Текст книги "Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3"

Автор книги: Лев Гомолицкий

По поводу русской «страницы Мицкевича». В Литературном Содружестве

В одном из последних номеров «Возрождения» В. Ходасевич в статье, приуроченной к столетию «Пана Тадеуша», рассказывает, как в его детстве, по праздникам, мать уводила его в свою комнату, где он на коленях молился по-польски перед Матерью Божьей Остробрамской. После молитвы мать читала ему «Пана Тадеуша», но на восьмидесятом стихе голос ее начинал дрожать и чтение прерывали слезы... [257]257
  Владислав Ходасевич, «К столетию “Пана Тадеуша”», Возрождение, 1934, 21 июня, стр.3-4; Владислав Ходасевич. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. Записные книжки. Статьи о русской поэзии. Литературная критика. 1922-1939 (Москва: Согласие», 1996), стр.309-315. Ср. начало книги Гомолицкого Арион.


[Закрыть]

Не одна политическая программа и программа действий были написаны польскими «реальными» политиками, современниками Мицкевича, искренно считавшими его безумцем. Но единственной конституцией Польши, все глухие годы истинно существовавшей в сердцах польского народа, была страница «Пана Тадеуша». И пусть меня трижды назовут безумцем – что ж, звание это из уст толпы – почетно, – но я беру на себя смелость утверждать, что до тех пор, пока у нас не будет такой страницы, которую русские матери будут со слезами читать своим сыновьям, смешивая рифмы с молитвой, у нас не будет надежды – даже такой маленькой, с горчичное зерно! – на воскресение России. Вот почему так болезненно я отношусь ко всему, что происходит в зарубежной (ведь в советской наш «Пан Тадеуш» невозможен – даже если уже и написан, но напечатан быть не может) литературе и вокруг нее. В нашем же варшавском мирке мое внимание привлекает – Литературное Содружество. Здесь и только здесь, вопреки в некоторых кругах распространенному мнению – о, это так называемое «общее мнение» – общее место! – мне чувствуется (повторяю, я говорю о Варшаве) дыхание жизни живой – духотворный сквозняк в нашей духоте «дней культуры без русской культуры», благополучно почиющих на великих лаврах прошлых столетий [258]258
  Здесь перекличка с помещенной в этом же номере (стр. 3-8) статьей Д.В. Философова «Письма к неизвестным. 1».


[Закрыть].

Последнее время Содружество выступает рeдко (а жаль! выступления эти нужны и, может быть, не для одной Варшавы), но три его последние публичные выступления были особенно интересны. Это: – 1. Вечер докладов, на котором Е.С. Вебер прочла о молодой зарубежной литературе, С.Е. Киндякова – о задачах Содружества, Г.С. Гуляницкая – о зарубежном театре и Л.Н.Гомолицкий – об условия жизни и работы зарубежного писателя [259]259
  Эти доклады отреферированы в заметке <Л. Гомолицкого> «Литературные содружества. Литературное Содружество в Варшаве» ( Числа. Х, 1934).


[Закрыть]; 2. доклад Д.В. Философова: «От чего зависит возрождение эмиграции», и 3) недавно состоявшийся (19 сего июня) доклад Е.С. Вебер о советской драматургии.

Меня прочтут не только варшавяне, которые имеют возможность посещать эти собрания, а потому я хочу описать обстановку, в которой они происходят. Все три собранья, о которых я упомянул, состоялись в помещении русской драматической группы на Сенаторской. Это – уютный небольшой зал. Стулья, располагающиеся рядами, которые подымаются уступами по мере удаления от сцены, на первых двух докладах устанавливались внизу ближе к лектору, на одном уровне с ним, уничтожая грань между сценой и зрительным залом. Создавалась обстановка беседы, не официального доклада, и никакой «элитности», о которой так много говорилось, я здесь не вижу. Элитность – если уж так нравится это слово – да, но в лучшем смысле: постольку, поскольку Содружество задается целью в рядах своих сплотить духовный орден, чтобы заражать своим духом массы, поскольку оно не подлаживается под общий тон и вкус этих масс. Последнее было бы не достойно Содружества, задачу которого я понимаю как участие в создании среды, откуда вырос бы русский Мицкевич.

Доклад Д.В. Философова был напечатан в первых номерах «Меча» [260]260
  Д.В. Философов, «От чего зависит возрождение эмиграции? Доклад, прочитанный 18 марта 1934 г. на собрании “Литературного Содружества”», Меч. Еженедельник, 1934, № 1-2, 10 мая, стр. 6-7; № 3-4, 27 мая, стр.10-11; № 5, 3 июня, стр.5-9.


[Закрыть]. Было бы так же интересно прочесть и доклад Е.С. Вебер о советской драматургии. Прочесть своими глазами, потому что в «слушании» всегда кое-что ускользнет от внимания, а материал, собранный в этом докладе, чрезвычайно нам всем интересен и нужен. Доклад этот назван не совсем точно – тема его не сов. драматургия как таковая, но те жуткие подробности советского быта, которые неволею или волею сов. авторы показывают в своих писаниях. Равноценен по интересу и важности был бы доклад о подневольном быте СССР по сов. роману. Думаю, что избранная Е.С. Вебер тема – наиболее ценное, что вообще можно извлечь из сов. драматургии. Всё это, повторяю, чрезвычайно интересно и составит увлекательное и полезное чтение. Но «читатель» Е.С. Вебер будет беднее ее «слушателя». Надо видеть, с каким заражающим горением читает она, чтобы понять, что я хочу сказать этим...

Прения по докладу о сов. драматургии были перенесены на 25 июня и состоялись в более интимной обстановке – в помещении Содружества на Хотимской ул.

Меч. Еженедельник, 1934, № 9-10, 8 июля, стр.27-28. Подп.: Лев Г-ий. См. также хроникальную заметку Л.Г.  «Камена» <о № 10> в этом же номере Меча, стр.32.

Советские выставки в Варшаве

В комнатах IРSа [261]261
  Instytut Propagandy Sztuki (Институт пропаганды искусства, Варшава, 1930-1939) – учреждение, занимавшееся устройством выставок современного искусства, вело научную и документационную работу.


[Закрыть] расставлены витрины-столы, сделанные в форме больших пентаграмм. Одна из таких витрин сзади меня. Я сижу за круглым столом с книгами, журналами и альбомами, которые разрешается посетителям выставки рассматривать. Рядом со мною дама беспомощно вертит в руках альбом каких-то фантастических железных конструкций. Наконец решается меня спросить (видя, что я читаю), что это такое. Кое-как перевожу. Слыша мою ломаную «польщину», понимает – русский. Но кто? Это первый обычный для иностранца вопрос. Я к нему привык. Я – «белый», эмигрант. Соседка моя в стороне от этих вопросов. Она встречалась и с врагами большевиков, и с людьми, восторгающимися устарелым восторгом перед гигантским размахом советского строительства. Но что же я здесь делаю, если я враг?.. «Значит, вы признаете, что там естьчто-то хорошее?» – Нет, признаю, что вопрекивсему дурному талантливый писатель, талантливый художник не могут не творить, но, когда я останавливаюсь над этими проблесками полузадушенного творчества, я думаю: что могли бы создать эти люди, если бы их перенести в иную, свободную жизнь! И потом, всё это идет как-то мимо культуры. Роскошное издание с гравюрами с ручного станка – из рук художника, но чего? – «стихотворений» Горького [262]262
  М. Горький. Стихи и легенды. Под ред. и с предисловием Л.Б. Каменева. Оформление С.М. Шор (Москва-Ленинград: Academia, 1932). 15 именных экземпляров содержали 9 оригинальных офортов; 300 нумерованных экземпляров вышли с одним офортом. Ср. ядовитую заметку «Стихи Горького» в Последних Новостях, 1934, 20 сентября, стр.3.


[Закрыть], Римских Элегий Гёте в дурном переводе и с соответствующим предисловием, в котором объяснено с точки зрения марксизма, почему Гёте ездил в Италию [263]263
  И.В. Гёте. Римские элегии. Пер. С. Шервинского. Офорт и рис. И. Нивинского (Москва-Ленинград: Academia, 1933).


[Закрыть]. К тому же я сомневаюсь, чтобы роскошь эта была нужна тем, кому она там доступна. Зато рядом безвкуснейшие издания на дрянной газетной бумаге, вполне гармонизирующие со стилем плакатов, которыми увешаны стены IРSа. Вот это и есть то, что для советских масс заменяет книгу и живопись и что невольно просочилось в парадные залы заграничной выставки. Моя соседка сама видит – плакаты эти безвкусны и бездарны. Бледные, беспомощные – напоминают о первых робких шагах литографского дела. А содержание более чем странно. Возможен ли, например, такой плакат в какой бы то ни было иной стране: – изображены школьники с глобусом и книгами: надпись гласит: «Дадим советской школе хорошую учебную программу и методологически подкованного (?!), высоко квалифицированного учителя». Не говоря уже о языке надписи, к кому это обращено? К школьникам? К комиссариату народного просвещения? Совершенно непонятно.

На плакате – сельскохозяйственные машины, возле них рабочие с засученными рукавами. Надпись: – «Своевременным ремонтом уборочных машин и инвентаря обеспечим успешную уборку социалистического урожая». Да ведь это всё равно что призывать к «своевременной кормежке лошадей»!

Сверху большими буквами: «Твой брак?» Рисунок: лопнувший по швам новый ботинок, сюртук с оторванным рукавом, материя, разлезающаяся по ниткам, – их показывают с негодованием советские потребители. Внизу: – «Социалистическая промышленность терпит из-за брака миллионные убытки. Боритесь с браком».

Рядом, точно насмешка, во всей своей невинности красуется: «Культурно жить – производительно работать...»

–

Первое, что бросается вам в глаза, – улыбающиеся на все лады, смеющиеся, показывающие зубы всех величин, всех возрастов и всех рас – лица. Улыбается крестьянин, натачивая косу, смеется деревенская девка-пололка, улыбаются рабочие, матросы, авиаторы, комсомольцы, дети, красноармейцы, улыбается Ворошилов, улыбается гармонист, окруженный хороводом гирльс на советский лад. Фоном этих улыбок – декорации фабрик, городов, машин. Иногда наоборот: фоном фабрики – улыбка. Фотомонтаж: на первом плане рабочий льет раскаленную массу из огромного котла – за ним часть гигантского женского лица, показывающего в широкой улыбке зубы. Другой (достойный этого) апофеоз: – улыбающаяся девушка в крестьянском костюме держит под уздцы лошадь, на которой сидит смеющийся молодой красноармеец (картинка, достойная витрины захолустного фотографа). А вот советская санатория, советский пляж, бега, маневры, первомайский парад... Это бесконечное позирование, этот балет на фоне фабричных панорам невыносимо приторен.

Задние комнаты выставки менее праздничны. Углубляясь в них, погружаешься в нарастающее тревожное чувство...

Снятая снизу на фоне облаков гигантская, расставившая ноги в сползающих брюках с поднятыми кулаками тень (силуэт) Ленина на трибуне. Фигура, источающая на мир безумие прямолинейного, схематически разграфленного ума.

Силуэты машин. Морщинистые, небритые (фотографии не ретушированы, так что каждая пора кожи, каждый прыщик виден, как в лупу), скуластые, насупленные, обнажающие в страшной улыбке десна – лица. И два женских портрета – так встают от тифа, так выглядят в последние дни чахоточные. Телесная оболочка изнуренная, истонченные безумием, тяжко нависнувшим над страною.

– Видения безумного мира, превращенного в фантастическую схему.

А рядом: горные хребты, пустыни, арктические белые пространства, степи, азиатские города с минаретами мечетей, кипарисовые рощи... И кажется непонятным, что вся эта дикая свободная природа до сих пор не растворила в себе кривляющуюся темную тень безумца на трибуне – этот гротеск, заслоняющий вечную глубину и красоту человеческого лика и лика Господнего мира...

Меч. Еженедельник, 1934, № 11-12, 22 июля, стр.30-31. Подп.: Е. Н-г.

Блок и Добротолюбие

Блока нельзя любить мало, а, любя много, надо любить всего.

Любовь к нему росла во мне вместе со мною. Узнал его, когда уже человекaне было. В первые годы после смерти. Годы, творившие легенду о Блоке. Не по живому имени, живым стихам еще живого голоса – по «полному» собранию сочинений, биографиям, воспоминаниям.

Так же, как узнавал Пушкина. Только Пушкина – в детстве, Блока – в юности.

Читал его и о нем, как любил тогда читать – в поле, в огненном дыме вечерних зорь. А зори в тот год, как и в стихах Блока, были заревами – дымными и кровавыми. Читал вместе с Добротолюбием. И больше ничего тогда не читал, потому что был слишком переполнен рождением во мне человека – а Блок и Добротолюбие были для меня не чтением, – духовным деланием – школой.

Тогда же, читая биографию Блока Бекетовой, я узнал, что сочетание это было не случайно. Блок знал Добротолюбие. И того Евагрия, которого я делал духовным отцом, Блок называл своим. Бекетова приводит отрывок из письма Блока (изд. Алконост 1922, стр.210-211):

«Я достал первый том того “Добротолюбия” – Filokalia – любовь к прекрасному (высокому), о котором говорила О. Форш. Это, собственно, сокращенная патрология – сочинения разных отцов церкви, подвижников и монахов (5 огромных томов). Переводы с греческого не всегда удовлетворительны, “дополненные” попами, уснащенные церковно-славянскими текстами из книг св. Писания В. и Н. Завета (неизменно неубедительными для меня). Всё это отрицательные стороны. Тем не менее, в сочинениях Евагрия (IV века), которые я прочел, есть гениальные вещи. Он был человеком очень страстным, и православные переводчики, как ни старались, не могли уничтожить того действительного реализма, который роднит его, напр., со Стриндбергом. Таковы, главным образом, главы о борьбе с бесами – очень простые и полезные наблюдения, часто известные, разумеется, и художникам того типа, к которому принадлежу и я. Выводы его часто неожиданны и (именно по-художнически) скромны; таких человеческих выводов я никогда не встречал у “святых”, натерпевшись достаточно от жестокой и бешеной новозаветной “метафизики”, которые людей полнокровных (вроде нас с тобой) запугивают и отвращают от себя. Мне лично занятно, что отношение Евагрия к демонам точно таково же, каково мое – к двойникам, например, в статье “О символизме”. Вечный монашеский прием, как известно, – толковать тексты св. Писания, опираясь на свой личный опыт. У меня очень странное впечатление от этого: тексты все до одного остаются мертвыми, а опыт – живой» [264]264
  Письмо от 16 июня 1916 г. М.А. Бекетова. Александр Блок. Биографический очерк (Петербург: Алконост, 1922), стр.210-211. Tо же письмо Блока по этой же книге Гомолицкий привел в своих примечаниях к «Ромaну в стихах». Более точно текст письма приведен в изд.: Александр Блок. Собрание сочинений в восьми томах. Том 8. Письма. 1898-1921 (Москва-Ленинград: ГИХЛ, 1963), стр.463-464.


[Закрыть].

_______

 
И когда ты смеешься над верой,
Над тобой загорается вдруг
Тот неяркий, пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг.
 

                                       (К Музе) [265]265
  А.А. Блок. Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 3. Стихотворения. Кн. 3 (1907-1916) (Москва: Наука, 1997), стр.7.


[Закрыть]

Пурпурово-серый круг – не видоизменение ли «умного света» Антония Великого? Эта напряженная экстатичность души вяжет одним узлом подвижника и поэта.

Тема: – напряжение лирического творчества, может быть, одна из ступеней духовной школы, подвижнического пути. Во всяком случае, истинным поэтам даются те же прозрения, что давались подвижникам. Мы мало ощущаем это только по малому знанию жизни святых. Но вот, для примера, первое попавшееся сопоставление (даже не Блок):

Анна Ахматова(Anno Domini стр.57 изд. «Алконост» 1923) –

 
Соблазна не было. Соблазн в тиши живет,
Он постника томит, святителя гнетет
И в полночь майскую над молодой черницей
Кричит истомно раненной орлицей.
А сим распутникам, сим грешницам любезным
Неведомо объятье рук железных.
 

Евагрий авва(Добротолюбие т. 1) – «И добродетели, и пороки делают ум слепым. При первых он не видит добродетелей, а при вторых – пороков» [266]266
  Добротолюбие в русском переводе, дополненное. Том 1. Изд. 3 (Москва, 1895; Paris: YMCA-Press, 1988), стр.588.


[Закрыть].

Исайя авва(Исайи слово 21/3) – «Если не убежишь от них (демонов), то не познаешь горечи их. Как познает кто, что такое есть сребролюбие, если не отречется от всего и не пребудет в великой нищете Бога ради? Как узнать горечь завистности, если не стяжешь кротости? Как узнать мятежность гнева, если не стяжешь себе долготерпения во всем? Как узнать бесстыдство гордыни, если не стяжешь тихости смиренномудрия?» и т.д. [267]267
  Там же, стр.371.


[Закрыть]

–

О страстях, мучивших авву Евагрия– не помогал ни пост, ни бдение молитвенное. В юности он совершил, или был близок к тому, чтобы совершить, прелюбодеяние. От преследования и страсти бежал из Константинополя в пустыню, постригся. Но любострастие мучило его до глубокой старости. До того, что уже старик (истощенный многолетним голодом и бессонницей!) заставлял своих учеников опускать себя на ночь на веревке в колодец и там висел по пояс в воде полуголый. На это время демоны отступали от него. Он чувствовал облегчение.

Наука Евагрия о распознавании помыслов (грехов по терминологии Добротолюбия) имеет целью всё то же достижение внутренней гармонии, душевного равновесия, необходимых для духовного делания, предусматриваемых всеми нравственными системами от веданты до стоицизма. Творенья его – это какая-то высшая математика аскетизма, своего рода периодическая система элементов греха. С добросовестностью химика он классифицирует, соединяет и противопоставляет «помыслы», с искусством опытного прозорливого психолога. Описывает симптомы их приближения и признаки их постепенного овладения душою. Здесь самым чувствительным показателем считает – сон: «Когда демоны, воюющие против похотной части, в сонных мечтаниях показывают нам встречи со знаемыми, пирования с родными, хор жен и другое что подобное, чем обычно питается похоть, и мы увлекаемся тем, то, значит, мы болим этой частью своею и страсть эта в нас сильна. Но когда они обладают нашею раздражительною частью, то заставляют нас (в мечтаньях сонных) ходить по страшным обрывистым местам, наводят на нас людей вооруженных или ядовитых змей и зверей плотоядных. Если теперь мы (во сне) тех мест ужасаемся, а гонимые зверьми и людьми предаемся бегству, то нам надобно пещись о своей раздражительной части и, призывая Христа Господа, во время бдений пользоваться показанными прежде врачествами...» (2. О деятельной жизни 54) [268]268
  Там же, стр.586.


[Закрыть].

–

Св. Марк (200 глав о духовном законе) на вопрос: «впускать ли помыслы?» отвечает: «впусти, а потом борись и гони» [269]269
  Там же, стр.532-533.


[Закрыть].

«Не будь искушений, никто бы не спасся» (Евагрий «Изречения» 4, Антоний «Достопамятные Сказания» 5) [270]270
  Там же, стр.637.


[Закрыть].

И вот тут, в этой области показания врачества, авва Евагрий главным образом оригинален, единственен в ряде творцов Добротолюбия. Он учит: в борьбе с демонами натравливать их друг на друга, выгонять или обуздывать одного другим и тем самым подчинять их всех своей воле. Разделять и властвовать. Похоть изгоняется тщеславием (монашеским), тщеславие обуздывается мыслью о возможности приступов любострастия. Это два равнозначные полюса – тщеславие и похоть, взаимно исключающие друг друга величины. Гнев – это зверь, которого надо приручить и выпускать на другие помыслы – «Гнев по природе назначен на то, чтобы воевать с демонами и бороться со всякою греховною сладостью. Потому Ангелы, возбуждая в нас духовную сласть и давая вкусить блаженства ее, склоняют нас обращать гнев на демонов; а эти, увлекая нас к мирским похотям, заставляют воевать гневом с людьми, наперекор естеству, чтобы ум, омрачившись и обессмыслив, сделался предателем добродетели» (Наставления о подвижничестве 15) [271]271
  Там же, стр.573.


[Закрыть].

А вот в 18 пункте «Наставлений» мы у истоков лирики:

«Когда подвергнешься нападению беса уныния, тогда, разделив душу надвое и сделав одну ее часть утешающею, а другую утешаемою, станем всевать в себя благие надежды, напевая стихи Давида: Вскую прискорбна еси, душе моя...» [272]272
  Там же, стр.573.


[Закрыть]

–

У Антония Великого были ослепительные вдохновенные видения. Не пророческие, но именно вдохновенные. Какая-то чистейшая отвлеченнейшая форма художественного воображения. Думается, высший порядок видений, посещающих художников в минуты творчества.

Изречения Антония Великого5/22-23 – «Однажды, встав помолиться перед вкушением пищи (около девятого часа), св. Антоний ощутил в себе, что он восхищен умом и, что всего удивительнее, видит сам себя, будто бы он вне себя и будто бы кто-то как бы возводит его по воздуху; в воздухе же стоят какие-то мрачные и страшные лица, которые покушались преградить ему путь к восхождению. Путеводители Антониевы сопротивлялись им; но те приступали будто с правами, требуя отчета, не подлежит ли Антоний в чем-либо их власти. Надо было уступить, и они готовились вести счет. Но когда они хотели вести счет с самого рождения св. Антония, то путеводители его воспротивились тому, говоря: что было от рождения, то изгладил Господь, когда он дал иноческий обет; ведите счет с того времени, как сделался он иноком и дал обет Богу; но в этом отношении обвинители его ни в чем не могли уличить его, почему отступили, и путь к восхождению Антония сделался свободным и невозбранным. После сего св. Антоний стал ощущать, что он опять входит сам в себя, и потом стал совсем прежним Антонием. Но он уже забыл о пище и весь остаток того дня и ночь всю провел в воздыханиях и молитвах...» [273]273
  Там же, стр.125-126.


[Закрыть]

_________

Блок и Добротолюбие в полях или рождение «человека» (души?) кончились 15 днями непрерывного восторга, когда всё вокруг меня лучилось нездешними («умными») лучами, отворявшими недра вещей – божественными рентгеновскими снимками был мир. Все эти дни я писал – стихами, не думая, что это стихи: – о своем восторге, о рентгеновских Господних лучах, смешении своей души с миром...

Тогда я знал, что стихи существуют для Беседы с Богом и брани, спора с собою. Что стихи – ритм души, ритм духа, ритм божественного творчества,  слово «нового завета» – нового для каждого нового человека, впервые приближающегося к Богу...

Меч. Еженедельник, 1934, № 11-12, 22 июля, стр. 26-28. Cp.: Wiktor Skrunda, «Zamysł poematu Lwa Gomolickiego Warszawaw świetle inwektyw Karola Radka i nauk mnicha Ewagriusza», Studia Slavica. XII. Literatura rosyjska na rozdrożach dwudziestego wieku. Pod redakcją naukową Wiktora Skrundy (Warsawa, 2003), str. 215-228.

Небесная встреча

1

Не скажу с детства, скорее из отроческих лет – под чьим влиянием – учебников? поглощенных тогда благонамеренных критик? – я почему-то вынес представление о трезвом гении Пушкина –

 
Ямщик сидит на облучке
в тулупе, красном кушаке... [274]274
  «Евгений Онегин», гл. 4.


[Закрыть]
 

Лермонтов же был таинственным, окруженным крылатыми чудесами.

И потом, когда я впервые увидел, сколько чудесного притаилось за каждой строкой Пушкина, я вспомнил первое детское впечатление от него – это был страх, конечно, несознанный, детский, перед таинственными стихиями, во власти которых человек. Гаданье, пророческий сон Татьяны, Пиковая дама, Пир во время чумы, Метель, Русалка, Каменный гость, Медный всадник... и сколько ангелов, демонов, бесов... До сих пор жутью смертной веет на меня от этих строк:

 
И нет отрады мне – и тихо предо мной
Встают два призрака младые,
Две тени милые – два данные судьбой
Мне ангела во дни былые!
Но оба с крыльями и с пламенным мечом
И стерегут... и мстят мне оба,
И оба говорят мне мертвым языком!
О тайнах вечности и гроба [275]275
  Стихотворение «Воспоминание» («Когда для смертного умолкнет шумный день...»), строки из черновой рукописи. Ср.: П.В. Анненков. А.С.Пушкин. Материалы для его биографии и оценки его произведений(С.-Петербург: Общественная польза, <1873>), стр.189-190.


[Закрыть].
 

Понял – был у Пушкина дар провиденья, а потом, оглянувшись и уже кое-что зная, увидел, что в этом-то даре и заключена власть Пушкина над литературой. Может быть, вся позднейшая русская литература – лишь истолкование его провидческих намеков.

Один из таких намеков – маленькоe стихотворение, 12 строк, с которыми всю жизнь боролся и не мог справиться Лермонтов. Три четверостишья, на которые искали ответа лучшие русские поэты и писатели, и нашел через столетье только один – –