Текст книги "И снятся белые снега…"

Автор книги: Лидия Вакуловская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Повести

А поезда спешат, спешат…

1

Ночь была теплая, с яркой луной и блестевшим звездным небом, удивительно ласковая, светлая ночь, какими славится июль в пору уборки хлебов, молотьбы и увоза с полей нового урожая – несчетных тонн еще сыроватого, сыпучего, пряно пахнущего зерна. И река, близко подступавшая к селу Сосновке, в эту чудесную ночь дышала теплом, лунный свет нежно голубил воду, и на этой чуть вздрагивающей голубизне резко белели у берега, слегка покачиваясь, крупные лилии. На берегу стоял грузовик, доверху нагруженный свежим зерном, а дальше, в полях, светились неподвижные и шевелящиеся огни, оттуда доносился приглушенный шум грузовиков и стрекот комбайнов.

По древней крестьянской привычке Соня и Толик купались в отдалении друг от друга, а накупавшись, наплававшись, наперекликавшись меж собой, вдоволь насладившись теплой рекой, выбрались порознь на берег, разбежались в разные стороны и переоделись в сухое, пригибаясь в невысоком кустарнике.

– Опять мама заругает, – сказала Соня, подходя к Толику и отжимая руками мокрые волосы.

– Сейчас домчу тебя. И сам домой забегу: папиросы кончились. Надень, замерзнешь. – Он набросил на нее свой пиджак. – Постой, лилии забыли! – вспомнил он и побежал к берегу.

Он вернулся с пучком белых, мокрых лилий, отдал их Соне, подсадил ее в кабину.

Машина побежала по тряской дороге, выхватывая светом фар деревья и кусты вдоль обочин.

– Чудно мы с тобой встречаемся: в машине да по ночам, – улыбнулась Соня.

– Ничего, кончим уборку – в клуб забегаем. И не будешь ты со мной мучиться.

– А я и не мучаюсь, – счастливым голосом ответила Соня. – Не веришь?

– Факт, не верю, – сказал Толик и притормозил, выезжая на улицу села.

Они выбрались из кабины и остановились, держась за руки, под старой березой у низкого заборчика, из-за которого выглядывала побеленная известью хата с лунными бликами на темных окошках.

– Ты меня любишь? – тихонько спросила Соня.

– Факт… Ну, беги, проспишь на ферму, – сказал Толик. Но тут же обнял ее, привлек к себе.

Во дворе хрипло кукарекнул петух. В хате скрипнула дверь, на крыльцо вышла женщина в длинной белой сорочке.

– Сонька, ступай в хату, бесстыжая! – негромко сказала она в сторону улицы.

– Мама!.. – отшатнулась от Толика Соня.

– Пока, – шепотом сказал он, и Соня побежала к хате.

– Не нагуляешься с этим иродом, – сердито буркнула мама, пропуская Соню в сени. И, идя за ней в горницу, продолжала выговаривать. – Через него и в институт не вступила, болячка б ему в голову!..

– Не ругайтесь, мама, – сказала Соня все тем же счастливым голосом. – И лучше, что не поступила. Чего я в городе не видела? Я в заочный пойду. – Она взяла со стола крынку с молоком, припала к ней губами.

В окно заглядывала щекастая луна, призрачно освещала стены горницы и все, что в ней находилось.

– Знаю, какой ваш заочный: Мишка по ночам шляется и ты не лучше, – говорила мама, укладываясь на высокую деревянную кровать. И горько вздохнула: – Ох, Соня, Соня, и зачем я тебя, безотцовщину, десять лет учила? Чтоб ты коров на ферме доила?.. Тянула вас с Мишкой, как могла тянула… А Шурка докторшей будет, и Манька Волосевич… Разве ж я этого для тебя желала? – Она заплакала, и говорила уже сквозь слезы. – Жалела тебя, берегла…

– Не плачьте, мама, – бросилась к ней Соня. – Я вам правду говорю: пойду в заочный. – Соня гладила мамины волосы, целовала ее. – И Мишка нигде не денется… и с Толином не буду ходить, раз вы против…

– Да чего уж тут, – обмякшим голосом сказала мама. – Ступай хоть поспи до работы…

– И вы отдыхайте. – Соня поцеловала маму и пошла к себе в боковушку.

Мама еще с вечера постелила для нее постель, но Соня не легла сразу, а раздвинула шторки на окне и выглянула на лунную улицу. Она хотела увидеть, как проедет на машине мимо дома Толик, но машина уже ушла.

Постояв немного у окна, Соня сдвинула шторки и только тогда заметила, что на ней пиджак Толика. Она сняла пиджак, повертела его в руках, словно раздумывая, как ей быть, оглянулась на дверь в горницу, где осталась мама. Ей подумалось, что мама уже уснула – такая тишина была за дверью, и тогда она на цыпочках снова подошла к окну, неслышно отворила его и выскользнула во двор.

2

А на другом конце села под другим деревом стоял с молоденькой девчонкой Сонин брат Миша. Девчонка была крохотного росточка, достигала ему едва до плеча. Запрокинув вверх голову, она трепетно говорила:

– Ну, куда ты спешишь? Постоим чуток.

– Да мала ты, Сашка, по ночам гулять, – отвечал он.

– А зачем провожать пошел, если мала?

– Пошел, чтоб не боялась. Беги, беги в хату.

– Ну, постой трошки… А как тебе в армии служилось? Правда, что ты в танке сидел, а танк на парашюте с неба падал?

– Не совсем так, но похоже.

– А придешь завтра на картину?

– Ну, приду… Постараюсь.

– Так я и поверила! И не надо! – фыркнула девчонка и побежала к своей калитке.

Миша поглядел ей вслед, качнул головой, улыбнулся и зашагал домой.

Он шел по самой середине улицы и улыбался каким-то своим мыслям, возможно, даже связанным с этой шустрой девчонкой. Потом достал из кармана смятую пачку, хотел закурить, но пачка оказалась пустой. Он смял ее и бросил на дорогу.

Впереди из проулка вывернул грузовик, покатил по улице.

– Эй, постой!.. – крикнул Миша, пускаясь догонять машину.

Но шофер не услышал. Машина скрылась за поворотом, и Миша не стал за нею бежать. Теперь он шел по следу машины, приминая сапогами выпуклый узор шин, отпечатанный посреди дороги.

За поворотом узор шин свернул во двор. Миша тоже свернул к высоким воротам. Он нажал на щеколду, но калитка была на засове. Тогда он встал одной ногой на столбик у забора, заглянул во двор, белевший от яркой луны. Увидев там фигуры людей, крикнул:

– Эй, православные, чего запираетесь? Закурить не найдется?

И потому что Толик, услышав его, застыл как вкопанный, потому что застыли в испуге его отец и мать, старший брат и братовая, Миша сказал:

– Папироски, спрашиваю, не найдется?

– Какой тебе папироски? Тебе чего надо? – зло спросил Толик. – А ну, слазь, не ломай забор!

– Да ты что, Толька, не узнаешь? – удивился Миша и, подтянувшись на руках, сел верхом на заборе.

– Слазь, говорю, – крикнул Толик. – Ну, живо, не то скину!

И тут Миша увидел то, чего сперва не заметил. Что машина подогнана к погребку, что верх у погребка снят, что борт машины откинут, что на земле под машиной постелено рядно, чтоб зерно не сыпалось на землю…

– Вот это да-а-а!.. – Мишка спрыгнул во двор.

– А, Мишка!.. Тьфу, черт, не узнал в темноте! – сказал Толик, идя ему навстречу. – Факт, не узнал… «Факт» было его любимое словечко, и он вворачивал его постоянно, к месту и ни к месту.

– Это ты ловко придумал, – усмехнулся Миша, проходя мимо Толика к машине. – Рожь помаленьку тащим?

– Все гребут, чем я хуже? – весело и как бы шутя ответил Толик.

Когда Миша очутился во дворе, домочадцев Толика как ветром сдуло – словно их и не было.

– Понятно, – уже хмуро сказал Миша.

– Брось, Мишка, хреновина все! Плюнуть и растоптать! – хлопнул его по плечу Толик. – Пошли в хату. Посидим, покалякаем…

– Не трожь, – Мишка стряхнул с плеча его руку. – Мы с тобой в конторе покалякаем, – сказал он и пошел к калитке.

– Вот ты как?! – похоже, удивился Толик. Он догнал Мишку, схватил за руку, едко спросил. – Продать хочешь?

– Боишься? – насмешливо сощурился Мишка. – А красть не боишься?

– Ах ты, гад!.. – выдохнул Толик и ударил Мишку кулаком по голове.

Мишка упал, увлекая за собой Толика. Они покатились по земле, дубася друг друга.

В сенях испуганно вскрикнула невестка Ольга.

– Цыц, дура! – приструнил ее отец Толика.

Он первым выскочил из сеней, и все родичи Толика стали проворно помогать ему накрывать погребок, поднимать борт машины. Мать Толика выкатила из-под навеса, где лежали дрова, мотоцикл, опрокинула его у забора.

И драка, и вся суматоха во дворе проходили так тихо, что с улицы ничего не было слышно.

Хотя Миша был сильнее Толика, но злость придавала Толику больше силы. Все же Мише удалось освободиться от него. Он отступил к сараю и, тяжело дыша, привалился к стене. Толик тоже вскочил на ноги, в руке у него блеснул нож. Он пошел на Мишку с ножом, а Мишка стал пятиться вдоль стены, пока не наткнулся на деревянную лопату, подпиравшую двери сарая. Он поднял лопату и огрел ею Толика. Тот пошатнулся и рухнул на землю. Тогда мать Толика страшным голосом закричала:

– Убивають!.. Люди добрые, спасайте!..

Продолжая кричать, она выбежала на улицу. Из будки, гремя цепью, с лаем выскочила собака. И сразу в соседних дворах тоже на все голоса забрехали собаки.

Мишка отшвырнул к забору лопату, опустился на козлы, стоявшие у сарая, и стал подолом разодранной рубахи утирать лицо и шею.

Во двор сбегались люди: заспанные, полуодетые. Толик уже сидел на колоде, обхватив руками окровавленную голову, а его мать, женщина седая и с виду добродушная, не жалея голоса, объясняла случившееся:

– Он чего надумал, бандюга? – размахивала она руками, указывая на Мишку. – Мотоциклу своровать!.. Думаешь, не слыхали, как поленья гремели? Может, и не слыхали б, так я Тольке как раз борща наливала. Он же всю ноченьку не емши ездит… Так, видали, что утворил?.. Ой, головочка моя!.. – прижимала она к себе голову Толика.

– Ах, паразит, судить его!.. Чуть мотоциклу не увел!.. – шумели вокруг люди.

– Побои снять – и в суд!..

– На кой ему мотоцикл? У него свой бегает…

– Главное, побои снять. А там припечатают…

Мишка сидел на козлах, слушал, как голосит мать Толика, и тоскливо улыбался тому, как глупо она выгораживается.

Участковый милиционер уже был здесь. Как многие мужики, он явился в нижней рубашке и галошах на босу ногу. Правда, галифе его перехватывал ремень, на ремне висела кобура, а на голове возвышалась милицейская фуражка, что вполне свидетельствовало о его должности. Участковый подошел к Мишке, сказал:

– Как же ты, Быховец, а?.. Мотоцикл и так далей… Из-за него человека хотел убить?

– Какой мотоцикл? – усмехнулся Мишка. – Он зерно ворует, а я его накрыл.

– Как так? – удивился участковый.

– Это мы-то зерно воруем? – вскинулась мать Толика, и добродушное лицо ее изобразило полнейшую невинность. Она чутко прислушалась ко всему, что говорят вокруг. – Да что ж это делается? Чтоб тебе язык собаки откусили!.. Нет, мы это дело так не оставим!..

К калитке подошла Соня, держа в руках пиджак Толика. Она хотела повесить пиджак на столбик у калитки, но, услышав голоса, заглянула во двор. И испугалась, увидев окровавленного Толика.

– Толик, что с тобой? – бросилась она к нему и положила пиджак на колоду. Но мать Толика оттолкнула ее, закричала:

– Так и ты здесь? Ах вы, ворюги проклятущие!.. Вы только гляньте на нее: с братом по чужим дворам шастают! Небось на стреме стояла? Небось вместях с братцем порешили нашу мотоциклу украсти?

– Бросьте, мама, – скривился Толик, пытаясь встать с колоды.

– Цыц! – прикрикнула она на него и погрозила Соне кулаком: – Я тебя давно раскусила!.. Давно примечаю, на что заришься!..

– Да вы что?.. – растерялась Соня. – Толик, скажи… Ведь мы с тобой…

– Да ну вас, – отмахнулся он. – Сказано, бабы… Факт…

Соня вся сжалась, затравленно огляделась. Заметила, что к Мишке идет участковый, метнулась к ним.

– Ну, пойдем, разберемся, – сказал Мишке участковый.

– Куда вы его? – волнуясь, спросила Соня. – Миша, за что ты Толика?

– За дело, – ответил Миша, подымаясь с козел. – Хорош у тебя женишок оказался!

– И Соньку ведите! – крикнула участковому мать Толика. – Это ж одна шайка!

Участковый сиял фуражку и, потрясая ею в воздухе, громко приказал:

– Тихо, граждане! Расходитесь, это вам не цирк!

В ту же минуту на улице кашлянул висевший на столбе репродуктор, и мужской голос хрипловато сказал:

– Говорит колхозный радиоузел! Доброе утречко, дорогие товарищи доярки! Вы, должно быть, уже отзавтракали и готовы выехать на фермы. Рад сообщить, что машина за вами вышла. Так что желаем вам на сегодня высоких надоев и приятного самочувствия. А теперь прослушайте песню…

И с пластинки на все село разлилась песня Аллы Пугачевой с остерегающим припевом: «То ли еще будет, то ли еще будет, ой-ё-ёй!»

Под эту песню люди на рассвете покидали двор Толика. Под эту песню Соня бежала по улице села, ничего не видя перед собой.

3

Потом был суд. Он проходил в небольшом полупустом зале.

Молоденькая женщина-судья читала приговор. Все слушали стоя: на задних рядах – группа колхозников вместе со своим председателем Прасковьей Ивановной, в первом ряду чинно стояло принаряженное семейство Толика, а за деревянным барьером – Миша, охраняемый милиционером.

– Рассмотрев в судебном заседании дело по обвинению, – скороговоркой читала судья, – Быховца Михаила Семеновича… в злостном хулиганстве, выразившемся в нанесении тяжелых телесных повреждений гражданину Котовичу Анатолию Яковлевичу, что подтверждается документами медэкспертизы и показаниями свидетелей, народный суд в составе судьи Шариковой, заседателей Баранова и Толчей, приговорил Быховца Михаила Семеновича к двум годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии… Подсудимый, вам понятно?

– Интересно, мне два года, а ему? – едко усмехнулся Миша, кивнув на Толика.

– Подсудимый, я спрашиваю, вам понятно?

– Да ничего мне не понятно! – возмутился Миша.

– Судебное заседание объявляю закрытым, – сказала судья, и судьи вышли в боковую комнату.

Мишка обернулся в зал. Увидел заплаканную мать. Она суетливо пробиралась к нему:

– Миша, сыночек…

– Не плачьте, мама. Я скоро выйду, – старался улыбаться Мишка. – Они ж не разобрались.

– Пошли, – вежливо сказал ему милиционер, но уже не тот, участковый их села, а совсем другой.

Выходя из зала, Соня подняла заплаканные глаза и увидела рядом Толика. Он поспешно отвернулся и нагнул голову…

Когда председатель колхоза Прасковья Ивановна постучала в кабинет судьи, судья Мила Сергеевна держала в руках пудреницу и помаду. Рабочий день у нее закончился, и теперь она могла уделить внимание своей внешности.

– Да-да, – сказала Мила Сергеевна, пряча пудреницу и помаду в стол.

– Здравствуйте, – поздоровалась, войдя, Прасковья Ивановна. – Не помешала вам?

– Помешали, конечно, но заходите, – вполне вежливо ответила судья.

– Хочу с вами поговорить, – начала было Прасковья Ивановна.

– Наверное, по делу Быховца? – сразу же определила судья. – Я вас видела в зале.

– По делу Быховца. Я председатель колхоза.

– Очень приятно, – судья протянула ей узкую ладошку. – Мила Сергеевна.

– Прасковья Ивановна.

– Слушаю вас, Прасковья Ивановна.

– Как бы вам все покороче сказать… – присела на стул Прасковья Ивановна. – Не правится мне ваше решение, Мила Сергеевна. Несправедливое оно.

– Ну, почему же? – улыбнулась Мила Сергеевна.

– Не верю я в эту историю с мотоциклом. Сами посудите: у него свой мотоцикл есть, получше этого. Зачем ему воровать?

– Разве дело в мотоцикле? – удивилась Мила Сергеевна. – Быховец жестоко избил Котовича, за это и наказан.

– Он и сам в синяках ходил, только за справками в город не ездил, побои не снимал, – мягко возразила Прасковья Ивановна. – Тут причина все-таки в зерне. У нас как раз в ту пору рожь при перевозке на элеватор пропадала.

– Да, но машину Котовича взвесили: зерно не тронуто.

– Значит, не успел, – вздохнула Прасковья Ивановна. – Миша помешал. Он у нас парень серьезный, хороший механик. Недавно армию отбыл, в десантных войсках служил…

– Охотно верю. Но все это, милая Прасковья Ивановна, к делу не относится: У Котовича было сотрясение мозга, как с этим не считаться?

– Тоже верно… И все же Миша не обманывает: он оборонялся.

– Ну… если вы не согласны, подайте кассационную жалобу.

– Мы подадим.

– Что ж, – улыбнулась Мила Сергеевна. – Возможно, и отменят мое решение.

Мила Сергеевна была начинающим судьей, но тем не менее она твердо верила в то, что все, что она делает, она делает правильно.

4

До войны этот район города был окраиной. После войны город строился и расширял свои границы, а этот его небольшой уголок с деревянными домиками, утопавшими в зелени садов, долго оставался нетронутым. Теперь строительство добралось и сюда. Камень наступал на дерево, часть новых домов уже заселили, другие только воздвигались. Возле тех, что уже были заселены, играла в мячики и раскачивалась в лодках ребятня; возле тех, что пока еще строились, рыли землю бульдозеры, рабочие сгружали с машин плиты и оконные рамы, возле тех; что доживали последние месяцы, люди копали картошку, выбивали одеяла, развешивали на веревках белье. И все это уживалось рядом, под одним небом, в одном воздухе.

Люди проходили мимо Сони, не обращая внимания на ее растерянный вид. Но один старичок, несший в авоське помидоры, подошел к ней и спросил:

– Что вы ищете, девушка?

– Да вот… сестра моя на квартире жила… двоюродная. Вот здесь дом был, – показала она на пустое место, где одиноко росла яблоня и лежали бетонные плиты.

– Так что же вы здесь стоите? – сказал старичок. – Пойдемте со мной. Они вон в тех домах живут, – указал он на каменные дома впереди.

– Вы ее знаете? – обрадовалась Соня.

– Нет, не знаю, – ответил старичок. – Я вас в домоуправление сведу, там и скажут.

Они свернули на рыхлую тропку, проложенную недавно среди фруктовых деревьев. В глубине сада стоял домик с прогнившим крыльцом. Мужчины разбирали крышу, бросали трухлявые балки в кузов грузовика, собираясь, видимо, вывезти всю эту рухлядь на свалку. Вокруг машины клубилась едкая буро-рыжая пыль, летали в воздухе гнилые щелки.

Тропинка круто взвилась вверх, и оттуда, сверху, выполз рычащий бульдозер. Затрещал ветхий сарайчик, закачалась и стала крениться срезанная бульдозерным ножом вишня.

– Что он делает? – крикнула Соня и даже зажмурилась от страха.

Старичок бросился к бульдозеру и тоже вскричал:

– Вы зачем деревья уничтожаете?

– Чего?.. – высунулся из кабины бульдозерист. Он, видимо, не слышал, что ему кричат.

– Вы зачем разбойничаете, юноша? – негодовал старичок. – Кто вам позволил деревья сносить?

– А-а, – понял наконец парень. – А вам чего, жалко или больше всех голова болит?

– Жалко! – крикнул старичок. – Это же вишня!

– Не шуми, папаша, – весело ответил парень. – Здесь дорога будет. До-орога, попил? А потом еще метро долбать будут. Как раз тут станцию «Вылезай» поставят, – заржал он.

– Не дорога и не метро, а детский сад! – совсем рассердился старичок. – Вот я сейчас вашему Евдокимову в трест позвоню, пусть вас взгреет хорошенько.

Услышав фамилию своего начальника, парень сразу утратил веселость.

– Ладно, папаша… Случайно вышло, – сказал он и дал бульдозеру задний ход.

Старичок не мог успокоиться и, идя рядом с Соней, сердито говорил:

– Безобразие. Все сады в городе извели. Вишня летом дефицитной ягодой сделалась. А елочки, пожалуйста, в плановом порядке сажают. Это у них «озеленением города» называется, – показал он на рядок чахлых елочек у дома. – А что для горожанина важнее – низкорослая елка или яблоня-вишня?

– Конечно, яблоня, – сказала Соня, хотя вопрос был явно риторический. – У нас все село в яблонях. И вишняка много. А теперь клубнику разводят, хорошо приживается.

– Значит, вы из села к сестре в гости? – спросил старичок.

– Нет, я по делу приехала, – охотно объяснила Соня. – У меня брата несправедливо в колонию посадили.

– Да?.. – усомнился старичок.

– Не верите? Честное слово.

– Может быть… – подумав, сказал старичок. И указал рукой на дом, к которому подходили. – Вот там домоуправление. Видите вывеску?

– Вижу… Спасибо нам, – сказала Соня, сворачивая к этому дому.

– Девушка! – окликнул ее старичок. – Если не найдете сестры, заходите ко мне. Пятая квартира. В справочное позвоним. Там ее разыщут.

– Спасибо, – повторила Соня и побежала к подъезду с вывеской.

5

Сонину двоюродную сестру звали Дусей, а мужа ее Степаном. Дуся работала продавщицей в овощном магазине, а Степан – слесарем-котельщиком на заводе.

В этот лень Степан вернулся с работы поздно. Дуся не спала, дожидалась мужа.

– Явились не запылились, Степан Николаич! – подбоченясь, встретила она его в коридоре. – Ясс-сно!

– Ху-у! – дыхнул он на нее. – Ясно?

– Уди-ви-тельно – одной «Примой» тянет! А я думала…

– Меньше думай. Трубы в сушилке прорвало, новые ставили. Чепе будь здоров. – Он прошел в ванную, задел пустое ведро.

– Тихо, медведь. Леночка спит, – шепотом прикрикнула на него Дуся. – И Соня к нам приехала.

– Какая еще Соня?

– Сестра двоюродная, ты ее не знаешь. Ее отец с моим отцом братишки родные. Только он погибший давно. Он на колхозной молоковозке шофером был, и в него один косарик на самосвале врезался. Пока в больницу везли, он и помер. Вот Сонька с Мишкой и остались без отца у матери.

Степан умывался над ванной, а Дуся сидела на краешке ванны и вполголоса рассказывала:

– А теперь страх, да и только! Брата ее, Мишку, засудили. Плачет по ём – о-ёй как. Приехала кассацию подавать, говорит, весь колхоз за него хлопочет. Но не в том дело, Степа. Я как решила? Пускай она у нас живет.

– Это еще зачем? – повернул к ней мокрое лицо Степан.

– А чего такого? Пропишем ее у стариков Петровых. Их дом вскорости на снос пойдет, еще и квартиру Сонька получит.

– Так тебе и пропишут, – буркнул Степан.

– Пропишут. Управдому магарыч хороший – и сделает. Это я на себя беру. Я ей целый день толковала: одно дело, говорю, в городе жить, другое – в колхозе коров доить. Насилу уломала. Верно, Степа?

– Не знаю, – ответил он. – Ни к чему она нам.

– Да ты что? – возмутилась Дуся. – Или ты сам не деревенский? Сам небось в городе пообтесался! Вот я и ей хочу жизнь устроить. А девчонка она красивая: в нашу породу, по дедушке пошла.

– Оно и видать, – хмыкнул Степан, поглядев на свою не очень-то привлекательную с лица жену. И сказал: – Давай жрать, с утра голодный…

И началась у Сони новая жизнь. Она няньчила Леночку, стирала пеленки, готовила обед, прибирала в комнатах и всегда не успевала чего-то. Леночке был годик, и она была очень плаксивым ребенком.

– Не плачь, Леночка, – уговаривала ее Соня и несла на кухню. – Мы с тобой кашки поедим… Кашка вкусная… Открывай ротик…

Леночка кривилась, отворачивалась, и каша текла у нее по подбородку.

– Не хочешь кашки? Ну, молочка попьем… А потом я тебе сок морковный выжму, со свеженькой морковочки… Не плачь, не плачь… Смотри, самолетик за окном. Ишь, какой самолетик – ж-ж-ж-ж!.. Не нравится самолетик?.. А-а-а, Леночка…

На газовой плите варился обед. Соня на одной руке держала Леночку, другой рукой заправляла старым салом борщ, прикручивала огонь, мыла в кружке перловую крупу. Леночка дрыгала ножками и ревела во весь голос.

– Все, все… Уже все готово! – говорила Соня. – Ну, пойдем в комнату… Где тут наш зайчик?.. Вот он, зайчик…

Леночка швырнула игрушку на пол, снова засучила ножками.

Соня посадила ее на диван, в сердцах сказала:

– Ну, чего ты хочешь, Леночка? Сил моих нету!

Леночка вдруг притихла, уставилась на Соню заплаканными глазенками. Соня взяла ее на руки, положила в кровать. Девочка зевнула и закрыла сонные глаза.

В квартире был ералаш, на столе стояла неубранная посуда. Соня стала быстренько прибирать на столе.

В коридоре хлопнула дверь, послышался голос Дуси:

– Ой, что у нас творится!

– Да вот же… – развела руками Соня.

– Ничего, успеется с приборкой. Леночка спит?

– Уснула.

– Ну, Сонечка, беда! Говорила с управдомом – ни на какой козе к нему не подъехать, – затараторила Дуся и, идя на кухню, продолжала: – Я и так к нему, я и сяк, даже слезу пустила. «Сирота она круглая, говорю, куда ж ей деваться?» А он свое гнет: «Нельзя к Петровым, незаконно!» Ах ты, думаю, черт носатый! Сунь я тебе пачку десяток, ты б у меня по-другому запел! Но ты не горюй, пропишемся! – засмеялась она, наливая себе чай. – Подай, Сонечка, масло. Перекушу – и бегом.

– А масла нету, мы с Леночкой съели. И молока купить надо.

– Все двести граммов? – удивилась Дуся.

– А там двести было?.. Такой кусочек…

– Да ты что, сестричка, так нельзя, – сказала Дуся. – Мы двести граммов на два дня берем. В городе все так живут экономно.

– Правда, – сказала Соня. – Дорого все у вас. Пять рублей в магазин отнесла – ничего не купила.

– Вот-вот, – подтвердила Дуся. – Думаешь, почему я хочу продавщицей в гастроном перейти? Все ж там повкусней чего выкроишь. – И она поднялась. – Ладно, пойду. Не скучайте тут без меня.

За Дусей закрылась дверь. И сразу в комнате заплакала Леночка. Соня поспешила к ней, приговаривая:

– Леночка проснулась!.. Наша Леночка проснулась.

6

Еще держалось на деревьях листья, как вдруг пошел снег: крупный, пушистый. Снежинки таяли в воздухе, прохожие ловили их руками и улыбались первому снегу.

Соня подкатила коляску к магазину «Овощи-фрукты», взяла на руки Леночку, вошла в магазин.

Магазин был маленький и тесный. За прилавком работала одна Дуся, отпускала женщине картошку.

– Хорошо, что ты пришла, Сонечка, а то я уже сама домой бежать хотела, – сказала Дуся, когда женщина ушла.

– Дуся, письмо от Миши пришло! – сияя, сообщила Соня, усаживая Леночку на прилавок, и достала письмо.

– Да ну? То-то ты повеселела, – сказала Дуся.

– Его скоро выпустят. Вот слушай, – Соня развернула письмо и стала читать – «Честно скажу, сперва я был в отчаянии…» Нет, не то… вот… «Теперь уверен, что скоро буду на свободе. Мне даже начальник колонии сказал, что суд не разобрался…»

В магазин вошла женщина, спросила с порога:

– Морковка есть?

– Нету, нету, – ответила Дуся, и женщина вышла.

– Так что, Дуся, скоро я уеду от вас, – сказала Соня, пряча письмо.

– Не выдумывай. Чего ты дома не видала?

– Миша вернется, опять будем все вместе. Там мама, наверно, глаза проплакала. Нехорошо, что я уехала.

– Глупая ты, Сонечка, – усмехнулась Дуся. – Каждый свою жизнь сам устраивает. Ты о себе подумай-поразмысли, а Мишка с мамой и без тебя проживут.

В дверях появились две молодые женщины.

– Огурчики соленые есть? – спросила одна.

– Нету, нету, – отмахнулась Дуся.

– Странно, всегда были, – сказала другая.

– Всегда были, а сегодня нету, – ответила, не глядя на них, Дуся, и женщины ушли.

– Надо же, идут и идут, – недовольно сказала Дуся, поглядев на дверь, и продолжала: – Ты вот что, Сонечка… На тебе десять рублей, поезжай с Леночкой в гастроном. Возьмешь, значит, так: торт фруктовый, сыру костромского полкило, сливочного печенья и две пачки «Орбиты». У нас сегодня гость ожидается. Запомнила, что брать?

– Запомнила.

В дверях появился мужчина с большой хозяйственной сумкой.

– Картофель есть? – спросил он.

– Нету, нету, – ответила Дуся.

Мужчина повернулся уходить.

– Подождите, – остановила его Соня. И сказала Дусе, указав рукой за прилавок: – Вот же у тебя картошка.

Дуся метнула на Соню недобрый взгляд. Мужчина вернулся и выразительно посмотрел на Дусю.

– Сколько? – как ни в чем не бывало спросила Дуся.

– Пять картошки и кило огурцов, – ответил он и качнул головой. – Вот порядочки!

– Не грубите, гражданин, – сказала ему Дуся, идя к весам. И махнула рукой Соне. – Ступай, Сонечка, ступай.

Соня взяла на руки Леночку, пошла к дверям.

7

Все сидели за столом, пили и закусывали. На проигрывателе крутилась пластинка: Сенчина игриво пела о двух хрустальных башмачках.

Гостей было двое: директор гастронома Александр Маркович и его заместитель Васькин. Александр Маркович был низенький, лысоватый мужчина средних лет, с круглыми влажными глазками, курносый, щекастый, с брюшком, – словом, этакий одуванчик, а Васькин – и помоложе и посимпатичнее.

Все выпили, кроме Сони.

– У-ух, как шибает!.. – выдохнула Дуся. – Огурчиком, огурчиком заедайте…

– Огурчиком коньяк не закусывают, фруктами закусывают, – сказал Александр Маркович и бросил в рот виноградину. Потом продолжал разговор: – А вот Соню я хоть завтра возьму. В кондитерский отдел. Как ты, Васькин, смотришь?

– Положительно, – ответил Васькин. – А Лихошапку переведем в лотошницы, чтоб нос не задирала. А то чуть что не так, она голос поднимает: «Что за порядки!.. Не имеете права!» Вот и пусть на улице с пирожками стоит.

– Что вы, Сонечке к вам нельзя! – замахала руками Дуся. – Она в заочный поступила, на зоотехника.

– Хотите обратно в колхоз вернуться? – удивился Александр Маркович.

– Может, и вернусь, – сказала Соня.

– В навозе копаться? – усмехнулся он. – Это вам, лапонька, не подходит.

– А кому же подходит?

– Тем, кому на роду написано, – отвечал Александр Маркович. – Верьте мне: вы натурально для города созданы, никак не для колхоза.

– Не-ет! – резко вскинулся изрядно выпивший Степан. – С какой с-стати, и к-кто сказал? Вот та-ак!.. – шарахнул он ладонью по столу.

– Степа, Степа, совсем рамки потерял! – одернула его Дуся. – Вот нашли разговор… Сонечка, неси нам кофий растворимый, а я вам лучше Володьку Высоцкого спою. Я, считайте, все его песни знаю.

– Воло-о-одьку!.. – пьяно скривился Степан. – Вроде ты с ним коров на одном выгоне пасла!.. Хэ, Володьку!..

– Ну и чего такого, что не пасла? – ласково огрызнулась Дуся, сделав Степану глазами знак, чтоб прикусил язык, и продолжала: – А могла б и пасти. Ты у Тины-официантки спросил, она б тебе про него рассказала, какой он простецкий был. Он перед смертью тут у нас в картине снимался, а ужинал в «Ветерке», за Тининым столиком. Так он со всеми запросто был, не строил из себя Иван Иваныча. Вот такие всегда помирают рано.

Сказав все это, Дуся взяла приставленную к стене гитару и вместо «Высоцкого» запела с надрывом другое:

 
Развеселые цыгане по Молдавии гуляли
И в одном селе богатом ворона-коня украли,
А еще они украли молодую молдаванку.
Посадили на полянку, воспитали, как цыганку…
 

Не дослушав песни, Александр Маркович поднялся и пошагал, не очень-то твердо ступая, на кухню, куда минутой раньше ушла Соня.

– А вы мне нравитесь, Сонечка, – весело сказал он Соне, вытиравшей полотенцем чашки. – Давайте помогу с посудой. Нам, холостякам, не привыкать.

– Ой, не надо, я сама, – ответила она. – Уже все готово.

– Так пойдете ко мне в гастроном? – спросил он. – Дусю я, само-собой, возьму, а вас в первую очередь. Дусе тоже ни к чему в «Овощах» на силосе перебиваться.

– Нет, я в торговле запутаюсь, – улыбнулась Соня. – Я в уме считаю медленно.

– А мы вместе считать будем, – ответил он веселым тоном и обнял ее. – Мы с тобой, Сонечка, так все подсчитаем…

– Вы что, сдурели? – отшатнулась от него Соня и вскричала: – Дуся, Дуся!..

– Чего тут еще такое приключилось? – появилась в дверях раскрасневшаяся Дуся с гитарой.

Соня тотчас же выбежала из кухни, а Александр Маркович сказал:

– Чудесная у тебя сестра, Дуся. Просто красавица.

– У нас все женщины в роду такие, – отвечала ему Дуся, постреливая на него серыми, слегка косящими глазами. – По дедушке пошли. Дедушка наш кузнец был. Он храм один знаменитый в Москве строил, в него там две княгини влюбились, а он к бабушке вернулся.