Текст книги "Зал ожидания"

Автор книги: Лев Правдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

КАТЯ КАРУСЕЛЕВА

1

Проходя в свой кабинет, Анюта сказала секретарше:

– Евгения Гавриловна, до обеда меня нет.

– Хорошо, Анна Васильевна, – ответила секретарша, охорашиваясь и кокетливо играя красивыми глазами. Может быть, за это, а скорее всего за веселый легкий характер, многие звали ее просто: Евгеша. За тридцать женщине, а она все играет, и никто ее не осуждает за это. Привыкли. Когда еще Анюту впервые избрали депутатом райсовета, секретарша так же кокетничала. За это время Евгеша и замуж вышла, и двух детей родила, а привычек своих не бросила.

Привычка – это такая особенность, которую сам перестаешь замечать, а окружающие замечают, и даже используют в своих интересах. Поэтому, как на собственном опыте убедилась Анюта, руководитель должен скрывать свои привычки. Самой-то ей не всегда это удавалось. Она второй год работает заместителем председателя райсовета, и ее привычки не раз ее подводили. Вот сегодня ей надо подготовить проект решения, и она, как говорится, ушла в подполье, но стоит появиться посетителю, который сумеет разжалобить Евгешу, и придется принять этого посетителя, выслушать его, разобраться. И полдня пропало.

Только подумала, вот она, Евгеша: просунула в дверь завитую голову и заиграла глазами.

– К вам…

– Я же просила! Меня нет.

– Я думаю, этого посетителя вы примете, – заговорила Евгеша как-то необычно уверенно и даже игриво.

Ничего еще Анюта не успела сказать, как дверь распахнулась во всю ширь и на пороге появился морячок, невысокого роста, коренастый, загорелый.

– Разрешите, заместитель председателя райсовета…

– Федя!.. – Анюта выбежала из-за стола и обняла брата. – Почему не предупредил? Я еще даже не начала ждать тебя.

– А чего предупреждать? Деньги на телеграмму тратить. Вот я сам явился.

– Отслужил?

– Так точно. Прибыл в ваше распоряжение.

Было видно, что и он и она рады встрече, которую давно уже ждали, и каждый по-своему готовился к ней. Они ни о чем не расспрашивали друг друга, потому что все самое главное знали из писем. Писали не часто, но обстоятельно: он то, что можно, – о своей службе, она – о работе, о доме и обо всех, кого он знал.

2

В своих письмах они говорили обо всем просто и откровенно, как могут разговаривать брат и сестра, прожившие неразлучно много лет. И ни в чем не упрекали друг друга, хотя оба они не могли забыть о своем прошлом. Не все там было гладко, и ошибаться приходилось, и спотыкаться на ровном месте, и падать, да так, что, казалось, и не поднимешься.

Можно ли позабыть все это, вычеркнуть из памяти? Анюта была убеждена, что нельзя и не надо, потому что хотя ошибки и остались в прошлом, но они успели навсегда оставить свои следы в сознании и тем повлиять на весь ход жизни. Забыть ошибки невозможно, но только при этом не надо искать виноватых. Самое честное – это спросить самого себя: «А ты где был? Куда смотрел?»

– Сгоряча обвинив брата в гибели Куликова, Анюта не сразу в этом призналась себе самой. Но и признавшись, она долго не могла освободиться от ненависти, которая вспыхнула в ее душе. Ненависть к брату, которого сама воспитала и с которым связывала все свои надежды на будущее… Шло время; ненависть перешла в безразличие: она продолжала по-прежнему заботиться о нем, но ей уже стало все равно, что из него получится, кем он вырастет. Когда он сказал, что хочет пойти в ремесленное, потому что ему надоела школа, она только и сказала:

– Как хочешь…

Но устроиться в ремесленное помогла.

Когда провожала его в армию, в самые последние минуты вдруг снова вернулось прежнее чувство к брату, и Анюта даже подумала, что не он перед ней виноват, а она сама виновата и что она несправедливо отняла у него родственную любовь, лишила его своих забот.

Утирая ладонями неожиданные слезы, она говорила:

– Это хорошо, Федя, что ты едешь. Ты сильный, старательный. Ты уживчивый. Ты хорошо будешь служить.

Слезы сестры очень удивили Федора.

– Ну, чего ты? Чего ты?

– Не обращай на меня внимания, Федя. – Она заставила себя улыбнуться. – Привыкай к бабьим слезам. И Катерина, смотри, как заливается.

Катя – ей и четырнадцати еще нет, а она ростом выше матери. Большеглазая, большеротая, волосы почти что золотые и почему-то всегда растрепанные. Красоты, как считает Федор, никакой, одно злыдство. Натерпелся он от нее. Она плачет-то потому, что теперь донимать некого будет. Но даже он признает, что она вообще-то добрая девчонка и очень умелая, самостоятельная.

Юлия Ивановна сморкается в платок и сквозь слезы посмеивается:

– Катюшке моей что посмеяться, что поплакать – одно удовольствие.

– Ну, как же! – Катя некрасиво кривит большой рот, крупные слезы бегут по щекам. – Федюнечка, мой дорогой, Федюнечкин, мне тебя вот как жалко!..

– Прямо, как невеста, убивается. – Мать бросила ей платок, – Утрись-ка. Ох, хвачу я мороки с тобой…

– Да уж, будет и морока, – пообещала Катя, вздыхая от слез.

И маленькая Светлана подхватила:

– Да уж… – Она все говорила и делала, как и Катя, которую любила, кажется, больше, чем родную мать.

Они только что позавтракали и еще не успели встать из-за стола. Несмотря на волнение, вызванное отъездом Федора, завтрак съели с аппетитом, потому что именно в это время привыкли завтракать и собираться кто на работу, кто в школу – у каждого свое дело.

Ясное, прохладное осеннее утро надышало на окна, а в доме было тепло и уютно. Только сейчас Федор понял, что через несколько минут уже ничего этого не будет, и он впервые почувствовал тоску расставания.

– Пора мне, – проговорил он и первый поднялся. Поцеловав племянницу, он передал ее сестре.

3

Все это припомнилось Анюте, как только она осталась одна в своем рабочем кабинете. Этой осенью кончился срок Федоровой службы, и еще две недели тому назад он писал, что его письмо последнее и чтобы его ждали в середине месяца. Месяц уже перевалил за середину, а его все еще не было. Телеграммы о приезде тоже не было, так что Анюта не знала, когда ждать брата. Потому его приезд оказался для нее неожиданным и, как нарочно, в такое время, когда на нее навалилось столько срочных дел.

Когда она сказала об этом брату, он все понял и жизнерадостно проговорил:

– У нас еще вся жизнь в запасе; и наговоримся, и наругаемся.

– Посидим еще немного, – попросила Анюта, заметив, как неохота брату так сразу уходить от нее. – Ты, когда собирался домой, о чем думал?

– Да ни о чем я еще и подумать-то не успел. Скорее домой попасть, вот и все были мои заботы.

Они сидели на диване для посетителей, держась за руки, говорили первое, что придет в голову, и только старались разглядеть, чем они изменились за годы разлуки.

– Совсем ты взрослый, ничего мальчишеского не осталось.

– Да нет, дурости еще много. А вот ты так нисколько не изменилась.

Так они сидели, посмеивались, похлопывали друг друга по плечам, по рукам и не услыхали, как в приемной возник шум, послышались тяжелые шаги и голоса на самом высоком накале. И сразу же кого-то, словно бросило о дверь, и она распахнулась.

– Да нельзя же к ним! Да нельзя же!.. – отчаянно выкрикнула Евгеша, а в дверь уже влетела упитанная женщина в плаще «болонья», которые тогда только что начали входить в моду.

– Анна Васильевна, у меня точка горит! – очень звонко прокричала модница, сослепу кидаясь к официальному месту зам. председателя. Разглядев, что место было пусто, она очень резво огляделась, и кто знает, что подумала, увидав Анюту, счастливую и несколько смущенную, и рядом с ней бравого моряка…

– Ну, что у вас? – с досадой простонала Анюта, отнимая у моряка свои руки.

– Ох, как вы меня извините! – изображая смущение, заворковала модница. – Я никому, никому, вы не беспокойтесь…

Анюта прошла мимо нее на свое место, проговорив на ходу:

– Это мой брат демобилизовался. Что у вас? Только в двух словах.

– Ах, брат. Со счастливым прибытием. – Она погасила улыбку, и снова ее полное розовое лицо начало накаливаться: – У меня горит точка! Выручайте.

Как видно, Анюта все это отлично знала:

– Мы эту вашу точку закрыли, потому что вы не соблюдаете правила торговли.

– Не уследила, Анна Васильевна, верите, не уследила. У нашего магазина четыре точки, одна точка, что у вокзала, она на ремонте. А эта, которую вы закрыли, эта точка…

Она выхватывала из сумки какие-то бумаги, не переставая кричать про свои точки. Слово «точка» она выкрикивала так напористо, словно бутылку откупоривала.

От этого града точек у Федора слегка зарябило в глазах. Он все ждал, когда же Анюта взорвется и прекратит разговор. Как это она терпит? Но Анюта, к его удивлению, все выслушала терпеливо и даже сочувственно.

– Все? – наконец-то спросила Анюта до того спокойно и твердо, что «точка» сразу замолчала.

– Прежде торговали и ничего. А как вы пришли…

– Я не сама пришла, Меня выбрали. А теперь прошу… – Анюта поднялась, большая, несговорчивая и даже угрожающая всему, что не согласно с решениями райсовета.

– О плане вы не думаете? – спросила «точка», на ходу запихивая свои бумаги в сумку.

– План мы с вас спросим.

– Вот то-то и оно! До свидания, Анна Васильевна. Заходите.

– До свидания. Зайду обязательно, и там у вас поговорим насчет плана.

Вздохнув на прощание, «точка» ушла.

– Веселая у тебя работа… – Федор сочувственно покачал головой.

Снова усаживаясь на свое место, Анюта завздыхала:

– Это еще что! Вот когда квартиры распределяем или детский сад… Вот тогда… Ну, что там говорить: дела у нас много, на то и поставлены. – И, вспомнив о делах, она спросила: – У тебя какие планы?

– Планирую отдохнуть.

– Это конечно. А потом?

– Ну, не сразу. – И, заметив, что сестра недовольна его ответом, проговорил: – Флотская специальность моя – машинист. Думаю, и на гражданке пригодится. Река у нас большая.

– Река большая, – Анюта снова подошла к брату. – Дорогу к нашему дому не забыл?

– Во снах и то снилась.

Дорога к родному дому! – разве это можно забыть?

Глядя, как Федор привычно прилаживает бескозырку на голове, она рассмеялась и снова обняла брата, отметив, какой он стал сильный, здоровый и даже красивый. И она подумала и сказала то, что и должна была бы подумать и сказать мать или сестра:

– Жениться тебе надо, вот что.

– Ну, это я еще успею. Ты скоро придешь?

– Спроси что-нибудь полегче, – засмеялась Анюта. – Постараюсь вернуться пораньше ради твоего возвращения.

4

Райсовет размещался в одном из новых пятиэтажных домов, какими застраивали центральную часть поселка. Федору дома не понравились: какие-то они все одинаковые, и жить в них, наверное, беспокойно. Хорошо, что Анюта не бросила своего родного дома и не переехала в трехкомнатную квартиру. И в письмах Федор не советовал этого делать.

Он перешел через железнодорожные пути и знакомой дорогой направился к своему дому. Тут все было так же, как и прежде, ничего не изменилось, и это радовало его. Он шел переулочками, по траве, мокрой от ночного дождя, шел между плетнями и огородами, обходя лужи, в которых ослепительно играл солнечный свет, и ему казалось, что даже лужи лежат там же, где они были во времена его детства и юности.

Дома никого не оказалось. Поставив чемодан на ступеньку и бросив на перила шинель, Федор посидел на своем крыльце. День был осенний, тихий. Желтые листья плыли в голубом ясном воздухе. Противоположный берег большой реки укутан туманом. Все, как было прежде, и даже куча уже распиленных дров лежала у навеса. От дров наплывает кисловатый, прелый дух сохнущего дерева. Только сейчас со всей остротой Федор почувствовал себя дома.

Ключ лежал на том же месте, где Федор привык находить его еще с той поры, когда прибегал из школы. Тогда он и не думал посидеть вот так на крыльце.

А сейчас никуда он не торопился. Дома все равно никого нет: Юлия Ивановна в больнице, сейчас она там старшая сестра. Ее дочка Катя, непоседливая подруга Федорова детства, учится в университете в городе, живет в общежитии, домой приезжает только на воскресенье, да и то не всегда. О Кате подумал Федор мимоходом и сейчас же забыл. Его племянница Светлана учится в детской музыкальной школе, за ней заходит Анюта после работы, а чаще – Юлия Ивановна. Теперь придется, значит, и Федору провожать ее. Зная все это из писем сестры, Федор готовил себя к дому, к домашним заботам и уже заранее знал, что его ждет, и даже эти ожидания были ему приятны.

Одного он пока не знал – как сложится его жизнь после армии, чем будет заниматься, потому что ни к какому определенному делу его не тянуло. Но работать надо, без этого не проживешь, и он, человек вообще работящий и старательный, будет делать то, что придется на его долю.

5

Вечером, когда Юлия Ивановна ушла к себе, а Светлану уложили спать, сестра снова заговорила о женитьбе.

– Вот так прямо сейчас, – отмахнулся Федор. – Поживу, огляжусь.

– Ну, оглядывайся, только недолго.

– Что за срочность?

Когда Федор уже улегся, из спальни вышла Анюта. В темно-синем халате она показалась ему еще более величественной, чем днем.

– Ох, какая ты! – сказал он, приподнимаясь в постели.

– Лежи, лежи. – Она придвинула стул поближе и села. – Давай, Федя, поговорим. Я ведь рано ухожу. – Она это так сказала, будто она уезжает надолго, а разговор предстоит безотлагательный.

– Ну, давай… – Он почему-то подумал, что сейчас она напомнит тот весенний вечер, когда он, оберегая устоявшийся домашний покой, не пустил Куликова. Она-то этого не забыла, хотя никогда не напоминала. Зачем же сегодня, в день его возвращения?.. А ей все равно. Она беспощадная. Он сжался под одеялом, совсем, как в детстве, когда был в чем-нибудь виноват.

– Одиночество, мой милый, вот что страшно, – проговорила Анюта с ненавистью. – Ничего хуже нет для человека. По себе знаю.

– Чего же теперь об этом, – затосковал Федор.

– Да я вовсе не об этом. Век буду помнить, да только травить себя понапрасну не хочу. А тебя и подавно. Светлана – мое спасение, да ты… – Подумав, она не очень уверенно добавила: – Ты – моя надежда. Сам знаешь, в каких мы с тобой трудах жили, а головы никогда не вешали, людям своим унынием не докучали. Сейчас жизнь в наших руках, и надо ей распорядиться со всей силой. Ну и с умом, конечно. А человек, который всего себя не отдает в жизни и в деле, тот человек – вор. Он и себя обворовывает, и общество.

– Ты прямо, как на трибуне, – отважился усмехнуться Федор.

Сестра совсем открыто рассмеялась:

– А мне все равно. Я везде одинаковая. Конечно, есть у нас такие: в жизни человек как человек, а дорвется до трибуны, он уже оратор, вождь! Ты мне скажи, какие у тебя планы? Размахивайся, Федор, пошире, а я тебе во всем – первая помощница.

– Ну, жить буду, работать…

– Скучно ты говоришь, как одеяло жуешь. Все живут, да каждый по-своему.

– Вот дом ты сохранила. Я его люблю.

– Знаю, что любишь, потому и сохранила. А нам в нем и сейчас уже стало тесно. Ну, это разговор особый. А вот как ты женишься…

– И что это ты заладила?

– Я это давно заладила. – Анюта взяла брата за плечи и крепко их сжала. – Невесту я тебе припасла. Лучше не найти. Ловкая, сообразительная, образованная. В голове, конечно, ветерок, да они, девки, все такие. Замуж выйдет – в ум войдет.

– Кто такая, если не секрет?

Немного помедлив, Анюта удивила брата:

– Катя Каруселева…

– Какая это? – не сразу понял Федор, а когда сообразил, рассмеялся: – Катька? Так я ее в детский садик… Да какая же она невеста? Катька! Ну, ты даешь! Девчонка же еще…

– А вот посмотришь, какая она нынче стала девчонка, – проговорила Анюта. – В субботу приедет. Посмотришь.

Так и не добилась Анюта определенного ответа, что же все-таки Федор собирается делать, к чему себя готовит.

6

Никаких определенных планов у Федора и в самом деле не было. За все время службы он только и думал о доме, в каждом письме просил сестру не продавать его и никуда не переезжать, хотя бы до его приезда. И теперь был очень рад, что сестра все сделала, как ему хотелось.

Утром он проснулся, когда уже никого не было. Дома! Он с удовольствием потянулся так, что раскладушка под ним заскрипела всеми своими алюминиевыми суставами. Какая домашняя, мирная тишина! И ходики на кухне как стучали, так и стучат.

Вчера он не успел всего осмотреть, прочувствовать, войти в домашний быт: приходили соседи, Анюта и Юлия Ивановна должны были всех приветить, а Федор – со всеми поговорить. Теперь ему ничто не мешало. Он встал, умылся на кухне, съел все, что ему приготовили на столе, и только тогда решил, что настало его время, которого он так долго ожидал.

Едва только Федор распахнул дверь в сени и ничего еще не успел увидеть, как уже почувствовал домовитые запахи, всегда его радующие и придающие уверенность в прочности жизни. Устойчивые, многообразные запахи царили в сенях: пряно пахло сохнущим луком, связанные пучками укроп и сельдерей распространяли нежный дух только что политого огорода на закате солнца. И над всеми запахами властвовал сытый, всеобъемлющий, королевский запах маринада.

А в доме все было совсем не так, как прежде. Комната перегорожена, за перегородкой устроена спальня для Анюты и Светланы. Федору пока что поставили раскладушку на том месте, где между окон прежде стояла его кровать. И еще новость – у перегородки пианино.

Все и в доме, и в сенях, и во дворе Федору очень понравилось, все было в полном порядке, обещающем удобную, прочную жизнь. Ему очень захотелось немедленно войти в эту жизнь.

Топор и колун лежали на своем месте. Дрова были березовые, хорошо высохшие. Заготовлены еще в прошлую зиму, когда прекращается движение соков; древесина вымерзла на лесосеке, потом целое лето обдувало ее ветром, жарило солнце, пока не получились дрова высокого качества. Это Федор сразу определил, слушая, как сухо звенят поленья, разлетаясь под ударами тяжелого колуна.

Эта музыка так увлекла его, что не услыхал он стука калитки. И вот звонко на весь двор, как синица прозвенела:

– Хо-зя-я-ин!..

Он опустил колун. Оглянулся. Замер.

Девушка стояла у калитки. В синем плащике. В синей косыночке. Обыкновенная девушка. Глазастая! Да нет же, совсем необыкновенная. Таких больше нет на всем белом свете!.. Нет таких!

Все это сверкнуло, прокрутилось в голове, и вдруг наступила тишина.

– Катька? – почему-то шепотом спросил он, боясь нарушить тишину.

Она сдернула синюю косыночку. Волосы разлетелись золотые, как на ветру костер. Засмеялась.

– Катя? – все еще не доверяя своим глазам, проговорил Федор.

– Федюнечка!..

С разбегу она повисла на нем и, кажется, поцеловала. Этого он еще не успел понять. Ничего он еще не понимал в эту минуту. Катька – маленькая, задиристая скандалистка. Он всегда был уверен, что она существует на белом свете только как вечная для него помеха, постоянное беспокойство. О красоте и говорить нечего: большеротая, глазастая, тонконогая – какая уж там красота?

– Как же ты так? – спросил он, не решаясь хотя бы обнять ее ради встречи.

А она, должно быть, подумала, что он спрашивает, как же она среди недели приехала, пропустив занятия в университете.

– А вот так: мама позвонила, что ты приехал, и примчалась. А ты как?

– Отслужил, что положено.

Ему показалось, будто она разглядывает его с прежним детским неуемным любопытством.

– Да не про то я. Какой-то сделался ты красивый.

Он смутился и проговорил то, что его друзья часто говаривали знакомым девушкам:

– У нас на флоте все красивые… – И смутился.

Заметив его смущение и то, что он бахвалится, она без смущения объявила:

– А у нас на курсе я одна такая.

«Да, – подумал Федор. – Девчонка острая. – И неожиданно для самого себя решил: – Лучше я еще не видал!» Такое решение только еще больше смутило его, и он понял, что то время, когда он повелевал, а она покорно подчинялась, прошло. Как будет теперь, он еще не знал, но она-то определенно знала.

– Брось ты эти дрова. Приехал и сразу за топор. Пойдем посидим, если уж я тут.

Пока он одевался у себя, она в своей комнате тоже что-то другое надела, и, когда вышла на крыльцо в сиреневом платье и прозрачном плаще, он окончательно понял, что все теперь будет не так, как было прежде.

Видно было, что ей тоже понравился его вид и его выправка: молодецкий вид, и морская форма ладно на нем сидела.

– Вечером пойдем на танцы, – сказала она.

– Танцор-то я не очень…

– Ничего. Со мной, Федюнчик, затанцуешь.

Федор подумал, что Катя, конечно, знает, как будет теперь. Как будет потом, тоже, наверное, знает.

7

Колька Зубков – всегда он поперек Федоровой дороги! Пришли на танцевальную площадку, а он уж там. Федор сразу узнал его, и ему даже показалось, будто ничуть он и не изменился за прошедшие годы. Такой же по-мальчишески угловатый, и глаза прежние – отчаянно веселые, и белые ресницы, и губы – толстые и добрые. Непонятно, почему он девчонкам всегда нравился? И девушка с ним красивенькая.

Кате он тоже приглянулся.

– Смотри, – восхищенно сказала она, – какой парень симпатичный. А девчонка так себе.

– Колька Зубков. Он в нашей школе учился.

Новая площадка для танцев была под крышей, играл джазовый ансамбль. Федор танцевал и в самом деле плохо и был очень рад, когда Катя предложила:

– Давай-ка лучше посидим.

А тут как раз мимо них пролетел Колька Зубков. Он лихо крутился сам и крутил свою партнершу, и так это у них получалось красиво, что все останавливались, чтобы посмотреть, как они танцуют.

– Скачет, как козел, – сказал Федор.

Она промолчала. Он приуныл и слегка растерялся, а Катя смотрела на Зубкова и задумчиво улыбалась.

– Ты с ним не дружил, должно быть? – спросила она.

– Дрались мы с ним на переменах.

– Я так и подумала. А за что?

– Так просто. Для удовольствия. Известно, мальчишки.

– Как раз сейчас переменка, – засмеялась Катя.

И надо же так случиться, что именно в это время объявили перерыв и Зубков увидел Федора. Сначала он прошел мимо того места, где сидели Федор с Катей, и, кажется, не был уверен, что это тот самый, его друг-соперник. А потом узнал, но спросил нерешительно:

– Федька, ты, что ли?

– Ну, я.

– Ох ты черт, какой стал! – восхищенно заорал Зубков и кинулся обнимать Федора. – Такой ты ладный. Ну и силища у тебя. Пусти, раздавишь… Сразу видать, морская тренировочка. Теперь тебя, пожалуй, и не побьешь?

– А ты и раньше не всегда…

– Это верно, – весело согласился Зубков и спросил, глядя на погоны: – Это что?

– Старшина первой статьи.

– Не густо.

– Попробуй, узнаешь: густо или жидко. Это тебе не пехота.

– Ты тут с кем? – спросил Зубков, снисходительно поглядев туда, где сидела Катя, и словно не увидев ее.

Этот вопрос и равнодушный взгляд возмутили Катю. Но еще больше возмутил Федоров ответ:

– С нашего двора девчонка.

– Ничего. Тоненькая. Сигаретка с фильтром.

– Ну ты, не очень…

– А я что, – засмеялся Колька. – Ты не обижайся. Я говорю, девчонка еще молоденькая. – И торжествующе спросил: – Ты мою-то видел?

– Чего-то не разглядел, – презрительно ответил Федор.

– А разглядишь – ослепнешь!..

– Жена, что ли?

– Какое это имеет значение?

Зубкову, как и в прежние школьные годы, не стоялось на месте. Всегда ему надо было куда-то бежать, что-то немедленно сделать. Глядя на его нетерпеливо торжествующий вид, Федор так и ожидал, что он сейчас, как в школе, скажет: «Ну, давай по-быстрому», – и нанесет первый удар. Но Зубков спросил:

– Чем будешь удивлять мир?

– Не собираюсь, – ответил Федор. – Зачем мне это?

Весь этот разговор Катя отлично слышала, и, когда Зубков ушел к своей девушке, которую тоже отлично разглядела, она сказала:

– Пошли домой… Старшина первой статьи.

То, что она так сказала и что уходит, когда танцы, можно сказать, только что начались, очень Федора удивило. И вместе с тем обрадовало – ничего в этих танцах нет хорошего.

Из сквера вышли в недоуменном молчании. Только в переулочке, недалеко от дома, Катя спросила:

– Почему ты не познакомил меня со своим другом?

– А зачем тебе?

– Ни за чем. Все равно надо сказать: «Позвольте представить моего друга». И вообще никогда я с тобой никуда больше не пойду.

Вырвав свою руку из Федоровой руки, она убежала. Он только успел заметить, как в темноте переулка мелькнуло ее сиреневое платье под прозрачным плащом и при свете из окна блеснули волосы, показавшиеся Федору ослепительными.