Текст книги "Последний полет «Ангела»"

Автор книги: Лев Корнешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

ЕЩЕ ОДИН СВИДЕТЕЛЬ

Докладывая майору Устияну о командировке, Алексей сообщил, что в Адабаши ездила и его знакомая, Гера Синеокая.

Майор взглянул на него с любопытством:

– Что же, – сказал он, – судя по всему, вы были поставлены перед неожиданностью?

– Пожалуй, так. А отправить ее обратно…

– Не хватило решимости?

– Да.

– Откровенность – хорошее человеческое качество, – одобрил майор. Он что-то прикинул про себя, подвел итог этой части разговора: – А в общем-то, ничего особенного не произошло. Эта командировка не предполагала секретности. Наоборот, вы правильно поступили, что выступили перед населением с беседой о розыске военных преступников. Гласность в таком деле – наш помощник. Что греха таить – от прошлых времен осталась у некоторых товарищей игра в таинственность. Случается, вокруг самого обычного, простого такую дымовую завесу поставят, что только диву даешься. И это вместо того, чтобы людям откровенно рассказать: занимаемся тем-то и тем-то, кто располагает полезными нам сведениями – поделитесь.

– Но ведь есть же случаи…

– Есть такие случаи, и их немало, – подтвердил майор Устиян, – когда неосторожное слово может стоить жизни. Надо уметь отличать одно от другого… Но возвратимся к вашей командировке. Эта Гера Синеокая, что, ваша невеста?

– Не могу утверждать это с уверенностью, – замялся Алексей.

– Разберетесь, дело молодое.

Устиян попросил подробно рассказать обо всем, что касалось вероятного местонахождения третьего противотанкового рва. Выслушав Алексея, спросил со странной интонацией:

– Раскопки что-нибудь дали?

– Мы не раскапывали ничего, хотя лесополоса четко обозначила бывший ров. Но я хотел прежде посоветоваться с вами…

Майор одобрительно кивнул:

– Молодец, что удержался. А ведь хотелось проявить инициативу, признайтесь!

– Да, очень.

– Такую важную работу надо выполнять по всем правилам, в строгом соответствии с законом. Хорошо, что это своевременно понял, а то бы все осложнили.

Алексей упомянул, что бывший танкист, а ныне знатный механизатор Роман Яковлевич Панасюк убедительно просил доверить лично ему вскрыть печальный ров, который, возможно, стал братской могилой для Адабашей.

Устиян что-то пометил в своем блокноте, с болью сказал:

– И мертвым не все равно, кто тревожит их вечный покой. А ваш Панасюк, видно, человек с чистой совестью, на такого они не обидятся. – И закончил неожиданно: – Собирайтесь-ка снова в командировку, лейтенант, нашлись следы Демиденко.

Бывший старший полицейский Демиденко отбыл срок, определенный ему в свое время судом, и теперь коротал век в добротном доме на окраине небольшого городка под Ровно. После освобождения он еще несколько лет работал на Крайнем Севере, накопил деньжат и существовал теперь безбедно.

Алексей и капитан Озерский из местного горотдела пришли к нему под вечер, когда было больше шансов застать его дома – Демиденко днями пропадал на дальних и ближних базарах, торговал ранним луком и чесноком, клубникой, цветами – словом, растительностью цветущей и аппетитной, в соответствии с сезоном и спросом. Хозяин сидел на крылечке, наблюдал, как жена его готовит овощи для завтрашней торговли.

– Здравствуйте, гражданин Демиденко, – поздоровался с ним Озерский.

– Добрый вечер, гражданин капитан, – не удивился их появлению Демиденко. Он бесцеремонно оглядел Алексея: – И вы здравствуйте, гражданин лейтенант.

– Вы меня знаете? – удивился Алексей. Его поразил цепкий, умный, словно бы сфокусированный на одной какой-то точке взгляд бывшего полицейского.

– Откуда? – спокойно ответствовал Демиденко. – Просто вижу, молодой еще человек, такому лейтенантские погоны к лицу.

– Ладно, не поражайте товарища проницательностью, приглашайте в дом, имеется разговор, – холодновато оборвал его Озерский.

– Значит, все-таки докопались до расстрела Адабашей? – протянул Демиденко, когда они прошли в дом и расположились за столом. И решительно заявил: – Ничего такого не помню, да и кто я был тогда? Хлопчик на побегушках у фашистов, куда пошлют – туда и побежал.

– Не приуменьшайте свои заслуги перед оккупантами, Демиденко, – строго сказал Озерский. – Они нам хорошо известны. И учтите, разговор у нас сейчас предварительный, потом будет другой, по всем правилам и со всеми вероятными последствиями.

– Э-э… – протянул равнодушно Демиденко. – Я за эти годы столько наговорился с гражданами начальниками, что сейчас как пустой мешок, из которого все вытряхнули и на забор повесили – для просушки перед дальней дорогой.

– Кто такой Ангел? – резко спросил Алексей. Демиденко с его глазами-льдинками вызывал у него неприязнь, но он всячески старался не показывать этого.

– Не знаю никакого Ангела.

По тому, как быстро последовал ответ, и Алексей и Озерский догадались: знает, что-то ему известно.

– Чайку попьете? – спокойно спросил Демиденко. – Я сейчас жене скажу, чтобы накрыла на стол.

– Не надо, – капитан Озерский поднялся, взял в руки кожаную папку. – Жаль, однако.

Он уже повернулся к двери, чтобы уходить, когда Демиденко обеспокоенно спросил:

– Кого жалеете?

– Да нет. Не кого, а чего… Силы жалко тратить на выяснение того, что, в общем-то, ясно. Бывшие полицейские… – капитан раскрыл папку, заглянул в блокнот, назвал фамилии, – видели вас неоднократно с Ангелом на расстрелах, во время облав. Они подтвердят, конечно, свои показания, мы обязательно устроим очные ставки – вас опознают, запираться дальше станет бессмысленно, вы во всем сознаетесь, однако отношение к вашим показаниям будет другое. Да, глупо вы себя ведете, Демиденко. Мы ведь знакомы с протоколом допросов, где вы упоминали и Ангела, и расстрел в Адабашах» Чего пятитесь?

В комнату, громко стуча каблуками, не вошла – влетела жена Демиденко, голосисто крикнула:

– Ирод проклятый, говори уже все до конца! Что, снова в дальние края захотелось? Только начали жить как люди… – Она всплеснула руками, заголосила еще громче: – Нет, вы подумайте, граждане начальники, какого супостата выгораживает! Сам же рассказывал, как тот Ангел мог и ребеночка пристрелить, и девчонку изнасиловать. – Она резко повернулась к мужу, уперлась кулаками в бока. – Я тоже не без греха, растрату совершила, свое наказание до звонка отбыла. Но чтобы на жизнь человеческую руку поднять!

Женщина негодовала искренне, ей надоело, судя по всему, жить в страхе перед разоблачением новых фактов из прошлого мужа.

– С Севера он меня привез, – объяснила уже спокойнее. – То, что у него в прошлом было, я знаю. Клялся мне, что не убивал никого своими руками. Поверила, а теперь засомневалась.

– Молчи! – закричал Демиденко и пошел с кулаками на жену.

– Нет, уж больше ты мне глотку не заткнешь! – повысила голос и она. – Я простая растратчица…

– Ладно вам! – вмешался Озерский. – Выясняйте без нас, кто да что. А вам, Демиденко, советую подумать. Крепко подумать. И если придут в голову разумные мысли, ждем вас завтра в десять утра. Адрес вам известен.

Они вышли из этого дома, где сытость, достаток так и выказывали себя на каждом шагу и где не было главного – спокойной жизни.

– Придет? – спросил Алексей у Озерского.

– Куда денется! – спокойно ответил капитан.

На следующий день Демиденко около десяти часов позвонил из приемной и попросил о встрече. Озерский заказал ему пропуск. Бывший старший полицейский полностью подтвердил показания на судебном процессе. Да, он ставил оцепление, следил «за порядком», когда расстреливали Адабашей. Ангела хорошо помнит. Невысокого роста, брови тонкие, как у девицы, лицо смуглое, шрам. Отличался, даже по понятиям полицейских и карателей, непомерной жестокостью.

Все это и так было известно Алексею. Но Демиденко сообщил и нечто новое. Его арестовали только в конце сорок пятого года, когда, как выразился, у властей дошли руки до таких, как он. Знал ведь, что податься некуда, вот и сидел в своей хате, ждал, когда придут за ним и скажут: «Гражданин Демиденко, собирайтесь…» Так вот, летом 1945-го однажды ночью в окно хаты тихо постучали. Это был Ангел. Он одет был как демобилизованный солдат: сапоги, галифе, гимнастерка со следами споротых погон, шинельная скатка, вещмешок. На гимнастерке – нашивки за ранения, медали: «За боевую доблесть» и «За отвагу». Тогда много солдат возвращались из армии по домам, радость встреч с победителями была такой огромной, что в любой хате они находили приют, каждая семья делилась с ними последним куском хлеба.

– Воевал? – спросил Демиденко у Ангела.

– А я всю войну воюю.

Ел Ангел жадно, самогонки выпил много, но не опьянел, держался очень настороженно, из чего Демиденко сделал вывод, что, скорее всего, он пробирается куда-то по делам, которые держит в тайне.

Перед рассветом Ангел ушел, взял на дорогу продукты и все деньги, которые были у Демиденко. Пришлось отдать, потому что пообещал пристрелить и даже достал кольт.

– Как вы думаете, документы у него были настоящие? – спросил Озерский. Алексей добровольно уступил ему инициативу в разговоре с Демиденко: во-первых, у капитана опыта таких «бесед» побольше, во-вторых, он местный, Демиденко его знает, значит, и откровеннее с ним будет.

– Кажется мне, что и документы, и солдатская форма, и даже награды принадлежали ему.

– Почему так считаете?

– Э-э, у меня глаз наметанный был к тому времени. Сразу отличал, если кто-то чужое за свое выдавал.

– Тогда почему же Ангел был такой настороженный, чего опасался?

– Может быть, боялся, что его опознают. Ведь он в тех местах свирепствовал, – высказал разумное предположение Демиденко.

– Вполне вероятно, – согласился Озерский. – Но тогда неясно другое – зачем потянуло Ангела в те места, где его могли опознать?

Капитан вел разговор таким образом, чтобы Демиденко мог высказать и свои предположения. И бывший полицейский старался, он, решив говорить, ничего не утаивал. Наоборот – был предельно откровенным. И Алексей убедился, что первое впечатление не обмануло его – Демиденко был умным человеком, умеющим делать выводы.

– Мне кажется, – высказал предположение Демиденко. – Что Ангел пришел в наши места за кем-то или за чем-то. К примеру, всем полицейским было известно, что он отнимал у арестованных людей золото и другие ценности. Мог все это сховать в тайнике. А потом пришел за ворованным – война кончилась, хотел не с пустого места жизнь… другую начинать.

– Что же, ваши предположения заслуживают внимания.

– И учтите, гражданин капитан, он потому и по ночам шлялся, чтобы на кого знакомого случайно не нарваться. А я для него вроде был своим. Очень он удивлялся, что я еще на свободе.

– С собой не звал?

– Куда там! Наоборот, пригрозил: не вздумай, мол, по моему следу идти, мною откупиться от Советов.

– Внешне он как-то изменился?

– Нет, только почернел весь, как-то опустился… Был как волк, вымокший под дождем.

– Делился какими-нибудь планами или, может, расспрашивал о чем-нибудь таком, что помогло бы отыскать его след?

– Нет, гражданин капитан, он и тогда, когда панствовал при гитлеровцах, о себе словечка не произносил.

– Кто он все-таки был, по-вашему? Бьюсь об заклад, полицейские пытались это узнать.

Озерский задавал вопросы не спеша, с ответами не торопил, со стороны послушать – встретились двое давно не видевшихся приятелей. И Демиденко беседовал степенно, без суеты и дерганья. Но, явно демонстрируя готовность выложить все, что знает, не позволял себе расслабиться, держался настороженно, в умных глазках вспыхивали время от времени переменчивые искорки.

– Ангела повсюду таскал за собой Коршун. Это может показаться странным, но мы, полицейские, не знали и фамилию Коршуна, подчиненные обращались к нему при нас только по званию… Так вот, мы первый раз увидели Ангела, когда появился со своей командой Коршун. Помню, еще кто-то сказал: «Смотри, какой черный, как смерть». Так и пошло: Ангел смерти. У него и в самом деле была такая странность: другие в гневе, в ярости краской наливаются, как перезрелые помидоры, а этот чернел, словно злоба его сжигала.

– Это интересно, однако, вы не ответили на мой вопрос. – Озерский не выпускал инициативу в разговоре из своих рук.

– Вот же отвечаю: мы пытались узнать, что за птица этот Ангел, из каких краев прилетел, только расспросы эти закончились враз: пристрелил Ангел одного слишком любопытствующего полицейского, и кончилось все на этом.

Демиденко явился к Озерскому с аккуратной котомкой, видно, давно уже приготовленной запасливым бывшим полицейским «на всякий случай».

– А это зачем? – кивнул на котомку Озерский.

– Мало ли чего… – пробормотал Демиденко.

– Чувствуете за собой грехи?

– У кого их нет.

– Вот у него, например, – то ли серьезно, то ли в шутку показал капитан на Алексея.

– Молод еще, – Демиденко бросил оценивающий взгляд на Алексея. – А к моему возрасту тоже кое-что подсоберет. Особенно если снова тяжко стране придется.

– Вряд ли, – усмехнулся Озерский. – Такие, как он, или побеждали всегда, или погибали честно. А в предатели не шли.

– Я уже потом, когда все прошло, отшумело, не раз думал: лучше мне было бы помереть. И случай удобный был. Мы в охранении находились, четверо. Пошли немцы в атаку, трое наших сразу полегло, а я – лапы кверху. Дальше известно: плен, лагерь, смерть или хилая надежда на жизнь. Тогда мне думалось, что выбора нет, а теперь вижу – был.

Алексею казалось, что бывший полицейский говорит искренне. Может, и в самом деле что-то за эти долгие годы понял?

– Котомочка вам сегодня не пригодится, – успокоил его Озерский. – Да и куда вы денетесь? Не скрыться вам, даже если бы и захотели.

– И возраст не для бегов, годочки лучшие отшумели, – вздохнул Демиденко.

– Не в годах дело, – серьезно поправил его капитан. – В том, что на земле советской вам берлоги на найти.

– Нашел же Ангел, – вроде бы даже позавидовал бывший полицейский.

– Пока еще не известно, что он нашел. Может, и нет его среди живых. А если и уцелел, то кто такой жизни позавидует?

– Это так, – согласился Демиденко и руки положил на колени смирный, задумчивый.

Алексею хотелось представить его в полицейской форме, с винтовкой в руках, подгоняющего Адабашей к краю огромной могилы. Говорит, сам не стрелял в людей, но даже если так – все равно гнал их на смерть и стерег, чтобы от смерти не сбежали. Да и верится с трудом в это – «не стрелял». Каратели каждого своего пособника в кровь окунали, чтоб и не думал об обратной дорожке.

– Может, вы что-нибудь очень важное забыли? – спокойно спросил Озерский. – Ведь жалеть будете, что своевременно не припомнили. А мы все равно выясним.

– Упорный вы, гражданин капитан, – с долей одобрения произнес Демиденко. – Вот какая подробность… В полюбовницах у Ангела числилась Зинка, Зинаида Кохан. Всюду с ним шлендрала, то ли в качестве кухарки, то ли в роли походной супруги-подруги. Противно об этом вспоминать, но все полицейские знали: ее Ангел Коршуну однажды уступил на ночь, вот тот и смотрел сквозь пальцы на такую вольность. Зинка свои годы после войны открутила там, куда вы таких, как мы, отправляли. Да и немного ей отсчитали, шлюха она и есть шлюха. Живет где-нибудь под своей фамилией – скрываться ей смысла нет, все уже для нее позади. Ее вы легко найдете. И если Ангел землю еще топчет – то только она и знает, по каким шляхам. Доверял он ей. И может, в ту ночь, о которой я рассказывал, к ней шел. Если Ангел еще летает, то к ней наведывается. Надеюсь, зачтется мне это показание.

– Ну вот, – удовлетворенно заметил Озерский. – А вы утверждали, что ничего не знаете, никого не помните.

– С испугу я, – промямлил Демиденко. И заискивающе спросил: – Так я могу пока быть свободным?

– Можете. Давайте я вам пропуск отмечу. Понадобитесь – позовем, прошу не уклоняться.

Когда Демиденко ушел, Озерский задумчиво побарабанил пальцами по столу, сказал Алексею:

– Видел, какой сейчас смирный? А тогда, в сорок втором, – есть фотография – красовался с винтовочкой, хозяином по селам бродил. Но вроде бы и в самом деле не убивал. Он ведь не дурак, как ты заметил, о будущем думал иногда. – Капитан посоветовал: – Ищи, коллега, Зинку. Ищи эту… Все за то, что не порвал связей с нею Ангел. – Он пообещал: – «Дружескую беседу» с Демиденко оформим, как положено, и вышлю ее вам. Из-за этого не задерживайся, возвращайся к себе и действуй дальше. Майору Устияну от меня привет сердечный, он меня учил в свое время уму-разуму.

– Очень уж мне хочется найти и Ангела и Коршуна, – признался Алексей. – Найти и поставить на краю раскопанной могилы: смотрите, гады, на дело своих кровавых рук.

Капитан Озерский дружески похлопал его по плечу:

– Только без злости, лейтенант. Точнее, упрячь ее подальше в сердце, действуй так, как совесть и закон подсказывают. – Он неожиданно спросил: – Женат?

– Пока нет, – смутился Алексей.

– Мой тебе совет – женись на хорошей девчонке. Знаешь, как бывает: сталкиваешься по долгу службы с разной мразью, а вечером придешь, дочурку под потолок подбросишь: ради них, их счастья делаем трудную работу. Женись, лейтенант, – повторил он.

Из этого городка Алексей уезжал с чувством, что наконец-то удалось выйти на следы, ведущие к Ангелу – жив тот или нет, появилась уверенность в том, что можно в конце концов выяснить, кто скрывался за этой кличкой.

И еще запомнился Алексею совет капитана Озерского: «Женись, лейтенант». Словно это так просто: взял и женился. Гера объявила в своей семье, что он, Алексей, ее жених. Красивая, умная, запутавшаяся Гера. Выложила о своей мамаше и ее заме такие подробности, что впору уголовное дело заводить. Как в таком случае должен поступать он, лейтенант государственной безопасности Черкас? Промолчать, сделать вид, что не слышал, не понял, не придал значения? Пусть обворовывают государство и дальше? Или предпринять какие-то шаги, результат которых можно предсказать заранее?

Гера тогда его возненавидит. Правду говорят, что в жизни добро и зло рядом ходят, и трудно отличить, когда решительность во благо.

ИДИЛЛИЯ В СОВРЕМЕННЫХ РИТМАХ

Но серьезный разговор с Герой в первые дни после возвращения из командировки не получился. Девушка, ссылаясь на занятость, никак не находила времени для встречи, и у Алексея даже возникло подозрение, что она его избегает. После той памятной ночи на даче она стала суше, сдержаннее, словно раскаивалась в своей внезапной откровенности.

Да и сам Алексей не очень торопился с разговором – что он ей скажет? Иди в ОБХСС? Нет, не в состоянии он такое сказать, тем более что многое Гере могло и показаться, ненавидит она этого элегантного зама своей мамаши, а там, где ненависть, – объективности не жди. Ни на что не мог решиться Алексей, и от этого на душе было муторно. Мама, конечно, это заметила и спросила:

– Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Алексей замялся с ответом, сразу не нашелся, мама сама за него все решила:

– Постарайся сегодня пораньше с работы выбраться, поговорим, посоветуемся.

А вскоре позвонила Гера.

– Будь добр, не планируй ничего на сегодняшний вечер, – девушка проговорила это так решительно, что у Алексея не хватило духа сказать ей: вечер он обещал провести дома, вместе с мамой.

В последнее время по мере того, как появлялись все новые и новые ниточки в деле о карательной команде Коршуна, забот у Алексея прибавилось, и он часто задерживался в управлении до позднего вечера. Майор Устиян недаром говорил: в прошлое возвращаться очень трудно, время не только лечит раны, но и стирает следы. Многие тропинки в давно минувшее оказались перекрыты «завалами» из более поздних событий. Изменила свой облик не только земля: одни поколения сменились другими, с новыми заботами и с иными впечатлениями от происшедшего.

Очень мало свидетелей осталось от давних событий: Алексею приходилось против многих фамилий в длинном списке ставить горестную помету: умер, умерла…

Он вспомнил, как смотрел по телевидению восстановленный документальный кинофильм о знаменитом Параде Победы в сорок пятом… На экране – видные государственные деятели, прославленные военачальники, герои великих боев. Многие из них молоды, лица мужественные, уверенно идут по Красной площади. Они и в самом деле ушли в бессмертие. Подвиг живет, а многих из тех, кто совершил и выковал его, уж нет.

С волнением смотрел Алексей этот фильм – прошлое вдруг стало таким явным, осязаемым, что казалось – протяни руку и прикоснешься к нему. Еще он думал о том, что в минувших днях всенародная слава соседствует с вечной скорбью. И пусть проходят годы – пепел погибших будет стучаться в сердца. Важно, чтобы сердца не остывали. Майор Устиян не зря говорил: мы из тех людей, которые по долгу службы не имеют права ничего забывать.

Работы все прибавлялось, свободное время выдавалось редко. Мама просила побыть с нею, он редко теперь видит ее – приходит, когда она уже спит, а завтракает на ходу, не до разговоров. Она как-то резко сдала за последние месяцы, походка стала медленной, осторожной. Очень хотелось бы посидеть с мамой за чаем, но вот Гера требует: освободи вечер, ты мне нужен.

– Зачем? – спросил Алексей.

– Понимаешь, я сообщила родителям, что сегодня ты придешь к нам в гости.

– Вот как? – удивился Алексей. – Ты бы хоть предупредила заранее.

– Алеша, это важно, – настаивала Гера. – Я тебя очень прошу. Неужели я тебе настолько безразлична, что вынуждена набиваться со своими такими незначительными просьбами? Или тебе неприятно меня видеть? Тогда скажи честно.

– Хорошо, – согласился Алексей. – Во сколько?

– В десять, – облегченно вздохнула Гера.

– Так поздно?

– По нашим понятиям, это даже рано.

Родители Геры жили в новом кооперативном доме. Он башней возвышался рядом с центральным проспектом города, в глубине уютного зеленого массива, в котором было много тенистых аллеек, узких извилистых улочек – машины по ним двигались не спеша, то и дело натыкаясь на всевозможные упреждающие знаки ГАИ. Здесь было тихо, по вечерам гуляли пожилые пары с собачками.

В подъезде Алексея остановила вахтер, дотошно выспросила, куда и к кому он идет, произнесла важно:

– Проходите. Предупреждали о вас.

«От кого оградились?» – подумал Алексей.

На звонок дверь открыла Гера. Алексей вручил ей цветы, и она ослепительно заулыбалась. Он смотрел на нее с изумлением. Это была совсем не та Гера, с которой он летал в Париж, ездил на дачу, ходил в кино и гулял по аллеям парка. Та, по-мальчишески быстрая, резкая, небрежно одетая в потертые юбку и курточку, осталась в прошлом. Перед ним была красивая девушка в вечернем туалете, словно выставившая напоказ нарядное платье, дорогие серьги и браслет, высоко взбитую прическу, словом – все то, что неожиданно превращает порывистых девиц в сдержанных, отлично экипированных салонных дам.

– Я так рада тебя видеть! – тихо проговорила Гера. – За цветы спасибо, но лучше вручи их маме.

Она крикнула куда-то в глубину квартиры:

– Мама! Вот и пришел Алексей.

Ей пришлось эти слова произнести громко – в большой просторной комнате, в которую была открыта стеклянная дверь из передней, звучала музыка, было людно: кто-то из гостей танцевал, кто-то чинно беседовал у столиков с кофе, рюмками и разномастными бутылками.

Хозяйка дома выплыла в прихожую – тоже в вечернем длинном платье, сдержанно-величавая и приветливо-улыбчивая. Алексей преподнес ей цветы, представился.

«Сейчас протянет руку для поцелуя», – подумал он смущенно. Но мама Геры была психологом, недаром ей довелось столько лет работать в торговле. Она благосклонно поблагодарила за цветы, проворковала:

– Меня зовут Алевтина Васильевна… Герочка много о вас рассказывала. – Она оценивающе осмотрела Алексея. – Да, именно такими, молодыми и мужественными, я и представляла людей вашей профессии.

В голосе Алевтины Васильевны слышалось сдержанное восхищение. Она все делала величаво-сдержанно: говорила, двигалась по квартире, удостаивала своих гостей вниманием. Алексей только намного позже понял, что именно такая манера поведения в представлении Алевтины Васильевны и ее друзей несет на себе печать аристократизма, выделяет из массы серых людей, с которой, они, увы, вынуждены общаться.

Алексей не успел никак отреагировать на неожиданный комплимент, а Алевтина Васильевна уже мягко, настойчиво взяла его под руку, увлекла в гостиную.

– Я вас должна представить отцу Геры.

Станислав Валентинович беседовал с мужчиной чуть старше того возраста, который принято называть средним. Он вяло протянул руку, и Алексей подумал, что вот странность – у известного хирурга такая мягкая, изнеженная рука.

– Теодор, – назвал себя его собеседник.

– Теодор Петрович – старый друг нашей семьи и мой заместитель… естественно, на работе, – не без кокетства сказала Алевтина Васильевна. – Остальным гостям представлять вас не буду, у нас это не принято, каждый знакомится самостоятельно и сообщает о себе только то, что считает необходимым.

Теодор Петрович добродушно улыбнулся:

– Да, к счастью, здесь анкеты не заполняют.

Алексей понял, что все они хорошо знают, где он работает, и уже определили свое отношение к этому факту. Тем лучше, не надо играть в прятки.

– Зовите меня просто Теодор, – предложил заместитель Алевтины Васильевны. Он не без юмора добавил: – Друзья зовут меня Тэдди, но по всему видно, что такие штучки вам не по вкусу.

Был он таким, каким изобразила его в разговоре с Алексеем Гера. Высокий, спортивный, одет с той особой тщательностью, которая нынче в моде у деловых, серьезных людей. Уходили в недавнее прошлое джинсы и пестрые куртенки, в которых щеголяли седовласые преуспевающие граждане и гражданки, дабы придержать ускользающую молодость и оттенить свои материальные возможности, полезные связи: непросто достать фирменные вещи… Уважающие себя люди теперь предпочитали строгие костюмы без всяких там клеток и легкомысленных кантиков.

«Для каждого времени своя одежка», – изрекла однажды Алевтина Васильевна. Вот и Теодор Петрович предпочитал, чтобы при взгляде на него вспоминались строгие, требовательные руководители коллективов, у которых даже внешний облик свидетельствует о любви к дисциплине и порядку. У себя в универмаге однажды пришлось ему вникать в конфликт, возникший между продавцом и шумной, крикливой очередью, выстроившейся за импортными костюмами. Теодор Петрович пытался спокойно, с достоинством растолковать крикунам, что полученная партия костюмов незначительна, что-то около трех десятков, устраивать очередь до соседнего дома просто нет смысла. «Сам небось нахапался! – заорала какая-то наглая покупательница. – Ишь, вырядился!» – «Фабрика «Большевичка», – Теодор Петрович охотно расстегнул пуговицу пиджака, отвернул полу и показал фирменный ярлык. Это, как ни странно, произвело на очередь успокаивающее впечатление. А секретик был простеньким: к импортному изделию пришивалась этикетка отечественной фабрики. Теодор Петрович ничего не имел против родных комбинатов массового пошива, но предпочитал импорт.

Алексей поймал себя на том, что слишком уж пристально рассматривает Теодора Петровича – только ли потому, что этот элегантный, словно только что сошедший с обложки киножурнала тип набивается в мужья Гере? «А чего? – подумал Алексей, – такой ведь действительно обеспечит ее икрой, билетами на заезжих эстрадных знаменитостей, вояжами в Сочи и бриллиантами на шею. Но ведь все равно сядет…» – эта быстро мелькнувшая мысль доставила удовольствие.

– Не смотрите на меня так косо, молодой человек, – доброжелательно улыбнулся Теодор Петрович, – мы с вами действительно соперники, но в разных возрастных и весовых категориях. Герочка сама выберет.

Он словно бы выставлял напоказ свою привлекательность.

– Я уже выбрала! – громко сказала Гера. – Папа, ты хоть усвоил, что я тебе представила своего жениха?

Алексей хотел объяснить, что Гера шутит, но девушка крепко сжала руку: помолчи. И он ничего не сказал, не возразил. Гера это отметила, благодарно заглянула ему в глаза, оживилась, раскраснелась, потащила Алексея от одних гостей к другим, и скоро он уже вконец запутался, кто есть кто в собрании чинных, хорошо воспитанных людей.

В этой квартире музыка звучала приглушенно, люстры горели вполнакала, здесь говорили вполголоса, и рюмки поднимали, не чокаясь, без звона. Алевтина Васильевна, неслышно проплывая по комнате, зорко следила за тем, чтобы все было в порядке на столиках, не убыли орешки в вазах и не остывал кофе, принесенный домработницей в накрахмаленном переднике.

Таких больших квартир Алексею еще не доводилось видеть, семьи его друзей жили в стандартных двух или (роскошь) трехкомнатных квартирках типовых домов, где потолки низко нависали над головами, а коридоры напоминали узкие пеналы.

– Ничего себе устроились, – сказал он Гере.

– Мой папа известный хирург, – напомнила, она.

– Я понимаю…

– Моя мама не менее известная торговая деятельница, – с непонятной интонацией продолжала девушка.

– Не заводись, – предупредил Алексей, уже несколько узнавший ее характер. – Я не хочу быть свидетелем семейных драм.

– Пожалуйста, обойдись без своей юридической терминологии, – Гера явно нервничала, она не могла сдержать себя, говорила колкости и от этого нервничала еще больше.

– Я и в самом деле впервые в такой роскошной квартире, – примирительно объяснил Алексей.

– Такие вот гнездышки разбросаны по всему городу. Пока вы строите лучшую жизнь, некоторые ее уже имеют.

– В этом городе тридцать процентов семей еще живут в коммунальных квартирах, – резче, чем хотел, проговорил Алексей.

Она добилась своего, неприязнь ее постепенно передавалась и ему. Гера налила в хрустальный стакан сок, бросила разноцветные шарики, объяснила Алексею:

– Это такой застывший лед. Вот тот, в сером костюме, постоянно шляется за границу и привозит маме всякие диковинные штучки…

Мужчину в сером Алексей узнал, это был директор самого крупного в городе научно-исследовательского института. Пренебрежение, с которым Гера говорила о нем, свидетельствовало, что особого уважения ни его научные, ни исследовательские заслуги у нее не вызывают.

Алексей чувствовал себя среди этих людей неловко, он был чужим, ему нечего было здесь делать. Вести светские беседы он не умел, да и не хотел, торчать застывшим изваянием в каком-нибудь дальнем углу нелепо.

– Зачем ты меня позвала? – спросил он Геру.

– Чтобы ты на них посмотрел.

– Какая в том необходимость? Ты ведь прекрасно понимаешь, что в этом мирке я чужой.

– Кошмар и катастрофа… – притворно вздохнула Гера. – Ему предлагают познакомиться с удивительными персонажами современной человеческой комедии, а он недоволен. Кстати, ты должен усвоить, что связи в наши дни ценнее бриллиантов. Раньше говорили: «Этот человек стоит столько-то». Сейчас, понизив голос, произносят с уважением: «Этот человек вхож в дом… допустим, Ивана Ивановича… А вот тот каждую неделю играет в преферанс с Петром Петровичем…»