Текст книги "Полковник Коршунов"
Автор книги: Лев Канторович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)
ШПИОН
Его звали Миркин.
Он был блондин, огромного роста и невероятно широк в плечах.
Никто не знал, откуда он родом. Он появлялся в деревнях близ советской границы и исчезал неизвестно куда.
Зимой и летом он ходил в вязаном свитере, серой суконной куртке и высоких сапогах из телячьей кожи с загнутыми для лыж носками.
Никто не знал леса лучше его. В непроходимых чащах он пробирался по тайным звериным тропам.
Он уходил в самую дурную погоду – дождливыми, бурными ночами осенью или в метели зимой – и часто пропадал на целые недели. Потом снова приходил в деревню, молчаливый и мрачный.
Он пил мало, но по вечерам часто сидел в трактирах, никогда не принимая участия в спорах.
К нему привыкли в деревнях, на него не обращали внимания и часто даже не замечали, как он уходил и возвращался.
Однажды поздней осенью Миркин пришел на пограничный кордон с лицом, залитым кровью. Вместо левого глаза зияла страшная черная дыра.
За ним гнались советские пограничники. Собака нашла его след. Он бежал по тропинке и уже слышал погоню за своей спиной. Ночь была очень темная.
Миркин бросился в сторону и стал пробираться через чащу.
Он ушел за границу, но в темноте наткнулся на сук и выбил глаз.
Кривое лицо его стало еще злее.
Он не бросил свою опасную работу.
Говорили, будто «одноглазый Миркин» стал стрелять еще лучше, чем раньше.
В другой раз его поймали.
На допросе в тюрьме он сказал, что он – «знаменитый Миркин».
Ночью он бежал, разломав решетку и выпрыгнув в снег с третьего этажа.
В следующий раз Миркин встретился с советскими пограничниками зимой, через год после побега из тюрьмы.
Миркин увидал пограничный дозор в лесу, километрах в двух от границы. Он бросился в сторону.
В густых зарослях снег рыхлый. Лыжи проваливались, цеплялись за ветки и корни деревьев. Бежать быстро было невозможно.
Миркин услышал сигнальный выстрел. Пограничник гнался по следу. Через несколько минут подоспела помощь с заставы.
Пограничники бежали молча, но Миркин чувствовал, как стягивается кольцо вокруг него.
Пробегая краем лужайки, Миркин увидел проводника с собакой. Собака тянула к лесу, проводник едва поспевал за ней.
Миркину стало страшно.
Молчаливые, дьявольски умные, свирепые, как волки, пограничные собаки – это единственное на свете, чего по-настоящему боялся Миркин. Он знал, как трудно обмануть собаку, если она идет по следу. Знал, как трудно убить собаку, если она догоняет стремительными неровными прыжками. Знал, как страшно, когда собака, догнав, без единого звука прыгает на спину.
Собака шла прямо на Миркина. Спрятавшись за деревьями, он видел, как зверь скалит зубы, кусает на бегу снег.
Миркин снова резко повернул в сторону. Теперь он уходил только от собаки.
Он выскочил из леса на крутой горе. Пограничники настигали его. Но уже была видна граница – неглубокий овраг и изгородь внизу, у подножия горы.
Миркин не оглядываясь, низко согнувшись, летел вниз. Он слышал выстрелы за своей спиной. Пули взрывали снег у его ног.
Никогда еще Миркин не бежал на лыжах так хорошо. Он не чувствовал усталости. Финишем лежала перед ним граница.
Вдруг сбоку, из-за деревьев, серым клубочком выкатилась собака, и резкий голос прокричал страшную команду:
– Фас![52]52
Фас – хватай.
[Закрыть]
Миркин оглянулся. Ему показалось, что он стоит на месте, – так быстро приближалась собака.
На середине горы, уже у самой границы, торчал из-под снега сенной сарайчик. Бревенчатая постройка, площадью не больше восьми метров. У входа снег был разрыт, тяжелая деревянная дверь стояла приоткрытой. Очевидно, недавно из сарая брали сено.
Миркин с разгону вскочил в сарай и, захлопнув дверь, привалился к ней изнутри.
Через несколько секунд на дверь налетела собака. Она рычала, прыгала и царапалась.
В сарае было темно. Пахло сеном. В щели между бревнами едва просачивался свет. Миркин припер дверь какой-то корягой и, отойдя в глубь сарая, вынул маузер.
Он слышал, как к сараю подбежали пограничники. Проводник успокаивал собаку.
Потом кто-то подошел к двери. На просветах легла человеческая тень. Дверь задрожала от толчка.
Миркин выстрелил. Человек отскочил в сторону. Снаружи ответили залпом из винтовок. Пули застревали в сене.
Миркину предложили сдаться.
Говорил, очевидно, начальник.
Миркин ответил, что два заряженных маузера позволят ему сначала уложить не меньше шести человек, а потом застрелиться самому. Стреляет он неплохо. Пуль хватит.
Начальник сказал, что тогда его возьмут измором. Он сам посадил себя в тюрьму. Пограничники стоят тесным кольцом вокруг сарая, и уйти невозможно.
Скоро стемнело.
Пограничники ежились от холода, топтались на месте. Разговаривать никому не хотелось. Винтовки держали наготове.
Изредка начальник монотонным голосом повторял предложение сдаться. Миркин отвечал спокойно.
Мороз усилился. Облака заволокли небо, и стало еще темнее. Собака начала скулить, коротко подвывая. Она замерзла, и проводник увел ее на заставу.
Вдруг сугроб на крыше сарая провалился внутрь. Миркин незаметно разобрал солому и неожиданно выскочил на крышу с лыжами на ногах. Странный черный силуэт какую-то долю секунды стоял неподвижно на фоне темного неба, крестом раскинув руки с лыжными палками.
Потом Миркин прыгнул вниз, через головы пограничников.
Лыжи громыхнули. Присев на одно колено, Миркин крутнулся на снегу и понесся под гору.
Первым выстрелил начальник пограничников. Сразу за треском нагана залпом ударили винтовки. Пограничники стреляли не целясь, «на вскидку». Так бьют птицу влет.
Миркин сжался, низко присев на лыжах. В темноте его почти не было видно. Не сбавляя хода, он перескочил овраг, вторым прыжком перемахнул через изгородь и скрылся в темнеющем за границей лесу.
Он снова ушел, но пуля начальника пограничников засела у него в правой лопатке.
Может быть, если бы начальник знал это, он легко перенес бы обиду и стыд.
То, что Миркин ушел почти из самых рук, было ужасно. Это бросало тень на репутацию всей заставы, мешало победить соседние заставы в соревновании («Ни одного нарушения границы», – говорилось в договоре).
Начальник заставы не мог простить своей оплошности.
Хотя все доказывали, что Миркин ушел случайно, почти чудом, начальник винил только себя. Ему начинало казаться, будто пограничники не относятся к нему с прежним уважением.
Единственно возможным способом реабилитироваться было – самому поймать «неуловимого Миркина».
Начальник Лось служил на границе уже несколько лет. Его считали одним из лучших начальников застав в отряде. Через несколько дней он должен был покинуть север, чтобы ехать в город, в военную школу.
Это была давнишняя мечта Лося. Каждую весну он посылал рапорты и заявления, но его не отпускали. Наконец в этом году пришло приказание приготовить заставу к сдаче новому начальнику и собираться в школу.
Все давно уже было готово. Чемоданы уложены. На стене висел календарь, на котором Лось отмечал дни до отъезда.
В отряде знали о его мечте и были очень удивлены, когда был получен рапорт Лося с просьбой отменить приказ о командировании его в школу и оставить на прежнем месте. Начальник отряда вызвал его для объяснений.
Он приехал как на парад – верхом, в полном боевом снаряжении.
Затянутый в ремни, он прошел по канцелярии штаба, гремя шашкой и звеня шпорами.
С начальником отряда он говорил не больше пяти минут. Стоя навытяжку, руки по швам, он слово в слово повторил свой письменный рапорт, еще раз подчеркнув просьбу оставить его на границе.
Начотряда понял, что никаких объяснений ему не добиться, но он был рад оставить у себя хорошего, боевого командира.
Лось щегольски откозырял, повернулся на каблуках и снова прогрохотал по комнатам. Ни с кем не разговаривая, он сел на лошадь и ускакал на свою заставу.
______
Полгода охотился начальник Лось за Миркиным.
В школу послали помкоменданта, а Лося назначили на его место.
Потом заболел и демобилизовался комендант.
Лось стал комендантом. Он хорошо справлялся с новой работой, но никогда не забывал о Миркине.
Стаяли снега. Пришла весна с дождями, бурями и распутицей. По размытым дорогам нельзя было проехать даже верхом.
Лось пешком ходил по участку. Забрызганный грязью, в огромных болотных сапогах, он приходил на отдельные заставы.
Ночи напролет просиживал в засадах, бродил по самым глухим зарослям, надеясь встретить своего врага.
Летом на границе спокойнее.
В тихие белые ночи, когда светло как днем, перейти границу очень трудно.
Но Лось не переставал искать Миркина. Больше всего он боялся, что Миркина поймают без него.
Кончилось лето.
В лесу, как костры на фоне черной хвои, засверкали красным и оранжевым листья кленов и берез. Короче стали дни. Темными ночами хлестал дождь. Ветер ломал деревья.
Начальник Лось, похудевший, с бронзовым от солнца и ветра лицом, без устали носился по своей комендатуре. Не жалея себя, он метался с фланга на фланг. В самую скверную погоду выходил на самые трудные участки.
Он в совершенстве изучил лес. Как зверь, неслышно крался по тропинкам. Мягкой рысьей походкой проходил в кустарниках.
Требовательный до педантичности по отношению к другим, он сам был лучшим образцом для пограничников.
В начале осени, в сильную бурю, Лось вышел на участок.
Казалось, бешеный ветер разнесет все в лесу. Скрипели старые стволы, обросшие лишаями и мхом. Ветер неистово свистел вверху. Внизу шуршали сухие листья. Часто падали сломанные деревья.
В такие ночи не спят пограничники.
Лось дошел почти до самой линии границы. Он оставил трех пограничников в засаде, подле тропинки, а сам пошел, прячась в кустах, вдоль границы.
Начался дождь. Крупные капли дробно трещали по листьям.
Низко согнувшись, Лось полз в кустах. Стало так темно, что он едва мог разглядеть свою вытянутую вперед руку. Он не узнавал мест, по которым пробирался, пока не наткнулся на изгородь. Изгородь шла по пограничной просеке.
Лось крался дальше, удаляясь от тропинки. Просека становилась все уже и уже. Густые кустарники и частые стволы сосен подходили вплотную к границе.
Ничего не видя, Лось двигался наугад.
Длинная молния разорвала черное небо.
В зеленом свете Лось вдруг увидел, что он на лужайке, в десяти саженях от границы. Прямо против него, пригнувшись к земле, стоит человек. Стоит так близко, что, если бы не молния, они столкнулись бы в темноте.
От неожиданности оба на секунду замерли неподвижно.
Молния погасла.
Лось прыгнул вперед и сшибся с нарушителем.
Враг был гораздо больше и сильнее его. Лось чувствовал, как левой рукой нарушитель тянулся к его горлу, Он изо всех сил ударил противника в грудь, и оба, ломая кусты, покатились по земле. Они вязли в намокшем мху, раздирали одежду о корни деревьев.
Лось чувствовал на своей щеке горячее дыхание, он слышал, как человек скрипнул зубами. Ему показалось, что победа за ним. Но враг достал его горло.
Лось начал задыхаться.
Он крикнул. Ему казалось, что крик должен быть очень громким. Но короткое слово «стой!» прозвучало как сдавленный хрип.
Лось терял сознание.
Все-таки он успел ударить нарушителя кулаком по голове. Удар пришелся в висок.
Враг откатился в сторону и вскочил на ноги.
Лось лежал неподвижно.
Небо слегка просветлело, и огромный смутный силуэт нарушителя показался Лосю странно знакомым.
Нарушитель пятился к лесу, держа в вытянутой руке револьвер.
Он не хотел стрелять. Боялся, что где-нибудь близко пограничники. Выстрел поднял бы тревогу.
Кроме того, он был уверен в своей силе: пограничник, полузадушенный, хрипел, вдавленный в мох.
Потом Лось сам удивлялся той быстроте, с какой удалось ему выхватить маузер, вскинуть руку и нацелиться в нарушителя.
Последним усилием воли он напряг все мышцы, затаил дыхание.
Как пулемет, маузер выбросил десять пуль и щелкнул, пустой.
Нарушитель упал, не вскрикнув.
Лось поднялся и, шатаясь как пьяный, подошел к врагу.
Десять пуль пробили его навылет от левого плеча наискось до пояса, но он был еще жив.
Лось нагнулся над ним.
Страшное лицо было смертельно бледно. Левый вытекший глаз был сощурен, будто человек целился.
Конный пограничник прискакал утром в штаб отряда. Он привез начальнику два рапорта от коменданта Лося.
В первом комендант доносил, что при попытке перейти границу убит нарушитель, «оказавшийся неким Миркиным». Во втором рапорте Лось просил начальника отряда командировать его в военную школу.
ПОСТ НОМЕР ДЕВЯТЬ
Ибрагим-бек и пятьсот лучших его джигитов скакали по пескам к посту № 9.
На северо-запад от границы, в пустыне, рыли каналы, плотиной перегораживали реку. Огромное строительство подходило к концу. Скоро по сложной системе каналов, канав и арыков потечет вода. Пустыня тогда оживет, зацветет хлопком, зазеленеет травами. Напоенная земля принесет стране обильные урожаи, богатство и счастье.
Басмачи хотели проникнуть на северо-запад от границы, взорвать плотину, разрушить каналы и перебить строителей.
Ибрагим-бек ехал впереди отряда. За его спиной – полтысячи превосходных английских винтовок. В зеленой чалме – он видел Мекку – скорчился на высоком седле Ибрагим-бек. Он торопил своего коня. Тяжелая разукрашенная плеть часто секла лоснящиеся белые бока коня.
Неслись по рыхлым пескам лошади. Пестрели халаты. Мохнатые шапки низко надвинуты на глаза басмачей. В пыли тускло блестело оружие.
Ибрагим-бек знал, что главная его сила – быстрота.
Вихрем налететь, сжечь, уничтожить, убить и так же быстро исчезнуть в пустыне, чтобы красные не успели бросить на него свои полки.
Именем Ибрагим-бека пугали детей. Страшная слава Ибрагим-бека облетела кишлаки и селения.
Ибрагим-бек, враг своей страны, человек без родины, человек, которому только злоба и месть остались на свете, – недешево продаст красным свою жизнь. Кровью и огнем рассчитается он за отнятое богатство.
Больших стараний стоило собрать и снарядить отряд. Последние остатки денег пришлось затратить на отчаянное предприятие. И все-таки, если бы не поддержка могущественных друзей с Запада, если бы не их ружья, к Ибрагим-беку пришло бы не больше ста джигитов.
Ибрагим-бек знал, какого героического труда стоила перестройка плотины.
Пусть поможет аллах, и счастливым будет день, когда плотина взлетит на воздух.
Только когда солнце спустилось к горизонту, Ибрагим-бек остановил коня. Джигиты помогли ему слезть на землю и расстелили перед ним молитвенный коврик. Тяжело опустился Ибрагим-бек на колени и начал молиться. Лучи красного солнца окрасили его бронзовое лицо. Полтысячи джигитов молились за спиной Ибрагим-бека. Одновременно они сгибали и разгибали спины. Кони фыркали и тихо позвякивали сбруей.
На посту № 9 десять красноармейцев, начальник поста и начальник отряда со своим шофером. Всего тринадцать человек.
Начальник отряда приехал утром. Высокого роста, худой и сгорбленный, с лицом, сожженным солнцем, он был неразговорчив и мрачен. Его мучила малярия. Страшные скачки температуры, ледяной озноб после смертельного жара. То он расстегивал ворот гимнастерки, и пот сплошной пеленой покрывал тело, то зябко кутался в мохнатую бурку, а зубы лихорадочно стучали.
Начальник отряда сам обошел весь участок.
Басмачи идут к посту № 9. Другого им нет пути. Широкая, быстрая река переходима только у поста № 9, где узкий ручей, соединяясь с главным руслом, нанес песок и камни. Река здесь делает поворот, течение немного медленнее, и глубина меньше.
От поста до этого места не больше трех километров, но, пока начальник отряда дошел до брода, ему приходилось раз десять присаживаться на камнях. Какие-то мутные круги и пятна танцевали перед глазами, кружились в надоедливом ритме. Монотонный звон стоял в ушах. Начальник стискивал зубы, мелкие песчинки скрипели на зубах. Загорелая кожа натягивалась на острых скулах. Очень хотелось лечь, укрыться буркой до самого подбородка и зажмурить глаза. Казалось, будто если лежать совсем не двигаясь, утихнет пляска пятен перед глазами, смолкнет звон в ушах. Но начальник подымался и, правда, слегка пошатываясь, упрямо шел по участку.
На пост № 9 должен был прибыть из города кавалерийский отряд. По плану давно уже отряд должен был быть здесь. Но разве можно точно рассчитывать в этих проклятых местах.
А на посту № 9 одиннадцать человек, да еще шофер… Двенадцать… Да он сам – начальник. Всего тринадцать бойцов. Плохое число тринадцать. Мальчишка кочевник, который прискакал на загнанной лошади и донес пограничникам о басмачах, говорил, что сам Ибрагим-бек едет впереди банды.
Если бы не опаздывал отряд! Летя ночью на машине к посту № 9, начальник продумал план во всех деталях. Двумя эскадронами еще днем перейти реку и, отойдя к юго-востоку, закрыть Ибрагим-беку отступление; остальным укрыться за сопками у брода; дать возможность половине басмачей перейти реку, и тогда ударить в лоб, сбросить Ибрагим-бека обратно, двумя эскадронами зажать его с тыла – и кончено.
Но вся стратегия ничему не может помочь. Лошади не могут мчаться со скоростью автомобиля. Отряда нет. Уже солнце низко опустилось к горизонту. Через какие-нибудь три часа стемнеет, и Ибрагим-бек перейдет реку.
Начальник вернулся на пост. Он прошел в комнату начальника поста. Через тонкую перегородку слышен неистовый охриплый голос: «Алло! Алло! Отряд…» и звон полевого телефона. Уже пять часов безуспешно пытались связаться с городом.
Начальник поста встал навстречу.
– Разрешите доложить, товарищ начальник отряда, – сказал он, – с городом наладить связь не удалось, очевидно перерезан провод. Отряд не прибыл. Какие будут ваши приказания?
«Итак, Ибрагим-бек, против тебя тринадцать человек».
– Приказываю участок поста № 9 защищать.
Начальник расставил засады. Весь свой гарнизон он разделил на шесть «отрядов», по два человека в каждом, и разместил на сопках.
Ночь, черная безлунная южная ночь распростерлась над пустыней. Начальник погасил лампу и в совершенном мраке вышел из дома. Приступ малярии прошел. Начальник слушал тишину пустыни. А темнота сгущалась все больше и больше. Казалось, уже не может быть темнее, но проходило несколько секунд – и темные силуэты сопок становились еще более черными, и черное небо обнимало землю.
Начальник вынес пулемет, вставил диск и лег на землю. Земля была прохладная, чуть сырая. Начальник понимал, как бессмысленна оборона поста против пятисот всадников. В страшной этой темноте бессильны пулемет и винтовки тринадцати храбрецов.
Начальник уже полгода охотился за Ибрагим-беком. Лежа у пулемета, начальник думал о том, что враг снова ушел от него, и от досады обгрыз ногти на левой руке.
Пустыня взорвалась громом выстрелов, где-то совсем близко завизжали басмачи, призывая аллаха, и сверкнул огонь. Начальник повернул пулемет в эту сторону и расстрелял весь диск в черное пространство. Когда пулемет кончил стрелять, стало совсем тихо. Начальник сел и вытер вспотевшее лицо. Прошло минут пять.
Вдруг издалека, со стороны брода, раздались подряд два взрыва и частым горохом затрещали винтовки.
Потом снова все смолкло, и до утра уже ничто не нарушало тишины. Только шакалы выли и дрались где-то совсем близко в сопках.
Желтое солнце вылезло из-за сопок.
Пограничники сходились на заставу. Они докладывали начальнику отряда. Одному из бойцов шальная пуля попала в ногу. Он ковылял, хромая и опираясь на винтовку. Доложив начальнику, он тут же сел на землю и стал стаскивать полный крови сапог.
Начальник отряда кутался в бурку. Его снова лихорадило.
Все говорили одно и то же: в полной темноте они услышали, как началась стрельба, как пели басмачи свою молитву, как топотали кони. Они все стреляли, но не знали, кто первый начал перестрелку и попадали ли их пули в цель.
Измученные бессонной ночью, бойцы молча стояли перед начальником. Он чувствовал, что нужно ободрить их, сказать им что-нибудь. Но никакие слова не складывались у него в голове. Опять пятна заплясали перед глазами и зазвенело в ушах. Стараясь сосредоточиться, начальник машинально сосчитал бойцов. Вдруг он выпрямился и шагнул вперед.
– Вас десять. Где еще двое? – сказал он громко.
Заговорил начальник поста:
– Нет Маркова и Корнеева. Они были в самой отдаленной засаде, в засаде у брода, товарищ начальник, – сказал он.
Тревожась за товарищей, пограничники вышли за ворота и увидели на сопках двоих людей, спешивших к заставе. Люди приближались очень быстро, и скоро все узнали красноармейцев Маркова и Корнеева.
Марков, коренастый, крепкий и очень сильный человек, был старослужащим. Два года он провел на посту № 9. Лучший стрелок на заставе, боец, отличный во всех отношениях, он с трогательной заботливостью относился к молодому Корнееву. Корнеев, тоненький, стройный блондин, всего три месяца тому назад был призван в Красную Армию. На пост № 9 его прислали совсем недавно, и многое еще казалось ему очень трудным. Пески сопок были так непохожи на сады Киевщины, откуда Корнеев был родом. Корнеев был комсомольцем, как и Марков. Ячейка поручила Маркову помогать молодому бойцу. В опасную засаду у брода послали вместе с опытным Марковым Корнеева.
Марков и Корнеев никогда не расставались. За последний месяц они подружились, и дружба их была такой крепкой и самоотверженной, какая может быть только у двух юношей, во всем помогающих друг другу, живущих вместе и работающих в тяжелых условиях почти непрерывного боя. Вся застава очень любила обоих друзей.
Поэтому всем стало веселее, когда Марков и Корнеев, совершенно здоровые, запыхавшиеся и возбужденные, подбежали к посту и, тяжело дыша, вытянулись перед начальником отряда.
Начальник приказал рассказывать обо всем подробно.
– Разрешите доложить, товарищ начальник отряда, – начал Марков. – Еще засветло мы с товарищем Корнеевым дошли до брода и, согласно вашему приказу, расположились, укрывшись за вершиной сопки. В двадцать один час стемнело. С местоположения засады нам был виден довольно обширный участок сопок и реки. Сверху и пост мы видели, но когда совсем стемнело, поста видно не стало. Лежали мы молча, не курили, не производили никакого шума. Около часов двадцати четырех товарищ Корнеев подползает ко мне вплотную. Я его сначала поместил несколько южнее, метрах в десяти от себя, за камнями. Там горкой камни навалены. В случае стрельбы это прикрытие понадежнее. А сам я в песке прорыл некоторое углубление и лег в нем. Значит, подползает товарищ Корнеев ко мне и шепчет прямо в ухо: «Который час?» Только я, конечно, вижу, что просто парню одному лежать тяжело стало. Оно и верно: ночь, не видать ни зги, шакал воет, – жутко.
В этом месте рассказа Корнеев смущенно потупился, и тонкое загорелое лицо его залил мучительный румянец. Марков искоса взглянул на товарища и нахмурился.
– Я, товарищ начальник, привычнее Корнеева, – продолжал он, – но скажу прямо – был рад, что Корнеев лег рядом. Вдвоем с товарищем не так все кажется. А то – пустыня большая, ночь… словом, конечно, жутковато.
Я шепнул товарищу Корнееву про время, что, наверно, уже часа двадцать четыре, и опять мы лежим молча. Тихо очень было, товарищ начальник, и я только слышал, как товарищ Корнеев дышит сбоку от меня. Наверное, час пролежали мы так. Товарищ Корнеев опять к моему уху тянется и шепчет, что слышу ли я, мол, топот в пустыне. А я уже давно топот слышал и только молчал – пусть сам заметит. Я говорю товарищу Корнееву – это, мол, кавалерия. Большое соединение кавалерии передвигается в сторону брода. Тут товарищ Корнеев хватает винтовку и шепчет, что – давай, мол, будем стрелять. Я ему говорю: только попробуй, мол! Я тебе выстрелю! Потом разъяснил ему боевую задачу: огонь надо открывать, только когда противник достигнет реки и голова отряда переправится на наш берег. Засада расположена в таком месте, что миновать ее противнику невозможно, так как мы, согласно вашему приказу, сидели над самым бродом. Товарищ Корнеев, конечно, понял и начал ждать моей команды. А противник приближается быстро, судя по топоту. Потом мы уже увидали большой отряд, который остановился на том берегу реки. Хотя и очень было темно, но сверху песок выглядит белым, а всякий предмет выделяется темным. Противник соблюдал все меры предосторожности, и нам было даже удивительно, товарищ начальник, как могла такая масса всадников сохранять такую тишину.
Потом от основных сил противника отделился небольшой отряд человек в двадцать. Они въехали в реку и стали переправляться. Товарищ Корнеев тут снова заторопился стрелять. Я даже схватил рукой его винтовку. Вижу, парня лихорадка колотит. Я уже не стал объяснять ему, товарищ начальник, что это только разведка, а нам надо дождаться, пока станет переправляться главный отряд. Я только отвел рукой винтовку товарища Корнеева и шепнул ему, чтобы он ждал команды, а то худо будет. Разведчики противника перешли реку и проехали под нами в сторону поста. Там они, конечно, наткнулись на наших. Мы слышали перестрелку, шум, и тут весь отряд басмачей кидается в воду и идет на наш берег.
И в третий раз хватается товарищ Корнеев за винтовку. Я на него только смотрю и, простите, товарищ начальник, ругаюсь тихо, одними губами. Ну, он, конечно, не стреляет. Я вижу, парень ужас как волнуется, но жду. Согласно вашему приказу нам были выданы две гранаты, и я отложил винтовку, а гранаты положил рядом. И вот, когда голова противника начала подыматься на наш берег, я приготовился бросать. Оглянулся на товарища Корнеева. Он стоит на колене, винтовка у плеча, губы закусил, дрожит сам, а не стреляет, и смотрит на меня не отрываясь. Тогда я кинул гранату вниз, в самую середину отряда противника, и крикнул: «Залп!» Тут товарищ Корнеев наконец начал стрелять. Я не видел, как разорвалась первая граната, так как торопился кинуть вторую. Потом, кинув вторую гранату, взял свою винтовку, и мы с товарищем Корнеевым расстреляли все патроны. Противник открыл по нам огонь, но безуспешно. Потом все стихло, а мы, расстреляв все патроны, не решались выглядывать и до зари пролежали на сопке. А как поднялось солнце, прибежали на пост.
Вот и все, товарищ начальник. Очень нам смешно стало, как я от волнения товарищу Корнееву командовал «залп» из одной винтовки.
Марков кончил.
Начальник отряда пожал ему и Корнееву руки и поблагодарил.
«Оказывается, вот они какие, – думал начальник, – молодые бойцы, не видавшие войны…»
В своей машине начальник поехал к броду.
Марков и Корнеев сопровождали машину верхом, и шофер ехал медленно, чтобы лошади не отставали. Оставив машину наверху, начальник отряда спустился к реке. На берегу лежало с дюжину конских трупов и семь мертвецов в цветных халатах. Один убитый застрял на камнях с краю отмели. Возможно, что еще многих унесло течением. Копыта пятисот коней пропахали в песке широкий след. Около сопки, где сидели Марков и Корнеев, след этот делал огромную петлю длиной в километр. Пятьсот лучших джигитов Ибрагим-бека скакали километр в сторону от двух советских пограничников.
А сам Ибрагим-бек так и не принес благодарности аллаху за разрушение плотины. Утром, немного отойдя от поста № 9, банда встретила кавалерийский отряд.
Уходить обратно через пост № 9 Ибрагим-бек боялся, так как после боя у переправы басмачи думали, что на посту сосредоточены большие силы.
Ибрагим-бек решил попробовать прорваться. Красные отбили атаку, ударили сразу с обоих флангов, смяли басмачей и рассеяли по долине. Под Ибрагим-беком убили коня и самого его, раненного в руку, захватили в плен. Бой кончился.
Несколько дней спустя, когда Ибрагим-бека привезли в город, чтобы судить, начальник отряда рассказал ему о том, что на посту № 9 было всего тринадцать человек, а в засаде у брода всего двое. Ибрагим-бек ничего не сказал тогда начальнику. Но ночью в своей камере он плакал от злобы, мучаясь бессильной яростью.
Маркова и Корнеева вызвали в Москву.
Их наградили орденами Красного Знамени.
Поездка в Москву длилась целый месяц.
Потом Марков и Корнеев вернулись на пост № 9.
1935
