Текст книги "Полковник Коршунов"

Автор книги: Лев Канторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)

4

Двое пограничников с пулеметом были Николаенко и Закс. Они лежали рядом. Стрелял Николаенко. Закс подавал диски.

Эхо оглушительно гремело в ущелье. С вершины сопки, на которой они установили пулемет, была видна вся равнина. Внимательно следя за басмачами, они стреляли короткими очередями, не тратя зря патронов. Они не разговаривали. Работали молча и согласно.

Диск подходил к концу. Запасные диски были во вьюках. Закс, пригибаясь за камнями, пополз к подножию сопки, где стояли лошади. Когда он возвращался обратно, близко свистнули подряд три пули. Со стороны равнины стрелять не могли, так как высокие камни скрывали Закса. С удивлением он поднял голову.

В тот же момент он почувствовал сильный толчок и острую боль одновременно в ноге и в правом боку. Он упал, но сразу поднялся на колени и пополз. Голова кружилась, и темнело в глазах. Он прилег, обеими руками прижимая мешок с дисками к груди и положив голову на холодные камни. Николаенко не оборачивался, не спускал глаз с равнины.

– Патроны!.. – крикнул он.

Закс пополз дальше. До Николаенко он дотащился минут через пять. С трудом приподнявшись, вынул из мешка диск. Николаенко обернулся. Лицо Закса было мертвенно-бледное, губы побелели.

– Что с тобой, Яша?.. – крикнул Николаенко. Закс не слышал. Ему показалось, что губы товарища шевелятся без звука.

Пуля ударила в камень, и щебень посыпался на голову Николаенко. Он резко повернулся и увидел, что со стороны ущелья к выходу на равнину бегут человек тридцать басмачей. Они уже лезли к сопке.

Закс тоже увидел их.

Лихорадочно торопясь, Николаенко повернул пулемет к ущелью, вставил диск и начал стрелять.

Басмачи отхлынули назад. Пятеро остались лежать на камнях.

Пока Николаенко стрелял, Закс лег лицом на землю. Потом он поднялся, подполз к пулемету и молча взялся за приклад.

– Скачи… – еле слышно заговорил Закс, – скачи в обход к нашим… Я продержусь как-нибудь… Только скорей…

– Я никуда не пойду! – крикнул Николаенко.

– Скачи… – повторил Закс.

Лицо его покрылось потом. С невероятным усилием он навалился всем телом на приклад пулемета и сжал зубы. Басмачи поползли из-за камней. Пулемет молчал.

Николаенко повернулся и кинулся к лошадям. Когда он бешено мчался по камням на склоне горы, пулемет заработал и громко завыли басмачи.

5

Басмачи, которые сзади напали на пулеметчиков и ранили Закса, были джигиты Абдулы Джамбаева.

Теснимый пограничниками, Абдула давно уже решил уйти в Китай и увести с собой остатки своей банды. Он избегал встречи с Джантаем и трусливо прятался в горах. Но весть о празднике чекистов и о богатом караване дошла до него, и он решил, перед бегством за кордон, в последний раз попытать счастье. Он осторожно шел по следам Алы и подошел к равнине, когда бой уже был в разгаре. Подкравшись к выходу из ущелья, он наткнулся на пулемет.

Абдула понял, что, захватив пулемет и сопку у входа в ущелье, он решит исход боя, и добыча, по праву, будет принадлежать ему.

Но захватить сопку оказалось не так просто. Пулемет бил без промаха. Пять раз гнал Абдула джигитов вперед, и пять раз пулеметный огонь отбрасывал их обратно. Абдула в ярости хлестал камчой по головам и спинам своих джигитов. Забыв всякую осторожность, он сам выскочил из-за камней. Джигиты с опаской в отдалении следовали за ним. Перебегая за камнями, Абдула прижимался к земле, распластываясь, змеей полз к сопке.

Пулемет молчал. Опасаясь какой-нибудь хитрости, Абдула притаился за выступом скалы и ждал, пока джигиты подползут к нему.

Четыре раза Закс отражал атаки басмачей. Ему становилось все хуже и хуже. Кровь из ран текла не переставая. Невероятным усилием воли он побеждал смертельную слабость. Он часто оглядывался назад, на равнину.

Цепь пограничников и доброотрядцев была совсем близко от Алы и его джигитов, но басмачи отбивались отчаянно.

Алы был ранен в голову и в плечо, но стрелял не переставая и громко пел молитвы. Он давно заметил, что пулемет стреляет не по равнине, и собирался в последний раз попытаться уйти в ущелье. Джигиты окружали его.

Закс чувствовал, что теряет сознание. Кончился диск, и он собрал все силы, чтобы перезарядить пулемет.

Закс почти ничего не видел. Густой туман плыл перед глазами. Чтобы как-нибудь удержаться от обморока, он укусил себя за руку. Он не чувствовал боли, все тело казалось тяжелым, будто налитым свинцом.

Все-таки он увидел, как Абдула выскочил из-за скалы и согнувшись побежал к сопке. Басмачи бежали за ним. Закс стиснул приклад пулемета и выпустил очередь. Басмачи попадали на землю.

– Попал… попал… попал… – бормотал Закс бессмысленно. Но, едва он перестал стрелять, как басмачи вскочили и снова побежали. Сначала Закс подумал, что это бред. Но потом понял: взял высоко, пули перелетали через головы басмачей.

Скрежеща зубами, повел дулом пулемета и снова стал стрелять. Красная пелена заслонила глаза.

«Попал… попал… попал…» – звенело в ушах. Он ничего не видел. Пулемет стрелял, и ослабевшее тело Закса вздрагивало. Пулемет задрался вверх, стрелял в небо. Потом щелкнул в последний раз и смолк.

Закс не видел, как Абдула вскочил на вершину сопки, взмахнул кривым клычом и рухнул на камни с простреленной головой. Закс не слышал, как грянул залп, когда пограничники и доброотрядцы взбежали на сопку и опрокинули джигитов Абдулы. Закс не знал, что Николаенко успел доскакать до цепи, что комендант убил Алы, что басмачи сдались и бой был кончен.

Закс умер.

6

На сопке у входа в ущелье поставили пост. Его назвали именем красноармейца Яши Закса.

В кармане Яшиной гимнастерки было письмо.

«Милый папа! Опять давно я тебе не писал, но совсем нет времени, и мы опять выезжали в горы, и у нас ужасно много работы.

По стрельбе мой товарищ все-таки победил меня, но я ему не уступлю и опять вызову его на соревнование. Он очень хороший парень, и мне совсем не обидно.

Ты писал мне, не скучаю ли я, но это даже смешно, чтобы боец-чекист скучал, когда такое боевое время и такая жизнь, что скучать стыдно и позорно. Ты пишешь, хочу ли я вернуться домой, но я должен тебе сказать, что мне нечего делать дома, и я не знаю, как я мог бы жить теперь в нашей Орше. Это совсем немыслимо.

Конечно, я очень хочу видеть вас всех, и тебя, и маму, и Шурку, и всех, но это же можно, приехать и повидаться, когда будет отпуск.

Милый папа! Я решил совершенно окончательно, что я не вернусь в нашу Оршу, и я должен сообщить тебе следующее: я подал рапорт, и я прошу не отпускать меня в долгосрочный отпуск, а направить в летную школу, и я хочу стать пилотом.

Милый папа! Ты не должен протестовать против моего решения, и я все равно уже подал рапорт, и если я не буду пилотом, то я не буду счастлив…»

Письмо было не окончено. Его нашел Николаенко и принес Андрею Андреевичу.

– Товарищ комендант, – тихо сказал Николаенко. – Боец-пограничник Яков Закс подал рапорт, и я подал рапорт вместе с ним. Но я прошу вас отдать приказ вернуть мне мой рапорт. Я не хочу идти в летную школу. Я прошу оставить меня на сверхсрочную службу здесь, на границе…

– Хорошо, – сказал Андрей Андреевич, – хорошо, товарищ Николаенко. Вам вернут ваш рапорт.

Хоронили Яшу Закса.

Пограничники и доброотрядцы стояли в строю перед его могилой. Из ближних аулов приехали киргизы. Могила была у берега реки. В этом месте течение было так быстро, что река не замерзала даже в самые лютые морозы. Вода глухо шумела. Холодный ветер взметал снег с земли.

– Товарищи, – сказал Андрей Андреевич, – Яша Закс жил и умер замечательным пограничником. Никогда никто из нас не забудет Яшу Закса. Никогда никто из нас не простит смерть Яши Закса…

Андрей Андреевич замолчал. Он не умел говорить речей.

Слезы текли по лицу Кутана, и он не стыдился их.

Могилу зарыли и отдали троекратный салют из винтовок. Эхо долго гремело в горах.

Сзади всех, в молчаливой толпе киргизов, стояла маленькая девушка, дочь пастуха. Она тихо плакала.

7

Андрей Андреевич уезжал с поста. Кутан ехал с ним. Николаенко оставался в числе красноармейцев нового поста.

До весны пограничники должны были жить просто в юрте. Весной построить землянки.

Пост провожал коменданта. Было раннее утро. Солнце подымалось из-за гор, и снег был розовым на свету и синим в тени. Андрей Андреевич отдавал последние приказания. Кутан держал под уздцы его коня. Васька озяб. Он грыз удила и рыл землю копытом. Пограничники и доброотрядцы, которые вместе с комендантом должны были уходить в Каракол, садились на лошадей. Всем было грустно.

Андрей Андреевич уже тронул коня, когда часовой на вершине сопки издал удивленное восклицание и рукой показал на ущелье.

Огромное стадо баранов шло по ущелью. Бараны бежали тесной кучей, и частый топот тысяч копыт сливался в непрерывный глухой гул. Лохматые псы бежали впереди. Пастухи на маленьких мохнатых лошадках скакали по бокам, гортанными криками сгоняя блеющих овец.

Медленно выплывая из ущелья, стадо подходило к сопке. Совсем молодой пастух, почти мальчик, в оборванном халате, с лицом диким и мрачным, ударил камчой лошадь и иноходью подъехал к посту. Он соскочил на землю, подошел ближе и остановился в нерешительности. Потом, увидя Кутана, он подошел к нему.

– Кутан Торгоев? – спросил он спокойно.

Кутан кивнул. Тогда пастух низко поклонился ему и быстро и тихо заговорил по-киргизски. Кутан внимательно выслушал его и засмеялся весело.

– Он сказал, – обратился Кутан к Андрею Андреевичу, – что Джантай Оманов в Китай бежал. Очень скоро бежал. Мало скота брал. Остальной скот пастухам велел в Китай гнать. Ему велел тоже в Китай гнать. Он Джантая не слушался. Он баран сюда гнал. Тысяча баран, и еще тысяча, и еще, может быть, три тысяча. Он, бедняк пастух, говорит: все баран сюда гоните! Джантай не слушайте! Он совсем молодой. Шестнадцать лет только. Но молодой волчонок уже такой же зверь, как большой волк. Я не узнал его – много лет не видал. Он – враг мой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Девять суток отряд шел от новой заставы до Каракола. Сотни раз приходилось переезжать через бурные потоки в поисках козлиных тропинок. Привычные лошади едва шли по страшным кручам. Люди измучились и устали. Наконец, на девятые сутки, прошли последний перевал.

Солнце садилось. Красный свет слепил глаза. Пламенные облака клубились над горами. Снег сверкал и искрился. Черные ели высились над скалами.

Пройдя вниз по ущелью, отряд вышел на дорогу. Каракол виднелся вдали. По дороге мчался автомобиль. За ним скакала толпа всадников. Из деревень и аулов люди выбегали на дорогу.

Андрей Андреевич в недоумении сдержал коня. Весь отряд остановился. Многие спали в седлах. Автомобиль нырял в ухабах. Киргизы кричали и махали шапками.

Рядом с шофером, держась за смотровое окно и с трудом удерживая равновесие, стоял Амамбет. Сзади сидела Елена Ивановна. Амамбет на ходу выскочил и прихрамывая побежал к Андрею Андреевичу.

Они обнялись. Амамбет хотел сказать речь, но ему не дали говорить.

– Ура, кзыл-аскеры! Да здравствуют пограничники! – кричали люди.

Потом вперед вышли седобородые аксакалы. Они степенно пожали руки Андрею Андреевичу и Кутану. Маленькая девочка, с волосами, заплетенными в мелкие тоненькие косички, и в пионерском галстуке, поднесла Андрею Андреевичу пиалу бузы. Андрей Андреевич выпил всю пиалу залпом.

– Рахмат! – сказали аксакалы.

Андрей Андреевич слез с лошади, подошел к автомобилю и обнял Елену Ивановну. Она, смущаясь и краснея, поцеловала его небритую, колючую щеку и прижалась лицом к грязному меху полушубка, распахнутого на груди коменданта.

– Я очень волновалась, – шепнула она.

Кутан подошел и протянул ей руку.

– Твой муж – самый лучший друг мне, – сказал он серьезно.

Когда автомобиль несся к Караколу, Елена Ивановна обеими руками крепко держала Андрея Андреевича за руку, они сидели рядом.

Амамбет сидел впереди и деликатно не оборачивался.

Машина ныряла в ухабах.

– Секретарь! – крикнул Андрей Андреевич. – Ты бы дороги починил, черт!..

В Каракол приехали уже ночью.

2

Прошел месяц. Басмачи не появлялись. На всем участке было спокойно. Однажды к коменданту пришел Кутан. Он был мрачен и неразговорчив. Он сказал, что доброотряд ничего не делает, что время уходит зря. А дело есть.

Потом они с комендантом долго рассматривали карту, и Андрей Андреевич объяснил, как изображены реки и горы.

К вечеру Кутан уехал из комендатуры. Помпохоз[31]31
  Помощник начальника по хозяйственной части.


[Закрыть] выдал ему сто патронов к винтовке и мешок сухарей. На следующий день доброотрядцы собрались в Ак-Булуне. Кутан зарезал двух баранов, и джигиты ели беш-бармак.

Потом Кутан поехал вперед, и весь отряд ехал за ним. Каждый вез лопату, топор или лом. Перевалив на сырты, устроили лагерь в пещере у реки и переночевали там. Рано утром Кутан поднял джигитов. Каче и Абдумамана он послал на охоту. Остальные, взяв лопаты и топоры, пешком пошли по склону горы.

Отсюда должна была начаться дорога.

Кутан шел впереди и прокладывал тропу. Джигиты расширяли ее. Там, где скалы преграждали путь, в камне вырубали карниз, деревянными подпорками укрепляя его. Для этой работы часто приходилось обвязывать людей веревками и спускать с отвесного обрыва.

Дорога лепилась над пропастями и провалами. Безошибочным чутьем горца Кутан угадывал, где лучше всего проложить тропу. Доброотрядцы работали ловко и весело. Силач Гасан-Алы один сворачивал огромные камни, и его лом гремел громче всех других.

Ночевать вернулись в пещеру. Каче и Абдумаман убили двух козлов, и все были сыты. В пещере развели костер, и стало тепло, как в юрте. На следующий день продолжали работу.

Так продвигались доброотрядцы все дальше и дальше в горы. День за днем удлинялась тропа.

Стояли страшные морозы. Свирепые северные ветры дули не переставая, тучи заволакивали небо, и снег засыпал землю.

Абдумаман и Каче били козлов, и мяса у доброотрядцев было вдоволь.

Для ночевок Кутан разыскивал просторные пещеры. Для костров джигиты рубили ели.

Тропа дошла до реки и долго извивалась по ее берегу. В самом узком месте, где река стремительно неслась по дну глубокой пропасти и никогда не замерзала, Кутан построил мост. Два толстых ствола огромных тянь-шаньских елей повалили так, что они соединили отвесные берега. Ловкий маленький Каче перелез на другую сторону и укрепил стволы камнями. Несколько дней доброотрядцы рубили лес, и бревна легли поперек на стволы. Гасан-Алы сделал перила.

Когда по мосту провели лошадей, он даже не дрогнул.

В одном месте пришлось неделю копать землю, чтобы сдвинуть колоссальный камень, преградивший путь. Люди выбились из сил и уже начали отчаиваться. Обойти камень было невозможно. Наконец, на восьмые сутки, камень сорвался, с громом прокатился по горе и упал в реку. Камень был так велик, что река изменила русло, огибая его.

Полтора месяца бились доброотрядцы с горами. Через полтора месяца тропа вышла на равнину, в конце которой стояла застава имени Яши Закса.

Пограничники встретили доброотрядцев парадным обедом. Николаенко убил медведя, и доброотрядцы до отвала наелись сочного, сладкого мяса. День отдыхали и двинулись по новой дороге в Каракол. Ехали не спеша и приехали в Каракол через три дня вместо девяти.

Кутан доложил коменданту, что дорога к заставе готова.

3

После разгрома банды Джантай бежал из долины Кую-Кап, перешел перевал и на китайской стороне, в маленькой лощине у реки, расставил юрты.

Алы, любимый сын и наследник, был убит.

Басмачи разбиты. Погиб Джаксалык, погиб Джамбаев Абдула, погиб Кара-Мурун.

Гордый Касым Малыбашев сидел в каракольской тюрьме. Джаныбек Казы был расстрелян. Остальные курбаши уходили в Китай. Но пограничники на самой границе поймали Сююндыка Сарыбашева, и, защищая вьюки с контрабандным опием, погиб в перестрелке Кадырбаев Бабай.

Одному только Кулубеку Айдарбекову удалось перейти границу с остатками своей шайки.

Пастухи изменили Джантаю, и больше половины его скота досталось киргизской бедноте.

Но все-таки пару тысяч голов баранов и лошадей удалось сохранить, благодарение аллаху, и этого было довольно, чтобы прожить те немногие годы, которые остались до смерти.

Джантай говорил, что эти годы он решил провести на покое, посвящая время молитвам и размышлению. Пора было подумать о боге. Жизнь, в общем, прожита. Жизнь длинная, богатая удачами и радостями, богатая и горем. Многих Джантай пережил, многие планы остались невыполненными, но так хотел аллах, так начертала судьба.

Окруженный семьей и верными джигитами, окруженный почетом и уважением, Джантай оставался полновластным хозяином этого маленького, замкнутого мирка. И потянулись медленные дни покоя, отдыха и одиночества.

Прошло четыре месяца. Однажды в становище приехал какой-то купец. Небольшой караван шел за ним.

Никто не знал этого человека. Он приехал на осле и был похож скорее на святого, чем на купца.

Никому не сказав ни слова, он прошел в юрту Джантая. Джантай читал молитвы, когда полог откинулся и вошел купец.

– Селям алекюм, – сказал он тихо и невнятно.

Джантай недовольно обернулся, но, увидя вошедшего, поспешно вскочил и низко поклонился ему. Купец ответил странным поклоном, приложив ладони к коленям. Джантай усадил гостя в почетном углу, где были разложены лучшие кошмы, и сам подал ему пиалу со свежим кумысом. Гость поблагодарил молча.

Он был небольшого роста, сух и жилист. Раскосые глазки, полуприкрытые веками, смотрели безжизненно, и кожа на скуластом лице была желтая, как старый пергамент.

Он молчал все время, пока Джантай приготовлял опий для курения. Он заговорил только тогда, когда Джантай выслал всех из юрты. Он говорил долго, но так тихо и невнятно, что никто снаружи не слышал ни слова, даже самая молодая жена Джантая, у которой был очень тонкий слух и которая была очень любопытна.

До позднего вечера никто не входил в юрту, и оттуда слышалось спокойное гудение голосов Джантая и купца.

Вечером в лощину прискакали вооруженные джигиты. Их вел Кулубек Айдарбеков.

Он соскочил с седла и, звеня оружием, вошел в юрту. Джантай и купец поздоровались с ним. Кулубек сел, поджав ноги и положив винтовку на колени. Джантай вопросительно посмотрел на купца. Купец молчал, лицо его было неподвижно. Тогда Джантай заговорил.

– Ты знаешь, почтенный Кулубек, – начал он, – ты знаешь, что аллах дает нам жизнь, чтоб была молодость, старость и смерть. Молодой джигит силен, старый аксакал слаб. Я стар, но у меня хватит силы сесть на коня. У меня хватит силы пройти в Киргизию.

Мы много сделали ошибок, Кулубек, мы дали урусам победить себя, мы дали рабам стать хозяевами. Так хотел бог. Но есть люди, недовольные советской властью, есть много средств сделать так, чтобы этих недовольных было больше. Мое имя не забыли киргизы. Мое имя наполнит надеждой сердца побежденных беднотой. Ко мне пойдут все, кто обижен советской властью, и всякий враг кзыл-аскеров станет нашим другом. Но я слаб, Кулубек, и не могу уже сам вести джигитов в бой. Ты будешь моей правой рукой, держащей клыч и винтовку. Ты поведешь джигитов, которые придут к Джантаю Оманову.

Завтра я двинусь в путь. Я перейду границу и поставлю свои юрты у перевала Соритер. Ты, Кулубек, придешь к перевалу Соритер, и аллах поможет нам, и мы позовем на бой с неверными, на бой с пограничниками, и мы рабов сделаем рабами. Я сказал то, что хотел сказать наш уважаемый друг.

Купец молча кивнул и закрыл глаза. Кулубек встал и низко поклонился.

Перед отъездом купец велел своим караванщикам отнести в юрту Джантая один из вьюков. Сам Джантай держал стремя и помог купцу сесть на осла. Купец молчал. Караван ушел и скрылся за ближними холмами.

Тяжелый вьюк, который оставил купец, был полон кусков маты. В материю были завернуты карабины и мешки с патронами.

4

Младший брат Кутана скакал из аула в аул. Он останавливал взмыленную лошадь у юрт доброотрядцев и говорил, не слезая с седла: «Джолдош! Кутан Торгоев зовет тебя!»

Джигиты седлали коней, заряжали винтовки и мчались в Ак-Булун. Собирались у юрты Кутана. Приехал молчаливый Абдумаман в оборванном халате и с богато отделанным клычом и винтовкой; приехали силач Гасан-Алы и пастух Максутов Мукой; с громкой песней и веселым смехом приехал маленький охотник Каче, и еще многие храбрые джигиты приехали к юрте Кутана. Кутана не было. Он уехал в комендатуру и вернулся, когда уже весь отряд был в сборе. Кутан был одет в пограничную форму.

– Товарищи! – сказал он доброотрядцам. – Старый бешеный волк Джантай Оманов собирает басмачей у подножия перевала Соритер.

Отряд выступил ночью.

Через три дня, пройдя новую дорогу и оставив на заставе лошадей, снова ночью доброотрядцы пешком пошли к границе. Днем прятались в кустах и пещерах, а ночью крались по звериным тропам к перевалу Соритер. Охотники и следопыты шли бесшумно, как за зверем, и на седьмую ночь зверя настигли.

Было совершенно темно. Тяжелые тучи заволокли небо, закрыли луну и звезды. Дул холодный ветер, и хлестал косой дождь. Впереди доброотрядцев шел Каче, к он первый наткнулся на стадо баранов.

Бараны кашляли и вздыхали, сбившись в тесную кучу и лежа на мокрой земле. Каче остановился, и доброотрядцы разошлись в цепь.

Стадо лежало возле юрты. В полном молчании доброотрядцы окружили ее. Кутан первый вскочил внутрь, остальные ворвались за ним. В юрте были пастухи. Они сдались без сопротивления и не подняли тревоги. Нищие, рабы Джантая, они были рады избавиться от жестокого хозяина. Они сказали, что юрта Джантая стоит недалеко, внизу у ручья.

Снова в кромешной темноте доброотрядцы поползли по скользким камням, и снова Кутан первый проник в юрту.

Джантай спал на кошме против входа. Угли тлели в костре под казаном, и при их слабом свете Кутан увидел, как старик вскочил и сорвал со стены винтовку.

Кутан бросился вперед и сшиб Джантая с ног. Винтовка упала на землю. Кутан коленом придавил старику грудь. Джантай напрягал все силы, стараясь освободиться. Кутан ударил его по лицу. Джантай тяжело захрипел и перестал отбиваться. Абдумаман занес нож над его головой. Кутан заслонил Джантая своим телом и схватил Абдумамана за руку.

– Сволош! – глухо сказал Абдумаман, нехотя пряча нож.

Джантай поднялся и сел. Кровь текла у него по лицу.

– Что ж, Кутан, – сказал он, – ты оказался сильнее меня. Так, значит, судил аллах. Я прожил длинную жизнь. Теперь – конец. Но на той стороне ручья мои джигиты. Поговори с их винтовками, Кутан.

Грянул выстрел, и пуля пробила красноармейский шлем на голове Кутана. Пятнадцатилетний сын Джантая поднял с земли винтовку и выстрелил. Гасан-Алы сгреб мальчишку и выбил винтовку из его рук раньше, чем он успел перезарядить. Но в темноте на другом берегу ручья захлопали выстрелы, и пули завизжали в воздухе.

Тогда начался бой. Почти ничего не видя, стреляли наугад. Случайный крик или неосторожное движение несли смерть. Стреляли почти в упор. Притаясь за камнями, охотились друг за другом. Дождь не переставал ни на минуту. Выстрелы гремели, и в темноте яркое пламя било из дул винтовок. До утра бились доброотрядцы с басмачами, и никто не хотел отступить.

Но когда бледный рассвет осветил ущелье, басмачи дрогнули и стали уходить.

Весь день доброотрядцы преследовали их в горах, и немногим басмачам удалось спастись. Они бежали в Китай.

Кулубек, тяжело раненный, отстал. Доброотрядцы настигали его. Он засел в камнях и расстрелял все патроны. Последнюю пулю пустил себе в рот.

Доброотрядцы пошли обратно. Джантая стерегли Гасан-Алы и Каче. Джантай бежать не пытался.

– Что ж, за все нужно платить, – повторял он. – Так хочет аллах.

На первой ночевке Абдумаман едва не зарезал старика. Хорошо, что Каче вовремя заметил, как Абдумаман подкрался с ножом в руке. Гасан-Алы отнял у него нож и изрядно намял ему бока.

Потом отряд шел по дороге к Караколу. Люди выходили из юрт и посылали проклятья Джантаю. Женщины кричали ему бранные слова, учили детей ругать его. Джантай ехал молча, низко опустив седую голову, и зло, как пойманный волк, косился по сторонам. Доброотрядцы окружали его.

В одном селении столетний сгорбленный старик подошел к нему и протянул руку.

– Здравствуй, Джантай, – сказал он тихо. – Ты помнишь, Джантай, я говорил тебе правду. Я говорил тебе: уйди, Джантай, и не мешай нам жить так, как мы хотим. Ты не послушался меня, Джантай. Теперь ты видишь, кто был прав. Мы оба прожили жизнь, Джантай, и я даже старше, но ты увидишь смерть раньше меня. Так хочет народ.

Андрей Андреевич уезжал из Каракола.

Вечером пришли Амамбет и Винтов.

В комнатах было пусто. Все уже было уложено. Казалось, что комнаты стали гораздо просторнее. Было грустно и неуютно.

Пришел новый комендант. Он был старым товарищем Андрея Андреевича еще по Высшей пограничной школе, отличный парень, весельчак и балагур. Но сегодня у него был смущенный и растерянный вид, будто он чувствовал себя виноватым в том, что Андрей Андреевич уезжает и друзья расстаются с ним. Он неловко сел на стул посредине пустой комнаты и фальшиво насвистывал песенку. Амамбет барабанил пальцами по окну и сердито молчал. Винтов ходил взад и вперед по комнате. Андрей Андреевич возился с последним чемоданом.

Потом Елена Ивановна принесла еду и извинилась, что все скатерти уложены и нечем покрыть стол.

– И очень напрасно, – вдруг сказал Амамбет.

– Что, собственно, напрасно? – спросил Андрей Андреевич.

– Уезжаешь напрасно. Вот что напрасно, понимаешь? – буркнул Амамбет и отвернулся к окну.

Последним пришел Кутан. Он был в гимнастерке с зелеными петлицами и в зеленой фуражке.

– Как же это, товарищ комендант? – говорил он, обеими руками пожимая руку Андрея Андреевича. – Зачем уезжаешь? Только мир стал, басмач нету, хорошо стало, а ты уезжаешь. Зачем так?

– Надо, Кутан, – сказал Андрей Андреевич. – Надо.

– Куда ж теперь?

– На запад. Кутан. В Ленинград.

Сели к столу.

– Ну, Андрей, – заговорил Амамбет. – Ну вот, ты все-таки уезжаешь… – Он долго молчал. Потом улыбнулся, встряхнул головой и крикнул неожиданно громко: – И нечего киснуть, понимаешь! Прошу тебя, не кисни, и вас прошу, товарищи! Одно я хочу сказать: ты, Андрей, понимаешь или нет?

– Я все понимаю, – негромко перебил Андрей Андреевич. – Я все понимаю, и не кричи на меня. Подожди, подожди минутку, есть одна новость. Сядьте все на места. Успокойтесь, замолчите и слушайте внимательно. Кутан, тебя эта новость касается больше всех. – Андрей Андреевич достал из кармана гимнастерки бумажку и развернул ее.

– Сегодня я получил телеграмму. То есть телеграмма была адресована коменданту каракольской комендатуры, но я утаил ее, прости уж, Федор, обернулся он к новому коменданту. – Вот что написано в телеграмме:

«Каракол. Погран. комендатура. Коменданту. По представлению Главного Управления Пограничной охраны Союза ССР, ЦИК Союза ССР постановил товарища Торгоева Кутана наградить орденом».

1937