Текст книги "Полковник Коршунов"

Автор книги: Лев Канторович

Трижды басмачи пытались перейти реку.

Трижды Николаенко и Закс гранатами отгоняли их обратно. Но с каждым разом басмачи подходили все ближе и ближе. В последний раз им удалось дойти почти до берега. Они изменили тактику и в атаку шли не все. Человек десять бросились в реку, а остальные продолжали перестрелку.

Молодой басмач в распахнутом халате, ранивший Закса и Кутана, очевидно был вожаком. Хромая, он перебегал за камнями, отдавал приказания и изредка сам стрелял.

В короткие передышки между атаками басмачей Николаенко и Закс сидели молча, тяжело дыша и не глядя друг на друга. Они больше не смеялись. Лица их были черные от грязи и дыма, пот тонкими струйками стекал из-под взмокших шлемов.

Пуля ободрала кожу на щеке Николаенко.

У Закса все сильнее и сильнее болело плечо. Часто он, стиснув зубы, подавляя невольный стон, принуждал себя двигать немеющей рукой.

Кутан начал бредить. Он метался на земле, рвал повязку и кричал что-то по-киргизски. Закс сполз с камня и подошел к нему. Кутан был страшно горячий, губы его запеклись, глаза подернулись пеленой. Ничего не видя, он смотрел прямо вверх, выкрикивал киргизские слова вперемежку с русскими ругательствами и скрипел зубами.

Закс вытер ему лоб и рот своим мокрым шлемом.

Кутан пришел в себя.

– Пить… – попросил он.

Закс приподнял его голову и поднес шлем к губам. Кутан стал сосать мокрую материю.

– Скорее, скорее сюда!.. – крикнул Николаенко. От непомерной усталости он почти потерял голос. Хриплый крик прозвучал страшной тревогой.

Закс подполз к нему. Басмачи все еще не стреляли, было все так же тихо. Где-то в кустах звонко чирикнула птица.

Николаенко, протягивая руку, показывал в ту сторону, где извивалась тропинка. Закс посмотрел и вздрогнул: из-за поворота тропинки, пригибаясь за камнями, бежали басмачи. Они бежали один за другим молча, держа винтовки наготове. Они перешли реку за поворотом выше по течению и бежали к камню.

Пограничники поняли, что это – конец. Басмачи готовились ударить одновременно с двух сторон.

– Прощай, Яша, – прохрипел Николаенко.

Они обнялись.

– Ну, так уж недаром, – шепнул Закс, – подожди стрелять, пусть подойдут…

Николаенко отполз, повернулся и готовился встретить басмачей с фланга. Закс лежал лицом к реке. Басмачи с того берега ползли к воде. Все еще было тихо.

Первым выстрелил басмач в распахнутом халате. Он выстрелил в воздух и визгливо закричал, призывая аллаха. Крик подхватили остальные. Они стреляли на бегу, и снова ущелье наполнилось грохотом и шумом. Пограничники не отвечали.

– Хоть бы одну гранату еще… – бормотал Николаенко, – хоть бы одну… – Гранат больше не было.

Басмачи перешли реку. Только вожак в распахнутом халате остался на той стороне. Верхом, он кружился по берегу, кричал приказания и размахивал маузером. Басмачи лезли к камню, поднимаясь по тропинке и пробираясь через заросли кустарника.

Пограничники не стреляли. Закс видел, как шевелятся, вздрагивают кусты. Басмачи поднимались все выше и выше.

Слева, на тропинке, басмачи подошли совсем близко. На несколько минут они задержались, прячась за выступом скалы, потом закричали и побежали к камню.

Николаенко выстрелил. Рослый рыжий киргиз в синем халате схватился за живот и рухнул под ноги бежавшим сзади.

Закс тоже начал стрелять.

Не видя друг друга, оба пограничника улыбнулись, ничего не сказав. Холодное спокойствие овладело ими. Каждый по-разному подумал об одном и том же: хорошо, что умирать приходится не в одиночку.

К Николаенко бежало шестеро басмачей. Обойма кончилась, перезаряжать не было времени. Николаенко отбросил винтовку, вынул клинок и встал. Нетвердой походкой пешего кавалериста он пошел навстречу басмачам.

– Ура!.. – крикнул он и в грохоте пальбы сам не услышал своего голоса.

Но, как эхо, откуда-то сверху загремело «ура», и на склоне горы по ту сторону реки показалась цепь пограничников.

Николаенко не видел их и не понял, в чем дело.

Басмач, бежавший впереди всех, странно дернулся, споткнулся и сорвался в пропасть. Потом еще двое упало, убитые наповал.

Николаенко остановился, подняв клинок и широко расставив ноги. Он никак не мог сообразить, что произошло. Басмачи бежали, стреляя куда-то в сторону. Потом Закс верхом проскакал мимо него, размахивая шашкой и крича, как безумный.

Только тогда Николаенко увидел, как на том берегу реки, в дыму и грохоте, скакали пограничники, настигая басмачей. Впереди, на гнедом коне, несся комендант.

Из всей шайки ушел только один басмач в распахнутом халате.

Кроме Кутана, в отряде не было проводников. Пришлось повернуть обратно.

Из веток елей сделали носилки и прикрепили их к седлам. Кутан лежал на носилках. Он часто впадал в забытье, бредил и метался. Его приходилось привязывать. Не знали, чем кормить его, – ни мясные консервы, ни ржаные сухари, конечно, раненый есть не мог. Единственной более или менее пригодной пищей был шоколад. Шоколад растирали и смешивали с теплой водой. Весь шоколад отдали для Кутана.

На перевалах лежало много снега, осенние ветры наметали высокие сугробы. Становилось все холоднее и холоднее. Бойцы укрывали Кутана своими тулупами и гнали лошадей. В самых трудных местах носилки снимали с седел и несли на руках. Шли целыми днями, ночевали где придется, и через шесть дней пришли в Каракол.

Кутан умирал. Весь отряд прошел по городу и остановился у ворот больницы. Носилки сняли и пронесли в приемную. Закс, Николаенко и Андрей Андреевич шли за носилками.

Седой старичок-врач, опасливо косясь на винтовки и шашки бойцов, на их похудевшие, обветренные лица, взволнованно протирал пенсне и слушал тихий, спокойный голос Андрея Андреевича.

– …Вот, доктор, я и прошу вас, – говорил комендант, – вылечить этого киргиза во что бы то ни стало. Понимаете? Но не то, чтоб он выжил, этого мало. Он мне нужен совершенно здоровым. Погодите. Я знаю очень хорошо все, что вы скажете, – вы ни за что не отвечаете, вы ни за что не ручаетесь. Но мне – поймите, доктор, – мне необходимо совершенно вылечить его. И вы добьетесь этого. Правда, доктор?

– Хорошо, товарищ, он будет здоров, – неожиданно для самого себя, уверенно ответил врач.

– Я так и знал, – сказал комендант, слабо улыбаясь. – Простите, доктор, мы наследили тут у вас. Если нужно что – позвоните. До свиданья.

– Мне ничего не нужно, – буркнул доктор. – Прощайте.

Комендант вышел, сутулясь и с трудом передвигая ноги. Бойцы пошли за ним. Проходя мимо доктора, Закс остановился и тронул старика за рукав.

– Простите, гражданин врач, – сказал он шепотом. – Этот наш киргиз верно будет живой?

– Я же сказал вам, милостивые государи! – сердито закричал доктор. Я же сказал вам, черт возьми совсем, что он будет жив. Понятно или нет? Я еще не видел его раны, я не знаю, может быть он ранен абсолютно смертельно, может быть он уже умер, – вам ведь все равно. Вам надо, чтоб он был живой, и больше вас ничего не интересует. Ну и оставьте меня в покое! Поняли? Оставьте меня в покое! И не шумите здесь! У меня больные! Вот-с!.. – и он с грохотом захлопнул дверь.

Николаенко и Закс на цыпочках спускались с лестницы.

Восемь суток старичок-доктор боролся за жизнь Кутана. Восемь суток Кутан не приходил в сознание. Но доктор победил, и на девятые сутки, поздно ночью, уходя из больницы, он сказал сиделке:

– Ну, знаете ли, сударыня, и здоров же он. Не человек, а бык. Он будет жить…

Через неделю Андрей Андреевич пришел навестить Кутана. Кутан хотел встать с постели. Доктор коршуном кинулся на него.

– Лежать!.. – взвизгнул он. – Лежать, негодяй! Белесм? Понимаешь?..

Кутан лег опять.

– Здравствуй, товарищ комендант, – сказал он. – Старичок такой сердитый – никак вставать не дает, понимаешь.

– Ты откуда это так по-русски выучился? – спросил Андрей Андреевич, пожимая доктору руку.

– Старичок учил. Я мало-мало русский учил. Он мало-мало киргизча учил. Ничего старичок.

– Ты доктору жизнью, Кутан, обязан, – сказал Андрей Андреевич.

Доктор неопределенно хмыкнул и сердито рванул шнурок от пенсне.

– Нет, – твердо и серьезно ответил Кутан. – Нет, товарищ. Старичок, верно, лечил азмас[28]28
  Азмас – немного, чуть-чуть.


[Закрыть]. Хороший старичок. Только Кутан не потому живой.

– Что такое? Ничего не понимаю, – нахмурился Андрей Андреевич.

Кутан хитро подмигнул.

– Зачем не понимаешь, – сказал он, – хорошо понимаешь. Шоколад давал мне? Да? Шоколад очень лекарство крепкий. Шоколад Кутану жизнь давал. Шоколад Кутан ел, потому живой.

Андрей Андреевич и Амамбет наконец собрались на охоту. Но, как всегда бывает, когда собираются особенно долго, в самый последний момент, вечером, накануне дня охоты, выяснилось, что ничего не приготовлено. В час ночи сели заряжать патроны. Андрей Андреевич взвешивал и насыпал порох и дробь. Амамбет забивал пыжи.

Джек, чувствуя близкую охоту, нервничал и не мог усидеть на месте. Пес бегал, высунув язык и виляя хвостом. То он обнюхивал ружейные чехлы, то свежесмазанные сапоги, то патронташи и прочую охотничью снасть, разбросанную по комнате. Часто он подбегал к хозяину и, тычась холодным, влажным носом, из-под руки засматривал на стол, заваленный гильзами, пыжами, дробью, будто хотел убедиться, все ли в порядке.

За окном, в темноте, свистел ветер, и дождь барабанил в стекла.

Андрей Андреевич молча пыхтел трубкой, и голубые клубы дыма плавали под абажуром.

Амамбет тихонько напевал.

– Ты знаешь, что пою, Андрей? – спросил он. – Замечательную вещь пою, понимаешь…

Он снова начал петь. Андрей Андреевич перестал взвешивать порох и слушал, наклонив голову набок.

– Что ж ты поешь, Амамбет?

– «Манас» пою. Народный эпос киргизский. Слушай:

 
Большой, горделивый Ургенч
Несет валуны по теченью,
Одетые пеной и паром,
Грозящие тяжестью
Мшистым ущельям,
Могучим его берегам.
Большой, горделивый Ургенч
Человека любого пугает.
Большой, горделивый Ургенч
В ледниках бирюзовых начало берет.
Большой, горделивый Ургенч
Вырывает с кореньями
Зеленые сосны и ели
И рушит и рвет.
Большой, горделивый Ургенч
Все живое страшит.
 

– Это очень хорошо, Амамбет, – сказал Андрей Андреевич.

– Нет, я плохо пою. Старики поют хорошо, – с неожиданной грустью сказал Амамбет и замолчал.

Андрей Андреевич выбил пепел из трубки и снова набил ее.

– Слушай, Андрей, – заговорил Амамбет. – Кутан как? Поправляется?

– Да.

Несколько минут оба молчали.

– Я много думал, комендант, об одном деле, – осторожно начал Амамбет, – что, если по-настоящему организовать бедняков-джигитов по аулам? Что, если вспомнить партизанское время, понимаешь? Добровольные отряды, понимаешь, как подсобную силу твоим кзыл-аскерам. Как думаешь? И пусть так и называются – добровольные отряды…

Андрей Андреевич встал и прошелся по комнате.

– Ты молодец, секретарь, – сказал он весело.

– Верно? Хорошее дело, понимаешь, – обрадовался Амамбет. – И знаешь, кому первый отряд поручить надо?

– Знаю, – ответил Андрей Андреевич, – Кутану.

«…Таким образом, мир с Джантаем не получился. Ты уже знаешь об этом из моего донесения. Конечно, это неудача, и много труда пропало даром, но я еще не уверен, как было бы лучше.

Чем глубже вхожу я во все эти дела, тем больше убеждаюсь в том, что здесь нужно находить свои, совершенно особые методы. Таков уж Восток. Люди сочетают изощреннейшую хитрость с просто детской доверчивостью и непосредственностью. Часто приходится удивляться, как легко добиваешься труднейших вещей и как трудно достичь, казалось бы, самых простых и несложных результатов.

Джантай, конечно, многому научил нас и, по всей видимости, еще многому научит. Спасибо ему. Во всяком случае, разрыв с ним привел на нашу сторону по-настоящему хороших людей. Их пока мало, но на них можно положиться.

Мне кажется, что они-то, эти люди, и есть самое главное в нашей работе, самая большая победа. Они, эти люди, помогут нам закрепить нашу связь со всей беднотой. Они, эти люди, будут основой нашей силы среди националов. Они составят первые доброотряды.

Я очень рад, что ты так горячо поддержал эту нашу затею. Только при ее удаче мы сможем подготовить почву для настоящего разгрома банд, для перенесения линии застав к границе, для освоения сыртов.

Я надеюсь, что в ближайшие два-три месяца нам удастся настолько развернуть доброотрядческое движение, что можно будет нанести решительный удар. Необходимо только найти способ выманить басмачей из ущелья, заставить их принять бой на равнине. Есть у меня один план. Быть может, в годовщину ВЧК обрадую тебя победой.

«Применяйся к местности!» – этот старый, испытанный девиз никогда не подводил нас.

Я отчетливо вижу успехи в части разложения басмаческих настроений. Вся история с провалом джантаевской агитации чрезвычайно показательна. Мы, конечно, позаботились о том, чтобы наши люди оказывались в аулах раньше Джантая, но еще недавно мы не могли даже мечтать о том, что почетному человеку, аксакалу, старейшине, самому Джантаю будет оказан такой прием.

Что касается твоих указаний об отношении к беднейшим джигитам банд, то эти наши меры принесли, пожалуй, самые большие результаты. Во-первых, из банд началось буквальное дезертирство. Во-вторых, в числе джигитов, отходящих от басмачества, есть такие молодцы, которых мы сразу же используем как проводников и бойцов. И какие это бойцы!

Есть у меня, например, один молодой киргиз (сейчас лежит в больнице; ранен в бою) – стрелок, наездник, следопыт и настоящий храбрец.

Помяни мое слово – будем мы награждать этих людей, именно их, и очень скоро.

Работая с ними, воспитывая их, сам научаешься все новому и новому.

Ведь уж старики мы с тобой – хоть и не очень много лет прожили, но чего-чего только не было, – а смотри ж ты, опять учимся, ученики наши нас же и учат. Это все-таки очень неплохо.

Что ж ты все собираешься, собираешься, а не едешь? И на охоту сходили бы. Мы тут на днях с секретарем райкома все-таки походили денек. Фазанчиков немного поколотили.

Приехал бы, действительно. Хоть повидались бы как следует.

Андрей

Каракол

18 сентября 1925 года»

Наконец Кутана выписали из больницы.

Он попрощался с врачом, и добрый старик в последний раз накричал на него.

Улыбаясь, щурясь от неяркого осеннего солнца, Кутан вышел на улицу. Желтые и красные листья лежали на земле, на крышах домов.

Кутан постоял на перекрестке. С непривычки, после больницы, слегка кружилась голова и приятная слабость чувствовалась в ногах. Идти было некуда. Кутан не спеша побрел по середине улицы.

Пробежал мальчишка-школьник без шапки и в одной рубашонке. Две киргизские девушки, тихо разговаривая, обогнали Кутана и вошли в дверь большого дома с красной вывеской.

«Школа», – подумал Кутан.

Мелкой трапотой[29]29
  Трапота – мелкая полурысь-полушаг.


[Закрыть] проехали четыре киргиза. Один вел на веревке барана. Киргизы громко смеялись.

«На базар», – решил Кутан.

Было приятно видеть все эти простые, понятные вещи, угадывать их смысл и значение. Было приятно дышать прохладным воздухом, идти по мягкой земле, взрывая ногами шуршащие листья, свободно размахивать руками, чувствовать, как на ходу движется все тело.

Целый день Кутан ходил по городу. Он прошел мимо могилы командира партизанского отряда. Голые деревца стояли вокруг деревянного памятника с фотографией матроса.

Потом он походил по базарной площади. К вечеру становилось холоднее.

Он пошел к комендатуре. У ворот прохаживался часовой. Кутан в нерешительности остановился поодаль.

Часовой заметил его и крикнул:

– Кутан! Иди, иди сюда, джолдош! Иди скорее!

Кутан узнал Николаенко. Он подошел и пожал ему руку. Из ворот выбежало человек десять пограничников. Впереди, с рукой на перевязи, бежал Закс.

– Кутан! Живой! Ура! – кричал он.

Незнакомые кзыл-аскеры обнимали Кутана, хлопали по спине, весело и громко смеялись, и Кутан совсем растерялся от такого приема. Его повели к дому, и еще много пограничников выбежало отовсюду, и каждый старался протиснуться к нему, пожать ему руку и сказать что-нибудь ласковое.

Потом вышел Винтов. Увидев, в чем дело, он спрыгнул с крыльца и на глазах у всех обнял Кутана.

Комендант тоже вышел на крыльцо.

– Товарищ комендан… – запинаясь, начал Кутан, и все замолчали: – товарищ комендан… – Очень трудно было говорить.

– Ты подожди, Кутан, – улыбался Андрей Андреевич, – идем-ка ко мне. Поговорим как следует.

До поздней ночи сидел Кутан в кабинете коменданта, посыльный от дежурного носил туда ужин и два раза бегал на кухню за чаем.

Эту ночь Кутан спал в комендатуре и рано утром уехал в Ак-Булун. Он ехал на хорошем вороном жеребце, за плечами у него была новенькая винтовка, а куржуны были набиты свертками с хлебом, мясом, сахаром и чаем.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Всего один день пробыл Кутан у матери.

Ночью он оседлал коня и уехал. Пятеро молодых джигитов из аула Ак-Булун встретились с ним на горной тропе. Он поехал вперед, а джигиты ехали за ним. К утру они были в соседнем ауле.

Кутан говорил с людьми и звал выступать против басмачей. Речи его нравились. Всякий бедняк был обижен баями. К ночи Кутан уехал дальше. С ним уехало еще двенадцать джигитов.

Так он стал ездить из аула в аул. Он ехал по ночам, а днем отдыхал и говорил с жителями селений. Он рассказывал о пограничниках и о большевиках. Он говорил о дружбе с советской властью и о вражде, смертельной вражде к баям и басмачам. Он рассказывал о Джантае и о себе самом. Он говорил правду, и люди верили ему. В каждом ауле джигиты седлали лошадей, забирали старые мултуки и присоединялись к отряду. В отряде было уже тридцать человек. Молчаливый Абдумаман и веселый охотник Каче, умный пастух Максутов Мукой и силач Гасан-Алы, и еще многие храбрые джигиты пришли к Кутану.

Прошли три недели после выхода Кутана из больницы.

Кутан сильно изменился за это время, хотя в его внешности не было особо заметных перемен. Может быть, только его загоревшее, бронзовое лицо слегка похудело и осунулось. Но манера держаться и говорить стала совсем иной, чем раньше. Необходимость приказывать, необходимость убеждать людей, вести их за собой заставила его научиться говорить коротко и веско, держаться уверенно, личным поведением давая пример всему отряду. Он теперь много думал о вещах, которые раньше никогда не приходили ему в голову. Он вспоминал командира партизан, коменданта, пограничников и невольно старался подражать им. Прирожденный ум и чутье помогли ему. Он превращался в настоящего вожака, командира. Джигиты уважали его и слушались беспрекословно.

Быстрыми ночными переходами отряд двигался к аулу Зындан.

Аул этот был расположен в глубокой лощине, у слияния двух горных рек. В километре от аула, на горе стояла пограничная застава Зындан – застава самая отдаленная, самая близкая к сыртам. Кутан рассчитывал, окончательно сформировав свой отряд, в ауле Зындан ждать приказания коменданта и вместе с кзыл-аскерами начинать наступление на басмачей.

Когда отряд был еще в ущелье, не доезжая нескольких километров до Зындана, Кутан услышал стрельбу со стороны аула. Кутан пустил коня рысью. Доброотрядцы, растянувшиеся по ущелью, догоняли его. Выстрелы становились все громче и чаще. Потом четко затарахтел пулемет. Было похоже на то, что возле аула разгорается бой.

Ночь была на исходе, брезжил рассвет.

Кутан подхлестнул коня и перевел его на галоп. Каче, погоняя свою лошадь, скакал рядом с ним.

– Басмачи около заставы, – сказал он, – стреляют выше аула.

Подскакав к концу ущелья, Кутан осадил коня. Остальные окружили его. Солнце взошло, и хотя в горах был еще полумрак, на равнине стало светло.

– Каче, – сказал Кутан. – Оставь лошадь, лезь на сопку. Если надо будет, на дерево лезь. Посмотри, что там.

Каче был маленького роста и ловок, как обезьяна. Он спрыгнул на землю, снял винтовку с деревянными сошками и через несколько минут вскарабкался на верх почти отвесной скалы.

– Видишь? – крикнул Кутан.

– Нет, лезу на дерево, – донесся голос Каче.

Разгоряченные скачкой, лошади не стояли на месте, плясали, крутились и нетерпеливо просили повод.

– Хей! – крикнул Каче. – Хей! Басмачи там. Много басмачей…

Пулеметная очередь заглушала его голос.

– Где бьются? Пограничники где? – крикнул Кутан.

– Басмачи к заставе идут. У заставы бьются. Близко…

Снова загремели выстрелы.

Кутан стегнул коня и с места в карьер поскакал к выходу из ущелья. Снимая винтовки, доброотрядцы неслись за ним. Осталась только лошадь Каче, привязанная к стволу дерева, она тянула повод, била ногами и рвалась вслед за остальными.

Доброотрядцы выскочили из ущелья.

Низкие сопки еще скрывали от них заставу.

И кони и всадники увлеклись бешеной скачкой, обгоняли друг друга, летели все скорее и скорее.

Силач и великан, кузнец Гасан-Алы поравнялся с Кутаном. Он крутил винтовку над головой и нахлестывал лошадь. Отчаянным галопом лошади вынесли джигитов на гребень сопок, и картина боя открылась перед ними. Оставляя справа аул, толпа басмачей широкой цепью мчалась к заставе, низенькие глинобитные домики которой едва были видны на вершине пологой горы. Пулемет лихорадочно захлебывался. Пулеметчики сидели на сотню метров впереди заставы, скрытые большим камнем, но этот-то камень и не давал возможности обстреливать атакующих по всему фронту. Правое крыло басмачей, заворачивая и совсем приближаясь к заставе, грозило отрезать пулемет.

Кучка красноармейцев на самой заставе отстреливалась изо всех сил.

Кутан задержал передних доброотрядцев, чтобы успели догнать отставшие. Басмачи наседали на заставу. Они не видели, как с тыла из-за сопки вылетели всадники.

Гасан-Алы, опьяненный атакой, визгливо и пронзительно запел старый боевой клич:

– Иль-алла! Илла аллах!..

– Дурак! – крикнул Кутан. – Замолчи, дурак! – и, оборачиваясь назад, он закричал: – Ура, кзыл-аскеры! Бей баев!

– Бей баев! – заревел Гасан-Алы.

– Бей баев! – подхватили доброотрядцы.

Басмачи были близко. На всем скаку Кутан вскинул винтовку, и басмач впереди него упал с лошади. Звук выстрела был едва слышен из-за грохота и шума вокруг, но выстрел Кутана был сигналом. Доброотрядцы открыли огонь. Грянули старые кремневые ружья и берданки.

– Бей баев!

Только тогда басмачи поняли, в чем дело.

Смятые неожиданным натиском доброотрядцев, они метнулись с правого фланга и попали под огонь пулемета. Все смешалось в пыли. В панике басмачи повернули к горам. Доброотрядцы разворачивались, чтобы преследовать их.

Впереди басмачей на сером коне скакал киргиз огромного роста, очевидно курбаши. Кутан узнал его. Это был Кара-Мурун. Кутан крикнул Гасан-Алы и ринулся в погоню.

Пулемет смолк. Из заставы скакали пограничники.

Быстрый конь Кара-Муруна вынес его далеко от остальных. Повернув, он гнал к ущелью. Он был уже у самого входа. Кутан и Гасан-Алы скакали ему наперерез. Несколько раз Кутан стрелял, но не мог попасть в басмача, а стрелять в коня он не хотел.

Кара-Мурун обернулся назад, поднял маузер и выпустил всю обойму, Гасан-Алы вместе с лошадью покатился на землю.

Кутан один влетел за басмачом в ущелье.

Увлекшись преследованием, он не замечал, что басмач сдерживает своего коня. Кара-Мурун видел, что Кутан один, и, когда Кутан был совсем близко, он внезапно остановился. Летя на басмача, Кутан выстрелил, но винтовка только щелкнула, – патронник был пуст. Тогда Кутан схватил винтовку за дуло, готовясь, как палицей, бить прикладом. Кара-Мурун выдернул из-за пояса клыч.

В прохладной тени ущелья кони сшиблись и разлетелись в разные стороны. Кара-Мурун со всей силы ударил клычом, но Кутан отразил удар прикладом. Клинок скользнул по дереву и, наткнувшись на сталь, переломился пополам. Удар был так силен, что Кутан еле удержался в седле.

Кара-Мурун снова пустился удирать, и Кутан хотел продолжать погоню, когда сверху, со скалы, раздался выстрел. Басмач пошатнулся, но не упал. Кутан ринулся за ним.

– Стой, Кутан! – раздался голос сверху, и Каче с дымящимся мултуком скатился с откоса. – Назад, скорей назад! – говорил он, отвязывая свою лошадь, спрятанную в кустах. – Там басмачи, много басмачей!

Кутан колебался.

– Скорей! Кзыл-аскеров предупредить надо, – крикнул Каче и поскакал к равнине.

Кутан догнал его.

Когда доброотрядцы пошли в атаку, Каче замешкался, слезая с дерева. Случайно он обернулся и увидел, что по руслу реки, примыкающей к ущелью, движется группа всадников. Каче узнал среди них многих басмачей. Впереди ехали Касым Малыбашев и Джаксалык Оманов. Басмачи ехали шагом. Каче тихо спустился вниз, завел свою лошадь в кусты, привязал ее там и снова вернулся на свой наблюдательный пост. Он видел, как Касым послал вперед разведку, как разведчики вернулись и, очевидно, доложили о бое у заставы. Касым спорил о чем-то с Джаксалыком. Потом Касым крикнул какое-то приказание, и джигиты спешились. В это время Кара-Мурун и Кутан влетели в ущелье. Каче выстрелил по басмачу и вместе с Кутаном ускакал на равнину.

Басмачи сдавались пограничникам и доброотрядцам. Всего было захвачено двадцать человек, не считая четырнадцати убитых.

Кутан и Каче рысью ехали к группе всадников, стоявшей на пригорке возле заставы. Увидев Кутана, командир пограничников тронул лошадь и поехал ему навстречу. Кутан узнал Винтова. Они обнялись, как старые приятели.

Каче рассказал все, что он видел из своей засады.

Винтов приказал готовиться к обороне. Пленных, обезоруженных басмачей заперли в сарае, и двое часовых были поставлены там. Лошадей отвели под прикрытие, бойцы стали по местам. Кутан послал несколько человек во главе с Гасан-Алы и Каче в аул, чтобы собрать там джигитов. Гасан-Алы поехал на лошади басмача, так как его лошадь убил Кара-Мурун.

Винтов рассчитывал, что басмачи выйдут из ущелья, и хотел дать бой на ровном месте. Но прошло два часа, а басмачи не появлялись.

Стоя на плоской земляной крыше заставы, Кутан рассказывал Винтову о погоне за Кара-Муруном. Внимательно выслушав до конца, Винтов долго молчал.

– Ты, конечно, молодец, Кутан, – заговорил он по-киргизски, – и твои джигиты здорово помогли сегодня заставе. Но ты себя вел неправильно. Ты не обижайся, подожди. Дослушай до конца. Разве годится командиру бросать свой отряд и лететь сломя голову черт его знает куда?

– Зачем черт знает, – по-русски ответил Кутан. – Кара-Мурун, убить, мой враг убить, а не черт знает.

– Верно, – продолжал Винтов, все также по-киргизски. – Верно, Кара-Муруна убить надо. Но ты – командир. Ты должен прежде всего думать об отряде, а не о своих личных врагах. Понял? Надо было поймать Кара-Муруна. Не спорю. Но надо было послать за ним джигитов, а не бросать отряд и самому скакать за ним. Это басмачи так дерутся, а нам надо…

– Смотри, Винтов! – крикнул Кутан, показывая на равнину.

Какой-то всадник на маленькой, загнанной лошаденке скакал к заставе. Еще издали он начал что-то кричать и махать руками. У въезда в заставу он соскочил с лошади, ковыляя вбежал во двор и повалился на колени перед Винтовым. Это был старик пастух из аула Зындан. Заплатанный халат его был изодран в клочья, и слезы текли по его пыльному лицу. Плача и охая, он рассказал, что басмачи налетели на стадо, которое гнали зынданские дехкане[30]30
  Дехкане – крестьяне.


[Закрыть]. Басмачи захватили всех людей и скот. Очевидно, это именно была та банда, которую видел Каче. Побоявшись выйти на равнину, басмачи отказались от налета на заставу, повернули обратно и по дороге захватили дехкан.

Винтов приказал половине пограничников оставаться на заставе, а остальным выступать в погоню. Кутан собрал своих джигитов. Старику дали хорошую лошадь, и он взялся показывать дорогу.

Кутан ехал рядом с Винтовым впереди отряда.

– Теперь я ошибся, – сказал Винтов. – Ждать нельзя было.

Кутан ничего не ответил.