Текст книги "Последний полет «Ангела»"

Автор книги: Лев Корнешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Помню, мы писали отцу в Киев, Полтаву, Винницу. А Таврийск… Первый раз слышу.

Поразбойничал же ее папенька на нашей земле, с внезапно нахлынувшей ненавистью подумал капитан. Он взял себя в руки, проговорил почти спокойно.

– Это хорошо, что ты ничего не слышала о Таврийске.

– Почему? – удивилась Ирма.

– Под этим городом находилась моя родная деревня Адабаши. Ее сжег какой-то эсэсовец Гайер.

Ирма вспыхнула румянцем, в глазах ее мелькнул испуг:

– Фамилия моего отца – Раабе! Понимаете, Раабе! – Она произнесла это как заклинание. – И я никогда ничего не слышала о вашем Таврийске!

– Что же, тем лучше. У тебя отец – полковник, а Гайер был майором – совпадение исключается.

И все-таки сомнения не покидали Адабаша, хотя ему и хотелось побыстрее закончить этот разговор. Он все-таки уточнил, указав на фотографию эсэсовца:

– Давно он фотографировался?

Девушка быстро ответила:

– Да. По-моему, еще в сорок третьем.

– Тогда тем более это не он. А того, Гайера, я все равно найду!

Адабаш этими словами закончил тяжелый разговор.

Вошла фрау Раабе с подносом, на котором дымилась чашка бульона и лежал тоненький ломтик серого, вязкого, словно глина, хлеба.

– Неразумная девочка совсем вас заговорила, – фрау Раабе вполне освоилась с ролью спасительницы русского офицера. – Но ее можно понять и простить – вы первый русский, с которым она встретилась в жизни. И при таких драматических обстоятельствах! А сейчас – обедать!

Фрау умела командовать в своем доме. Вскоре пришел Вилли.

– Господин капитан… – начал он.

– Меня зовут Егором, – перебил Адабаш.

– Господин капитан, – не принял поправку Вилли, – я посоветовал женщинам вывесить на балкончике флаг со свастикой. Пусть эсэсовцы видят, что в доме живут люди, преданные фюреру до конца. – Он произнес это с явной иронией.

Вилли, разговаривая с Адабашем, стоял так, как перед командиром взвода на плацу.

– Слушай, Вилли, перестань тянуться, возьми стул, присядь.

– Хорошо, – подчинился Вилли.

– Эту тряпку уже вывесили? – Адабаша обеспокоило сообщение парня.

– Мотается на свежем ветерке.

– А ты не подумал, что наши солдаты, увидев ее, разнесут домишко вдребезги?

– Черт возьми! – воскликнул Вилли. – Именно, так и будет!

– Твоя «охранная грамота» действительна только для одной стороны, – пошутил Адабаш.

– Когда стемнеет, мы ее снимем, – вмешалась фрау Раабе. – Я уже приготовила белую простыню.

Фрау оказалась предусмотрительной. Адабаш заметил ироническую ухмылку Вилли.

– А как же с призывом доктора Геббельса умереть за фюрера? – спросил он.

Фрау Раабе ответила рассудительным тоном:

– Мы не знаем, где сейчас фюрер и что с ним. Это освобождает нас от обязательств. Может, он уже мертв.

…Гитлер покончит с собой через несколько дней…

– Как ты думаешь, – с надеждой спросил Адабаш, – я смог бы выбраться отсюда?

Вилли решительно сказал:

– Исключено. И нет в этом смысла. Ваши сейчас притихли, но временно, ненадолго. Я не офицер, но понимаю, что это затишье перед решающим штурмом. На месте немецкого командования я бы капитулировал, чтобы избежать бессмысленных жертв. А они…

– Что они? – спросил Адабаш.

– Затопили метро.

– Но там же люди! – в ужасе воскликнула Ирма. – Там тысячи людей! Женщины, дети, старики! И еще масса раненых, мы… нас посылали их перевязывать!

«Так вот откуда у тебя такая сноровка в обращении с бинтами», – отметил Адабаш.

– Метро приказал затопить фюрер, – бесстрастно продолжал Вилли.

– Майн готт! – фрау Раабе всплеснула руками. – Этот бывший фельдфебель плохо кончит, так всегда говорил мой отец, генерал Лемперт, так говорю и я!

– Я тоже бывший фельдфебель, но остался человеком, – почему-то обиделся Вилли. – А что касается Адольфа, то сегодня его судьбу несложно предсказать.

«Вот и отец фрау – генерал… Нет, ты явно не туда попал, капитан», – Адабаш попытался с иронией отнестись к этой новой семейной информации.

– Вилли, как ты думаешь, когда это… кончится?

– Старики и подростки, которых они погнали против ваших танков, не продержатся и часа. Думаю, завтра утром русские будут уже здесь.

– Почему завтра, а не сегодня?

– Бои, судя по канонаде, идут левее от нас. Мы не на главном направлении удара. Ваши пробиваются к рейхстагу и к рейхсканцелярии.

Да, так оно и есть, Адабаш знал о таких планах командования, а Вилли, фронтовик, по своим приметам, исходя из опыта, догадался о них. Вот оно как получилось: всю войну мечтал добраться до Берлина, и ведь вошел в него одним из первых, а теперь лежит в коттедже эсэсовца и беседует с его домочадцами.

Вилли с гневом произнес:

– Бегут… Все золоченые фазаны бегут… И еще вешают… На чем попало и кто попадется – вешают. Словно хотят унести с собою на тот свет как можно больше человеческих жизней. Меня спасает деревяшка, – он показал на протез, – человек на кленовой ноге не может быть дезертиром.

– Господин капитан, – вмешалась фрау Раабе, – советую вам не разговаривать так много, это противопоказано при вашем состоянии, поверьте мне, я недаром была сестрой милосердия, и у меня есть опыт еще той, первой войны.

«Что она еще сообщит о себе?» – с любопытством подумал Адабаш.

– Да-да, я знаю, что главное для раненого – покой, – убежденно заявила хозяйка дома, бывшая сестра милосердия, дочь генерала и жена эсэсовского полковника.

– Еще один вопрос, Вилли, точнее, два вопроса… Может, я все-таки сумею выбраться отсюда к своим? Насколько я понимаю, кругом хаос и неразбериха.

– Выбросьте это из головы. Вам не пройти линию обороны, она сжата, как пружина. А потом, у вас просто не хватит сил выползти даже за порог этого дома. Бессмысленная гибель, только и всего. Самое разумное – дождаться, когда ваши придут сюда. Это произойдет очень скоро.

– Тогда второй вопрос: с какой стати ты помогаешь мне, ведь ты воевал против нас, был ранен. Я понимаю, хозяйки дома заботятся о своем завтрашнем дне…

Ирма покраснела и хотела что-то возразить, но ее опередила фрау Раабе:

– Господин капитан прав, и с нашей стороны было бы глупо это скрывать.

Девушка опустила голову: что уж тут скрывать.

– Ну а ты, Вилли?

– Фрау Раабе сообщила вам, господин капитан, что я сын красного… Да, сегодня я уже могу сказать открыто: мой отец был коммунистом еще до захвата власти Гитлером. Он погиб в стычке со штурмовиками, которую фашисты выдали за уличную драку. Это было в 32-м. Может, это и спасло мою мать и меня от концлагеря – отца не было в живых, когда начался фашистский террор. Я мог бы вам сказать сейчас, что радуюсь концу «третьего рейха» и считаю, что любая новая жизнь будет лучше той, которая у нас была и пока еще есть.

Фрау Раабе пожала плечами и возмущенно отвернулась от капитана и Вилли. Ирма слушала очень внимательно, чувствовалось, она доверяет Вилли и ценит его мнение.

– Но есть и еще одно обстоятельство, менее глобальное, что ли, крайне незначительное на фоне того, что происходит в мире, но для меня чрезвычайно важное: я возвращаю русским свой долг.

– Объясни. Я не очень тебя понимаю.

– Хорошо. Ирма тоже не знает этой истории, ее никто не знает, иначе я давно бы сгнил в подвалах гестапо. Это случилось в сорок втором, на Донце. Помните, в какую западню попали ваши части? Бои там шли жестокие, за каждый клочок земли, некоторые деревни по нескольку раз переходили из рук в руки.

…Солдата Вилли Биманна ранило на самом берегу Донца, на окраине маленького селения – всего несколько сожженных хат. Они отбивали атаку русских, когда в ногу впился кусок стали. Его оттащили в землянку, перевязали.

– Отлеживайся, Вилли, – сказал санитар, – когда кончится этот бедлам, мы придем за тобой. Считай, тебе повезло, здесь больше шансов уцелеть.

Вилли тоже так думал и радовался ранению как случайной удаче. Санитар ушел, и Вилли остался один. По стихавшей или вдруг начинавшейся с новой силой стрельбе он догадывался, что русские идут в одну атаку за другой. И вдруг разом бой угас. Тянуло пороховым дымом, тишина была звенящей. Вилли страстно захотелось разорвать ее криком, выстрелом – как угодно, только бы прогнать ее, эту могильную тишь, в которой улавливался лишь змеиный шорох засыпающей его земли. Вилли долго ждал санитаров, они не шли, а выползти из землянки не было сил.

И вдруг в дверном проеме показался красноармеец, еще один, раздалась русская речь.

– Хальт! – крикнул красноармеец. Вилли попытался встать, но не смог, застонал, опрокидываясь на спину.

Красноармеец повел стволом винтовки, и тогда Вилли показал ему перебинтованную ногу. Он воевал с июня сорок первого, кое-что понимал по-русски, какие-то слова, отдельные фразы.

– Скапутился, гад? – с любопытством сказал красноармеец. Выглядел он, хотя и разгоряченный боем, вполне добродушно. Что такое «скапутился» Вилли не знал, но догадаться было несложно.

– Товарищ лейтенант, здесь раненый фриц, – позвал красноармеец своего командира.

В землянку вошли лейтенант и еще какие-то солдаты.

– Добить надо сволочь, – с ненавистью сказал один из них и поднял автомат.

– Отставить, Саенко, – приказал лейтенант.

Вилли на всю жизнь запомнил эту фамилию: Саенко.

– Отставить, Саенко, пленных мы не уничтожаем.

Снова началась перестрелка, и русские выскочили из землянки.. Вилли все еще видел прямо перед собой зрачок ствола автомата, но не верил, что еще живет, слышит, как стреляют, мелькнула даже дикая мысль: и на том свете, видимо, тоже идет война. Прошло несколько минут, и перестрелка стихла, бой откатился к берегу Донца.

– Жив, Вилли? – услышал он голос санитара, приволокшего его в эту землянку. И вдруг санитар, он был из нацистов, с подозрением спросил: – Как это они тебя не пристрелили?

– Не заметили, – с трудом выдавил из себя Вилли.

– Считай, что второй раз родился! У Иванов разговор короткий – очередь в брюхо, и ты уже в раю.

Санитар недолго потоптался возле Вилли и ушел за подмогой. Он явно ему завидовал: ранение означало жизнь, это был «пропуск» в тыл, подальше отсюда, где стреляют и убивают.

Когда Вилли уложили на носилки и понесли в медсанбат, в одной из траншей он увидел и добродушного красноармейца, нашедшего его, и лейтенанта, и Саенко. Они лежали на глинистом бруствере, так и не выпустив из рук оружия. У лейтенанта взрыв гранаты снес полголовы, Саенко прошила автоматная очередь.

– Потом был госпиталь, «железка» на грудь за храбрость, звание ефрейтора, ампутация и… война для меня кончилась лучше, чем для многих других, – закончил свой рассказ Вилли.

– А ведь вполне могли добить, – задумчиво протянул Адабаш, – в бою остановиться трудно бывает.

– Могли, а не стали, – взволнованно сказал Вилли.

Адабаш понимал его: немецкий ефрейтор снова видел перед собой песчаный берег русской реки, бой, в котором нет никому пощады, черный зрачок автомата – сейчас выплеснет он огонь, но ефрейтор его не увидит, когда стреляют в упор, смерть приходит мгновенно.

– И ты все это пережил, Вилли? – воскликнула Ирма.

– Ваш рассказ вселяет надежды, – сделала неожиданный вывод фрау Раабе, – русским, оказывается, свойственно милосердие. Хотя доктор Геббельс утверждал, что эти варвары будут насиловать всех немок и убивать младенцев.

– Мама! – всплеснула руками Ирма. – Не забывайте, господин капитан – русский!

– Это же говорила не я! – удивилась ее возмущению фрау Раабе. – Это утверждал доктор Геббельс.

– Провались он в преисподнюю, – гневно сказал Вилли. – Теперь видите, до чего эта бешеная свора довела Германию?

За окнами полыхали пожары. Глухо обрушивались на землю обгоревшие стены зданий. Даже сюда, в комнату, доносился горький запах гари. Какой-то офицер командовал истеричным голосом: «Вперед, сволочи!» Он, наверное, гнал на передовую очередную партию обреченных на смерть.

Наступал вечер. Адабаш прикидывал, что же делать дальше, как поступить. А что, если ночью устроят повальную облаву? Погибнет он, погибнут и эти люди, с которыми его свела война, точнее, последние ее дни, когда так хочется жить и смерть кажется вопиющей нелепостью. «А Берлин возьмут без меня», – и это тоже казалось величайшей несправедливостью. Очень долго и тяжко шел он к этим дням и вот – без него.

Немцы обязательно устроят обыски, прочешут все эти аккуратные коттеджи, улицы, заглянут и в развалины поблизости – они ведь тоже догадываются, что завтра все решится, и потому постараются расчистить от нежелательных лиц ту черту, за которой лежит передовая.

– Что будем делать, господин капитан?

Вилли, очевидно, думал о том же.

– В доме есть подвал? – спросил Адабаш.

Фрау Раабе энергично кивнула: у нее в доме есть все, что требуется для добропорядочной семьи.

– О, господин капитан, наш дом построен отлично! Мой муж…

– Мама… – остановила ее Ирма.

Она тоже понимала, что капитану надо принять какое-то решение.

– Я прошу вас, фрау Раабе, и тебя, Ирма, укрыться в подвале и надежно закрыть вход в него. Возможен артиллерийский обстрел, облава, все что хотите.

– Нет! – отрезала фрау Раабе. – Супруга полковника фон Раабе в своем доме хозяйка и…

Вилли бесцеремонно ее перебил:

– Гестапо вздернет вас, меня и Ирму на первом же фонаре, даже не поинтересовавшись, чья вы супруга, а только обнаружив здесь советского капитана.

– Майн готт! – Фрау Раабе начала понимать весь трагизм ситуации: русских здесь еще нет, а гестапо свирепствует, и Вилли прав – они даже не спросят, как и что, просто накинут петлю и потянут за конец веревки.

– Ты, Вилли, закрой их в подвале, а сам уходи к себе… Только попробуй передвинуть мою кровать так, чтобы у меня под прицелом были и дверь и окно.

Вилли кивнул, он задумался, подошел к окну, чуть отодвинул край шторы.

– Пусто, – сообщил он, – они увели всех своих людей туда, на передний край. Это в нескольких километрах отсюда. Но скоро они подтянут сюда резервные части: надо быть идиотом, чтобы оставить без присмотра такую зону. Отсюда – дорога к центру.

Адабаш знал, где проходит линия обороны врага, он ведь прополз здесь все метр за метром, тенью проскользнул среди руин. Это было вчера ночью, всего лишь меньше суток назад, а кажется – очень давно. Выбрался ли к нашим сержант?

– На что вы надеетесь, господин капитан? – Вилли спросил это почти безразлично и только чуть дрогнувший голос выдал его волнение.

– На свое счастье, – ответил Адабаш. – И еще на Орлика. Так зовут моего товарища, сержанта, – объяснил он, заметив недоумение на лице Вилли.

– С женщинами вы решили правильно, – одобрил фельдфебель. Он резко сказал фрау Раабе и Ирме: – Идите.

– Но… – запротестовала фрау Раабе.

– Извините меня, – стараясь произносить слова твердо и отчетливо, сказал Адабаш. – Но я не могу сейчас уйти отсюда, просто физически не в состоянии этого сделать. Поэтому Вилли закроет вас в подвале. Если придут эсэсовцы, заявите, что я загнал вас туда, угрожая убить. Плачьте, рыдайте, истерику закатите…

– Господин капитан, – пролепетала Ирма, – пожалуйста, скажите, что я могу для вас сделать? – Она едва не плакала. – Ведь вас убьют.

Она бесцельно ходила по комнате из угла в угол, и концы шали развевались, словно поникшие крылья уставшей птицы.

– Меня тысячу раз уже убивали, и, как видишь, я все еще жив…

Он не нашел нужные немецкие слова, и Ирма услышала не совсем то, что ему хотелось сказать: «Меня тысячу раз убивали, ничего, если убьют еще раз».

– Идемте, – отрывисто повторил Вилли, он хорошо знал, что властный тон на добропорядочных немецких женщин действует безотказно.

– Прощайте, господин капитан, – тихо произнесла Ирма.

Адабаша обозлило, что она прощается с ним, будто с покойником, ишь ты, сколько безропотной покорности судьбе в голосе этой девицы. А ведь совсем недавно, наверное, вместе с другими, такими же, как и она, неистовствовала: «Зиг хайль!»

– Не хорони меня, Ирма, – преодолевая раздражение, сказал Адабаш. – Рано еще. Пройдет все и тогда… Да и тебе рано умирать. Минует все это, – он показал куда-то в пространство, – и начнется другая жизнь.

– Семья фон Раабе умеет быть благодарной, – мать Ирмы изрекла это с тем обещающим достоинством, в котором слышалась готовность выполнить любые пожелания господина капитана, когда он окончательно станет победителем. – Наша Ирма будет при вас внимательной и заботливой сиделкой.

– Не надо, мама, – Ирма вспыхнула неярким румянцем, поспешно бросилась собирать вещи для переселения в подвал.

Прошло какое-то время, и Вилли возвратился. О том, что по лестнице поднимается именно он, Адабаш догадался по сухому стуку протеза.

– Я останусь с вами, – сказал Вилли. – Кое-что я тоже умею, – он покосился на оружие капитана. – К тему же выпадает удобный случай сделать то, что я обязан был сделать гораздо раньше – отомстить за отца.

– Оставайся, Вилли, возьми мой пистолет, – Адабаш внешне равнодушно воспринял решение этого фельдфебеля-инвалида, но в душе порадовался. Капитан попросил его: – Пойди, пожалуйста, вниз и отопри входные двери. Не надо, чтобы Орлик выбивал запоры.

– Вы так уверены, что сержант придет? – удивился Вилли.

– Конечно, иначе чего бы мы стоили, если бы бросали друзей в беде. Орлик придет.

Вилли снова спустился вниз, погремел запорами. Потом они стали ждать. Время близилось к полуночи, когда Адабашу показалось, что тихо скрипнула входная дверь. И опять установилась тишина. Капитан знал, что Орлик может часами стоять неподвижно, выжидая, пока враг первым сделает опрометчивый шаг, выдаст себя. Наверное, он вошел в дом, чтобы выяснить судьбу Адабаша. На месте Орлика он поступил бы именно так: раненый оставался во дворике коттеджа, значит, жители могли видеть, как его добивали или уносили. И вторая возможность не исключалась: раненый, почувствовав себя лучше, мог сам проникнуть в дом.

Адабаш и Вилли вслушивались в неустоявшуюся тишину, пытаясь по неясным звукам определить, что происходит там, вокруг коттеджа. Временами раздавались громкие шаги под окнами – это проходили солдаты. Совсем близко прозвучали выстрелы и послышался вскрик, наполненный болью. Снова тихо скрипнула дверь. Орлик? Или отец Ирмы, эсэсовец, у которого тоже были причины избегать встречи с солдатами? А может, дезертир забрел, мародер: одни в эти дни умирали, другие грабили…

ПОЛНОЧЬ – НЕ ВРЕМЯ СМЕРТИ

Умирали совсем рядом – снова послышались выстрелы, команды, крики… Часы пробили полночь. Вдруг Вилли сжал руку капитана, давая знать, что в доме кто-то есть. Адабаш взял автомат. Вилли бесшумно встал у двери, он теперь был бы за спиной у тех, кто мог войти.

Раз или два мелькнул лучик фонарика – обследовали комнаты первого этажа. Наконец в тишине, разрываемой редкими взрывами снарядов, послышались тихие шаги по лестнице. Адабаш выжидал, давая возможность неизвестному подняться выше.

– Сержант! – вполголоса позвал он, надеясь и не веря, что это пришел Орлик.

– Здесь, капитан! – послышалось в ответ.

Уже не таясь, но и не особенно поднимая шум, в комнату вошел Орлик. Вслед за ним ввалились человек пять разведчиков. Сразу стало тесно, запахло ночной сыростью и дымом.

– Здравствуй, Орлик, – голос Адабаша дрогнул.

– Свет зажечь? – спросил сержант, выловивший в темноте лучиком своего фонарика кровать и капитана на ней.

– Шторы надежно задернуты, Вилли? – по-немецки спросил Адабаш.

– Так точно, господин капитан.

Вилли с пистолетом в руке занимал позицию против входа.

В комнате мгновенно установилась тишина, Адабаш ясно ощутил напряжение, которое возникло после его слов. Оно было как токи высокой частоты: неосторожное движение и…

– Не стрелять! – приказал он на всякий случай.

– Это еще что за фокусы? – спросил Орлик без видимого удивления. – Кто такой?

– Немец. Фельдфебель. Надежный человек, не беспокойся.

Ну как ему объяснить, кто такой Вилли, если этого Адабаш и сам не знал? Может, действительно из тех немцев, которые ненавидели фашизм и ждали своего часа, а может, и маскируется, использует стечение обстоятельств для собственного спасения?

– Это он пусть беспокоится, – проворчал Орлик, – скажите ему, пусть включит свет, раз он местный.

– Ты что, сержант? – удивился Адабаш. – Какой свет, если весь Берлин без энергии? Вилли, зажги свечу, пожалуйста.

Вилли пощелкал зажигалкой, поднял высоко свечу – поискал, куда бы пристроить. Поставил ее на камин, и колеблющийся огонек неярко осветил комнату.

– Положи оружие! – приказал ему Орлик.

Вилли шагнул к кровати, на которой лежал Адабаш, протянул ему пистолет.

– Оставь его, сержант, мы уже сколько часов с ним здесь на пару в прятки со смертью играем, – Адабаш сказал это таким счастливым голосом, что Орлик, отбросив настороженность, попытался обнять его, но, вспомнив о ране, лишь прижал его голову к своей груди. И капитану на мгновение показалось, что это дед его, патриарх рода Адабашей, ласково привлек его к себе, провожая в партизаны. Как давно это было…

Пламя свечи выхватывало из темноты лица разведчиков, ребят из батальона Адабаша, каждого из них капитан хорошо знал, не раз выручал в бою, и вот теперь они пришли на помощь ему. Через линию огня, патрули, засады, под пулями и снарядами, сквозь огонь – пришли к нему, Адабашу, потому что таковы законы боевого товарищества. Если бы что-то случилось с ними, он, капитан Адабаш, тоже пошел бы к ним на помощь и спасал бы их даже ценою собственной жизни.

– Кто еще в доме? – Орлик в любых ситуациях помнил о своих обязанностях.

– Хозяйка и ее дочь, они в подвале, внизу, – объяснил Адабаш. И, чтобы успокоить сержанта, добавил: – Дочь меня нашла, а Вилли помог сюда перетащить. В общем, был один шанс из тысячи, что так повезет.

– Выходит, и среди них не перевелись порядочные, – неопределенно пробормотал сержант, – не всех Гитлер успел выбить.

– Все сложнее, сержант, – ответил Адабаш. – Посмотри на фотографию, вон на той стене… Это – хозяин дома.

Орлик выхватил цепким взглядом фото полковника фон Раабе в узорчатой раме – эсэсовец, казалось, холодно наблюдает за тем, что происходило в комнате его дочери. Может быть, колеблющееся пламя свечи было в том виновато, но Адабашу почудилось, что во взгляде у фон Раабе мерцали живые искорки.

Сержант тихо присвистнул.

– Дела…

– Вот так, сержант. – Адабаш хорошо понимал его изумление. – Здесь еще долго будет такая карусель: сразу не поймешь, с кем встретился.

– Ладно, разберемся, – Орлик и в самом деле не сомневался, что «разберемся». – Командуй, капитан, что делать.

– На рассвете? – спросил Адабаш.

– Так точно.

Значит, штурм начнется, когда будет уползать сквозь огонь пожарищ в руины ночь. Один из разведчиков был с пулеметом, капитан заметил это сразу.

– Свечу погасить, – приказал он. – Пулемет на чердак, там должно быть слуховое окно, три человека вниз, двое здесь – к окнам. Огонь открывать по команде сержанта!

Он вспомнил об Ирме и фрау Раабе.

– Вилли, иди вниз, успокой женщин, мы здесь справимся без тебя. Услышат стрельбу, пусть не паникуют, все идет нормально. Да, – вспомнил он, – сорви ту фашистскую тряпку, но и белую не выкидывай за окно, сдаваться мы не намерены.

– Будет сделано, господин капитан.

Вилли замялся, он хотел что-то сказать, однако присутствие русских связывало его, обстановка изменилась, теперь в комнате находился не просто раненый, а офицер со своими солдатами.

– Иди, Вилли, – мягко повторил Адабаш. – Ты и так сделал очень много для меня. Он пошутил: – Передай Ирме, что, как только встану на ноги, приглашу ее на вальс. Ревновать не будешь, надеюсь. – Подумал и добавил: – И скажи фрау Раабе, что кто-то из нас обязательно уцелеет и сообщит о ее помощи командованию.

Он знал, что такие слова больше всего обрадуют супругу полковника фон Раабе. Но ведь и в самом деле помогла! Чем руководствовалась, с какими чувствами приносила чашку бульона, помогла перевязать его, наконец, не выдала, не донесла – другой вопрос. А ведь могла выдать и донести…

– Не забудь, Вилли, – повторил Адабаш, – сказать Ирме, что, когда я встану на ноги, обязательно приглашу ее на вальс.