Текст книги "К вам обращаюсь, дамы и господа"

Автор книги: Левон Сюрмелян

Глава шестнадцатая
КОНЕЦ МЕЧТЫ

Гроза разразилась внезапно, без всякого предупреждения. Когда мы уезжали из Еревана, погода стояла тёплая и солнечная, виноградные лозы ломились под тяжестью гроздьев. Но в горах по пути в Нор-Баязет мы вдруг очутились в мире мерзлоты, в ледяном царстве белоснежных сугробов. Бушующие порывы ветра с Арарата ударили нам в лицо слепящим снегом, твёрдым и острым, как осколки стекла. Арарат гневался – наверное, подумал я, за плохое командование армией, за политические ошибки, – и, выражая своё недовольство, выпустил на Армению всех своих злых дэвов и сказочных чудищ с сатанинскими голосами.

Буря была страшная, но мне она показалась прекрасной.

– Это наш родной снег и ветер! – крикнул я Аршаку, с трудом волочившемуся за мной, и он кивнул в знак согласия.

Когда опустилась ночь и буря стихла, в наступившей мгле мелькнули горящие угольки – глаза волков и лисиц. Для нас они не были похожи на своих собратьев в других землях, они казались нам родными, почти братьями.

Я не боялся их. Как многокупольный собор из белоснежного мрамора засверкала при лунном свете Армения. Мы перекрестились, увидев крест древнего монастыря на маленьком острове озера Севан.

Было холодно, дышать становилось всё трудней, но мы не роптали. Добрались до какой-то деревни с песнями «Наша Родина», «Луны не было», «На берегах матушки Аракс». Жители деревни ютились в доисторических жилищах, скучившихся вокруг церкви, но зато они были истинными армянами. Мы почувствовали едкий запах горящего навоза. Аршак зажал нос пальцами.

– Как, тебе не нравится? – спросил я у него, глубоко вдыхая сей аромат.

– Нет, нравится, конечно, нравится, – ответил он, разжимая пальцы.

Мы были в хорошем настроении, но страшно голодны.

– Кому горячих сочных кебабов с пловом и свежим белым хлебом? – крикнул кто-то.

– Ах, заткнись!

– Ребята, я смог бы съесть целого жареного барана, начинённого рисом.

– А мне бы хватило миски жареной картошки с мясом, помидорами, чесноком и петрушкой.

– Ради бога, хватит! Я уже падаю!

– Видишь ту звезду? – спросил я у Аршака. – Это звезда Святого Григория Просветителя[31]31
  Григорий Просветитель или Григорий Партев (ок.239–325 (326) – религиозный и политический деятель, армянский католикос. Уничтожал в Армении языческие храмы и основывал церкви, имея в своём распоряжении большое войско. В Вагаршапате (ныне Эчмиадзин) на месте языческого храма основал Кафедральную церковь, с его именем связано строительство церквей Св. Рипсиме, Св. Гаяне и др. По имени Григория Просветителя армянскую церковь иногда называют григорианской. (Примечание И. Карумян).


[Закрыть]. Только представь, что ты стоишь прямо под ней, а на тебя сверху смотрит Просветитель.

И, следуя моему примеру, Аршак восторженно уставился на созвездие, названное в четвёртом веке именем основателя нашей церкви. На пунцовом небосклоне горели огромные золотые звёзды – армянские звёзды! Чтобы увидеть божественное великолепие араратской зимы, стоило перенести хоть пятьдесят снежных бурь.

Мы разыскали старосту и вручили ему подписанное президентом республики официальное письмо с распоряжением гражданским и военным властям округи оказать нам, как почётным подопечным государства, всяческое содействие.

– Так вы, ребята, из Константинополя? – воскликнул здоровенный староста, делая вид, что читает вручённое ему письмо. – Приветствую, тысяча благословений!

Особенно сильное впечатление произвела на него наша одежда. Он никак не мог взять в толк, как мы, живя в Константинополе, решились оставить все удобства жизни, чтобы приехать в нищую, разорённую войной Армению.

Деревню тотчас облетела весть о нашем приезде и о том, как мы одеты. Поскольку не было ни гостиницы, ни даже школьного здания, крестьянам пришлось приютить нас на ночь у себя. Староста намекнул, что если мы поделимся с крестьянами кое-чем из своей одежды и обуви, то затруднений с ночлегом и едой не будет.

Поделившись на небольшие группки, мы пошли стучаться в двери домов. Делегатом от одной группы, куда входили Аршак и ещё несколько мальчиков, выбрали меня. Мне же было поручено вести переговоры с крестьянами, потому что я знал восточноармянский диалект. Крестьяне оказались довольно гостеприимными, но в деревне едва насчитывалось сотни две жалких лачуг, и целые семьи ютились в одной, иногда – двух комнатах, порой вместе с лошадьми и коровами, если таковые ещё имелись. Тем не менее, каждая семья согласилась взять на ночлег одного-двух мальчиков. Под конец из нашей группы остались без крова я и Аршак. Мы постучались в очередную дверь. Открыла её хорошенькая девушка.

– А, вы из Константинополя! – вымолвила она прежде, чем я успел раскрыть рот.

– Могу я поговорить с хозяином дома? – спросил я. – Мы ищем ночлег.

– Да, я знаю, – сказала она, улыбнувшись. – Но в нашем доме нет мужчин.

– Кто это там, Сатеник? Что им нужно? – позвал женский голос из комнаты.

– Это мальчики из Константинополя, их двое, – ответила девушка. Сказав, что через минуту вернётся, она вошла в дом, а мы остались ждать у двери.

– Правда, хорошенькая? – обратился я к Аршаку. – Типичная армянка с прелестными пугливыми глазами газели, только что сошедшей с гор.

– Да, симпатичная, – согласился Аршак. – А ты заметил, какая у неё грудь? Именно то, что мне нравится.

– Не смей так говорить! Она же армянка! – сказал я, рассердившись.

Аршак шлёпнул себя по губам. Он был двумя классами ниже меня и на четыре года старше. Он отслужил в турецкой армии, а познания его в армянской литературе и истории были вопиюще ничтожными. Я помогал ему готовиться к урокам, а он, в свою очередь, вызвался быть моим «телохранителем». Однако он мог бы снять с меня рубашку и мне же потом продать. Аршак всегда что-то покупал и продавал, мог перехитрить десять купцов, прикинувшись простаком. Плут что надо! И щёголь – ходил в модном шерстяном джемпере в белую и синюю полоску.

Девушка вернулась, посоветовавшись в комнате со старшей женщиной. Даже сумерки не скрыли её румянца, вобравшего все краски наших полей, всё многоцветье Армении. Извиняющимся тоном, но с достоинством девушка сказала:

– Мне очень жаль, но мы не сможем принять вас обоих. Дом у нас маленький, и лишней постели нет. Свекровь говорит, что может приютить только одного.

– Свекровь? Ты замужем? – удивлённо спросил я.

Ей едва можно было дать шестнадцать. Она казалась целомудренной девой из наших народных песен и героических сказаний, ещё не решившейся на первый поцелуй с деревенским рубахой-парнем где-нибудь за стогом сена или садовой изгородью.

– Да, замужем, – ответила она, потупив глаза. – Мой муж солдат. Не знаю, где он сейчас, но сначала воевал в Карсе. Мы были женаты всего месяц, когда он ушёл на фронт.

Пришлось бы, пожалуй, ещё целый час искать ночлега для нас обоих, и я сказал Аршаку, чтобы оставался он. Девушка посоветовала мне попытать счастья в следующем доме вниз по тропинке. Простившись с товарищем, я постучался в двери этого дома и был принят его почтенным владельцем. Он оказался главой большой семьи, словно вся история наша оставила неизгладимый отпечаток на его лице.

Закурив трубку, он стал расспрашивать меня о Константинополе, представление о котором уходило у него к временам правления старых султанов. Его интересовали происходящие в больших европейских столицах события, и он был убеждён, что русские обязательно вернутся в Армению и завалят её кубанской мукой, харьковским сахаром и бакинской нефтью.

Во время беседы невестка хозяина, женщина со скорбным лицом, крутила веретено. На отпечатанных за границей новых армянских деньгах с одной стороны был изображён Арарат, а с другой – женщина с веретеном. Веретено являлось символом армянского очага, а наш очаг с его христианской добродетелью и чистотой помог выстоять нации.

Чтобы упростить дело, я открыл рюкзак и сам предложил им обменять одну из моих рубашек на еду. Больше всего эти крестьяне нуждались в одежде. Мне не хотелось говорить им, что я сирота, а не богатый мальчик из Стамбула, за которого меня принимали. Хозяин отложил трубку и, пощупав крючковатыми пальцами рубашку, пришёл в восторг от ткани и покроя. Потом передал её остальным домочадцам, и они по очереди стали восхищаться ею.

– Сколько ты просишь за неё? – спросил он.

– Сколько дадите, – ответил я.

Они переглянулись, снова пощупали рубашку и наконец предложили два фунта хлеба, фунт сыра, фунт масла, миску мёда и ужин в придачу, если я ещё не ужинал.

– Отлично! – сказал я, и мы ударили по рукам.

Турки не успели побывать в этой части Армении, и она оставалась относительно зажиточной. У крестьян было кое-что припасено на зиму. Но получить еду у них можно было только в обмен на одежду.

Невестка хозяина встала и подала мне плотный ужин из яичницы, сыра, лаваша и чая с мёдом, заваренного на горных травах.

Перед уходом она постелила мне в лучшем месте во всём доме, прямо у тонира. Я лёг и долго не мог уснуть. Как я мог спать, если мне чудился топот кавалерии св. Вардана, спускающейся со склонов горы Арарат навстречу многочисленному войску и слонам персидского царя царей? Бессмертный наш Вардан вёл свою христианскую армию в бой, а рядом с ним святейший отец Гевонд Ерец[32]32
  Гевонд Ерец (Иерей Гевонд) – Гевонд Ванандеци, активный деятель освободительной борьбы армянского народа в V в., принимал участие в Аварайрском сражении, своими выступлениями воодушевлял воинов. (Примечание И. Карумян).


[Закрыть] высоко подымал большой серебряный крест. Ветер ли это, или я в самом деле слышу цокот копыт и ржание коней, скрежет щитов и мечей, всеобщую исповедь и молитвы в ночь перед Аварайрской битвой?[33]33
  Аварайрская битва – сражение армянских войск и ополчения во главе со спарапетом (военачальником) Варданом Мамиконяном против персидской армии 26 мая 415 г. Битва была кульминацией борьбы армянского народа за свою независимость в V в. (Примечание И. Карумян).


[Закрыть]

Ещё мне виделось, как царь Арташес берёт в плен царевну Сатеник. Арташес вскочил на вороного коня и поскакал к реке – на другом берегу стояла царевна со своей свитой. Как быстрокрылый орёл перемахнул он через реку и метнул красный аркан с золотым кольцом, обхватил стан аланской царевны, причинив ей сильную боль, и увёз к себе. У царского храма в Арташате грандиозное праздничное шествие. Царь и его невеста, которую он взял в плен как военную добычу, скачут рядом. Вслед за ними – войска, знать, слуги и радостные толпы отправляются в храм, где свершится свадебный обряд.

Отцу богов, всемогущему Арамазду[34]34
  Арамазд – главное божество в армянском языческом пантеоне. (Примечание И. Карумян).


[Закрыть], приносятся в жертву белоснежные овцы и птицы. Языческий жрец проливает в священный огонь у алтаря жертвенное вино, и пламя устремляется ввысь. Сатеник отпускает белоснежных голубей на волю, убирает цветами золотую статую богини Анаит и пригоршнями разбрасывает народу жемчуг.

Крестьянская хижина, в которой я лежал, преобразилась, став мраморным залом царского дворца. На свадебное пиршество прибыла вся знать Армении, цари и царевичи соседних государств. Все они в красных штанах, на расшитых золотом поясах висят длинные мечи – главное их сокровище.

«Приветствую тебя, владыка», – говорят они Арташесу, обнимая и целуя его.

«Добро пожаловать, дорогой друг», – отвечает каждому из них Арташес.

Затем они кланяются царице Сатеник.

Златокупольный праздничный зал ярко освещён лампадами, воздух напоён благовониями. Обменявшись любезностями, гости садятся в предназначенные им кресла, и женщины восторгаются букетами роз, лилий, жасмина и фиалок, украшающими столы.

Говорят по-армянски и по-гречески, обсуждают новые пьесы и книги из Афин, политические новости из Рима. Советник и стратег царя Ганнибал[35]35
  Согласно Плутарху и Страбону, карфагенский полководец и государственный деятель Ганнибал после того, как Рим потребовал его выдачи, бежал в 195 г. до н. э. в Селевкию, оттуда в Армению, к царю Арташесу I (неизвестный год до н. э. – примерно 160 г. до н. э.). По свидетельству этих историков, Ганнибал выбрал для царя Арташеса I место для его столицы Арташата и помогал советами в строительстве города. (Примечание И. Карумян).


[Закрыть], сидя рядом с ним во главе стола, рассказывает о военной тактике римлян.

Сначала слуги в ливреях вносят золотые тарелки с дымящимся супом. Затем на огромных серебряных подносах подают дичь – зажаренных оленя и кабана, которых днём раньше подстрелили во время охоты Арташес и Ганнибал. За оленем и кабаном следует форель из озера Севан, фазаны, дикие утки и яйца, приготовленные всевозможными способами.

Когда трапеза кончается, отроки в белых одеждах ставят перед каждым гостем бочонок с вином, и начинается здравица. Царь с царицей встают, держа в руке по рогу, и все гости следуют их примеру.

«Сначала выпьем в честь великого Арамазда, создателя неба и земли, в честь всемогущего!» – зычным голосом провозглашает царь.

И все пьют в честь главного бога языческой Армении.

Когда гости садятся, в зал входят, играя на лирах, весёлые ашуги и славят Ваагна[36]36
  Ваагн – бог солнца в армянской языческой мифологии. (Примечание И. Карумян).


[Закрыть]:

 
Небеса и Земля были в муках родин,
Морей багрянец был в страданье родин,
Из воды возник алый тростник,
Из горла его дым возник,
Из горла его пламень возник,
Из того огня младенец возник,
И были его власы из огня,
Была у него брада из огня,
И, как солнце, был прекрасен лик!
 

Ашугов заменяет оркестр из флейт, арф, труб и барабанов. Играют волнующую и страстную мелодию, и танцовщицы медленно извиваются в танце. Затем вваливаются два скомороха и начинают дурачиться и развлекать пирующих дерзкими шутками. Гости хмелеют, танцовщицы садятся на колени к знатным господам, и даже царица Сатеник безудержно веселится…

Ранним утром следующего дня мы с мальчиками собрались на деревенской площади и продолжили путешествие. Озеро Севан сверкало как синий жертвенный огонь в мраморной чаше. Я почувствовал себя величественным царевичем, вернувшимся в Армению спустя два тысячелетия.

Рюкзаки на наших спинах стали гораздо тяжелее. Ребята, как и я, обменяли одежду на еду. Однако я заметил, что рюкзак Аршака не оттопыривается, как у остальных, и на нём нет шерстяного джемпера в синюю и белую полоску. Я прикинул, что джемпер мог стоить, по крайней мере, вдвое больше того, что я получил за свою рубашку.

– Что тебе дали за джемпер? – спросил я.

Ему не хотелось отвечать.

– Ах ты, плут, – сказал я, – а ну, выкладывай, что за него получил. Кавказское ружьё?

Он отрицательно покачал головой.

– Ради бога, Аршак, чего ты скрытничаешь?

Он усмехнулся:

– Джемпер приглянулся Сатеник, той хорошенькой девушке, что открыла нам дверь.

– И ты его отдал! Молодец, Аршак! Теперь ты становишься настоящим армянином.

Его смутила моя похвала.

– Не скромничай, – сказал я. – Ты как настоящий бойскаут совершил доброе дело. – И шутя добавил: – Ей следовало подарить тебе за это поцелуй.

– Она подарила мне кое-что побольше поцелуя, – пробормотал он, краснея.

– Что-о?! Да ты шутишь!

– Нисколько, – ответил он, хитро улыбаясь.

Некоторое время мы шли молча. По его глазам я понял, что мы думаем об одном и том же. В наших сердцах разбилось что-то, что невозможно передать словами. И прошло ещё немало времени, прежде чем мы вновь заговорили.

Глава семнадцатая
ТУРЦИЯ ПОЛУЧАЕТ АРАРАТ, АРМЕНИЯ – СНИМОК

Термометр на площади в Нор-Баязете показывал тридцать два градуса ниже нуля.

– Доброе утро, товарищ! – приветствовал солдат какого-то человека, идущего по обледеневшей площади.

Одна из пуговиц его новой армейской шинели была обвязана полоской красной ткани. Такая же красная полоска красовалась на груди.

Народ на улицах смеялся, шутил, люди называли друг друга «товарищ». Перед доской городских объявлений стояла толпа и читала что-то. Я подошёл посмотреть. Краткое отпечатанное на машинке заявление нового правительства провозглашало Армению независимой Советской социалистической республикой в союзе с братской Российской Советской Федеративной социалистической республикой…

Армении оставалось выбирать между Советской Россией и кемалистской Турцией, что в тех условиях было равносильно выбору между жизнью и смертью.

В Нор-Баязет въехало небольшое подразделение Красной русской кавалерии. Молодой белокурый командир, окружённый такими же молодыми членами местного Совета, обратился к народу с балкона нашей школы, самого большого здания в городе. В конце речи он прокричал:

– Долой лакеев империализма! Да здравствует Третий Интернационал! Да здравствует диктатура пролетариата! Да здравствует братство трудящихся масс Востока! Да здравствует братская республика социалистического Советского Азербайджана! Да здравствует социалистическая Советская Армения!

Ораторы-армяне, выступавшие после него, повторяли эти фразы в конце своей речи. Бесплатно раздавались экземпляры армянской газеты «Коммунист».

Серые стены города покрылись плакатами, портретами Карла Маркса, Ленина, карикатурами на ненавистных капиталистов. На одной из них был изображён толстый русский священник, берущий в дар цыплят и яйца от голодающих крестьян. На плакатах рабочие-гиганты держали в руках молоты, высокие солдаты-красноармейцы направляли штыки на перепуганных толстых банкиров.

За неделю до смены власти у нас ещё были уроки, но теперь их отменили. Тем не менее, нам всё ещё позволяли занимать школьное помещение, аудиторию, где мы теперь читали лекции, выступали и ставили советские пьесы. В городе было несколько талантливых актёров. Я участвовал в этих программах, один-единственный из всей школы, и, читал стихотворение о рабочих – «Дайте дорогу, мы идём!» – с грудью нараспашку, с лопатой в руках.

В течение нескольких недель мы продали всю смену одежды. У местных советов не было ни средств, ни желания нас содержать. Мы, как подопечные бывшего правительства, выглядели в их глазах контрреволюционерами. Оставался один выход – вернуться в Константинополь. Но в то время уехать было практически невозможно.

Наконец нам удалось достать разрешение выехать на грузинскую границу, и однажды, ранним февральским утром, мы двинулись в Караклис, город на железнодорожной линии Тифлис – Ереван, куда мы надеялись добраться за три дня. Это было похоже на путешествие по заснеженным дебрям Сибири, но мы не унывали и пели патриотические песни.

Местный совет в другом городе, Дилижане, отказался признать наше разрешение на выезд, и нас взяли под арест. Быть арестованным своими же соотечественниками, в Айастане! Нас построили в ряд во дворе тюрьмы, и какой-то человек грубым голосом объявил нам:

– Товарищи, прежде чем мы вас обыщем, я предлагаю сдать имеющееся у вас оружие по собственной воле. Если у кого-нибудь будет найдено спрятанное оружие, его накажут по закону революционного времени.

Это означало расстрел. Их подозрения оправдались, когда они забрали у мальчиков несколько револьверов, за которые было уплачено одеждой. Решив, что мы замышляем контрреволюцию, они принялись обыскивать каждого из нас по очереди.

Беседуя с тюремным надзирателем, уроженцем Баку, я показывал ему свою форменную пряжку с изображением Арарата при восходе солнца, читал стихи, против которых он не мог возражать, и даже говорил ему, что можно быть хорошим большевиком и в то же время оставаться настоящим армянином. Я ему вроде нравился, но он был очень осторожен, казалось, он вынужден скрывать свои чувства. Впоследствии армянские коммунисты, открыв для себя армянскую литературу и историю, стали большими патриотами.

Мы послали председателю Революционного Военного Комитета в Ереване телеграмму с протестом против нашего ареста. Это, должно быть, подействовало, потому что нам позволили ходить в уборную без вооружённой охраны. Каждый день нас посылали в ближайший лес рубить дрова. Шагая с топорами на плечах, мы пели «Марсельезу» и армянские социалистические песни.

Среди коммунистов были симпатичные, хорошо сложенные девушки в белых свитерах и вязаных белых шапочках. Дилижан со своими хвойными лесами и прекрасным климатом был известной здравницей, и много богатых семей из Баку и Тифлиса проводили там лето. В городе находился туберкулёзный санаторий.

Наконец пришёл приказ нас освободить, и мы двинулись в Караклис. Это был уже город побольше, с двенадцатью тысячами жителей и, будучи расположен на железной дороге, он привлекал много беспризорников из разрушенных войной местностей. Они умирали на улицах от голода и холода. Почти голые, натянув на себя мешки из-под картофеля, они днём и ночью лежали в снегу на тротуарах, дрожа и скуля, как раненые бездомные собаки, пока их не успокаивала милосердная смерть. Лица у них были морщинистые, старческие, и походили они больше на обезьян, чем на людей. Невозможно было отличить мальчиков от девочек. С ними даже и не заговаривали. Интересно, а могли ли они вообще говорить? Были ли у них имена, знали ли они откуда родом? Иногда они прижимались друг к другу, чтобы согреться, но единственным звуком, который они постоянно издавали, был жалобный собачий вой. Их лица и плач преследовали меня.

Я не мог жить в Армении, не работая в каком-нибудь общественном заведении. Поэтому я устроился помощником секретаря при Комиссариате внутренних дел. Коммунисты Караклиса были зрелыми людьми, и мы оказались там в более армянской и более дружелюбной атмосфере. Местные советы и администрация разных городов отличались по характеру друг от друга. Так как никто в Караклисе, за исключением одного известного молодого поэта из Вана, не знал армянского лучше меня, а в письме я даже превосходил его, то в Комиссариате на меня сразу обратили внимание, несмотря на то, что я был там самым молодым.

В отделе, где я работал, нас было трое: инженер – заведующим, поэт – секретарём, а я – помощником секретаря. Почти вся писанина приходилась на мою долю. Я также ставил вторую подпись на свидетельствах о рождении, браке, смерти, удостоверениях личности, реквизиционных бумагах и т. п. Законы Советской России вошли в силу и в Армении. Чтобы жениться, достаточно было просто зарегистрироваться. Даже видным коммунистам приходилось отвечать на мои официальные вопросы в отделе. Я чувствовал себя важным лицом, настолько важным, что, выдавая документы, подписывался только именем с росчерком, будто все знали меня по имени.

У поэта, который страдал от туберкулёза, были длинные светлые волосы, всегда красиво причёсанные, артистичные белые руки с длинными и тонкими, как у женщины, пальцами. Он поминутно прикладывал руку ко рту и кашлял, тихо и изящно. Я читал некоторые из его стихов ещё в Константинополе – нежную лёгкую лирику. В нём всё было утончённым, одухотворённым, «поэтичным». Приехал он из Турецкой Армении и не был коммунистом. Иногда он доставал из кармана новое стихотворение и давал мне почитать.

Поскольку я сам зарабатывал себе на жизнь, то стал снимать комнату в квартире с одной обособленной семьёй из Трапезунда: пожилой, убитой горем женщиной с маленьким племянником, двенадцатилетним мальчиком, отца которого сослали в Баку по той причине, что он носил белые воротнички. У неё конфисковали пишущую машинку марки «Ремингтон», и она слёзно уверяла меня, что машинка стоила не то три миллиона рублей, не то тридцать, я уже не помню. Они крайне нуждались. Мальчик научил меня петь «Интернационал» по-русски, и мы пели его по вечерам.

В глинобитной хибарке неподалёку от нашего дома скрывался бывший член армянского парламента, ветеран трёх войн с Турцией. Он родился в Ване, городе, героическими жителями которого я всегда восхищался. Я часто навещал его. Мы снимали с себя рубашки, держали их над огнём, и пока наши вши трещали подобно пулемётной очереди, обсуждали последние события, философствовали о жизни и смерти.

…Армянская ССР установила дружеские отношения с республиканской Турцией, придерживаясь более реальной политики, чем предыдущее правительство. Большевики задались целью ликвидировать национальную и религиозную вражду – именно это и было наилучшей частью их программы.

Бывшие враги и победители Турции относились к ней теперь с большой предупредительностью. Сидя на заборе, Кемаль собирал со всех сторон подношения и время от времени подкидывал кость то одним, то другим, чтобы разжигать между ними драку. То была старая, как мир, турецкая игра.

В армянской коммунистической газете я прочитал, что глава турецкой делегации в Москве заявил: «Коммунизм делает большие успехи в Турции». А один молодой армянский коммунист пытался убедить меня, что турки изменились, что они теперь наши братья, и что советизация Турции всего лишь вопрос нескольких лет.

Был подписан новый договор с Турцией. Стиснув зубы, я прочёл статью, определяющую новые границы между двумя государствами: в прошлом российские Карс, Ани, Арарат отошли к Турции. Кемаль также сохранил за собой всю великолепную территорию Западной Армении.

Турция не нуждалась в земле, которую отобрала у армянских крестьян, и, я был уверен, никогда не станет её обрабатывать. Через десять-двадцать лет по одну сторону новой границы появятся сады, оживлённые сёла и города, а по другую – невспаханные, мёртвые и безмолвные могилы наши.

Я поклялся Араратом, что когда-нибудь попаду в Ван, в эту самую древнюю столицу нашего народа, и увижу прекрасные новые здания, широкие, обсаженные деревьями проспекты, школы и научные учреждения нового, но вечно армянского Вана.

На гербе Армянской ССР изображён Арарат, ибо эта гора – символ нашего народа. Нам пришлось удовлетвориться его изображением.