Текст книги "Марка из Анголы"

Автор книги: Лев Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

ПЕРОЧИННЫЙ НОЖИК

На день рождения Рудику подарили такой перочинный ножик, какого ни у кого не было во дворе. Перламутровый, в тонкой металлической оправе, он так переливался на солнце, будто внутри него были маленькие электрические лампочки. И лезвие у ножа открывалось не так, как у всех,– достаточно было нажать кнопку, как из рукоятки выскакивал острый металл.

– Продай,– предложил Рудику Валька.– Я тебе червонец за него дам.

– Нет,– ответил Рудик.– Он мне самому нравится. А потом, ведь это подарок...

Однажды, когда во дворе уже наступали сумерки, а свет над подъездами еще не горел, Рудик, направляясь домой, услышал в палисаднике чей-то всхлип.

– Ты что? – перемахнув через невысокий забор, он подошел к мальчику. Плакал Тарас со второго этажа.

Прижавшись лбом к старой липе, Тарас плакал, не вытирая слез, беспомощно опустив руки.

– Ты что? – повторил Рудик, дотрагиваясь до его плеч.– Что случилось?

– Деньги... Я потерял деньги,– начал мальчик после долгих всхлипываний.– Тетя Аня попросила сходить в магазин... Дала десять рублей, а я их потерял...

– Тетя Аня? Какая тетя Аня? – не понимал Рудик, продолжая теребить его за плечи.

– Тетя Аня, которая болеет... которая живет в квартире напротив...

Десять рублей напомнили Рудику о Валькином предложении. Он еще раз посмотрел на плачущего мальчугана и решился:

– Ты подожди здесь. Я скоро...

Когда Рудик вернулся, Тараса в палисаднике не было.

Над подъездами уже горел свет, и яркие, окруженные зеленью деревьев фонари тоже светились.

Рудик не знал, что, увидев сына в палисаднике и узнав о потере денег, отец дал Тарасу десять рублей и велел отнести их тете Ане.

А потом сын и отец ушли домой. Правда, Тарас просил подождать Рудика, но отец убедил его, что уже поздно и что ничего не случится, если он встретит Рудика завтра.

Назавтра они встретились.

– Куда же ты пропал вчера? – спросил его Рудик.– Я ведь приносил тебе деньги.

– Приносил? – переспросил Тарас и, рассказав все, как было, добавил: – А ты знаешь... Я ведь нашел сегодня ту десятку... Запрятал, понимаешь, ее, оказывается, в карман рубашки и забыл.

– Да...– помолчав, протянул Рудик.– Ну, ничего...

Он подошел к тротуару, поднял голову и крикнул в сторону открытых окон:

– Эй! Валька! Выходи! Слышишь?

Через несколько минут Валька вышел.

– Бери назад свои деньги и отдавай мой ножик,– подошел к нему Рудик,– твоя десятка не пригодилась...

– Отдавай?—насмешливо произнес Валька.– Как бы не так! Ножик этот мой. И я за него, может, теперь две цены возьму.

– Как?

– А вот так! Двадцать рублей он теперь стоит,– продолжал Валька.– Понял?

Рудик внимательно посмотрел на Вальку, затем перевел взгляд на деньги. Их было ровно десять рублей.

– На! Бери! – внезапно подскочил к Вальке Тарас и развернул помятую ассигнацию.—Бери! И отдавай ножик!

ЯГОДЫ

Весь лагерь жил мечтой о поездке в воинскую часть. Да и как было не мечтать, если приглашали туда с ночевкой.. Даже дух захватывало, когда представлялись военные палатки из туго обтянутого брезента, сливающиеся с зеленью леса, солдатские кровати, на которых можно было спать целую ночь, звуки рожка утренней побудки и, конечно, замаскированные повсюду бронетранспортеры.

На совете дружины было решено: поедет отряд – победитель игры «Зарница». Впрочем, по-другому решить было и нельзя: в лагере один автобус на тридцать человек.

Сеня оказался в группе разведчиков.

Ему и еще троим ребятам предстояло отыскать по указательным знакам спрятанный в лесу пакет и доставить его в штаб шифровальщикам. Те должны были быстро разгадать значение стрелок, кружков, кубиков, которые таили в себе очередное задание отряду на ближайшие два часа и указывали ему путь дальше.

– Справитесь? – спросил их Леонид, вожатый отряда, и крепко, как это обычно показывают в кино о войне, пожал ребятам руки, будто настоящий командир отправлял своих бойцов на опасное боевое задание.

– Постараемся, Леня,– ответил Сеня, но тут же поправился: —Справимся, товарищ командир.

Вожатый с удовлетворением посмотрел на ребят, особенно на Сеню, и уже совсем не по-военному добавил:

– Помните, ребятки, от пакета сейчас зависит все. И победа, и исход игры, и ваша поездка в воинскую часть...

Ребята, впрочем, это хорошо понимали и сами.

Шел заключительный этап «Зарницы». В финал вышли две команды, вернее, два отряда – отряд «синих» и «голубых».

«Голубые», к которым принадлежал Сеня, побеждали.

Еще утром они смяли оборону противника и заняли его окопы. Затем с «техникой» въехали в лес и нашли ту поляну, над которой взвилась красная ракета и где началась «атака».

Сеня вспомнил «бой», дружное «вперед! ура!» и того худенького остроносого мальчика из отряда «синих», который, склонившись над рацией в накинутой на плечи, не по размеру, плащ-палатке, громко кричал в микрофон:

– «Земля»! «Земля»! Вы меня слышите? Слышите? Нас окружают! Окружают! Срочно присылайте подкрепление!

Но подкрепления уже не было. Минут пятнадцать назад его взяли в плен, как, впрочем, и всю армию «синих». Радист, однако, об этом не знал и потому надеялся, что вот-вот его услышат и пришлют подмогу.

Было жарко. Его белесый, почти прозрачный лоб был сплошь покрыт испариной. Плотно натянутые резиновые наушники мешали услышать все происходящее кругом, а стоящий перед ним микрофон, до которого радист почти дотрагивался губами, занимал все внимание. Он даже не услышал, как подошла группа захвата из отряда «голубых», и уж совсем никак не мог поверить, что тоже оказался в плену.

– У меня рация оказалась неисправной,– почти со слезами произнес «синий».– Они меня не слышали... А так бы вы нас никогда не победили. Никогда!

Все это было утром. И вот сейчас, когда до окончательной победы оставалось совсем немного, ему, Сене Канарейкину, и еще двоим юнармейцам поручалось найти пакет. Найти быстро, не теряя времени.

Сверив часы, как это тоже всегда бывает на фронте, они отправились на задание.

Сеня шел впереди, внимательно рассматривая полусгнившие пни, на которых должны быть указательные знаки. В руках у него был компас.

– Есть первый! – крикнул он минут через десять, наклонившись к какой-то высоко торчащей гнилушке. Легко отодвинув толстую, покрытую слизью кору, он достал спичечную коробочку, на которой было обозначено местонахождение следующего пня, и, объявив его описание своим товарищам, снова двинулся дальше.

А еще минут через пять они совсем рядом услышали:

– Отойдите! Отойдите! Что вам нужно!

Юнармейцы выглянули из-за кустов и увидели двух босоногих ребят, отнимающих у девочки ягоды. Она изо всех сил сопротивлялась, крепко держа в одной руке корзинку, а другой пыталась оттолкнуть от себя ребят. Но, изловчившись, один из них ухватил корзинку за ручку и дернул ее на себя. Ягоды оказались у него в руках.

– Отдай! Отдай! Сейчас же! – еще громче закричала девочка, но мальчишка, отбежав в сторону, только громко захохотал.

Сеня с ребятами вышел из-за кустов. Увидев их и оценив обстановку, босоногие бросились наутек.

Девочка и юнармейцы побежали за ними. Но где им было соревноваться с ловкими деревенскими ребятами, птицами пролетающими над травой и цветами, муравьиными кучами, поваленными деревьями и всем тем, что лежит и растет на земле в июльском подмосковном лесу!

– Стойте! – запыхавшись, остановился Сеня, увидев, что ребята уже скрылись из виду.– Убежали! – с досадой сказал он и, обращаясь к девочке, серьезно заметил: – А ты чего в лес одна ходишь?

– Я недалеко хожу...

– Все равно нельзя. Видишь, какие здесь местные...

– А я их знаю,– тихо сказала девочка.– Они из деревни, в которой мы братишке молоко берем.

– Знаешь?—оживился Сеня.– Тогда пошли...– Он решительно двинулся с места, но тут же, вспомнив что-то очень важное, остановился.– Ты,– посмотрел Сеня на одного из своих разведчиков,– беги в штаб и расскажи обо всем Лене. Командиру,– поправился он.

– А как же пакет? —удивился тот.– Ведь его нужно быстро найти?

– Юнармеец Селезнев,– строго сказал Сеня.– Выполняй приказ!

Однако юнармеец Селезнев не торопился.

– Ты что, Сеня? —продолжал удивляться он.– Пока я сбегаю, пройдет время. А потом что толку-то?..

– Как что? Толк есть, и большой,– начал обсуждать с ним Сеня приказ, что уж, конечно, никак не полагалось ни по какому уставу.– Доберешься до штаба, расскажешь все командиру. Он пошлет новую группу разведчиков^ и она найдет пакет...

– Но время, время! – не унимался беспокойный Селезнев.

Павлик его тоже поддержал.

– А ты пойдешь со мной,– прервав разговор, сказал Сеня и строго посмотрел на второго бойца.– Я командир! И я приказываю.

И он, ступая на хрустящие сучья, треск которых особенно сильно отзывался в тихом лесу, пошел вперед.

Девочка ничего не понимала из разговора, но, глядя на них, почувствовала в себе какую-то необыкновенную уверенность. Она только сейчас разглядела на ребятах какие-то повязки, значки, погоны, пришитые к рубашке через край белыми нитками.

– А вы кто? – спросила она, когда они вышли из леса.

– Мы юнармейцы,– догадавшись о ее недоумении, сказал Сеня и, взглянув на нее, понял, что его ответ ее еще больше озадачил.– Мы из лагеря,– пояснил он.– Из пионерского лагеря «Салют». Знаешь, где он находится?

– Знаю.

– А сейчас у нас военная игра...

Сразу за лесом открылась деревня. Ее маленькие серенькие домики, устремленные в небо журавли колодцев особенно четко выделялись на фоне уже тронутых желтизной полей, балочек, невысоких подъемов и спусков.

Придя в деревню, ребята оказались в окружении тесного кольца деревенских.

– Идите отсюда! – слышалось со всех сторон.

– Ишь! Погоны нацепили! Генералы какие!.. Сорвем сейчас погоны-то, да еще по шее накостыляем...

– Пусть ваши ребята ягоды ей отдадут,– волнуясь, сказал Сеня.– Это... это подло у девочки отнимать...

– Ну, ты, потише, законник! – выдвинулся вперед какой-то нечесаный парень в выцветшей ковбойке.

Он подошел к Сене и ударил его в плечо. Стоявший сзади другой парень подставил ногу, и Сеня упал.

– Ой! Что вы делаете! Что делаете! – еще громче, чем там, в лесу, закричала девочка, вцепившись руками в ковбойку нечесаного.– Отойдите!

А на земле уже катались. Павлик с оторванным погоном и раскрасневшимся лицом тоже оборонялся. Но силы были неравными.

Трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не горн. Он прозвучал чисто и серебряно в накаленном июльском воздухе.

В деревню входили и «синие» и «голубые»—все участники финала «Зарницы». Они шли с развернутым знаменем, и нес это знамя тот худенький остроносый мальчик, которого утром взяли в плен вместе с рацией.

СВИТЕР

Уходя гулять, Алешка не захотел надеть свитер. Мать запротестовала:

– На улице еще прохладно, а он не хочет тепло одеваться.

Погода действительно была неустойчивой. Запоздалая весна только какую-нибудь неделю коснулась своим дыханием воздуха. Она спешила за день обогреть его своим ласковым обновленным солнцем, высушить островки асфальта и ускорить поток беспокойных ручейков, повсюду находящих себе неширокие русла.

Но к вечеру весны уже не чувствовалось. Солнце затягивалось сплошной нависающей пеленой, которая, казалось, никогда не уступит место прозрачному небу, островки на асфальте пропадали, а беспокойные ручейки покрывались тоненьким слоем льда. Таким тонким, что представлялось: если дотронуться до него только дыханием, он растает и вода снова побежит по своему руслу. Иногда поднимался ветер. Он сильно раскачивал на деревьях упругие сучья и вносил ощущение какой-то неуютности.

– Я не надену свитер,– говорил Алешка,– надену пиджак...

Но спор продолжался недолго. В конце концов мать заявила, что, если он ее не послушает, гулять не пойдет.

И Алешка уселся в своей комнате, достав с этажерки недочитанного Дюма.

«Ничего... Пусть посидит дома,– думала мать,– а то вон уже какой стал! Это – «я не хочу», это – «не буду»... Пиджак – надену, свитер – не надену... А свитер-то какой хороший! Еле достала...»

Она не знала, что из-за этого яркого, с узорчатым рисунком свитера, который еще издали обращал на себя внимание, Алешку стали звать во дворе Американцем.

Правда, он старался не отвечать на это обращение и даже делал вид, что не слышит, но прозвище все больше и больше закреплялось за ним.

– Почему они зовут тебя Американец? – спросила как-то Маринка, его сестра.

– Почему, почему! – огрызнулся Алешка, но, посмотрев в ее внимательные участливые глаза, смягчился: – Из-за свитера. Вот почему...

– А почему из-за свитера? – не поняла Маринка.

– Потому что он заграничный. Видишь, какой яркий. Вот одна вышитая полоса... Вот другая, третья...– объяснил Алешка, водя растопыренными пальцами по свитеру,– такие носят только в Америке, а не у нас...– Он глубоко вздохнул и добавил с горечью: – Был бы он другой, не американский...

Глядя на брата, Маринка тоже вздохнула, но, тут же забыв о переживаниях, поскакала на одной ноге по расчерченному мелом асфальту.

Однажды в их дворе появился какой-то гражданин в сером костюме и с туго набитым портфелем. Он подошел к ребятам, удобно расположившимся на спинке скамейки, и спросил:

– В каком подъезде триста четырнадцатая квартира? В пятом или шестом?

– В шестом, кажется,– отозвался кто-то,– а может, в пятом... Вы спросите лучше у Американца... Он живет в шестом подъезде. И уж знает точно...

– У американца? – немало удивился гражданин.– У какого американца?

Все дружно захохотали...

После этого случая Алешка окончательно решил свитер не носить.

«Но как сказать об этом матери? Ведь ей он так нравится. Она подарила мне его на день рождения».

Он знал, что мать не поймет, скажет, что ему просто завидуют, а то еще начнет узнавать, кто дразнит его Американцем, и ребята подумают, что Алешка нажаловался. А этого он боялся больше всего.

«Нет, лучше ничего не говорить, а просто не надевать, и все».

Прошел час, другой. Алешка продолжал сидеть в своей комнате, склонившись над книгой, но мысли его были далеки от сюжета приключенческого романа.

«Как же все-таки быть? – думал он.– Не надевать – просто не получается. Может быть, рассказать?.. Нет, лучше что-нибудь придумать. Но что?»

На приглашение ужинать он ответил молчанием. Тогда мать с силой толкнула дверь, но ее надежно держала металлическая защелка.

– Открой! Открой сейчас же! – громко сказала она, потрясая дверь.

– Я не буду ужинать,– услышала она Алешкин голос,– и дверь не открою.

– Тогда я ее сломаю! – почти уже кричала мать.

– Не кричи, не кричи, мама,– выбежала из другой комнаты Маринка.– Не ругай Алешу! Я свяжу ему другой свитер... Не американский... И ребята перестанут его дразнить... Только ты меня научишь вязать? Научишь, мама?

Она держала в одной руке наполовину распущенный свитер, а в другой – перепутанные нитки.

КЛЮЧ НА «ДЕВЯТЬ»

Если смотреть с большака на поля этого совхоза, то с одной стороны они далеко уходят к горизонту, а с другой – касаются тонкой полоски леса. По утрам леса не видно. Туман плотно застилает его, оставляя видимыми лишь смутные очертания домов центральной усадьбы.

Когда поднимается солнце, поля расцвечиваются, отделяясь от горизонта своими яркими красками: зелеными, желтыми, оранжевыми. Они как бы вбирают в себя падающий сверху золотой свет и отражают его так, как им хочется.

Если полей касается легкий ветерок, они кажутся живыми и беспокойными, беспрестанно играющими своими красками.

Витька летом всегда живет здесь у деда. Родители привозят его из Москвы весной, а увозят, когда становится совсем холодно.

Дед Витьки – шофер. Он часто брал его с собой на работу. Обычно они приезжали на совхозный двор, им загружали машину и отправляли по хозяйствам. Иногда дед сворачивал в лес и, отъехав совсем немного, останавливался.

– Ты погуляй здесь неподалеку,– говорил он, – а я повожусь с мотором. Барахлит что-то опять...

Витька выпрыгивал из кабины и уходил недалеко, как ему велели. А потом он слышал, как сигналил дед, и они опять выезжали на дорогу.

– Ой сколько бензину вытекло! – удивился однажды Витька, увидав под машиной сверкающую лужу.– Как же мы теперь поедем?

– Это не бензин,– отвечал дед,– это... отработанное масло.

Собрание заканчивалось. Через открытые окна до Витьки, поджидавшего деда у правления, донесся его громкий голос:

– А ты видел, что я бензин сливал?

Затем, размахивая руками, дед вместе с высоким усатым дядькой появился на крыльце. Дед наседал:

– Ты видел, видел?

– Видел,– спокойно ответил дядька.– Нехорошо это. Хочешь иметь длинный рубль, работай честно... А так нехорошо...

Вокруг собрались люди.

Витька насторожился. Он подошел ближе, пытаясь понять, что происходит.

– У тебя только на спидометре километраж был накручен, а колеса отдыхали вместе с тобой,– продолжал горячиться усатый.– Да вот и внучонка твой подтвердит,– добавил он, увидев Витьку, и обратился к нему: —Сливал твой дедуля в лесу бензин?

– Не тронь мальца! – грозно сказал дед.– Он не только что разговаривать с тобой – стороной обходить будет. Это я ему накажу.– И тут же обратился к внуку:—Слышишь, Витька? Запомни этого дядю... Обходи его всегда стороной. Чужой он для нас с тобой человек. Одним словом, недруг.

Собравшиеся не поддержали деда:

– Да брось ты, Калиныч! Зачем парнишку-то впутывать! Сам же говорил, не тронь мальца! – раздавались голоса.

– Нет, пусть слышит и знает, какие бывают люди,– оправдывался дед.

Однако где-то внутри понимал, что был не прав и что впутывать Витьку в это дело действительно не следовало бы. Но было уже поздно, и дед стоял на своем. Не мог же он теперь согласиться с тем, что сделал неправильно?

«Так они эдак и про бензин подумают, что я его сливал,– размышлял дед.– Им только уступи...»

Почему Витька в тот день пошел с речки другой дорогой, он и сам не знал. Ему никогда не нравилось ходить через лощину.

Это низкое место с небольшими пригорками и буйно разросшейся зеленью всегда было каким-то мрачным, сырым и неприветливым. Рассказывали, что здесь водились даже привидения. Но в привидения Витька не верил, тем более что никогда не видел их, и потому считал все это бабушкиными сказками. Но лощина ему не нравилась. И если через нее и ходил, то только для того, чтобы сократить расстояние, хотя торопиться ему всегда, в общем-то, было некуда.

Поднявшись на пригорок, он увидел большую машину. Она стояла с поднятым капотом. Но Витьке представилось, что это раскрытая пасть какого-то чудовищного дракона. Вскинув, как копье, удочку, он устремился ему навстречу.

– Ты откуда взялся? – вышел из-за машины высокий усатый дядька в резиновом фартуке.

Витька сразу его узнал.

«Как же так? – испугался он.– Дед велел обходить его стороной, а я, получается, сам к нему вышел...»

– Как это я не догадался взять с собой «девятый»?– сказал вслух дядька, уже не обращая внимания на Витьку.

Витька знал, что «девятый» – это определенного размера гаечный ключ. У деда был такой, и Витька даже знал, где он лежит в сарае.

– А вы сходите в деревню, здесь близко,– посоветовал он дядьке.

– Не могу, у меня груз,– ответил тот.

Витька посмотрел на забитый мешками кузов.

– Вот незадача! Ждут меня там, а я здесь загораю,– добавил дядька и вновь озабоченно наклонился к радиатору.

Витька видел, как сильно напряглись его мышцы и как крупными каплями выступил на лице пот.

«Ничего тут у него не получится без ключа»,– подумал он.

Витька постоял еще немного, а потом, повернувшись, побежал в деревню. Через несколько минут он вернулся, запыхавшийся, и протянул дядьке «девятый».

Когда Витькин дед узнал об этой истории, он был очень недоволен.

– Нельзя, нельзя так, внучек,– выговаривал он ему вечером, после ужина, когда они остались одни.

– А что нельзя, деда?

– Нельзя,– повторил он,– ведь мы же с тобой родные... А ты подвел меня, поступил, как чужой. Знай, внучек,– прав я или не прав – стой за меня... И если я тебе что-то велел, делай так, как сказал. Говорю тебе еще раз, ведь мы с тобой родные... А как ты поступил – так негоже. Обидел ты своего деда. Ну да ладно... Только не делай так больше. Пошли спать...

В эту ночь Витька долго не мог заснуть. Все вспоминал свою встречу с дядькой, разговор с дедом, его слова, сказанные им тогда у правления: «Чужой он для нас с тобой человек... Обходи его всегда стороной...»

«Ну, я бы и обошел,– думал Витька,– если бы у него машина не сломалась... А так как же обходить-то, ведь он груз вез?.. И чего деда ругается?..»

МАРКА ИЗ АНГОЛЫ

Стояла осень. Похудевшие деревья переливали золотом оставшуюся на ветвях листву и, казалось, гордились ею перед солнцем, еще довольно щедро посылавшим на землю свет и тепло. Некоторые из них были уже совсем прозрачными и четко обозначали свои серые сучья. Трава, хотя и мокрая, но потерявшая свою прежнюю свежесть и какая-то измельченная, высовывалась небольшими островками среди сплошного хрустящего покрова. Она как бы спорила с осенью, не хотела ей уступать и напоминала о лете, которое теперь вернется только через дожди и снега.

Воздух был почти осязаем. Может быть, потому, что было утро и остывшая за ночь земля еще дышала своей прохладой, а может быть, и по той причине, что на улице уже была середина октября.

Аркашка ходил в школу мимо парка. Ему было нужно только выйти из двора, пересечь трамвайную линию, миновать площадь, и дальше его путь шел вдоль высокой ограды парка.

Иногда Аркашка держал путь прямо через парк. Проходил сквозь металлические перила входа, неизменно смотря на «чертово колесо», которое в это время года уже не работало, и шел тоже вдоль ограды, но с другой стороны. Висящие люльки колеса отчетливо вырисовывались на фоне неба. Причем от погоды это не зависело. Было ли солнце или лил дождь, их контуры всегда отпечатывались в вышине, как гроздья винограда, привязанные к огромному неподвижному кругу.

Проходя через парк, Аркашка всегда собирал здесь красивые листья, но не только красивые, а те, которые на что-то похожи. Ну, скажем, на какую-нибудь птицу, каракатицу, яблоко или грушу.

Вообще-то он любит собирать всякую всячину, и особенно марки. Теперь у него их много, А начал он их коллекционировать только в этом году, когда ему подарили в пионерском лагере за активное участие в художественной самодеятельности кожаный кошелек для марок.

Пионервожатый Толя тогда так и сказал на линейке :

– Пионер Аркадий Сазонов за активное участие в художественной самодеятельности награждается кожаным кляссером.

«Чем-чем?»—не понял тогда Аркашка, но вышел вперед и под аплодисменты присутствующих и нестройные звуки баяна, исполняющего туш, направился к трибуне.

Он тогда и не знал, что кляссер – это небольшой кошелек (по-другому его, пожалуй, и не назовешь), в который кладут марки, чтобы они не мялись и не портились, а были бы такими же гладкими и чистыми, как в альбоме. Теперь Аркашка знает, что такое кляссер, и сам часто говорит это слово.

Первая марка, которую Аркашка положил в свой кляссер, была марка, подаренная ему дядей Митей, братом отца.

В тот день, когда Аркашка приехал после смены из пионерского лагеря, дядя Митя был у них дома.

– А, поворотись, сынку!..– начал он шутливо, припомнив то место из известной повести Гоголя, где Тарас Бульба встречает своих сыновей, и, перефразируя текст классика, еще веселее добавил: – Какой ты большой стал! И где же есть такие пионерские лагеря, чтобы там так мальчики вырастали?!

Дядя Митя был военный пенсионер. У него не было детей, как не было и жены. Вернее, она когда-то была, но в самом начале войны ушла вслед за ним на фронт и больше не вернулась. Поэтому всегда казалось, что свое несостоявшееся семейное счастье дядя Митя находил теперь далеким отголоском в семье младшего брата, где был всегда желанным гостем. Особенно он привязался к Аркашке. Он был очень благодарен его родителям за то, что они именно так назвали мальчика, потому что Лида, его жена, всегда говорила: если у них родится сын, они обязательно дадут ему имя Аркадий...

Портрет Лиды в светлой ореховой рамке висел у него дома над письменным столом. Молодая веселая женщина, скорее, еще девушка с заметными точками-ямочками на щеках и умными глазами смотрела из-за стекла и как бы спрашивала: «Ну, как тут у вас? Все хорошо?»

Никто не знал, как она погибла. Рассказывали, что ушла на задание, а через два дня в освобожденном от немцев лесу ее нашли мертвой. Яркое пятно на гимнастерке отметило ее смерть. Стреляли в спину и, очевидно, неожиданно, потому что ее заряженный браунинг так и остался лежать в кобуре.

Аркашка тоже любил дядю Митю. С ним ему всегда было интересно и весело, как на празднике. Только иногда дядя Митя становился каким-то серьезным и молчаливым, хмурил брови и сердито кашлял. Особенно Аркашка запомнил тот случай, когда они однажды, гуляя по Александровскому саду, подошли к могиле Неизвестного солдата...

Было лето. Стоял жаркий полдень, и пламя огня таяло в нагретом воздухе, забирая широкий красноватый поток с самого центра звезды.

– «Имя твое неизвестно. Подвиг твой бессмертен»,– негромко прочитал вслух Аркашка. Дядя Митя как будто его не слушал. Он сосредоточенно смотрел на неширокое углубление, выложенное черным полированным мрамором, и молчал. Прошла минута, вторая... Аркашке показалось это целой вечностью, а дядя Митя все стоял и стоял, смотря в одну точку.

– Дядя Митя... Что ты? – испугался тогда Аркашка и дотронулся рукой до его холодной ладони.– Пойдем...

– Подожди, Аркадий,– сказал дядя Митя,– постоим еще немного. Ведь это место памяти...

Он хотел еще что-то сказать, но закашлялся. Посмотрел на Аркашку из-за хмурых бровей и снова перевел взгляд на полированный мрамор.

В тот день он почти больше не разговаривал.

...Закончив встречную тираду и вдоволь наудивлявшись тем, как Аркашка подрос за лето, что особенно было приятно мальчику, дядя Митя деловито спросил:

– Ну, что нового у тебя произошло?

– Кляссер получил за самодеятельность! – выпалил Аркашка и пожалел, потому что ехидная Ирина, его сестра, которая уже училась в девятом классе, тут же проявила к этому повышенный интерес.

– За что? За что? – улыбнулась она одними глазами.– За самодеятельность? Ты у нас, оказывается, артист, а мы и не знали... И что же ты делал? Пел? Танцевал? А может быть, фокусы показывал? A-а, ты отливал на сцене пули...– И она залилась громким смехом.

На помощь пришла мать. Она прикрикнула на Ирину и даже погрозила ей пальцем:

– А что? Только ты, что ли, можешь выступать со сцены? Аркадий сумел же! Так что не гордись...

Дядя Митя тоже протянул ему руку помощи:

– Выступать, брат, это дело сложное. Не каждый из ребят умеет... Вот девочкам, тем легче. Они любят быть в центре внимания...

Но Аркашке самому захотелось проучить свою самоуверенную сестрицу. Выждав момент, когда в комнате наступила тишина, он обратился к Ирине:

– А ты знаешь, что такое кляссер?

– Кляссер? – переспросила она, и поскольку не знала, то ответила: —Ерунда какая-нибудь...

– А вот и не знаешь! – восторжествовал Аркашка.– Не знаешь и потому говоришь «ерунда»! Вот так-то!

Он даже причмокнул от удовольствия языком – так ему было хорошо в эту минуту – и с достоинством достал из чемодана кошелек для марок.

– Вот кляссер,– поднял он его над головой.

– Молодец! Правильно, Аркадий,– отозвался дядя Митя.– Дави их, эрудитов!

Все засмеялись, а когда смех закончился, дядя Митя взял у Аркашки кляссер и открыл его кожаные корочки. Внутри было пусто, как в новой тетради, которую только что купили.

– Ну а где же марки? – спросил он Аркашку.

– Марок нет еще...

Дядя Митя почему-то задумался, а потом как-то серьезно произнес:

– Придется подарить тебе первую. Приезжай ко мне в следующее воскресенье, и марка будет твоя...

Это была неновая, сильно потертая испанская марка, так что даже сразу было трудно сказать, что на ней изображено: не то цветы, не то еще что-то.

– Бери,– сказал дядя Митя, когда Аркашка приехал к нему домой,– дарю тебе эту марку. Я всю жизнь с ней прошел...

И дядя Митя стал рассказывать Аркашке, что, когда он был мальчишкой, они с приятелями организовали у себя во дворе на Красной Пресне отряд честных и справедливых – ОЧИС.

– В отряде устав был свой и клятва: «Клянусь всегда быть честным и справедливым, всегда бороться за правду и всегда быть готовым поехать в Испанию»,– почти торжественно произнес дядя Митя.– Вот какая у нас была клятва!

– А почему в Испанию? – спросил Аркашка.

– Тогда все хотели в Испанию ехать. В Испании шла война с фашистами. Читал, наверное?

Аркашка кивнул головой.

– Так вот. Все мальчишки мечтали тогда об Испании. И в качестве членского билета ОЧИСа у каждого из нас была испанская марка. А когда ребята с нашего двора уходили в сорок первом на фронт, договорились мы взять с собой испанские марки и дали друг другу слово после окончания войны собраться вместе на отрядный сбор ОЧИСа.

– И собрались все? – спросил Аркашка.

– Собрались... Только не все. Но марки были у всех оставшихся в живых... Помню, пришли мы тогда в тот старый разрушенный сарай во дворе, который был штабом ОЧИСа. Удивительно, как он еще сохранился во время войны,– невесело улыбнулся дядя Митя.– Помолчали, вспоминая тех, кого с нами нет, и свою ребячью клятву повторили: «Клянусь всегда быть честным и справедливым, всегда бороться за правду...»

– А отец мой был в ОЧИСе? – спросил его Аркашка.

– Нет, что ты! – опять улыбнулся дядя Митя.– Отец твой тогда был еще очень маленьким. Ходить только начинал... Вот тетя Лида была...– Он посмотрел на висящий над письменным столом портрет и добавил: – У нас с ней были одинаковые испанские марки... Не помню уж, где мы их достали, но только помню, что одинаковые... Тетя Лида жила в нашем дворе, заводила была и везде первая... Она только потом, когда уже была старше, изменилась – серьезной стала... Но веселый характер не пропал.

Дядя Митя еще раз взглянул на портрет жены, как бы ища подтверждения своим словам, но Аркашка верил и так.

– А дрались вы с ребятами? – задал он неожиданный вопрос.

– Бывало... А как же иначе? Мальчишки всегда этим занимались...

Но вдаваться в подробности дядя Митя не стал. Были у них другие меры воздействия, посерьезней.

Самым страшным в ОЧИСе проступком считалась ложь.

– Уличат, бывало, кого-нибудь во вранье,– говорил он,– испанскую марку отбирают, а то и из отряда выгоняют. Вранье, брат, считалось у нас преступлением... Что бы там ни было, говори всегда правду. Правду поймут... И простят, если ошибся...

– Давай съездим с тобой как-нибудь в ваш старый двор,– предложил Аркашка.

– Давай,– согласился дядя Митя и, помолчав, с грустью вздохнул: – Только вряд ли там теперь что-то осталось. Дом, в котором мы жили, давно снесли. На его месте построили новый, пятиэтажный...

– А сарай остался?