Текст книги "Марка из Анголы"

Автор книги: Лев Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

– Ну, что ты! Сарая тоже давно уже нет. А вот садик остался.

– Какой садик?

– Который мы с ребятами сажали...

Через неделю они приехали на Красную Пресню. Выйдя из метро, увидели на другой стороне много народу, особенно ребят.

– Сколько помню,– сказал дядя Митя,– здесь всегда толпились люди. Зоопарк у нас любят...

– А вы ходили с ребятами в зоопарк? – спросил Аркашка.

– А как же? Многие здесь даже в разных кружках занимались. Я уж сейчас не помню, как они назывались, но кажется, «Юные друзья животных».

Рассказывая Аркашке о довоенной жизни, он, казалось, дарил ему свое ясное отрочество и был при этом предельно сосредоточен и даже немного печален, потому что знал: никогда уже больше не вернется та полная больше надежд, чем благополучия, но именно оттого и счастливая пора.

Они свернули за угол и прошли улицу молча.

– А ты знаешь,– обратился дядя Митя к Аркашке,– почему Красная Пресня называется Красной Пресней?

– Нет.

– Ну, почему Пресня, я и сам не знаю,– откровенно признался дядя Митя,– а вот почему Красная, мне известно. В 1905 году в Москве восстание было против царя,– начал он.– А в этом районе жило много рабочих, поэтому и бои здесь были против царских войск жестокие. Но силы были, конечно, неравные. У рабочих-то что?.. Дубины да булыжники... Ну, были, конечно, ружья, наганы... Но все равно. Разве они могли устоять против регулярной армии? Восстание было подавлено, а в память о событиях на Пресне район был назван Красной Пресней. Я еще помню стариков, которые жили у нас во дворе и рассказывали нам о том восстании,– задумался дядя Митя.– Справедливые такие были старики... И нас, пацанов, очень любили...

Они подошли к линейкам пятиэтажных домов, смотрящих окнами друг на друга, и остановились.

– Вот здесь и начинались наши «владения»,– сказал, подняв руку, дядя Митя.– А дом наш стоял вон там...

Он сделал несколько шагов вперед, как бы увлекая Аркашку в мир дорогих ему воспоминаний, и пошел по неширокому асфальту, отделяющему серой лентой ровный бобрик кустов от подъездов.

В самом конце дома они опять остановились.

– Вот здесь сарай стоял, о котором я тебе рассказывал,– кивнул в сторону дядя Митя.– Видишь, где большие тополя... А там был дом, где жила тетя Лида. Да какой, впрочем, это был дом? – поправился он.– Барак какой-то стоял, да и только...

Он подошел к тополям, дотронулся рукой до одного из них и долго гладил его черную сухую кору.

«А этот тополь,– подумал Аркашка, когда шел в то утро в школу через парк,– почти такой же, как во дворе на Красной Пресне...»

Он остановился, погладил, как дядя Митя, его сухую кору, поднял лист, удивительно напоминающий небольшого мышонка, окрашенного в золотую краску, вложил его в какой-то учебник (кажется, это была «География») и, пролезая через сломанные прутья железной ограды, заторопился на другую сторону улицы к большому четырехэтажному зданию, сложенному из красного кирпича.

Войдя в школу, он увидел на стене, рядом с зеркалом, объявление.

«Внимание! – гласил его текст.– В субботу после уроков состоится воскресник по уборке территории школы. Явка всех учащихся строго обязательна. Комитет комсомола и совет дружины».

«Ну вот,– подумал Аркашка,– а в субботу мы договаривались с дядей Митей в музей пойти. Не могли уж воскресник сделать в воскресенье!..»

И тут вдруг Аркашке стало весело. Он задумался над текстом объявления, над тем, что воскресник состоится в субботу. «Как это? Воскресник в субботу?..»– почти засмеялся он и хотел уже было и впрямь рассмеяться вслух и даже обернулся по сторонам, чтобы увидеть кого-нибудь из знакомых, но тут зазвонил звонок.

Первым уроком была алгебра.

Василий Терентьевич, преподаватель математики, человек резкий и порой даже суровый, вошел в класс с журналом под мышкой, держа в этой же руке свою старую вместительную папку. Он положил все это, как всегда, на стол и, отойдя к окну, обратился к классу:

– Ну, разобрались с заданием?

Все молчали, очевидно не рискуя хоть чем-то обратить на себя внимание.

Василия Терентьевича в школе боялись и уважали. Боялись, наверное, за его характер, строгость, а уважали за то, что он отлично знал свой предмет и любил его преподавать.

Это отношение к Василию Терентьевичу переходило от класса к классу. Его таким знали в школе все, даже те, которых он не учил.

Подойдя к столу, Василий Терентьевич открыл классный журнал и, склонившись над ним с ручкой, начал «цедить». «Цедить» ребята называли тот момент, когда учитель искал по журналу, кого бы вызвать к доске.

– Куркин,– произнес наконец Василий Терентьевич.

Класс облегченно вздохнул.

– К доске,– не поднимая головы, добавил математик и, не садясь на стул, начал что-то писать в правой стороне журнала, наверно, тему урока.

Петя Куркин, рослый второгодник, всегда с ярким румянцем на щеках, неторопливо вышел к доске и, ожидая, что сейчас ему понадобится что-то писать, начал искать мел. Но мела не было ни на ровной, как линейка, прибитой к доске длинной рейке, ни под тряпкой.

– Мела нет, Василий Терентьевич...– негромко, как бы с досадой произнес Куркин, подсознательно ожидая, что его положение вызванного к доске может измениться.

– Сейчас... Я сбегаю...– все так же не отрываясь от журнала, произнес Василий Терентьевич, и класс захихикал.– Дежурные,– поднял голову математик,– за мелом, быстро!

Когда принесли мел, Петя Куркин уже сидел на своем месте, еще больше раскрасневшись, а у доски стояла Верочка Карасева.

Эту маленькую остроглазую девочку с торчащими косичками-хвостиками все звали в классе просто Верочка. И не потому, что это было ее прозвище и намек на ее внешность или для какого-то еще унижения, что так часто бывает у ребят, а просто потому, что по-другому ее было и нельзя назвать. Верочка, и все тут! Сначала ей это не нравилось, а потом привыкла.

Урок продолжался.

Очередной вызванный решал у доски задачу, а класс должен был следить за ходом решения.

– Неправильно,– говорил изредка Василий Терентьевич и, обращаясь к ребятам, спрашивал: – Кто поможет?

Но руки поднимались неохотно.

И тут вдруг Василий Терентьевич что-то заметил. Он прошел по ряду, как бы убеждаясь, не ошибается ли, а потом подошел к окну и, повернувшись к его прозрачному стеклу, негромко произнес:

– Сазонов! Вам все понятно в задачах?

– Да! – подняв голову, поспешно ответил Аркашка.

– То-то я и вижу, вы все так хорошо поняли, что даже начали книжки читать на моих уроках...

«Как это он заметил?»—мелькнула мысль, но нужно было как-то выходить из положения.

– Это же мелочь! – сказал он первое, что пришло ему на ум, и задвинул большую книгу в стол так, что она глухо ударилась о фанерную стенку.

– Хороша мелочь! – не повышая голоса, продолжал на той же ноте Василий Терентьевич.– Полстола занимает!

На сей раз в классе раздался дружный хохот.

До конца урока Аркашка сидел, внимательно смотря на доску, и слушал все, о чем бы ни говорилось. Он даже два раза поднял руку, когда Василий Терентьевич обратился к классу со своим вопросом: «Кто поможет?» – но тот его не вызвал.

Когда прозвенел звонок, Аркашка бережно убрал «Кондуит и Швамбранию» в свой ранец и вышел в коридор.

Там уже пихались.

Но Аркашка не присоединился к беспорядочно колышущейся толпе, а пошел на лестницу, намереваясь спуститься в вестибюль, хотя дел там у него никаких не было. Просто не хотел быть с ребятами из своего класса. Он вспомнил, как они несколько минут назад смеялись, когда Василий Терентьевич сделал ему замечание.

Проходя мимо буфета, увидел у его дверей Герку, которого плотно окружили ребята. Герка что-то показывал, подняв локти и держа их у самой груди.

– Что там? – протиснувшись в кольцо, спросил Аркашка.

– Ангольская марка! – коротко бросил, взглянув на него, Серегин.– Настоящая ангольская марка!

– Подумаешь, у меня тоже есть...– сказал Аркашка, не ожидая никакой реакции ребят.

– Есть? – удивленно посмотрели они и даже расступились, оставив его с Геркой напротив друг друга.

«Почему я тогда так сказал?» – думал потом много раз Аркашка и не находил ответа. Нет, вруном он никогда не был и хвальбой тоже. Просто сказал вот так, и все. А может быть, у него было тогда плохое настроение?.. Но какое может иметь отношение к плохому настроению то, что иногда люди говорят неправду?

Однако, как говорится, слово не воробей, вылетит – не поймаешь, и, сказав «а», говори «б»...

Аркашке ничего не оставалось делать, как упорствовать в своей нечаянной лжи. А что же? Сказать, что пошутил, отступить, значит? Тогда ребята снова наградили бы его смехом. Но этот смех был бы уже совсем другой, чем тот, в классе, когда он читал книгу.

«Не надо бы мне говорить, что у меня есть марка»,– все-таки подумал он тогда под пристальными взглядами ребят, но было уже поздно.

– Конечно, есть!

И, посмотрев на марку, которую ему с готовностью протянул Герка, с каким-то отпетым отчаянием, будто в холодную воду прыгал, так и брякнул:

– Даже лучше этой!..

– Покажи!

– Дома. Завтра принесу.

Но на другой день никакой марки Аркашка не принес. Не принес он ее ни на третий, ни на четвертый.

...А листьев на деревьях уже почти не осталось. Солнце теперь выглядывало редко и совсем не грело. Хрустящий покров парка напрочь спрятал траву и расстелился желто-коричневым одеялом, плотно окружая золотистыми кучками листьев подножия тополей. Воздух уже стал по утрам прохладным и даже был виден перед глазами, если постараться сильно выдохнуть из себя. Подступал ноябрь.

Аркашка все так же ходил в школу через парк. И хотя он больше уже не собирал здесь похожие на что-нибудь листья, все же нет-нет да и наклонялся к земле, рассматривая причудливость их изображений. Но листьев не брал – они были мокрыми.

– Ну, где же твоя Ангола? – спросил его как-то после уроков Герка.

– Где-где! – огрызнулся Аркашка.– Дома, говорят тебе. Забываю все принести.

– Ну-ну...– протянул тот.– Подождем, пока принесешь...

Но если бы Герка знал, как мучился Аркашка, он, наверное, не стал бы его спрашивать о марке, а сделал бы вид, что забыл. Ведь ребята добрые, и если они чего-то друг другу не прощают, то только из-за справедливости. Но они никогда не будут мстить, обнаружив искренние переживания; они никогда не будут смеяться, зная, что человек мучается.

А Аркашка мучился. Он просто не находил себе места.

«Как же так я скажу ребятам, что у меня нет Анголы? Смеяться ведь будут... Задразнят... Нет, надо найти марку во что бы то ни стало. Достать где угодно. И непременно показать ребятам, а особенно этому Герке...»

Во всех магазинах, куда он ни заходил, ему отвечали, что марок Анголы нет.

Чего только Аркашка не был готов обменять за желанную Анголу – всю Южную Африку, Новую Зеландию. Он отдал бы даже Аргентину вместе с Танзанией.

Но Анголы нигде не было. И тогда Аркашка подумал: «Может быть, написать туда письмо?»

Он достал из шкафа толстый энциклопедический словарь, открыл его на букве «а», отыскал слово «Ангола» и прочитал:

«Ангола (Angola) – страна в Африке, колония Португалии...» «Колония... – задумался Аркашка.– А разве можно писать письмо в колонию? Ведь там угнетенный народ... А письмо обязательно попадет к угнетателям...»

Он даже представил себе такого толстого дядьку с плеткой в руках и в коротких штанах, совсем таких, какие носил он, Аркашка, когда еще не ходил в школу; как этот дядька берет в руки его письмо и, узнав, что оно от пионера из Советского Союза, рвет его или кладет на стол и долго бьет плеткой по конверту.

«Нет, письмо туда писать нельзя,– твердо решил Аркашка.– Но что же делать? Что?»

А в школе Герка все продолжал спрашивать Аркашку о марке.

– Ну, что же? Где твоя Ангола? – не унимался он. А один раз, выждав перед началом уроков, чтобы в классе собрались почти все, громко объявил: – Аркашка все наврал! Нет у него никакой Анголы! А если и есть марка, то какая-нибудь задрипанная американская или испанская...

И тут случилось неожиданное.

Услышав про свою испанскую марку, Аркашка в два прыжка оказался рядом с Геркой. Тот не ожидал этого, но быстро собрался и, приготовившись к обороне, толкнул Аркашку в плечо:

– Ты чего это?

Но Аркашка что было сил навалился на Герку, прижал его к полу и начал бить. Герка, казалось, не сопротивлялся, а только хрипел. Однако, изловчившись, он сильно ударил Аркашку ногой в живот, так, что тот отлетел к столу, где сидела Верочка.

– Ой! – покрывая общее возбуждение класса, завизжала она.

Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в класс не вошла Майя Семеновна, преподавательница русского языка.

– Ой! – еще сильнее, чем Верочка, завизжала она, но это как раз и остановило всех, в том числе Герку и Аркадия.

Поднимаясь с пола, они глянули друг на друга, понимая, что теперь оба друзья по несчастью, и, повернувшись к Майе Семеновне, пыхтя, стали ждать приговора. У Герки из носу текла кровь.

– Сейчас же выйдите и умойтесь,– начала учительница.– А потом... потом ступайте к директору и расскажите, что случилось...

К концу пятого урока в школу не пришел, а, скорее, прилетел Теркин папа. Классу было велено остаться.

– Будет собрание,– объявила староста Пятакова.– Прорабатывать Сазонова будем...

– А почему только Сазонова? – спросил кто-то.– Ведь они оба дрались...

– Не знаю. Так сказали...

В класс вошли Майя Семеновна, директор и Теркин папа, который вел своего сына за руку.

– Вы посмотрите, посмотрите, как у него нос распух,– начал он еще от дверей демонстрировать Герку.– Ведь это варварство – так бить человека. Это же хулиганство...

– Ну, за хулиганство судят... А за это Аркашку судить не будут,– раздался голос с задней парты.

– Куркин! Помолчи! – властно прервал его директор.– Слушай лучше!

И Куркин, буркнув что-то веселое своему соседу, замолчал.

А Теркин отец все говорил и говорил. Он рассказывал совершенно невероятные сказки, будто когда он, Анатолий Петрович Листовский, был в таком же возрасте, как они, то никогда не дрался, что тогда вообще мальчишки не дрались, а были очень примерными и воспитанными и что драться – это нехорошо.

В конце своей речи он опять вернулся к Геркиному носу и заметил:

– Сазонов искалечил моего сына. Вот смотрите, как у него нос распух...

– Но у Сазонова ведь тоже синяк не на спине,– вставил опять Куркин.

Но на этот раз директор его не перебил. Он так же, как и все, взглянул на Аркашку и, как бы действительно убедившись, что синяк не на спине, а под глазом, вышел вперед и начал говорить.

Он тоже говорил долго, а потом еще выступила и Майя Семеновна.

Когда собрание закончилось и все вышли из класса, директор остался с Аркадием один на один.

– Ну, расскажи мне, за что ты так налетел на Листовского? Почему появилась у тебя к нему такая ненависть? Из-за марки, как говорят? Нет, я этому никогда не поверю...

Но Аркадий молчал. Он молчал и тогда, когда директор пригрозил ему четверкой по поведению за полугодие, и тогда, когда сказал, что поставит вопрос об исключении его из школы. Не помогало ничего. Аркашка молчал, как камень.

– Ну, вот что,– произнес директор в заключение.– Завтра в школу без родителей не приходи.

– А у меня отец в командировке.

– Тогда пусть придет мать...

После школы Аркашка поехал прямо к дяде Мите. Почему он так сделал? Отец его действительно был в командировке, а матери говорить, что ее вызывают в школу, не хотел. Он знал, что дядя Митя ему поможет. И дядя Митя помог бы ему обязательно, если бы он рассказал ему всю правду. Вообще-то Аркашка ничего не утаил – не сказал только, из-за чего началась драка. И уж, конечно, промолчал об истории с ангольской маркой. А вот этого как раз делать-то было и не нужно, потому что, как часто бывает, одна неприятность, если с ней не разделаться, ведет за собой другую. Так это случилось и в этот раз, хотя все так хорошо началось...

Договорившись с дядей Митей, что он назавтра придет к нему в школу, Аркашка, не заезжая домой, решил заглянуть в магазин «Филателия».

«Может быть, будет там Ангола на этот раз»,– подумал он. Но марки не оказалось.

Уже выходя из магазина, Аркашка увидел у дверей высокого парня в ярком шерстяном шарфе.

– Тебе что, Ангола нужна? – толкнул его тот плечом.

Аркашка кивнул головой.

– Пошли...

На улице парень вытащил из кармана кусочек картона, обтянутый пленкой, и показал ему.

У Аркашки захватило дух. Это была Ангола.

Желтые, голубые, оранжевые квадратики так и поблескивали на ладони парня. Однако стоили они у «продавца» дорого, и денег у Аркашки не хватило. Тогда он, не раздумывая, вытащил кожаный кляссер и протянул его парню.

Тот прямо-таки выхватил Аркашкино богатство.

В троллейбусе по дороге домой Аркашка не мог налюбоваться марками. Он так и держал их перед собой озябшими пальцами, не надевая перчаток,– боялся, что испачкает целлофановую обертку или еще (не дай бог!) помнет.

Изображавшие какие-то африканские деревья, марки казались ему самыми красивыми на свете. Он даже представил себе, как шумят эти деревья от дуновения жаркого африканского ветра.

«Ветра? – подумал Аркашка.– А может быть, его там не бывает? Ведь это не наш климат. Это не Европа... Не Франция... Не Испания...»

И тут вдруг Аркашка вспомнил, что забыл вытащить из кляссера, который отдал парню, ту старую испанскую марку – подарок дяди Мити.

«Надо бежать к магазину,– искрой мелькнула у него мысль.– Найти этого парня... Обязательно найти... И во что бы то ни стало забрать у него испанскую марку... А вдруг парня уже там нет?..»

Аркашка пересел на троллейбус, который шел к магазину, и через несколько минут уже был у «Филателии». А что толку – парня там не было.

Аркашка ждал его долго. Все надеялся, что вот-вот покажется яркий шерстяной шарф и плащ. Но когда двери магазина стали закрывать, он окончательно понял, что парня больше не увидит.

На другой день Аркашка шел в школу не через парк, а рядом с его оградой по мокрому тротуару. Деревья за ней уже стояли голыми, растопырив во все стороны свои острые сучья. Земля посерела, перемешав мелкой грязью еще видневшиеся листья. Воздух стал уже совсем холодным, и небо, тяжелое и низкое, было совсем без облаков. Оно покрыло сплошной непрозрачной пеленой все пространство и посылало на землю мелкую изморозь.

Аркашка остановился у ограды. Он вспомнил, как собирал здесь листья, вспомнил и художественную самодеятельность в пионерском лагере, Красную Пресню, дядю Митю...

«А что, если рассказать ребятам всю правду, как в ОЧИСе,– решил он, но задумался.– Простят ли они меня? Наверно, простят, потому что в ОЧИСе всегда прощали... Вообще, нужно говорить правду»,– продолжал думать он и в эту минуту, может быть, решил для себя навсегда, что теперь будет говорить только правду.

Потом он вытащил из кармана картонку с марками, взглянул еще раз на блестящие квадратики, скрытые под целлофаном, и далеко зашвырнул ее за прутья ограды.

Как и условились, они встретились у школы. Аркашка пошел в свой класс, а дядя Митя направился в кабинет к директору.

Уроки в этот день тянулись ужасно долго, а когда прозвенел последний звонок, Аркашка опрометью бросился в раздевалку. Наскоро набросив на плечи куртку, он устремился к двери, чтобы позвонить дяде Мите. Так они договорились. Но когда Аркашка уже взялся за ручку и хотел толкнуть ее от себя, услышал свою фамилию.

– Сазонов! – по вестибюлю шла старшая пионервожатая школы Рита.

Ее остренькие каблучки так и звенели по каменному полу.

– Куда это ты так торопишься? А ну-ка вернись! Убежать захотел?

– Ничего я не захотел,– растерянно ответил ничего не понимающий Аркашка.

– Как не захотел? Я в класс, а его уже след простыл... Сейчас же зайди в пионерскую комнату.

– Зачем?

– Зайди, тебя просят,– сказала со значением Рита.– Там поговорим.

Когда Аркашка вошел в пионерскую, он увидел Герку и еще нескольких ребят из старших классов, которых часто видел в школе, но не знал.

– Ну? – строго начала Рита, садясь за свой небольшой столик.– Признавайтесь, голубчики, кто из вас это сделал?

Аркашка пожал плечами и переспросил:

– Что сделал?

– Уж будто бы и не знаете...– как-то зло улыбнулась вожатая, что никак не шло к ее приветливому, доброму лицу, наполовину обрамленному золотистыми кудряшками.

– Вот полюбуйтесь еще раз,– показала она рукой на стенгазету, стоящую сейчас здесь, в пионерской комнате, на стульях.

Взглянув на плотные листочки ватмана, прикрепленные кнопками к деревянной рамке, Аркашка понял, в чем дело. Он и раньше много раз видел школьную газету «За знания», она действительно была интересной и выпускалась довольно необычно. Заметки в ней были сменные. Пройдет, скажем, в школе мероприятие, например пионерский сбор, экскурсия или сбор металлолома, об этом сразу же появляется в газете заметка. И прикрепляется эта заметка к доске кнопками взамен какой-нибудь старой, рассказывающей о том, что уже давно было.

Карикатуры и рисунки в газете тоже сменные.

Доска, на которую вешаются заметки, карикатуры и рисунки, красочная. Справа нарисован пионер с горном, слева – значок и галстук, а на самом верху выведенное большими буквами название «За знания».

Но сейчас газета, которая стояла в пионерской комнате, была испорчена. В ее заглавии предлог «За» был жирно соединен черными чернилами, а может быть, даже и тушью, со словом «знания». К тому же была и исправлена буква «я» на «е» и получалось «Зазнание».

– Ну? Узнаете свою работу? – строго продолжала Рита.– Дожили! И покритиковать уже стало нельзя... Их критикуют... а они нет, чтобы исправиться,– раз! Вот вам! Газету испортили! – И Рита резко рассекла ладонью воздух.

– Это не мы,– выдавил Герка.

– Подожди! – быстро оборвала его Рита.– Ты за себя отвечай. Может быть, и не ты, но вот Сазонов-то молчит.

– Да они это сделали,– пропел дискантом чей-то голос.– Кому же еще? До карикатуры на них никто газету не портил. А вот как их нарисовали, так они и решили отомстить.

Аркашка только сейчас разглядел нижний рисунок в газете. На нем были изображены какие-то два молодца с огромными кулаками, один из которых наносил другому удар в самый нос.

«Это, наверно, я»,– подумал Аркашка и прочитал надпись: «Ученики Сазонов и Листовский перед началом урока подрались».

– Я тоже это не делал,– пожал он плечами.

– А кто же тогда это сделал? – не унимался все тот же дискант.

– Не знаю.

– А честное пионерское можешь дать?

– Могу... Но только не буду...

– Ну вот, значит, это ты и сделал,– отозвался с края стола какой-то парень.

– И ничего это не значит! – вскипел Аркашка.– Ничего!

Он снова в секунду вспомнил листья, пионерский лагерь, кляссер и ту злополучную картонку с марками, которую зашвырнул сегодня за ограду, и еще горше разобиделся:

– Эх, вы! Вы даже и не знаете, что я сегодня дал себе слово...

Выйдя из школы, Аркашка очень удивился, увидев на улице дядю Митю.

– Ты что здесь? – подошел он к нему.– Мы же договорились, что я тебе буду звонить.

– А я так... Думаю, погуляю здесь, тебя подожду, а потом вместе домой пойдем.

– А куда домой?

– Да куда хочешь,– ответил дядя Митя.– Завтра воскресенье. Хочешь, пойдем к вам, а хочешь, поедем ко мне.

– Поедем к тебе.

До метро они шли молча. Молча проехали несколько остановок, а когда поднялись наверх, Аркашка не удержался:

– Ну, что тебе говорил директор?

– Плохо говорил,– не задумываясь, отозвался дядя Митя.– Да и что он мог говорить, если ты и сам знаешь, что нехорошо кулаками своему товарищу силу доказывать.

Аркашка насторожился:

– Он мне не товарищ.

– Как не товарищ? – спокойно рассуждал дядя Митя.– Ты же с ним вместе учишься, в одном классе.

– Ну и что?

– А потом ты же сам виноват,– продолжал он, как бы не слыша Аркашкиного вопроса.– Первым же заварил кашу, и первым начал всю эту историю...

И тогда Аркашка подумал, что дядя Митя прав. Ведь если бы он тогда не сказал, что у него есть марка Анголы, ничего б не было. Не крикнул бы потом Герка перед всем классом, что Аркашка наврал, а значит, не случилось бы и драки, да и дядю Митю не пришлось бы просить приезжать в школу.

«А началось все с неправды,– размышлял Аркашка.– Правильно все-таки решил я сегодня».

Утро напомнило ему многое, и он, не подбирая никаких слов и ничего не утаивая, рассказал дяде Мите все, как было: и про Герку, и про магазин, и про ту заветную испанскую марку...

Дядя Митя слушал его внимательно, не перебивая, только несколько раз кашлянул.

– Ну что же мне теперь делать? – посмотрел на него Аркашка, окончив свой рассказ.

– Да что же делать? Что можно плохого и хорошего ты уже сделал. Испанской марки ты себя лишил. Ты оплатил ею свою ложь. Ну, за то, что ты чистосердечно признался, в ОЧИСе тебя бы простили.

– А как же с маркой? Она ведь там как членский билет.

Ответ дяди Мити был совершенно неожиданным:

– А теперь членским билетом ОЧИСа будет марка Анголы. Ты напиши туда письмо.

– А что писать? И кому?

– Как кому? Ангольским ребятам. Ну, надо, конечно, хотя бы коротко рассказать в письме о своей жизни, о том, как живут ребята в Советском Союзе...– раздумывал вслух дядя Митя, а Аркашка удивлялся и только ждал момента, чтобы его перебить.

– Что ты! Что ты! – замахал он руками и даже остановился.– Ангола – ведь это же колония...

– Э-э, брат! – протянул дядя Митя.– Да, я вижу, ты совсем газет не читаешь. Сегодня какое у нас число?

– Шестнадцатое ноября.

– Шестнадцатое,– повторил дядя Митя.– Ангола уже скоро как неделя стала независимой республикой!

– Независимой республикой? – переспросил Аркашка.

– Да! Одиннадцатого ноября в Анголе провозглашена независимость!

– Так сразу?..

– Нет, на части территории страны еще идет борьба,– уточнил дядя Митя,– но Ангола уже республика. И в ее столицу Луанду ты смело можешь писать письмо...

В воскресенье Аркашка достал конверт и старательно вывел: «Независимая республика Ангола, город Луанда, работникам почты». Потом, подумав немного, дописал в скобках: «Прошу письмо отдать кому-нибудь из ангольских ребят».

Он обстоятельно написал о своей жизни и о жизни советских ребят, как ему советовал дядя Митя, и только в самом конце изложил свою просьбу насчет марки, а для ее крепости вложил в конверт две советские марки: одну с изображением космической ракеты, другую – Большого театра.

Деревья уже давно держали снег. Он лежал на них белыми наростами, приклеившись к сучьям, стволам и веткам. В парке было светло. От самой ограды до того места, где деревья стояли уже сплошной черной стеной, расстилалась сверкающая белень. Солнце с высокого и прозрачного неба уверенно посылало на землю свой зимний свет и тепло.

Аркашка не очень торопился из школы, он ведь не знал, что ожидало его дома.

На столе лежал конверт из Луанды.