Текст книги "Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3"

Автор книги: Лев Гомолицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

3

Заур-беку посвящена вторая, лучшая часть книги Чхеидзе. Здесь рассказана вся его жизнь.

Детство Заур-бека прошло на хуторе его отца в моздокских степях. Отец Заур-бека переехал сюда из Кабарды и принял православие. Впоследствии Заур-бек перешел обратно в магометантство.

Чхеидзе подробно останавливается на первых проявлениях недюжинной личности своего героя. Его прирожденные таланты, – есть люди, которых выделяет из окружающей их среды каждый их шаг, – его ловкость и бесстрашие, проистекающие из сознания всё побеждающей силы правды, всюду завоевывают ему первое место. Единственное, в чем был неудачлив Заур-бек – это в стихах и любви.

Трогательной истории несчастной любви Заур-бека в книге отведена целая глава, где воспоминания своего героя о прошлом автор переплетает с собственным рассказом о том, чему он был свидетелем в этой истории.

Но центральными главами второй части книги Чхеидзе являются, конечно, главы, повествующие о Заур-беке – участнике борьбы с большевиками и освободителе Кабарды. Здесь на фоне жестокой борьбы, расстрелов, казней, интриг подымается во весь рост красочная фигура Заур-бека.

Тайна силы Заур-бека была в том, что он «знал себя и умел владеть собою, а через это знал людей и умел владеть людьми». Даже недоброжелатели, даже враги невольно подчинялись ему, и Заур-беку сходили с рук все его дикие выходки, все безумные выпады, начиная с того случая, когда он, еще будучи поручиком, выпорол собственноручно перед каррэ своих кабардинцев городского голову Нальчика за то, что последний велел своим стражникам избить караул, остановивший его ночью на улице, и кончая его дерзким «выступлением» на большевицком концерте, на котором он читал многотысячной толпе, в которой присутствовали красноармейцы и коммунисты, свое стихотворение, открыто призывающее к восстанию Кабарды. Накануне своего побега в белую армию, за день до поднятия восстания, единственный человек, который чувствовал в себе силы на это, безрассудно рисковал своей жизнью. Когда он выходил на сцену, во внутреннем кармане у него лежал револьвер, и он не знал, вернется ли он с эстрады.

«По залу, – пишет Чхеидзе, – пронеслось движение. Кто-то крикнул: “товарищи, он призывает к восстанию”. Кто-то бледный и потрясенный – встал и вышел. Первые ряды, занятые коммунистами, сидели неподвижно и безмолвно. Прошла та томительная секунда, которая похожа на промежуток, предшествующий чтению судебного приговора, от которого зависит жизнь или смерть. И вот – подобно обвалу в горах, заколебался зал... На сцену всходил мало известный широкой публике, бывший офицер, с репутацией не то сорванца, не то дерзкого себялюбца. А сейчас – на сцене стоял победитель, окутанный славой, и слава эта предохранила его от немедленного ареста...»

Освобождение Кабарды Заур-бек начал открыто, бесстрашно глядя в лицо своих врагов.

О силе его автор пишет:

«Он знал, что за человеком идут тогда, когда он сам идет за идеей. Тот, кто верен идее, – тому верны. Тот, кто не обманывает себя и других, – и того не обманут. Заур-бек умел вызвать в человеке лучшее из того, чем он обладает, и потом овладеть этим лучшим...»

Но эта его строгость, прежде всего к самому себе, и погубила Заур-бека, а с ним и его дело. Он мог побеждать в открытом бою, но был бессилен против интриги. Боясь популярности «диктатора» Кабарды, начальство Заур-бека делает его «помощником». Подчиняясь дисциплине, Заур-бек отошел покорно на второй план, принял данную ему роль исполнителя чужих приказов, но внутренне это надломило его. Когда он был послан со своими кабардинцами распоряжением начальства в Приволжье, в чужие ему места, он знал, что идет на верную смерть, но и тут не возмутился, но покорно исполнил приказ, повел на ненужную, безрассудную гибель своих людей.

О смерти его Чхеидзе рассказывает так. Отрезанный с несколькими всадниками неприятелем и убедившись, что невозможно избежать открытой встречи, Заур-бек решил пробиться сквозь лаву наступающей конницы. Взяв зеленое знамя с полумесяцем в свои руки, он «показал знамя тем, кто окружал его и кто вместе с ним сейчас вступит в круг, выход из которого определен судьбой.

– Во имя бога! – сказал Заур-бек. И голос его звучал, как рычание загнанного зверя... – Во имя...

Он не сказал...»

Этим многоточием заканчивается книга Чхеидзе. Какое слово застыло на губах убитого Заур-бека? Несказанное, оно звучит особенно сильно, звучит из каждой строчки книги, – это имя «страны Прометея», с любовью к которой написана книга Чхеидзе.

Молва, 1933, № 132, 12 июня, стр.4. Отзыв о книге: К.А. Чхеидзе. Страна Прометея(Шанхай: Изд. «Слово», 1932). Ср. также: Е. Вебер, «Три темы», Молва, 1933, № 143, 25 июня, стр.4. См. корреспонденцию с К.A. Чхеидзе в разделе «Из переписки Л.Гомолицкого».

Вещи, звери и люди

Только в редкие, скупо распределенные минуты жизни, минуты исключительного напряжения душевных сил, мы испытываем особое чувство: сознаем и созерцаем преображение непреобразимого, оживление неживого. В эти минуты для нас мистической жизнью оживают обычные предметы – будничные, примелькавшиеся до того, что мы их перестали замечать, в уверенности, что они могут жить только отражением нашей человеческой жизни.

Обычно такие минуты посещают человека в ранней молодости. Пробуждающемуся самосознанию свойственен этот вдохновенный «мистический реализм». Не потому ли таким животворным дыханием молодости веет от всего, что напоминает эти минуты, что заставляет вновь пережить лишь однажды испытанное?

Истинная поэзия – одна из тех сил, которые заставляют вещи ожить, задвигаться собственным движением. Поэзия властна вдохнуть в них души, сделать живыми мертвые стершиеся предметы.

Е. Шемплинская, молодая польская поэтесса [176]176
  Elżbieta Szemplińska (с 1936 г. Szemplińska-Sobolewska, род. в 1909 или 1910 – ум. в 1991) – поэтесса, прозаик, публицист. Выступала в печати с 1926 г., печаталась в Wiadomości Literackie, Skamander, Tygodnik Ilustrowany, с 1934 г. в более радикальных левых изданиях Oblicze Dnia, Lewar. В 1939 -1941 гг. активно участвовала в литературной жизни оказавшегося под советской властью Львова, опубликовала проникнутое резко отрицательным отношением к межвоенной Польше стихотворение «Prawdziwa ojczyzna» (Настоящая Родина). Находилась в СССР в 1941-1944 гг., где пережила разочарование в коммунизме. Cp.: Olga Soporowska-Wojtczak, «Elżbieta Szemplińska-Sobolewska jako “polska pisarka radziecka” (wybrane publikacje na łamach “Czerwonego Sztandaru” w latach 1939-1941)», Nie tylko Wschód. Recepcja literatur obcych w czasopismach polskich XX wieku. Prace ofiarowane profesorowi Krzysztofowi Cieślikowi z okazji siedemdziesiątych urodzin. Pod redakcją Agaty Zawiszewskiej i Anety Borkowskiej (Łask – Szczecin – Toruń: Leksem, 2006), str. 65-77. В 1946 г. вышел ее роман «Warszawa w ogniu». После Второй мировой войны жила в Люксембурге, где муж был назначен консулом, а после его перехода на положение невозвращенца – в Касабланке и Париже. Вернулась на родину в 1962 г., в 1963 г. в варшавском издательстве Czytelnik вышла ее книга Powrót z daleka.


[Закрыть], выпустившая в этом году первый сборник своих стихотворений под общим скромным названием «Стихи» [177]177
  Elżbieta Szemplińska. «Wiersze», 1933 г. Warszawa.


[Закрыть], несомненно обладает этой волшебной силой. До сих пор Шемплинскую мы знали как автора романа «Рождение человека», появление которого было отмечено в «Молве» отдельною статьею [178]178
   Андрей Луганов, «На рубеже веков» <рец. на роман Шемплинской «Narodziny człowieka» (1932)>, Молва, 1932, № 34, 15 мая, стр.4. Вскоре в газете был помещен перевод рассказа Шемплинской, выполненный Е.В.Вебер-Хирьяковой. См.: Елизавета Шемплиньска, «Владычица» (Перев. с польск. Е.В.), Молва, 1932, № 84, 17 июля, стр.4.


[Закрыть]. Теперь Шемплинская открыла нам новую страницу своего дарования.

Простое название сборника Шемплинской продиктовано, вероятно, не столько скромностью (в стихах ее немало молодого задора и сознания своей силы), сколько разнообразием тем, которые автор счел нужным объединить в одну книжку. Здесь – и общественные мотивы, и личная лирика, и магические стихи, преображающие действительность, на которых я хочу остановиться подробнее.

В стихах этих, собранных во втором отделе сборника, автор поворачивает мир неожиданною плоскостью к наблюдателю. Волшебное зеркало по-своему отражает действительность, и мертвая вещь получает жизнь, «полуживое» (растение) – очеловечивается, человек же – виден – через свою вещность – безличную плотскую природу. Тело человека обретает особую жизнь, независимую от жизни его души.

Одно из стихотворений Шемплинской так и называется «Тело». Оно начинается описанием ссоры любовников. «Трудный день проводят любовники в ссоре... Тень борется с тенью, сердце с сердцем спорит, и если хотят съесть хлеба – нож криво ломоть режет». А когда их измучит день: «На одной тесной кровати ледяною ночью, так далеки друг от друга под одним кровом одеяла, они дрожат каждый отдельно ледяною дрожью, греют одиноко руки каждый у своего тела». Но когда «стужа окрепла», женщина начинает пододвигаться вершок за вершком к уснувшему мужчине, крадя его тепло, входя в соообщничество с его телом, умоляя тело дрожащими губами:

 
«Пусть спит... Так холодно... не выдашь?..
Ведь мы с тобою не в ссоре...»
Тихо дрожит теперь вся и счастью не верит,
И, дрожа и плача, тепло мужчины впивает...
А тело добро, как зверь,
Тело гнева не знает.
 

Оторванное от человеческого рассудочного «я», тело живет своей особой, «доброю» жизнью зверя [179]179
  В переводе стихотворения «Тело» («Ciało», стр.58 сборника) Гомолицкий допускает ошибки, в частности «греют руки у своего тела» – должно быть «у себя подмышкой», «не выдашь» – должно быть «не изменишь», «мы с тобою не в ссоре» – должно быть, наоборот, «в ссоре». Ср. его собственные лирические стихотворения, помещенные в книжке Дом (1933).


[Закрыть].

Это стихотворение дает ключ к пониманию любви Шемплинской ко всему живущему подсознательной жизнью. Ошибочно было бы думать, что странное пристрастие автора ко всему, чуждому человеческого «злого» сознательного я, объясняется его недовольством человеческим миром, человеческим обществом, которое с таким негодованием вылилось в первом отделе сборника. Причина этого пристрастия иная: недовольство человеком возникает из слитности поэта со стихией. Не потому ли у Шемплинской так удачны, так оправданы целые строки прекрасного косноязычия «заумного языка» («Песья колыбельная») [180]180
  «Psia kołysanka», стр.50.


[Закрыть], где он кажется не надуманным, но тем общим языком, на котором человек может сговориться со зверем.

Звери Шемплинской напоминают детей, человеческих детенышей. А деревья, большие растенья – зверей, с огромными, сотрясаемыми страданиями и страстями телами. О старом дворовом каштане она говорит «добрый дракон». Клен она называет «огромным самцом». Этот самец днем в саду «изнасиловал» уснувшую в траве девушку, и теперь она стала «полу-человек и полу-госпожа Клен»... [181]181
  «Klon-gwaіciciel» (Клен-насильник), стр.63.


[Закрыть]

Этот мир, населенный «добрыми выносливыми друзьями», животными и растениями, наполняется еще другими созданиями, о таинственной жизни которых можно только догадываться. Каждый стол, шкаф, стул, каждый из этих предметов, населяющих комнату, – в своих древесных телах – заключает магически заклятые поэмы – «зеленые вихри жизней, зеленые стоны». Наскоро брошенное на спинку стула или повешенное на гвоздь платье приобретает тоже свою собственную жизнь; наполненное еще теплом человеческого тела, оно стремится к человеку. Это его друг – добрый дух, вызвать которого надо уметь. А раз вызванный, он становится хранителем и утешителем вызвавшего его к жизни человека.

Когда погружаешься в этот призрачно-реальный мир Шемплинской, начинает казаться, что ею снова найдены утерянные секреты средневековых магов, владевших добрыми духами огня, воды, земли и воздуха, а найдены они в отказе от «злого» хитрого человеческого рассудка и приближения к «доброй» природе.

Молва, 1933, № 172, 30 июля, стр.3. Здесь же помещен выполненный Л.Гомолицким перевод стихотворения Шемплинской «Сантиментальное» («Sentymenty», стр.27). Воспроизводя в целом близко содержание оригинального текста, перевод, однако, смягчает стилистические резкости оригинала и пользуется более точной, чем у Шемплинской, рифмовкой. См. текст перевода в соответствующем разделе настоящего издания.

Дон-Кихот по сценарию Поля Морана с Ф.И. Шаляпиным в главной роли
(Кино Мажестик)

1

Одно из лучших впечатлений моего детства – два фолианта в кожаных тисненых переплетах – французский перевод Дон-Кихота, иллюстрированный гравюрами Дорэ.

Помню мир этих гравюр. Фантастический. Реальный. Неповторимый.

Забравшись с ногами на диван, я прятался в широкие страницы непомерной книги. Кожаный переплет раскрывался, как дверь в сказочное царство похождений рыцаря печального образа. Ноги давно отекли от тяжести книги, медленно переливающейся за шелестом страниц с правой стороны на левую, время отдыха между уроками давно прошло, а я всё еще не могу вернуться в самого себя, в свою серую действительность...

Очарование было так сильно, что иногда в детстве я видел странные сны – ожившие гравюры Дорэ к бессмертной книге Сервантеса...

Нынче мой детский сон повторился наяву. Гравюры ожили, но не в сонной грезе, бесследном отражении, тени от тени...

Ожили бессмертно – на кинематографической ленте в картине, которая обойдет мир, прославляя искусство ее творцов.

Когда сеанс окончился, в кинематографе зажегся свет, и густая толпа, переполнявшая зал, встала, стуча откидными сиденьями кресел, заговорила, замелькала перед глазами множеством незнакомых лиц, – впечатление было так сильно и прочно, что я еще слышал голос Шаляпина, еще видел картины, только что потухшие на экране...

И всю дорогу было то же самое... И к этому – еще сознание большого праздника души. Радости, за которую спокоен, что она останется навсегда, ляжет миром на сердце...

То, чего я еще никогда не испытывал после кинематографа.

2

Не знаю, о чем писать раньше. Столько достоинств в этой картине. И все они неотделимы, слиты в единое, нерасторжимое художественное целое.

Ставил и режиссировал картину Пабст, известный французский режиссер, творец не одной «удавшейся» картины [182]182
  Георг Вильгельм Пабст (1885-1967) работал в театрах и кинематографе Австрии и США, с 1921 г. – в Германии, став одним из лучших режиссеров Веймарского периода немого и экспериментального кино. В 1932-33 снял в Париже «Дон Кихота» (премьера в Брюсселе 16 марта 1933). В октябре 1933 прибыл в США, но после неудачного опыта в Голливуде вернулся в 1936 в Европу.


[Закрыть]. Декоративной частью заведовал при постановке Андреев, должно быть русский [183]183
  А.В. Андреев (1887-1966) – художник-постановщик в Германии, а после прихода Гитлера к власти – во Франции и Англии. Участвовал в создании фильмов Пабста, Туржанского, А. Грановского, Ф. Оцепа и др. См. о нем: О.Л. Лейкинд, К.В. Махров, Д.Я. Северюхин. Художники русского Зарубежья. Биографический справочник (С.-Петербург: Нотабене, 1999), стр. 83-84.


[Закрыть].

Идея: кинематограф – оживленная картина, не нова, не раз была испытана и имеет своих защитников и врагов. И может быть, никому еще вот до этой картины Пабста (и даже ему самому в предыдущих его картинах) не удавалось так сделать из плоского мира экрана ряд живых сменяющихся художественных полотен. Дорэ воспроизведен, воскрешен в совершенстве. Не только аксессуары, несколько гравюрный резкий пейзаж, но даже карикатурные лица персонажей изумительно подобраны Пабстом. Где он нашел эти широкие тупые подбородки, усеченные лбы, обнаженные белки глаз? О гриме я уже не говорю. Дон-Кихот – Шаляпин и Санчо-Пансо – Дорвиль точно сошли с гравюр Дорэ [184]184
  Дорвиль (Georges Henri Dodane, 1883-1940) – французский комедийный актер. В английской версии фильма Санчо-Пансу играл George Robey.


[Закрыть]. Схожесть дополняется повторениями положений гравюр. Даже пластырь на носу Дон-Кихота положен Пабстом так, как его положил Дорэ.

Всё это составляет неиссякаемый источник наслаждения для глаза. Обильное пиршество. Но чрезмерное обилие вкусного притупляет наслаждение. Альбомом гравюр можно любоваться часами, если не днями, останавливаясь на любой из них, возвращаясь назад к первым листам, бесконечно повторяя их ряд. Но в кинематографе всё бежит, всё мелькает, спеша сменить одно впечатление новым, вытесняя друг друга. Тут не остановишься и не вернешься. И внимание быстро устает. Появляется раздражение. Точно мимо тебя быстро проносят вкусные блюда, только дразня тебя ими...

Нет, я понимаю тех, кто оспаривает верность идеи сделать из кинематографа живую картинную галерею.

3

Сценарий для «Дон-Кихота» писал Поль Моран.

От эпопеи Сервантеса, изрядно ощипанной и подстриженной кинематографом, осталось всего несколько вольно истолкованных эпизодов. Но Поль Моран здесь ни при чем – таковы законы экрана. В общем же идея Дон-Кихота передана на редкость верно.

Обычно авторы сценариев обращаются куда свободнее с великими произведениями литературы. Отрезают голову, прицепляют пестрый мишурный хвост и пускают в таком неузнаваемом виде летать по свету. В «Дон-Кихоте» как раз Поль Моран поступил обратно. Сохранил «голову», отверг мишуру, не заботясь, что, может быть, поступает в ущерб коммерческой стороне дела. И, наверное, бы так оно и было – в ущерб, если бы не имя Шаляпина, как магнит собирающее пыльцу зрителя – многомиллионную толпу.

4

Картина начинается так.

Раскрывается старинный фолиант. Медленно переворачиваются страницы. Готические тяжелые столбцы, старинные заставки и гравюры. И всё это время поет – не поет, – невидимо наполняет зал широкими захлестывающими волнами голос Шаляпина.

Сразу поражает чистота передачи голоса. Обычно кинематограф меняет звук. А здесь не то что не меняет – кажется, Шаляпин незримый, неуловимый поет где-то здесь – около вас, нет – в вас самих.

Потом Шаляпин поет еще несколько раз в ходе действия, но там впечатление ослаблено, и вот чем – театр мешает кинематографу. Шаляпин впервые на экране. Он не ощутил стихии кинематографа. Не понял, что кинематограф – фотография, а потому не терпит театральных ходуль, даже в вершок высотою. Малейшая фальшь разрушает его чары.

Прекрасная сцена, когда Дон-Кихот с Санчо-Пансо отправляются в свет, покидая родной дом, ослаблена тем, что, проезжая по улицам еще спящего городка, Дон-Кихот поет, и пению его аккомпанирует невидимая гитара. Откуда гитара? В кинематографе всё должно быть объяснено. Гитара вносит фальшь. Сцена становится только предлогом к тому, чтобы Шаляпин, знаменитый певец, играя Дон-Кихота, мог спеть перед миром лишнюю арию. Дон-Кихот исчезает. Очарование разрушено.

Игра Шаляпина не свободна от театральности. И там, где он не зависит от Дорэ, где ему дан сценарием собственный жест, он нарушает цельность. Чувствуется фальшь. Исчезает Дон-Кихот, появляется Шаляпин, знаменитость которого не искупает того, что очарование нарушено. Но таких мест немного. Дорэ выручает.

Гораздо лучше (в кинематографическом смысле) справился с ролью Санчо-Пансо – Дорвиль. Он, воскрешая образ Дорэ, внес в него и свое толкование, как бы говоря: «вон каким он был, этот простой крестьянин, ставший оруженосцем странствующего рыцаря. Теперь вы не можете не полюбить его. Ведь он вот, весь на ладони, перед вами, точно вы прожили с ним бок о бок целую жизнь».

Музыка написана для картины Жаком Ибером [185]185
  Французский композитор (1890-1962).


[Закрыть], но ее «заглушает» голос Шаляпина...

5

Есть одна сцена в этой картине, в которой Дон-Кихот Шаляпина перерастает сухопарого высокопарного Дон-Кихота Дорэ. Иначе и быть не могло, потому что сцена эта точно создана Сервантесом для русского артиста, и, может быть, только ради нее стоило крутить фильм.

Не будь этой сцены – напрасно были бы потрачены усилия всех Пабстов, Моранов и Дорвилей.

Сцена эта, когда Дон-Кихот, умирая перед костром горящих его книг, выздоравливает от своего «рыцарского» безумия. В этот момент артистом вложено столько смысла – безумие его было жизнью, ради безумия стоило жить, а теперь в этом стойле благополучного здорового прозябания нет иного выхода – только смерть – а отсюда: – вся жизнь, м.б., только и расценивается на вес безумия. – И лицо у умирающего Дон-Кихота... это уже не Дорэ.

По силе образа вспомнилось другое страшное лицо – Иоанна Грозного, обнимающего убитого им царевича, в жуткой картине Репина.

6

Горят книги Дон-Кихота на костре мещан, вздумавших излечить от безумия рыцаря Печального образа. Огонь переворачивает страницы фолиантов. Готический шрифт, великолепные гравюры превращаются в пепел. Голос Шаляпина поет, замирая, уходя из зала. Сгорают рыцарские романы, превращаясь в несгораемую вечную книгу Сервантеса.

Так кончается эта замечательная картина...

Молва, 1933, № 204, 7 сентября, стр.4. См. также: <Л.Гомолицкий?> «Небывалый успех “Дон Кихота”», Молва, 1933, № 212, 16 сентября, стр.3.

Радио и вечное

Никогда еще, пожалуй, так не приближался человек к раскрытию самых глубинных тайн жизни и смерти, как в наш век торжествующей техники. Первые робкие шаги человека в этой области, казалось, уводили его от всего глубинного к поверхностному. И вот, испытуя материю, техника проникла за ее внешние покровы и приблизилась снова к первобытным тайнам. Приблизилась тесно, до жуткой смежности, уничтожения граней между мирами видимым и невидимым.

Техника – чудо и чудище нашего времени.

Она возносит грохочущие заводами, дрожащие каменными телами небоскребов города – современные Вавилоны, она же изобретает способы уничтожения порожденного ею: производит ядовитые газы, гигантские снаряды, дьявольские игрушки – бросаемые орудиями, низвергаемые с крылатых стальных чудовищ – во славу уничтожения.

Но не только там, где человек стремится к этому, техника грозит уничтожением, является чудищем для мира. И там, где он пытает природу, в машинном грохоте современных лабораторий, где при помощи техники он пытается вызвать стихийных духов хаоса.

В штате Массачузетс в Сев. Америке построена гигантская статическая машина американского физика Граафа, между полюсами которой развивается напряжение в 10 миллионов вольт. Ее металлические шары, между которыми происходят электрические разряды, так велики, что внутри их устроены лаборатории. Гром, сопровождающий разряд, слышен на большом расстоянии.

Поистине человек сумел низвести громы небесные на землю, овладел перунами, оружием древних богов.

Построена эта машина для опытов по разложению атома.

Конечно, пока это только детские игрушки, но когда-нибудь «граафы» построят такую машину, которая нарушит законы мирового тяготения, и вместо нашей планеты, «сестры звездам», останется клуб зловонного пара...

Это чудище. Чудо же там, где вызванные человеком силы служат ключом к проникновению в тайны жизни, «живые тайны».

Вызванный уже давно человеком таинственный дух электричества долго оставался неизвестною силой. Им пользовались, но его не знали. При его помощи двигались машины, совершались опыты. Он проник в жизнь человека, стал необходимым его спутником. Присутствовал в каждой комнате, дрожа в раскаленном сердце электрической лампочки. Человек жил рядом с тайной, обращаясь с нею как с предметом своего обихода.

Потом стали догадываться, что дух этот – может быть, случайно уловленная и усмиренная человеком для своих человеческих целей частица вечного духа, энергия жизни, души всего сущего.

Недавно, благодаря развитию радиотехники, удалось сделать открытие, что жизнь в организмах сопровождается и м.б. обусловлена электрическими процессами. И открытие это – чудо в наше время забвения чудес.

Давно уже было замечено, что радиоволны, особенно короткие и ультракороткие, влияют на развитие растений. Этим свойством радио стали пользоваться для выгонки ранних сортов овощей и фруктов. Но причину явления удалось установить только теперь.

В ряде опытов выяснилось, что движение сока по сосудам растения связано с электрическими процессами.

Как оказалось, оконечности стебля играют роль полюсов, между которыми сок течет вверх и вниз, в зависимости от знака заряда.

Радиоволны, увеличивая электрическое напряжение в стебле, вызывают ускорение движения соков и тем самым способствуют более интенсивному росту растения.

Попутно исследователи обнаружили другое обстоятельство, не менее любопытное. При одинаковых зарядах сок течет более свободно и легко снизу вверх, чем сверху вниз: любой стебель может быть поэтому использован в качестве детектора, т.е. аппарата, пропускающего сок в одном направлении и задерживающего его – в другом.

Опыты показали, что стебель герани длиною в 15 сант., включенный в электрическую сеть между пластинкой лампы высокого напряжения и решеткой лампы-амплификатора, если интенсивность радиоволн, действующих на стебель, переходит известный предел, – он нагревается и может даже лопнуть, совершенно так, как перегорает предохранительная пробка в случае ненормального усиления тока.

Не трудно сделать заключение по аналогии, что так же точно, как в растениях, электричество обуславливает жизнь в животных и в человеке.

И такое заключение уже сделано.

Известный французский психолог Анри Пьерон [186]186
  Henri Piéron (1881-1964), автор «Основ экспериментальной психологии».


[Закрыть] убежден, что «все наши ощущения – лишь результат электрических разрядов в клетках нашего тела». Те ощущения, на которых мы создаем свое представление о внешнем мире, все наши примитивные и самые сложные понятия: от чувства боли или голода до высших проявлений интеллекта, – та самая сила, подчиненная человеком для его утилитарных целей.

Высоты духовности встретились с «низинами» материи. Слепая сила, движущая чудовище-машины, оказалась частицей той же необъяснимой силы, создавшей моральные ценности человечества.

Молва, 1933, № 226, 3 октября, стр.4. Подп.: Л.Г.