Текст книги "Полковник Коршунов"

Автор книги: Лев Канторович

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Поезд шел на север. С каждым днем становилось холоднее.

Коршунов был один в купе. Он редко выходил. Опираясь на палку, медленно прохаживался по перрону на больших станциях. Рана не болела, но Коршунов был слаб. Почти все время он лежал на мягкой вагонной постели, и ему приятно было слушать стук колес и думать. Скучая в больнице, Коршунов выучился курить. Иногда казалось, будто папиросы успокаивают боль. Теперь, в поезде, курение доставляло Коршунову удовольствие.

Коршунов много думал о Кузнецове и о последнем разговоре с ним. Разговор этот происходил перед самым отъездом, когда Коршунов явился проститься с Кузнецовым. Собственно, ничего особенного Кузнецов не сказал, и Коршунов даже не мог вспомнить точно те выражения, в которых Кузнецов пожелал ему счастливого пути и хорошего отдыха. Но что-то во всем этом разговоре было такое, что оставило у Коршунова очень приятное воспоминание. Показалось Коршунову, что в голосе Кузнецова, во всем его обращении была необычная мягкость, чуть ли не нежность какая-то. Еще и еще раз вспоминая этот разговор, Коршунов пытался убедить себя, что Кузнецов говорил с ним, как говорил бы со всяким другим командиром, уезжающим на поправку после раны. Но первое ощущение не проходило.

В Самаре Коршунов пересел в другой поезд, идущий на юг.

Первые две недели жизни в санатории Коршунов почти не выходил из комнаты. Была плохая погода. Шли дожди, тяжелые тучи заволакивали горы.

Коршунов подходил к окну. Струи воды текли по стеклу. Голая ветка билась снаружи о стекло. Коршунова раздражал неровный стук сучьев. Изредка дождь прекращался и расходились облака. Тогда становились видны горы. Горы казались Коршунову невысокими, и очертания их были однообразны. Отдыхать Коршунов не умел, и вынужденное безделье тяготило его. Глядя на горы, он с тоской вспоминал привычную жизнь на границе. Чувствовал себя Коршунов с каждым днем все лучше и лучше, слабость проходила, рана заживала хорошо.

Через две недели погода изменилась.

Как-то утром Коршунов проснулся от яркого света. Солнце било в окно, заливало всю комнату.

Коршунов долго лежал в постели.

Потом встал, оделся и спустился в сад. Он встретил главного врача и попросил его, чтобы еду не приносили больше в комнату. Коршунову хотелось есть в общей столовой.

Врач сказал, что отдаст нужные распоряжения, и предложил Коршунову сегодня же завтракать в общей столовой. Вместе с врачом Коршунов еще погулял по саду. Они поговорили о ране Коршунова и о перемене погоды.

Когда прозвенел гонг к завтраку, Коршунов вошел в столовую. Он пришел первый, в столовой было пусто и вкусно пахло горячим молоком и свежим хлебом.

Сестра-хозяйка пожелала Коршунову доброго утра и указала место за столом. Сестра-хозяйка была немолодая. Коршунову она показалась милой в белом халате и с белой косынкой на голове.

Столовая наполнялась больными. Коршунов никого не знал. Ему очень хотелось разговаривать, знакомиться с людьми, но он всегда немного смущался, а теперь, в непривычной обстановке, смущение овладело им еще сильней обычного.

Стол, где сидел Коршунов, был накрыт на четверых, но занятыми были два места. Так сказала сестра-хозяйка. Коршунову было интересно узнать, кто окажется его соседями.

Наконец соседи пришли. Один из них, высокий худой человек, в очках, со странным скуластым лицом и длинными зубами, был известный писатель. Он поздоровался с Коршуновым, приветливо улыбнулся, и пожимая руку, назвал свою фамилию. Фамилию писателя Коршунов слышал и читал его статьи в газетах, но книг его не читал. Почему-то Коршунову сделалось неловко.

Писатель был веселый человек. Он говорил все время, и то, что он говорил, было смешно. Даже если писатель говорил о серьезных вещах, лицо его было таким жизнерадостным и веселым, что слушателям хотелось улыбаться.

Писатель Коршунову понравился.

Второй сосед по столу Коршунову не понравился. Он был директором какого-то учреждения, – грузный человек с большим животом, розовым гладким лицом, на котором маленькие квадратные усики казались наклеенными. Он молчал в течение всего завтрака и много ел. Только один раз он сказал официантке, что пища ему не понравилась, и сердито отодвинул тарелку.

Писатель кончил есть и ушел. Второй сосед посмотрел ему вслед и сказал, неприятно улыбаясь, что вот как человек веселится и как ему все нравится, а ведь он полумертвец. Коршунов не понял, почему веселый писатель может быть полумертвецом, но ему так не нравился второй сосед, что он не хотел с ним разговаривать и ничего не спросил.

Позднее Коршунов узнал, что веселый писатель действительно смертельно болен и что положение его всеми врачами признано безнадежным.

Второй сосед по столу через несколько дней переехал в другой санаторий.

Неделю Коршунов и писатель ели вдвоем. Два других места были свободны. Писатель по-прежнему нравился Коршунову.

В то утро, когда Коршунов в первый раз завтракал в общей столовой, он почувствовал себя совершенно здоровым.

К концу третьей недели Коршунов, придя однажды к завтраку, увидел, что за столом рядом с писателем сидит девушка. Писатель оживленно разговаривал с ней, и оба они не заметили, как подошел Коршунов. Коршунов остановился в нерешительности. Девушка сидела к нему спиной. Она была в шелковом платье, волосы ее были коротко острижены.

Девушка громко смеялась. Писатель говорил что-то смешное, наклонясь над столом и блестя толстыми стеклами очков.

Коршунов поздоровался, и писатель вскочил и церемонно представил Коршунова девушке. Ее звали Елена Ивановна, она только что приехала из Москвы. Девушка протянула Коршунову руку и сказала, что писатель уже все рассказал ей о нем, о Коршунове, что они, конечно, будут друзьями и что она сразу просит называть ее Леной. Коршунов пожал девушке руку, ничего не сказал, покраснел и разозлился, чувствуя, что его смущение заметили и девушка и писатель.

Девушка и писатель продолжали прерванный разговор. Они говорили о новых книгах и постановках в театре. У них оказалось много общих знакомых, и девушка рассказывала писателю последние московские новости.

Девушка работала секретаршей у начальника большого отдела одного из наркоматов. Она сказала, что ее патрон никак не соглашался дать ей отпуск, пока сам не поехал отдыхать, и поэтому ей пришлось ехать в отпуск не летом, а зимой, но она надеется все-таки хорошо провести время, особенно в таком блестящем окружении. Она, смеясь, посмотрела на писателя и на Коршунова. Писатель поклонился, а Коршунов снова покраснел.

Разговор не умолкал, но Коршунов не произнес ни слова. Все, о чем говорили девушка и писатель, было незнакомо Коршунову. Он не читал книг, о которых упоминали, и не видел спектаклей и фильмов. Ему показалось, что девушка очень много знает, и стадо стыдно своего невежества.

Он вспомнил о жалкой опереточной труппе, которая приводила в восторг его и других командиров. Труппа эта редко бывала в их городе, и командиры съезжались с границы, ночи напролет гоня лошадей, чтобы поспеть на представление.

Девушка и писатель говорили об известных артистах и писателях, имена которых Коршунов только слышал. Девушка говорила о многих из них как о своих знакомых и называла их по именам или по имени и отчеству.

Завтрак окончился.

Коршунов хотел уйти, но девушка взяла его под руку, писатель взял под руку девушку, и они втроем долго ходили по саду. Коршунов по-прежнему мучительно молчал, и когда девушка обратилась к нему и спросила, нравится ли ему какая-то книга, о которой они с писателем спорили, Коршунов сердито сказал, что книги этой он не читал и что ему нездоровится, и ушел. Девушка удивленно на него посмотрела.

Коршунов пошел в свою комнату, лег на кровать и не вставал до обеда. К обеду он вышел мрачный. Ему казалось, что девушка поняла причину его смущения и что она будет свысока обращаться с ним. Но девушка так приветливо встретила его и так искренне спросила, как он себя чувствует, что Коршунов повеселел. Писатель смешно рассказывал о санаторских нравах, и девушка смеялась так заразительно, что Коршунов почувствовал себя совсем свободно.

Под конец обеда заговорили почему-то о лошадях, и Коршунов настолько разошелся, что рассказал о своих жеребцах и о Басмаче. Рассказывал он, очевидно, интересно, потому что девушка и писатель притихли и внимательно слушали.

Когда Коршунов кончил, девушка сказала, что это замечательно так жить, как живут пограничники, и что это настоящая жизнь, и что она серьезно завидует Коршунову.

Коршунов чуть не сказал, что он завидует ей, Лене, потому что она так много знает и так много читала, и видела в театрах и в музеях, и все такое.

После обеда писатель предложил завтра утром удрать с завтрака и отправиться в горы. Девушка захлопала в ладоши и сказала, что это замечательно и что она встанет в шесть часов и будет ждать писателя и Коршунова в беседке, и что это будет чудно.

На следующий день Коршунов встал в пять часов утра и долго брился и причесывался.

Без десяти шесть он постучался в комнату к писателю, и они тихонько пробрались в сад и направились в беседку. Лена опоздала на полчаса. Писатель смешно упрекал ее, и они почти бегом вышли из сада и двинулись к горам.

Сначала все было хорошо. Приятно было идти. Солнце только что поднялось из-за гор. Было свежо и ясно. Но в десять часов небо заволокло тучами и начался дождь. Они повернули обратно и пришли в санаторий задолго до обеда.

У писателя промокли ноги, и он простудился. К обеду он не вышел.

Коршунов не знал, о чем говорить за обедом. Лена несколько раз зевнула, сказала, что ей хочется спать и три раза спросила, что с писателем.

Писатель не явился к ужину. После ужина Коршунов и Лена решили его навестить.

Писатель лежал в постели. Он был очень бледен, часто кашлял и плевал в платок. Он обрадовался гостям, сел на постели и стал смешить их. Но у него был такой больной вид, что ни Коршунов, ни Лена не смеялись.

Лена села на подоконник и перебирала книги, наваленные там. Она предложила почитать стихи. Писатель сказал, что это было бы прекрасно, и откинулся на подушки. Коршунов промолчал.

Лена наугад раскрывала книжки и читала. Стихи она читала неплохо, но немного напряженно и слишком громко для маленькой комнаты. Коршунову не нравилось то, что она читала, и становилось скучно.

В комнате было почти темно. Горела только одна настольная лампа с синим абажуром. Лампу Лена поставила на окно рядом с собой, и шнур протянулся через всю комнату. Сидя в кресле, Коршунов курил и смотрел на смуглое лицо Лены, снизу освещенное лампой.

Писатель сказал, что почему-то попадаются сплошь плохие стихи, и попросил Лену почитать лучше книжку, которую до их прихода читал он сам. Он протянул Коршунову маленькую книжечку в сером переплете, и Коршунов встал и передал книжку Лене.

Лена долго молча перелистывала книжку, и Коршунов хотел уже попрощаться и идти спать, когда Лена сказала, что она еще не читала этих стихов и пусть ее простят, если она будет читать плохо.

Она начала, и с каждым словом Коршуновым овладевало незнакомое ему волнение. Ритм стихотворения подчинил себе его мысли.

Давно и хорошо известные Коршунову ощущения, ощущения, которые он никогда не смог бы выразить, вдруг получили ясную, точную форму. Коршунов не представлял себе, что стихи могут так действовать, и слушал, застыв на месте, глядя в темноту, почти оглушенный силой слов.

Лена читала:

 
…Это значит – в песчаном корыте
От шалашной норы до норы
Чабаны-пастухи не в обиде
И чолуки-подпаски бодры.
 
 
Что сучи-водоливы довольны,
Значит выхвачен отдыха клок,
Можно легкой камчою привольно
Пыль сбивать с полотняных сапог,
 
 
Пить чаи, развалясь осторожно,
Так, чтоб маузер лег не под бок,
Чтоб луна завертела безбожно
Самой длинной беседы клубок…
 
 
И – по коням… И странным аллюром,
Той юргой, что мила скакунам,
Вкось по дюнам, по глинам, по бурым
Саксаулам, солончакам…
 
 
Чтобы пафосом вечной заботы
Через грязь, лихорадку, цингу
Раскачать этих юрт переплеты,
Этих нищих, что мрут на бегу.
 
 
Позабыть о себе и за них побороться,
Дней кочевья принять без числа
И в бессонную ночь на иссохшем колодце
Заметить вдруг, что молодость прошла…
 

– Кто написал это? – глухо спросил Коршунов.

В голосе его было что-то такое, от чего писатель приподнялся на постели. В темноте лица Коршунова не было видно. Лена назвала фамилию поэта.

– Дайте мне книжку, – сказал Коршунов, – можно, я возьму ее почитать?

Он попрощался и ушел к себе.

– Странный парень, – сказала Лена.

– Молодец, – сказал писатель.

До утра Коршунов читал. Уже брезжил рассвет, когда он заснул. Ему приснились комендатура, вороной Басмач, пограничники, Суббота и Захаров. Сон был так похож на действительность, что утром, проснувшись, Коршунов долго не мог понять, где он находится.

Стихи, прочитанные ночью, звенели в ушах. Наизусть Коршунов запомнил только четыре строчки:

 
…И – по коням… И странным аллюром,
Той юргой, что мила скакунам,
Вкось по дюнам, по глинам, по бурым
Саксаулам, солончакам…
 

К завтраку Коршунов опоздал.

Писатель и Лена уже сидели за столом.

– Ну, поздравляю, – сказал писатель и крепко пожал Коршунову руку.

– И я поздравляю, – сказала Лена. – От души поздравляю!

Она тоже пожала руку Коршунову.

Коршунов не понимал, в чем дело. Он решил, что над ним смеются, и нахмурился.

– Слушайте, Лена, он, по-моему, ничего не знает, – громко сказал писатель.

Коршунов удивленно посмотрел на него.

– В чем дело? Я не знаю, о чем вы говорите.

– Нет, правда?

– Честное слово.

Писатель встал и через стол протянул Коршунову газету. Газета была сложена так, что Коршунов сразу увидел свою фамилию. Он два раза прочел заметку, раньше чем ее смысл дошел до его сознания. В заметке было написано:

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ПРЕЗИДИУМА ЦИК СОЮЗА ССР

За выдающиеся заслуги в деле охраны советских границ ЦИК Союза ССР постановил наградить орденом Красного Знамени Союза ССР тов. Коршунова, Александра Александровича.

– Теперь-то можно вас поздравить? – сказала Лена.

Коршунов растерянно вертел в руках газету.

– Спасибо… Я не знаю только… Спасибо вам…

К концу завтрака в столовую вошел главный врач. Он подошел к Коршунову, поздравил его и передал ему телеграмму. Телеграмма была от Кузнецова:

Горячо поздравляю тчк Кузнецов

Вечером в тот же день Коршунов получил телеграмму из Главного управления пограничной охраны с приказанием срочно выехать в Москву.

На следующий день за завтраком Коршунов простился с Леной и писателем.

Поезд уходил в двенадцать часов. На вокзал Коршунов явился рано. Он положил чемодан в вагон и вышел на перрон. Вагон должны были прицепить к поезду, идущему на Москву; поезд еще не приходил, и до отъезда оставалось минут двадцать.

Зимнее солнце высушило землю после вчерашнего дождя.

Прямой, подтянутый, в кавалерийской шинели и кубанке, Коршунов выглядел щеголевато.

Народу на перроне почти не было. Коршунову казалось, что время тянется медленно. Хотелось поскорее уехать. Он вспомнил, что забыл купить папиросы, и направился в буфет, когда его окликнули.

– Александр Александрович!

Лена стояла за его спиной. Она была в коричневой кожаной куртке и в вязаной шапочке. Коршунов, улыбаясь, подошел к ней и протянул ей руку. Она взяла его руку и тихо засмеялась.

– Я пришла проводить вас, Александр Александрович…

– А где писатель? – спросил Коршунов. Он спросил это просто для того, чтобы сказать что-нибудь, но сразу заметил, что Лене вопрос не понравился.

– Я не знаю, – сказала она и отвернулась.

Вид у Лены был обиженный.

– У вас нет папирос? – спросила она.

– Да, я и забыл: мне же нужно купить папирос. Пойдемте в буфет, Леночка.

Они оба обрадовались тому, что нашлось какое-то занятие.

– Давайте выпьем на прощание, Александр Александрович, – сказала Лена. В голосе ее Коршунову послышалась какая-то значительность.

– Выпьем. Пива?

– Лучше коньяку.

– Давайте. Две рюмки коньяку, – сказал Коршунов буфетчику.

Буфетчик приветливо улыбнулся, махнул полотенцем по стеклу, закрывающему стойку, и весело сказал:

– Коньяку нету. Водочки выпейте.

– Будете водку пить, Леночка?

– Что ж, выпьем.

– Дайте две рюмки.

– Извольте. Чего на закуску прикажете?

– Что у вас есть?

– Кильки есть. Яички есть.

– Мне кильки, Александр Александрович.

– А вам что позволите?

– Ничего не нужно.

– Слушаюсь. Пожалуйте.

Водка была холодная и показалась Коршунову вкусной. Лена не допила рюмки и закашлялась. Коршунов предложил ей воды.

Поезд подошел. Лена и Коршунов направились к вагону. Лена спросила, можно ли ей написать Коршунову, и Коршунов сказал: пожалуйста, и Лена записала адрес Коршунова.

Раздался звонок.

– Прощайте, Александр Александрович!

– Прощайте, Леночка.

Коршунов пожал ее руку. Поезд тронулся. Проходя по вагону к своему купе, Коршунов видел в окно Лену. Она смотрела вслед поезду и махала рукой.

Коршунов снял шинель, достал из кармана шинели пачку папирос и, перекладывая ее в карман своих галифе, выронил сложенную бумажку. Коршунов поднял бумажку и развернул ее. Это была телеграмма от Кузнецова. Коршунов улыбнулся, сложил телеграмму и спрятал ее в карман гимнастерки.

На ближайшей станции Коршунов побежал на телеграф. Он взял бланк и написал:

Сердечно благодарю, дорогой Андрей Александрович. Ваш Александр.

Потом подумал, разорвал бланк, взял новый и написал на нем:

Благодарю. Коршунов.

В поезд Коршунов вскакивал на ходу, и от резкого движения почувствовал легкую боль в том месте, куда был ранен.

Через два дня Коршунов был в Москве.

На вокзале в Москве Коршунова встретил командир в форме пограничной охраны.

– Вы – Коршунов?

– Да.

– Очень приятно. Я из Управления. Фамилия моя Антипов. Секретарь Управления. Идемте скорее.

Они вышли на площадь и сели в автомобиль. Антипов сел рядом с шофером. Он несколько раз смотрел на часы и торопил шофера.

– Не опоздать бы. Времени в обрез, – говорил он. Он был подчеркнуто деловит и озабочен. – Вы чувствуете себя хорошо, товарищ Коршунов? Вы совсем оправились от раны? Да? Превосходно!

Автомобиль подъехал к Кремлю и остановился возле небольшого домика на Красной площади. В домике помещалось бюро пропусков.

Антипов выскочил из автомобиля, и Коршунов пошел за ним.

Антипов поговорил с дежурным в окошечке, и тот выдал пропуска.

– Скорее, скорее, – торопил Антипов.

Они так быстро прошли по Кремлю, что Коршунов ничего не успел толком разглядеть.

Несколько раз у них проверяли пропуска.

Наконец они дошли до какого-то здания и поднялись во второй этаж. В небольшой прихожей они сняли шинели и, поправляя ремни, прошли в приемную. Приемная была полна народу. На столе стояли стаканы с чаем и вазы с печеньем. Люди разговаривали негромко, и в приемной был сдержанный гул голосов. Из соседней комнаты выходили секретари, выкликали какие-то фамилии, и каждый раз несколько человек вскакивало с мест и уходило через секретарскую в следующую комнату, где происходило заседание президиума ЦИК. Через некоторое время люди возвращались и шли в прихожую одеваться, а секретари выкликали новые фамилии.

Около окна стояло четверо военных. Коршунов подошел к ним и закурил. Антипов куда-то исчез. Военные были артиллеристы. Они тихо разговаривали между собой. Когда подошел Коршунов, они замолчали. Коршунов смотрел в окно. На белом снегу и белом зимнем небе четко вырисовывались зубцы стен.

– Вы тоже награждаться, товарищ? – Усатый пожилой артиллерист повернулся к Коршунову.

– Да. И вы?

– И мы. – Артиллерист весело улыбнулся.

В приемную вошла большая группа людей. Впереди был высокий человек с большой бородой, длинными волосами и светло-голубыми глазами. Он был похож не то на священника, не то на профессора.

Бородатый человек отвел одного из секретарей в сторону и что-то тихо говорил ему, улыбаясь и поглаживая бороду.

Люди, явившиеся вместе с ним, остановились посредине приемной. Они держались вместе. Среди них были молодые и старики, и Коршунов никак не мог понять, кто они такие.

– Кто это? – спросил Коршунов у пожилого артиллериста.

– Вот этот, с бородой? Разве не знаете?

– Нет.

– Это Шмидт. Полярник.

– А эти?

– Это его экспедиция. Разве вы не слышали о них?

– Кое-что слышал, – неуверенно сказал Коршунов. – Я был ранен и долго не читал газет.

Секретарь, с которым разговаривал бородатый профессор, отошел от него и громко сказал:

– Товарищи полярники и вы, товарищи, – он обернулся к артиллеристам и к Коршунову, – будьте любезны, на минуту соберитесь вокруг меня. Сюда, сюда, пожалуйста.

Он рассказал, куда нужно сесть, когда их впустят на заседание, и что нужно делать.

Он ушел и через минуту вернулся.

– Прошу, товарищи! Заходите потихоньку.

Он распахнул двери.

Посредине продолговатой, лишенной всяких украшений комнаты в форме буквы «т» стояли столы. По обеим сторонам длинного стола сидели члены президиума ЦИК. В центре короткого стола, прямо против двери, сидел Калинин. Сбоку стола стоял человек с ворохом бумаг в руках и быстро говорил, все время обращаясь к Калинину и называя его по имени и отчеству. Калинин внимательно слушал, приложив к уху согнутую раковиной руку. Речь шла о каком-то вопросе, связанном с Наркомфином. Калинин вдруг прервал говорившего и тихо сказал что-то, очевидно, смешное, потому что сидевшие поблизости от него засмеялись. Калинин весь повернулся. Глаза его сощурились хитро и весело. Он назвал какую-то фамилию, и сразу с другой стороны стола поднялся человек тоже с ворохом бумаги заговорил, также обращаясь к Калинину по имени и отчеству. Он, очевидно, возражал первому. Калинин слушал и быстро записывал что-то в большом блокноте, лежавшем перед ним на столе. Потом Калинин остановил говорившего и внес предложение по существу вопроса. Предложение было принято.

Калинин встал и сказал, что порядок дня должен несколько измениться, так как явились товарищи, награжденные орденами Союза, и им нужно вручить ордена. Все обернулись в ту сторону, где вдоль стены сидели награжденные. Коршунов увидел приветливые, улыбающиеся лица. Ему стало неловко, руки мешали, и он не знал, куда деть их, и стал поправлять гимнастерку.

Из боковой двери внесли столик с грудой синих коробочек. Рядом с Калининым встал секретарь и прочел постановление о награждении участников полярной экспедиции. Потом он начал выкликать фамилии, и к Калинину, один за другим, подходили полярники.

Михаил Иванович вручал ордена, поздравлял и пожимал руки. Члены президиума аплодировали. Люди возвращались на свои места красные от смущения, возбужденные и радостные. Тут же они привинчивали ордена в петлицы своих костюмов.

От имени полярников говорил бородатый профессор. Он говорил горячо, но немного витиевато, как показалось Коршунову.

Коршунов с интересом рассматривал полярников. Арктика представлялась ему смутно. Он слушал речь бородатого профессора и вспомнил о ледяных горах, о холоде, о собаках, о ледоколах. Люди, плавающие в Ледовитом океане, путешествующие по пустынным снежным землям, казались ему настоящими героями. Бородатый профессор кончил, и все зааплодировали, и Коршунов аплодировал вместе со всеми.

Аплодисменты смолкли, и секретарь начал читать новый текст.

Коршунов неожиданно услышал свою фамилию и встал. На секунду он забыл все, что говорил секретарь в приемной, и растерялся и не знал, что нужно делать. Потом раздались аплодисменты, все обернулись к Коршунову, и он пошел к улыбающемуся Калинину.

Комната показалась Коршунову очень длинной. Он чувствовал себя неловко и покраснел, и вокруг все было как в тумане.

Наконец он дошел до Калинина, и Калинин передал ему орден и протянул руку. Калинин был ниже Коршунова, и Коршунов слегка нагнулся и осторожно пожал руку Михаила Ивановича.

Калинин сказал что-то, и аплодисменты грянули снова, и Коршунов растерянно улыбнулся и вернулся на свое место.

Потом Калинин вручил ордена артиллеристам, и от имени артиллеристов говорил тот, с которым Коршунов разговаривал в приемной. Он говорил мало, просто и убедительно.

«Правильно… правильно говорит… правильно, – думал Коршунов, молодец… Хорошо! Так бы и мне надо сказать…»

Артиллерист кончил. Он поблагодарил партию и правительство за высокую награду и сказал от имени всех награжденных, что их жизнь до конца принадлежит родине.

Коршунов первый вскочил с места и зааплодировал так громко, что на него оглянулись.

Потом говорил Калинин. Он поздравил награжденных. Он говорил о полярниках. Отдельно он говорил о Коршунове и о пограничниках.

Коршунов плохо понимал, что говорил Михаил Иванович, потому что все повернулись к нему, и несколько раз аплодисменты прерывали Калинина, и Калинин сам аплодировал, смеясь и глядя на Коршунова.

Когда Калинин кончил, все члены президиума снова аплодировали, и награжденные вышли. Двери за ними закрылись, Калинин сел, и заседание продолжалось.

Но долго еще Калинин улыбался, вспоминая о награжденных, и потирал руки. Особенно хорошо запомнился Михаилу Ивановичу рослый пограничник, который так сильно смущался, что Михаилу Ивановичу было весело на него смотреть.