутливо продолжал: – Ведь когда-то наша матушка-земля стояла на трех китах и была целехонькая, а потом ей захотелось расколоться. Раскололась, и все поплыло в разные стороны: Африка сюда, Америка туда, Австралия совсем в бега пустилась. Ну, а теперь решили съехаться. Африка плывет к Европе, Индия вдвигается в Азию и так далее. И тут выходят на арену геологи и говорят: товарищи, так образовались Памир, Гималаи и, возможно, Кавказ.
– Вы геолог? – спросила Соня.
– Нет, юрист. Молодой и начинающий, – шутливо говорил он. – Просто иногда «Огонек» почитываю. А в общем и целом – оперуполномоченный милиции.
– Милиции? – У Сони потускнело лицо.
– Ну вот, сейчас вы скажете: милиционер – не человек или: милиция – это плохо, – улыбнулся он.
– Почему… тоже работа, – пожала плечами Соня.
– У вас, конечно, интереснее, – сказал он. – Кочуете по стране: сегодня – Кавказ, завтра – Ставрополье, потом Украина…
– А мне не нравится, – сказала Соня. – И Кавказ не нравится.
– Поэтому вы от дверей не отходите? – снова улыбнулся он. – Я давно заметил.
– Не отхожу, а все равно не нравится. У нас лучше.
– А где это у вас?
– На Гомельщине. Наше село на речке стоит… сады к воде спускаются. А по другую сторону лес. Ни обойти его, ни объехать…
– Что ж вы там не живете? – улыбнулся он.
Соня усмехнулась и сказала:
– Вот и профессор у меня спрашивал: почему в селе не живете?
– Какой профессор?
– В институте, я на заочном. Сдавала биологию, а ему непонятно, зачем пошла в сельскохозяйственный, если живу в городе, да еще железнодорожница.
– Действительно, зачем же?
– Так получилось, – хмуро сказала Соня, отворачиваясь от него.
И они снова стали молча смотреть на горы, на кипарисы, на облака, на заходящее солнце, от которого в развилке белых вершин осталась лишь огненная краюшка.
Сдав утром дежурство тете Маше, Соня ушла в соседний вагон, где в купе, отведенном для отдыха проводников, как раз оказалось свободное место, и проспала до вечера, не слыша, как просыпались и уходили, заходили и укладывались спать другие проводницы. Когда же, снова сменив тетю Машу, Соня начала разносить вечерний чай, русый парень с тридцать второго места ни с того ни с сего вызвался помочь ей. Она отказалась от помощи, лишь позволила отнести стаканы с чаем для него самого да для соседей по купе.
Ночью этот парень мерил шагами узкий коридор вагона. Все купе были закрыты, все пассажиры спали. У служебного куле он замедлял шаги, снова шел в другой конец вагона.
Потом из служебки вышла Соня в шинели с поднятым воротником.
– А я хотела вас будить, – сказала она ему. – Подъезжаем.
– Да-да, – ответил он и ушел в свое купе.
Станция была маленькая, плохо освещенная. Никто, кроме этого парня, здесь не выходил, никто не садился в поезд. Было морозно, шел легкий снег. Вот как изменилась за сутки погода: на юге, когда отъезжали, было тепло, а в этой местности уже и холодно, и снежок сыплет.
– Вот я и приехал, – сказал парень, выйдя вслед за Соней из вагона. – До свидания.
– До свидания, – ответила Соня и постучала ногой об ногу.
– До свидания, девушка, которой не нравится Кавказ, – снова сказал парень и протянул Соне руку.
– До свидания, – недоуменно повторила она.
– А вы дальше и дальше поедете, – не уходил от вагона этот парень.
– Поеду…
– Минуточку! – вдруг сказал он и, поставив на снег свой чемоданчик, побежал к низенькому зданию вокзала.
Он разбудил дремавшую за стойкой буфетчицу.
– У вас есть что-нибудь… такое? – спросил он ее.
– Есть, – подавив зевок, ответила буфетчица и поставила перед ним бутылку шампанского.
– Нет-нет… Конфеты, например, или…
– Вот пастилы возьмите, – указала она на вазочку с пастилой в витрине.
– А в коробках? Есть пастила в коробках?
– Коробку найдем, – буфетчица достала из-под прилавка коробку с кукурузными палочками и стала распечатывать ее, собираясь высыпать содержимое в миску.
– Нет, такая не годится. Вон ту можно? – показал он на коробку в стеклянном шкафу.
– Та с печеньем. Сливочное. Три рубля.
– Давайте, – обрадовался он.
– Может, шампанского? К печенью подойдет, – предложила буфетчица.
– Нет, нет…
Выбежав на перрон, он увидел лишь последний вагон удаляющегося поезда. Чемоданчик его стоял на месте.
11
Недели через две, когда экспресс остановился на маленькой станции, дежурившая в эту ночь тетя Маша принялась будить Соню, спавшую на сей раз на верхней полке в их двухместном.
– Сонюшка, проснись. Там тебя одни человек спрашивает.
– Какой человек? – Соня открыла глаза.
– Не знаю. Говорит: будите напарницу, и все.
– Здравствуйте, – сказал этот человек, когда Соня, набросив шинель, вышла из вагона.
– Здравствуйте, – ответила она, стараясь разглядеть в полутьме сонными глазами человека в темном пальто. – Это вы меня звали?
– Я. Не узнаете?
– Не узнаю.
– Мы с вами вместе ехали…
– А-а… из милиции? – вспомнила Соня и тревожно спросила: – Вы насчет чемоданчика? Он здесь, на перроне, остался.
– Да нет, чемодан цел, – улыбнулся он. – По-дурацки у вас поезда ходят.
– Почему по-дурацки? – не поняла Соня.
– То бригады в отгуле, то номера на вагонах меняются. А поезд три минуты стоит, ничего толком не узнаешь.
Поезд тихо тронулся.
– Так вы теперь с нами на север? – спросила Соня, поднимаясь на ступеньку. – Садитесь.
– Да нет, я никуда не еду. Я вас хотел увидеть, – ответил он, идя за вагоном и держась за поручень.
– Меня?! Зачем?..
– Узнать, как вы живете.
– Я?!
– Да, чуть не забыл… – Он протянул ей какой-то поблескивающий сверток.
– Что это?
– Возьмите. – Он втолкнул ей в руки сверток и отпустил поручень, потому что поезд убыстрял ход. Потом крикнул: – Как вас зовут?
– Маруся! – со смехом прокричала ему в ответ проводница соседнего вагона.
– Родственник нашелся, что ли? – спросила тетя Маша, когда Соня вернулась в купе.
– Пассажир… ехал с нами… В милиции работает. Цветы принес, – растерянно ответила она. И вдруг насмешливо сказала: – Когда-то мне один тоже лилии дарил. – И бросила обернутые в целлофан цветы на столик.
Тетя Маша сдвинула на лоб очки, поглядела на цветы, на Соню, снова на цветы.
– Хм-м… – сказала она. – Ты с милицией осторожно…
Но пришла еще одна ночь. В ту ночь уже тетя Маша спала на верхней полке в служебном купе, а Соня сидела внизу, поджав под себя ноги, решала задачки в толстой тетради.
Поезд стал тормозить. Соня отложила тетрадь, надела шинель, взяла сумку с флажками и вышла в тамбур.
Поезд остановился. У вагона стоял тот самый парень, но на сей раз он был в шинели, в фуражке с красным околышем.
– Опять вы? – недружелюбно спросила Соня.
– Опять я, – сказал он. – Здравствуйте, Маруся.
– Я Соня, – насмешливо ответила она.
– Да?.. А мне сказали… Здравствуйте, Соня. А меня Юрой зовут. Вот и познакомились… Ну, как вы живете?
– Живу, – усмехнулась Соня.
– А как ваш старик?
– Какой старик?
– Тот… вы говорили… Сердитый профессор.
– Да он не старик, – уже мягче ответила Соня. – Совсем молодой. И не сердитый.
