Текст книги "Повести"

Автор книги: Лев Рубинштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

ХЛОПЦЫ АТАМАНА ЯСТРЕБА

Ястреб не любил ходить по большим дорогам. Он со своими хлопцами скрывался в рощах между Псёлом и Ворсклой. Хлопцы Ястреба долго на месте не оставались и землянок не рыли, а, переночевав в глуши дубравы, передвигались сразу же на другое место. Во всех сёлах между Полтавой и Миргородом у них были свои люди.

Ястреб знал всё, что происходит и у шведов и у русских. Он нападал на шведские разъезды, когда они растягивались цепочкой в лесу, уносил ружья, порох, пули, гнал из деревень мародёров, отбивал возы с продовольствием, сеном и дёгтем и хвастался тем, что дважды нападал на шведские посты и завёл себе «конницу» из уведённых оттуда лошадей.

Алесю эта жизнь понравилась. Нравились ему лесная прохладная глушь, и птичье пение, и тлеющие угли в ночном костре, и похлёбка, пахнущая дымом, и ключевая вода, и ранние июньские зори, когда он караулил под раскидистым дубом, сжимая в руках пику и вглядываясь в пустую белую дорогу. Ястреб был силён по части выдумок. Он посылал одного из своих подчинённых, по кличке Пузо, переодетым в слепого бандуриста в шведский лагерь под самую Полтаву. Алесь ходил с ним поводырём.

Шведские часовые их в лагерь не пустили. Но мазепинцы велели «ди-ду» петь про старину, взгрустнули и подарили ему небольшой кусок сала. А когда он попросил ещё «для малых деток», рассердились, прикрикнули и велели убираться прочь. Отойдя подальше, слепой «дид» сразу стал зрячим и подмигнул Алесю.

– Чуешь? – сказал он. – У них у самих, шибеников, вечерять нечем. Кони, чуешь, неспокойные, некормленные… А на хари ихние подивись – как у баб на похоронах. Слышал я, кажут, что Петрово войско недалече…

Подойдя ночью к роще, Пузо защёлкал соловьем, да так лихо, что Алесь развеселился. И ещё интереснее получилось, когда из рощи ответил целый соловьиный хор.

– Наши, – уверенно сказал Пузо.

Выслушав рассказ Пуза, атаман взъерошил бороду и сказал задумчиво:

– Хлопцы, будет час, налетим и на самый лагерь!

Алесь с братом в эту ночь были караульными. Они сидели на опушке леса с топорами и пистолетами. Кругом стояла тихая ночь. Звёзды горели так ярко, как никогда не горят они на севере. Приложив ухо к земле, можно было услышать смутный гул.

– Это за Ворсклой, – сказал Ярмола. – Петрово войско идёт…

Оба молчали несколько минут.

– Негоже, – сказал Алесь, – что я поручикову сумку не довёз.

– Нужна Петру твоя сумка! – отозвался Ярмола. – Он о буквах нынче не думает…

– Думает, – сказал Алесь, – а то не слал бы гонцов с письмами из военного похода. Всё про книги приказывал…

– Откудова знаешь?

– Дедушка Ефремов говорил.

Ярмола помолчал и вздохнул.

– Зря бросил ты дело книжное, браток, – проговорил он, – в наших Смолятичах ведь никто читать не умел. Ты первый выучился… И Москву повидал.

Алесь не отвечал.

– Ворочайся в Москву, брат, – неожиданно сказал Ярмола, – там дело великое – книги. А в Смолятичах найдётся кому за тебя на попас ходить… А?

Алесь не отвечал. Вспомнил он великий город, его золотые маковки, разъезженный телегами бревенчатый настил Никольской улицы, роскошные ворота Печатного двора, сосредоточенные лица справщиков и длинные ряды книг…

Сильна Москва ученьем – и всегда была сильна.

В эту ночь приснился ему сон: будто слышен вдали горластый перезвон московских колоколов. Облака плывут по голубому небу над Кремлём. А вот и дедушка Ефремов, высокий, плечистый, смуглый и как будто печальный.

Алесь ждал, что дедушка что-нибудь скажет, и сам дедушка словно старался что-то сказать… но не сказал ничего. Вместо слов он поманил Алеся рукой и указал ему молоточком на свой верстак.

Алесь хотел сказать, что он дедушку понял, но и у него язык не повернулся. И тут Ефремов стал исчезать постепенно – сначала туловище, потом борода. Остались только глаза да морщинистый лоб, подвязанный ремешком. И глаза смотрели на Алеся ласково и скорбно.

«Дедушка Ефремов, ей-богу, я вернусь!» – закричал Алесь и проснулся.

Ему жалко было дедушку и стыдно, что обещал то, чего выполнить не мог, – ведь он не собирался возвращаться. А потом ему так грустно стало, что он целый день ни слова не вымолвил.

– Ну что, браток, – спросил его Ярмола уже к вечеру, – надумал что-нибудь?

– Ничего я не надумал, – рассердился Алесь и хотел было пойти чистить коней.

– Я почищу, – сказал Ярмола, – а ты ещё подумай…

В шведском лагере началась суматоха. Скрипели повозки, чавкали копытами лошади, тяжело лязгали лафеты пушек, возчики ругались на непонятном языке, трубные сигналы один за другим прорезали воздух.

– Выступают, ваше благородие, – замечал Тимоха, – слышите, обоз поехал?..

Через несколько минут вошёл краснолицый унтер и велел пленникам выходить. Их посадили на воз вместе с караульными.

Дорога вся была забита повозками. Пыль стояла столбом. Возчики стегали лошадей. Поминутно скакали мимо всадники в нахлобученных на уши треуголках. Ефремов, прищурившись, посматривал кругом.

– Отходят от Полтавы, – шепнул он Тимохе, – видать, наши близко…

– Ваше благородие, – тихо сказал Тимоха, – а ежели нам податься в кусты? Я с двумя справлюсь…

– Постой, – отвечал поручик, – на открытом месте нельзя.

Обоз вытянулся длинной цепочкой и пополз под гору. Воз, на котором ехали пленники, оказался позади.

Поручик глазами указал Тимохе на тёмную рощицу справа от дороги. Тимоха чуть кивнул головой.

Воз ехал тихо.

Тимоха внимательно разглядывал своего соседа, сухопарого солдата с рыжеватыми усами. У этого солдата было в руках ружьё да сбоку в ножнах висел тесак.

– Ваше благородие, – прошептал Тимоха, – я у него возьму ружьё, а вы разом бросайтесь на дорогу – да в зелень… Унтер-то будет стрелять, да я и с ним справлюсь…

Всего этого не пришлось делать. Только воз въехал на узкую дорожку в лесу, как раздался крик, в воздухе замелькали топоры и рогатины, загремели выстрелы. На дорогу спереди и сзади воза посыпались люди в бараньих шапках и холщовых рубахах. Лошадей остановили, унтеру отвесили удар обухом по затылку.

Поручика и Тимоху ухватили и потащили в сторону. Прежде Чем они успели сообразить, что с ними происходит, как уже оказались в роще. Там на прогалине стояли два человека: один широкий, как ворота, с большой чёрной бородой; другой был мальчик лет двенадцати, золотоголовый, веснушчатый, сильно загорелый.

– В который раз с тобой на дорогах встречаемся! – удивлённо сказал Ефремов, стряхивая пыль с усов. – Ты что, Алесь, пристал к разбойникам, что ли?

– Тут разбойников нема, пан военный, – прогремел человек с чёрной бородой, – а есть вольные люди, которые по своей охоте воюют с королём и Мазепою!

– Господин поручик, – добавил Алесь, радостно улыбаясь, – так, может статься, и дальше поедем?

– Вот как! А кони наши где?

– Есть ваши кони.

БЫЛО ДЕЛО ПОД ПОЛТАВОЙ

Во второй половине ночи за Будищенским лесом слышен был гул пушек.

Поручик слез с лошади и отправился на разведку. Вернулся он через час с озабоченным лицом.

– Чуть было не угодили мы к шведам, – сказал он, – с ночи был бой великий. Шведы уходят в Будищенский лес. Стало быть, поедем теперь влево, к Семёновке.

– Наши победили? – спросил Алесь.

Поручик покачал головой.

– Рано хвастаться, – сказал он, – всё поле в дыму, пальба такая сильная, какой до сего времени и вовсе не было… Кажись, попали неприятели под наши ядра…

Поехали к Семёновке. Не успели обогнуть Будищенский лес, как пальба началась снова. Облака дыма поднялись над лесом, как будто лес горел. Земля кругом содрогалась и гром громыхал, как при сильной грозе.

С холма, возле Семёновки, перед всадниками открылась картина, при виде которой поручик стремительно остановил лошадь, а Тимоха зажмурился.

Большое поле между сёлами Семёновной и Яковцами всё кишело людьми. Слева двумя длинными линиями стоили батальоны в русских зелёных мундирах. Ближе к Семёновке таким же образом зеленела стройно поставленная кавалерия.

С правой стороны одной линией стояли шведские солдаты в синих мундирах с жёлтыми перевязями, а по бокам гарцевала шведская кавалерия.

Ветер трепал бесчисленные знамёна и нёс над полем белые клубы дыма. Пушкари стреляли, заряжали и тащили пушки. Вдали, на юге, виднелись крыши и колокольни Полтавы, усеянные народом.

Солдаты то и дело брали ружья к плечу, и залп грохотал за залпом от одного конца линии до другого. После каждого залпа ветер относил в сторону тучу дыма.

– Ваше благородие, – подал голос Тимоха, – надобно ехать в объезд, тут не проедешь…

– Постой, – промолвил поручик.

На поле разом затрещали сотни барабанов. Синяя шведская пехота тронулась с места и стеной покатилась на восток, навстречу дыму и ветру.

Но и русская зелёная пехота тоже пришла в движение и пошла навстречу шведам.

Обе стены, зелёная и синяя, встретились посреди равнины. Засверкали штыки, послышались крики, лязг оружия, громкая команда, прерываемая выстрелами из ружей и пистолетов. Поднялась пыль.

С холма трудно было уследить за тем, что происходило на поле. Дым то закрывал обе армии, то рассеивался. Видно было, как напряжённо шагают в атаку, нагнув штыки, батальон за батальоном. Мелькали фигуры офицеров с высоко поднятыми шпагами, Лошади ржали, дыбились и галопом неслись по полю, потеряв всадников. Иногда поле на миг пустело, и среди истоптанной пшеницы видны были тела убитых, лежавшие то в одиночку, то грудами. Из этих скоплений тел торчали штыки и алебарды.

И снова по изборождённому полю бежали шеренгами солдаты в зелёных мундирах с криком «ура!»…

Час шёл за часом. Алесю казалось, что это будет продолжаться бесконечно.

Шведы атаковали отчаянно. Сбоку, с опушки дальнего леса, по ним палила русская артиллерия. Ряды синих мундиров редели и смешивались под градом ядер. Алесь видел, как шведские конники несколько раз нале-тали на русские батальоны и откатывались в беспорядке.

На поле будто бы всё замирало на несколько минут и начиналось сызнова.

– Господин поручик, – устало спрашивал Алесь, у которого лицо покрылось пылью и глаза покраснели от жары и напряжения, – когда же конец придёт?

– Терпи, Алексей, – отвечал поручик, – да не вылезай на поле, а то шальная пуля убьёт. Сиди за дубом.

И в самом деле, в ветвях деревьев часто слышался заунывный звук, как будто комар звенел, а после этого раздавался гулкий треск – это пуля ударяла в дерево. К подножию холма, на котором находились путники, два или три раза подкатывались шипящие ядра.

– Господин поручик, – кричал Алесь из-за дуба, – что там делается?!

– Терпи, – отвечал поручик, – видишь, не могут прорваться шведы… Смотри, Тимоха, наши палят из закрытия… Под самый огонь попали королевские полки… Ну, славен был король Карлус на полях воинских, да нынче нашла коса на камень…

Алесь словно остолбенелый глядел на большое сражение. Ему никогда не приходилось видеть, как люди убивают друг друга сотнями, как прыгают по полю металлические шары, как взлетают вверх тела людей и лошадей и комья земли… Грохот, свист ядер, удары, звон оружия, топот и полог пыли, повисший, как туман, над полем, – всё это казалось ему страшным сном.

Солнце поднималось всё выше. «Ура!» – гремело всё громче. И чем страшнее казалось всё это Алесю, тем веселее становился Ефремов.

– Что, ваше королевское величество, – восклицал он, – не вернуть старину ни пулей, ни штыком!.. Вы думали, не велико дело с толпой московской справиться? Ан нет, нынче у нас толпой войска не ходят… Гляди, Тимофей, сдаются неприятели, ей-богу, сдаются! Эх, жаль, что мы запоздали!..

И в самом деле, в дыму сражения видно было, как постепенно склоняются к земле знамёна Карла XII. Всё поле теперь затоплено было зелёными мундирами. Вдали в туче пыли переливались молнийками клинки кавалерии. К полудню конные преследовали уже уходящего противника. По всему полю русские трубы играли марш. Из Полтавы долетал колокольный перезвон, и всё это смешивалось в бурю звуков, оглушившую Алеся.

– Что же это, господин поручик? – слабо спросил он.

– Победа полтавская! Запомни на всю жизнь!

Поручик с Алесем добрались до царского шатра только ввечеру. Шатёр стоял посреди русского укреплённого лагеря, к северу от деревни Яковцы.

Шатёр с большим чёрным орлом был освещен изнутри и казался золотым. В нём слышались голоса. Несколько человек стояло снаружи. Все они держали под мышкой треугольные шляпы с султанчиками, а по плечам у них были распущены пышные локоны. Это были генералы. Среди них выделялся человек огромного роста. Алесь никогда таких высоких людей не видал и подумал сначала, что этот человек стоит на ходулях, но, подойдя поближе, увидел, что ходуль никаких у него нет, а на тонких ногах высокие чёрные сапоги. Шляпы на этом великане не было. Ветер шевелил его волосы вокруг небольшого, но очень живого лица с быстрыми чёрными глазами.

Поручик сдёрнул шляпу и приготовился уже махнуть ею в поклоне. Но тут высокий человек сделал ему знак над головой генерала и сказал радостно:

– Вот ещё подарок! Ефремов! Приблизься!

Поручик приблизился. Алеся кто-то толкнул в бок, и чей-то голос прошептал ему на ухо: «Сними шапку, дурень, это государь!»

– Что привёз, Ефремов, – продолжал Пётр, – те ли книги, о которых я в Москву отписывал?

– Оттиски привёз, государь, – отвечал Ефремов с новым поклоном.

– Давай сумку!

Пётр вытащил из сумки папку, раскрыл её и показал генералам два небольших листочка бумаги, покрытых печатными знаками.

– Прошу взглянуть, господа генералы! Сие есть новоизобретённая азбука российская с изображением письмен древних и новых… Что тут?.. Эх, не то, не то… Подайте перо!

К Петру подбежал молодой человек с большим гусиным пером и чернильницей. Пётр схватил перо и стал черкать по бумаге.

– «От», «о», «пси» не надобны… Литеру «буки», также и «покой» переправить, зело дурно сделаны… Кто буквы отливал?

– Печатного двора словолитец Александров, дяди моего покойного ученик…

– А наборщики?

– Никитин, Постников, Пневский, Васильев, Гаврилов, Сидоров… Они же челом бьют, государь, просят прибавки…

– Постой, – сказал Пётр, – а где московские голландцы?

– Срок вышел, государь, их дело сделано.

Пётр посмотрел на листки, которые держал в левой руке, и заложил перо за ухо.

– А ведь не худо научились! Однако большие славянские литеры делать не велю… Поликарпов что?

– Здравствует, государь…

– Он, чай, поболее моего здравствует? Хитёр, долгополый! Киприанов что?

– Сделал календарь, ваше величество…

– Ландкарты нам надобны более, чем календарь! Мы ему о том завтра отпишем… Макаров! Дай чернила!

Пётр обмакнул перо в чернильницу и стал быстро писать что-то на бумажках, привезённых поручиком. Перо у него сломалось, и он с раздражением бросил его на землю. Секретарь подал ему другое перо и подставил свою спину вместо стола.

– Ефремов! – сказал Пётр. – Скачи завтра поутру в Москву! Секретарь наш даст тебе бумаги запечатанные, ты их доставишь графу Мусину-Пушкину в собственные руки. Это кто?

– Сирота, государь, покойного дяди моего Михаилы Ефремова выученик…

Пётр посмотрел на Алеся и улыбнулся.

– Маловат для дела, – сказал он. – Эй, юноша, приблизься… Да поклонись, сделай милость, я ведь старше тебя… Вот так! Что тебе, юноша, сделать? Хочешь – в пехотный полк велю записать барабанщиком?

– Вели меня в Москву, – отвечал Алесь.

– В Москву? – удивился Пётр. – Это куда же?

– На Печатный двор, книги делать.

Пётр молчал долго.

– Господа генералы, – сказал он, обращаясь к свите, – таковой просьбы на войне, кажись, ещё никто не слыхивал… Будь по-твоему, юноша… Господин секретарь, извольте о сем составить, а я подпишу. Ефремов, поздравь меня с победою да ступай отдыхать! Господа генералы российские и иностранные, прошу пожаловать к столу!

Он скрылся в шатре.

– Что же ты?.. – сказал Алесю Ефремов. – Не ты ли просился в военный поход, на коне скакать?

– Я от походов не отказывался, – отвечал Алесь.

– Гляди, как бы тебя в монахи не отдали…

– Нет, – твёрдо отвечал Алесь, – не отдадут, теперь я московский типографщик!

Топ-топ-топ… Топ-топ-топ…

Алесь уже привык к этому размеренному звуку. Скакали они втроём от Полтавы к Ахтырке, с поручиком и Тимохой. Но теперь у Алеся была своя лошадь.

К вечеру поручик, который вырвался далеко вперёд, вдруг остановил своего коня и замахал рукой Тимохе и Алесю.

– Оставайтесь на месте! – крикнул он издали.

– Что за дьявольщина, – устало промолвил Тимоха, – кто-то опять лежит возле дороги… Ну, теперь уж нас просто не проведёшь!

– Алексей, при тебе ли тесак?

– Есть тесак, – отвечал Алесь.

– Держи его наготове, – сказал Тимоха и вытащил пистолет.

– Засада? – спросил Алесь.

– Уж одна таковая была, – пробурчал Тимоха, – и тоже на пути человек лежал. Приманка!

Поручик слез с коня, постоял, потом вскочил обратно в седло.

– Езжайте! – крикнул он и поскакал галопом.

Тимоха с Алесем ударили коней и едва догнали Ефремова на дороге.

– Поскорей поедем, – отрывисто произнёс поручик, – а то к ночи в Ахтырку не успеем. Вишь ты, и тучи собираются…

Уже подъезжая к Ахтырке, Алесь спросил:

– Кто лежал сбоку дороги?

– Солдат неприятельский, – отвечал поручик, – пулею убит.

– Мёртвый?

– Покойник, – неохотно отвечал Ефремов. – Погоняй, погоняй, а то гроза грянет.

Топ-топ-топ… Через две недели всадники въехали в Москву.

КНИЖНОГО ДЕЛА УМЕЛЕЦ

– Разверни пошире, – торжественно проговорил Киприанов.

Алесь вытер руки о фартук и развернул пошире. Это были большие раскладные листы с картинками. «Календарь или месяцеслов… Напечатан в царствующем великом граде Москве… Изобретением от библиотекаря Василья Киприанова»… Тут были и луна, и солнце, и затмения, и «фигуры» зимы, весны, лета, осени, и советы полезные, и стихи.

Мечта Киприанова исполнилась.

– Отменно сделано, – сказал Алесь.

– Позади «Василия Блаженного» библиотека строится, – хвастался Киприанов, – где и книги, и чертежи любые можно будет за столами развёртывать и читать… Там же чай с сахаром и разные кумплименты…

Алесь посмотрел на сияющее, круглое, гладкое лицо Киприанова и невольно улыбнулся.

– Ежели позволите – и я к вам приду, господин библиотекарь, чай пить…

Киприанов осклабился и нагнулся к уху мальчика:

– Переходи совсем ко мне… Что тебе у сквалыги Поликарпова делать? У меня дело настоящее, на нынешний светский лад!

– Я у вас уже бывал, – отвечал Алесь, – мне ещё надобно учиться. Хочу и буквы лить, и набирать, и печатать, как Иван Фёдоров.

– Дьякон-то? Который некогда духовные книги печатал? – недовольно спросил Киприанов.

– Он первый типографщик был на Руси!

– Ну, нынче первый типографщик на Руси это я, – твёрдо сказал Киприанов, – а впрочем, будь здоров, оставайся при своём…

И он гневно застучал тростью по ступенькам лестницы.

Алесь теперь был учеником на Печатном дворе. Начал он с того, что тянул рукоятки пресса на печатном стане и убирал мусор. Сейчас он уже учился набирать строчки. Волосы его были подвязаны ремешком, как у дедушки Ефремова, и так же, как Ефремов, говорил он мало и веско.

Дверь открылась, и в комнату шагнул молодцеватый офицер с обветренным лицом – поручик Ефремов.

– Ребята, готовьтесь, – сказал он таинственно, – государь к вам на двор едет! Алексей, подойди ко мне!

Алесь подошёл поближе.

– Помнишь, как мы с тобой после Полтавы скакали?

– Как же, помню, господин поручик…

– На пути тело лежало. Я тебе не сказал кто… Длинноносый это был!

– Который за вашею сумкою охотился?

– Он! И убили его не пулею, а топором. Сейчас только пришло мне в разум, кто его порешил…

– Кто же?

– Атаман Ястреб!

Поручик был так доволен своим открытием, что повторил весь рассказ, энергично похлопывая себя ладонью по нагрудной бляхе.

– А его королевское величество-то! Еле ноги унёс! И знаешь куда? К туркам! Ого! А сулился быть на Москве!

– А вы куда поскачете?

– Завтра на рассвете в город Санкт-Питербурх с бумагами…

На дворе зашумели. Ворота распахнулись настежь. Въехали несколько конных. Граф Мусин-Пушкин появился в парике, без шляпы, на крыльце, устланном ковром. За ним выплыл, скромно опустив голову, Поликарпов.

Подъехали крытые сани, открылась дверца, и длинная, худая нога в тяжёлом башмаке с медной пряжкой решительно ступила прямо на ковёр. Все кругом поклонились в пояс.

Алесь и поручик находились в правильной палате, когда дверь распахнулась и в тихое, пропахшее бумагой и свечами помещение ворвались топанье башмаков и стук палки. Пётр быстро шёл, опираясь на толстую трость, склонив набок голову. Усы его топорщились, длинные волосы были отброшены назад, чёрные брови на круглом темноватом лице казались наведёнными углем, щека подрагивала.

Ему поднесли «Ведомости», недавно напечатанные новым шрифтом. Он прочитал их и поморщился.

– Слов важных много, – сказал он, – печатаем не праздной ради красоты, а для вразумения и наставления чтущему. Литеры же надобны тонкие и ясные, дабы читать было легче и быстрее.

Он остановился и задумался. Глаза его бегали по расписанным голубой краской сводам правильной палаты.

– Господин секретарь, пиши, – сказал он, – в нашем Питербурхе скоро типографию завести. Ибо граду святого Петра быть столицею. Литеры же российской азбуки утвердить навечно, каковыми книгами отныне печатать и детей учить! Господа типографщики! Вам всем велю трудиться рук не покладая. Вы нам не менее надобны, нежели войски или строители крепостные. Все России служим. За мной!

И он понёсся в следующую палату. Оттуда долетел его отрывистый, хрипловатый голос:

– Секретарь, пиши, походный стан построить, с собой в дальние походы брать. И к тому обучить людей, умеющих быстро листы составлять и печатать… Прошу за мной, за мной!

Стук палки затих вдалеке.

– Слышал приказ? – сказал поручик Ефремов. – Авось ещё не раз на дорогах встретимся, друг любезный Алексей!

Не знаю, встретились ли ещё Алесь с Павлом Ефремовым. Оба они не мало в жизни повидали дорог, рек и городов.

Через заскорузлые руки Алеся прошло много книг. Шрифт в этих книгах менялся, но буквы становились всё красивее и стройнее, и с каждым годом их становилось всё больше. Говорилось в этих книгах и о математике, и о механике, и об истории, и о географии, и о военном деле, и о медицине. Были здесь и учебники, и словари, и описания звёздного неба.

Жили типографщики небогато. Алесь получал в год пятьдесят рублей и несколько пудов хлеба. Иногда вместо жалованья ему выдавали книги для продажи. Но покупателей было мало, и Алесь ставил книги на полку.

По воскресным дням бродил он по Москве – коренастый, худой, со светлыми волосами, остриженными в скобку. На нём был потёртый кафтан, чулки и тяжёлые башмаки.

Мальчишки, которые сидели с удочками на зелёном берегу реки Неглинной в надежде выловить пескаря, знали, что это «дяденька с Печатного двора».

Рядом с «дяденькой» часто появлялся маленький круглый человечек в большой треугольной шляпе и с палкой в руках. Человечек был очень живой. Он говорил безостановочно, а «дяденька» шёл, заложив руки за спину, и слушал. Мальчишки-рыболовы слышали только отдельные фразы:

– Поликарпов всех вас по миру пустит! Пропитание ваше скудное, ученики по дворам ходят, просят хлеба кусок… То ли дело у меня! Мою библиотеку…

– Знаю я вашу библиотеку, Василий Анофриевич, – отвечал ему «дяденька», – дом до сего времени не построен…

– За пожарным оскудением и разорением! Однако дай срок – будет!

Срок у Василия Киприанова оказался невелик. Он через несколько месяцев умер.

Алесь продолжал расхаживать по Москве один, задумчивый и молчаливый.

Он переходил по шаткому деревянному мосту через узкую и мутную речку Неглинную и брёл мимо лавок гудящего Охотного ряда, дальше по Моховой, туда, где заходящее солнце золотило купол церкви «на Сапожках», где от круглой башни Кутафьи начиналась Смоленская дорога.

По этой дороге он когда-то прискакал в Москву с поручиком Ефремовым.

На сотни вёрст в сторону заходящего солнца тянулась эта дорога, в край, одетый рыжими соснами. Там он родился.

Он останавливался возле высокого забора Аптекарского двора. За забором лаяли собаки. Здесь в каменных погребах хранились не только лекарственные травы, но и мясо, и рыба, и овощи для царского стола.

Он долго смотрел на румяное небо над низкими крышами и колокольнями Арбата. По Москве плыл протяжный звон.

Город заканчивал свой день.

Но что это? И Моховая, и Аптекарский двор, и колокольни, и одинокая фигура московского типографщика словно подёрнулись светлым туманом. Они тают в пылающем облаке заката, и на их месте появляются новые дома и люди.

Улица залита асфальтом. По асфальту, шурша, несётся поток автомашин. Сотни красных огней текут от центра к мосту через Москву-реку.

Это сегодняшняя Москва. Холм Аптекарского двора оделся в камень. Над ним появилось высокое серое здание с колоннами. На крыше каменные фигуры. Между колоннами снует множество людей. Они входят и выходят из этого здания, ныряют в подземные коридоры, над которыми в сумерках горит красная буква «М» – ход в метро.

Это Ленинская библиотека.

Здесь стоят на полках миллионы книг – почти все книги, когда-либо напечатанные на русском языке. Идём под колоннами. Дворик. Плещет фонтан, украшенный пастью дельфина. Дальше входим и поднимаемся на четвёртый этаж.

Ещё одна тяжёлая дверь. За ней большой тихий зал. Чуть поблёскивают стёкла витрин – «отдел редких книг».

Вот они – под стеклом – книги, которые печатал Алесь:

«Геометриа славенски землемерие. Издадеся новотипографским тиснением»…

«Книга Марсова, или воинских дел от войск царского величества российских совершенных»…

«Поверенные воинские правила, како неприятельские крепости силою брати…»

Вот первый оттиск азбуки, который путешествовал на войну в сумке поручика Ефремова. На нём надпись, сделанная нервной рукой Петра: «Сими литеры печатать исторические и манифактурные, книги, а которые подчернены, те в вышеписанных книгах не употреблять».

Славные книги, славные буквы – круглые, чистые, стройные!

Фамилия Алеся нигде не проставлена. Мы не знаем его фамилии. Может быть, и звали-то его вовсе не Алесь, а как-нибудь по-другому…

Старик Ефремов, словолитец, – тот определённо был. Вот его фамилия и подпись: «К сей азбуке пунцоны, и материцы, и формы делал, и руку приложил Михайло Ефремов».

И ещё был совсем давно Иван Фёдоров. Вот его «Апостол», с красными и чёрными буквами. Напечатана была эта книга в сумрачные времена Ивана Грозного.

Иван Фёдоров – «москвитин», отец русских печатников. От него пошла прямая дорога до наших дней.

Честь печатникам, честь справщикам, словолитцам, наборщикам, гравёрам, переплётчикам, библиотекарям! Славная память Ивану Фёдорову!