Текст книги "Схватка (журнальный вариант)"
Автор книги: Лев Константинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Лев Константинов
Схватка[1]1
Сокращенный журнальный вариант. Полностью повесть выйдет в свет в издательстве «Молодая гвардия».
[Закрыть]
Рисунки Г. ФИЛИППОВСКОГО
Иногда думаю: было ли все это? И надо ли писать о том, что ушло безвозвратно в прошлое?
Были ли алые ночи с пожарами, кровавые бандитские налеты, были ли восходы, вспоенные кровью, и закаты, затянутые густым дымом?
И встает в моей памяти девочка-комсомолка, пришпилили ее палачи к яблоне полуметровыми гвоздями, смешался яблоневый цвет с девчоночьей кровью.
Сквозь частокол лет вижу старика с иконой – идет навстречу бандитскому автомату, икона в протянутых руках, кричит: «Сыны мои! Най буде ваша месть крывавою!» – и гремит очередь, рвет свинец стариковскую грудь, на лбу у иконного Иисуса просверливает кругленькие, аккуратные отверстия. «Бога расстреляли!» – шепчет старик и падает, прижимая лик святого к груди: нет рядом с ним сынов.
Но они придут и отомстят!
Еще вижу Марию Шевчук. Стала самая красивая девушка в районе, секретарь райкома комсомола, чекисткой. В заявлении о приеме в партию писала: «Если потребуется, погибну в борьбе за счастье родного народа…» Эти же слова повторила полковнику-чекисту перед ответственной операцией. Полковник сердито сдвинул брови: «Погибнуть в наших условиях не трудно. Приказываю возвратиться живой!»
Вспоминаю ребят – сельских комсомольцев. Храбро сражались они за свои убеждения, за народ свой и мечты свои, не дрогнули, не отступили.
Славные хлопцы, звали их в те годы крылато: «ястребки», Много лет прошло. Давно вымел народ на свалку истории банды украинских буржуазных националистов.
Из командировки в командировку ведет меня по моей республике длинная дорога. Тысячи километров изъездил по счастливой земле, побывал на многих заводах, в колхозах, на премьерах народных театров, на первых уроках в новых школах, взбирался на леса новостроек и спускался с шахтерами в лаву, шел от города к городу, от села к селу – и поневоле думалось: было ли то на земле, о чем рассказали документы, что хранит память?
Да, было! И надо, чтобы знали о том, что произошло четверть века назад в лесах Западной Украины, дети и внуки наши.
Ибо учит народ: не забывай своих друзей, но вечно помни и врага своего!
Когда к дому твоему подходит поджигатель и сует под крышу пылающий факел – отруби ему руку.
Когда на поле твое забредает ненависть – убей ее, выполи с корнем, как чертополох.
Мы обязаны помнить тех, кто с оружием в руках завоевывал паше счастье, преградил дорогу лютому врагу.
Рассказываю о них.
* * *
Из доклада Политуправления пограничных войск НКВД СССР (январь 1945 г.):
«Зажиточно-кулацкая часть деревни… поддерживает националистическое движение, питает банды УПА [2]2
УПА («Украинская повстанческая армия») – националистические вооруженные банды, созданные гитлеровцами в 1943 году на временно оккупированной территории Советской Украины. Совершали террористические и диверсионные акты в тылу Красной Армии и против трудящихся Украины в угоду фашистским оккупантам. В конце войны главари УПА установили контакт с американо-английской разведкой и стали выполнять их задания по подрывной деятельности против СССР.
[Закрыть] людскими пополнениями, обеспечивает продовольствием, укрывает бандитов от преследования. Через местных жителей, главным образом женщин, осуществляется связь между бандами, ведется разведка.
Приведенные факты свидетельствуют не только о сложности обстановки, но и о том, что борьба… с оуновским [3]3
ОУН («Организация украинских националистов»). Образована в 1929 году с центром в Берлине. Именовала себя политической организацией, на самом деле была бандой убийц, диверсантов и шпионов, действовавших по заданию империалистических разведок. До разгрома фашистской Германии ОУН состояла на службе у фашистских разведывательных органов и выполняла их задания по организации диверсионно-террористической и шпионской деятельности против СССР. После разгрома фашистской Германий главари ОУН бежали в Западную Германию и перешли на службу к англо-американским разведывательным органам.
[Закрыть] подпольем и бандами УПА не есть просто борьба с отдельными бандитскими группами, появляющимися периодически из-за кордона, а есть борьба двух идеологий, борьба ожесточенная, напряженная, ежечасная, кровавая и бескровная…»
«Примите наши поздравления…»
В конце первой недели занятий первокурсников филфака областного педагогического института попросили собраться в Большой аудитории. Там обычно проходили все собрания. Пришли декан, секретарь факультетского комсомольского бюро, представитель профкома, преподаватели.
Декан Петр Степанович Бойко, невысокий, сухощавый, очень энергичный, взял слово первым. Он говорил, по преподавательской привычке четко разделяя фразы паузами, взмахом руки выделяя наиболее важное:
– Дорогие друзья! Мои молодые коллеги! Мы рады приветствовать новое пополнение студенческой семьи нашего института…
Декану дружно захлопали. Он жестом прервал аплодисменты.
– Совсем недавно закончилась война – святая война народа нашего за свободу, за жизнь детей, за то, чтобы колосился хлеб на полях и цвели сады. Я вижу среди вас тех, кто с оружием в руках прошел дорогами войны от Днепра до Берлина. Примите наши поздравления, товарищи демобилизованные воины, с началом первого в вашей жизни студенческого года!
Бойко преподавал в этом институте еще в довоенные панские времена. Очень недолго преподавал – коммуниста Бойко польская дефензива[4]4
Политическая полиция в буржуазной Польше.
[Закрыть] бросила в тюрьму. Сейчас он жадно всматривался в зал: перед ним сидели студенты, учить которых он всю жизнь мечтал. Вот парни в гимнастерках, на груди ордена, медали «За взятие…» и «За освобождение…». Пожалуй, по наградам вон того чернобрового хлопца можно географию Европы изучать: Варшава, Вена, Берлин… Демобилизованные солдаты держатся вместе, разместились на соседних скамьях.
– В 1939 году край наш соединился со своей сестрой – Советской Украиной. Сбылась вековая мечта украинцев. У нас была установлена народная власть. Но война прервала мирный труд. Фашисты хотели отнять у нас все, чего мы достигли, утопить в крови национальное самосознание, уничтожить нашу культуру. Речь шла о жизни и смерти Украины – это понимал каждый украинец-патриот. Фашистским оккупантам верно служили буржуазные националисты, притащившиеся в их обозе. Народы-братья одолели гитлеровского зверя. Воссоединенная Украинская Советская Социалистическая Республика залечит раны, нанесенные фашистским лихолетьем, и станет еще сильнее, еще краше. Мы сердечно приветствуем сегодня детей рабочих и крестьян, которым Советская власть открыла широкую дорогу к знаниям…
Девчата устроились отдельно от хлопцев. Гафийки, Стефки, дочери вчерашних батрачек, будут учиться крепко, основательно, так же, как и трудились от зари до зари с малых лет. Одеты в простенькие, сукенки,[5]5
Сукня – платье (укр.).
[Закрыть] сшитые старательным, но несведущим в модах деревенским портным. Рядом с ними – парни в пиджачках грубого сукна, неуклюжие, стеснительные, а в глазах крутое упрямство – выучимся. И действительно выучатся: будущие молодые интеллигенты, они будут верно служить народной власти. Все старше, чем положено для первого курса: по три-четыре года украла война.
Несколько горожанок держатся более независимо. Они и одеты получше.
– Учитесь и помните, что дорогу к знаниям вам открыл народ, – так закончил свою речь декан.
Прошло всего пять дней занятий. И это собрание было первым для сотни парней и девчат. После приветствий представителей общественных организаций декан предложил выбрать старостат.
– Загребального старостой! – выкрикнул кто-то из демобилизованных.
– Товарищ Загребальный, встаньте, пожалуйста, – попросил декан.
Поднялся широкоплечий хлопчина с медалями за Варшаву, Вену, Берлин. Руки по швам, подбородок гордо вскинут:
– Старший сержант Загребальный!
Все засмеялись, и студент виновато объяснил:
– Простите, не привык я еще по-гражданскому.
– Ладный из тебя староста получится, товарищ старший сержант, – с удовольствием отметил декан. – А кого тебе в помощники определим? Может, дивчину? Девушек ведь здесь большинство, им и власть…
В аудитории установилась тишина. Ребята раздумывали, поглядывали на соседей. В самом деле, кого?
– Иву Менжерес! – предложили из девчоночьих рядов.
– Кто назвал кандидатуру Менжерес – встаньте.
Поднялась высокая белокурая студентка. Смело затараторила:
– Она все вступительные экзамены сдала на «отлично». И товарищам помогала, если кто чего не знал.
Потом по просьбе декана поднялась Ива Менжерес. Она оказалась худенькой стройной темноглазой дивчиной. На белоснежную блузку легла тугая русая коса. А взгляд из-под бровей настороженный, дерзкий. Ее можно было бы назвать красавицей, если бы не та неприступная холодность, которую, казалось, источала вся ее фигурка.
– Благодарю за доверие. Но это не для меня…
– Почему? – удивился декан.
– Я поступила в институт, чтобы учиться, а не на собрания время тратить.
Студенты зашумели:
– Смотри ты какая!..
– И где только росла?
– Комсомолка? – спросил секретарь комсомольского бюро.
– Нет, – отрезала девушка.
– Примем, – добродушно улыбнулся секретарь.
– Кого-нибудь другого, только не меня.
Девушка злилась, это было заметно по тому, как сдвинулись к переносице брови, как заплетала и расплетала пушистую метелку косы. И эта злость окончательно развеяла симпатию, с которой многие ребята вначале смотрели на свою привлекательную сокурсницу.
– Отклонить кандидатуру Менжерес! – закричали сразу несколько человек.
– Не надо нам такую в старостате!
В президиуме недолго пошептались, потом декан сказал:
– Студентка Менжерес отводит свою кандидатуру. Это ее право. Думаю, у нас найдутся товарищи, которые охотно поработают на благо всех.
После собрания Бойко попросил задержаться на несколько минут секретаря комсомольского бюро и нового старосту Загребального.
– Вот что я хотел сказать вам, хлопцы. Еще в тридцатые годы знал я профессора Менжереса: работал он тогда в нашем институте.
– Вот номер! – искрение удивился Загребальный.
– Отец нашей студентки был одним из поборников «самостийности», у него в доме постоянно собиралась националистически настроенная молодежь.
– Все понятно, – резко сказал секретарь бюро. – Яблоко от яблони падает недалеко…
– Не торопись с выводами, Рубенко, – оборвал комсорга декан. – В биографии Ивы есть и другие страницы – немецкий концлагерь, скитания по Европе. Девушка горя хлебнула немало, отсюда и ее озлобленность. Конечно, кое-что досталось в наследство и от отца. Нам, коммунистам, пришлось в те годы немало поработать, чтобы преодолевать влияние националистически настроенной профессуры на молодежь. Рассказываю вам это для того, чтобы обратили на Иву особое внимание, помогли ей войти в студенческий коллектив, посмотреть на нашу жизнь честными глазами…
…После собрания Ива медленно шла по длинному институтскому коридору: слева – дверь, справа – окно, снова дверь, снова окно.
– Не журись, Иво, – вдруг услышала рядом. Быстренько оглянулась – Оксана Таран, однокурсница. Неслышно подошла, обняла за плечи.
– Не печалься, сестро, говорю. Вот только не пойму, с чего это ты душу напоказ выставила?
– Чтоб не цеплялись больше!
– Молодая, необъезженная, – улыбчиво и доброжелательно говорила Оксана. – Видно, мало тебя жизнь трепала, злые ветры ласкали…
– Не жалей – не люблю.
– На сердитых воду возят.
– Какая есть. Только на мне не поедут: где сядут, там и слезут.
Из института вышли вместе. Вечер был теплый, ласковый. День только-только догорел, и солнце, завалившееся за горизонт, подкрасило небосвод алым цветом. Студентки шли бульваром, катили навстречу коляски молодые мамаши, мальчишки взбирались на каштаны, трясли деревья – хлопались о землю зеленые колючие шары.
– Ты где живешь? – спросила Оксана.
– Я ведь горожанка. У отца был свой дом. Оставили мне в нем от щедрот квартиру.
– А мне говорили – приезжая…
– Можно и так считать. В тридцать седьмом наша семья перебралась в Польшу. Там я и росла. А теперь, этим летом, возвратилась. И никого из родных не нашла – всех война разбросала по свету белому. С большим трудом удалось отхлопотать квартиру, собрать кое-что из имущества. Спасибо, добрые люди помогли. А ты где устроилась?
– Комнатку снимаю у одной хозяйки. Одно только плохо – сын ее из армии возвратился, новое жилье надо искать.
Ива предложила:
– Перебирайся ко мне. У меня просторно. А вдвоем все веселее.
– Ой, Ивонько, – растрогалась Оксана, – не знаю, как тебя и благодарить!
– Тогда вот тебе мой адрес, завтра и перебирайся.
У перекрестка расстались. Оксана на прощанье еще раз посоветовала:
– А ты все-таки ни чувствам, ни словам воли не давай. Ни к чему…
* * *
ГРЕПС[6]6
Грепс – шифрованное письмо, которое отправлялось украинскими буржуазными националистами по подпольной почте.
[Закрыть] – ЗА КОРДОН
«Голошу [7]7
Голошу – докладываю. Формула, принятая у националистов для рапортов.
[Закрыть] : приступила к созданию молодежной организации из числа студентов, настроенных с симпатией к нашим идеям. Возможности ограниченные, трудности вызываются контингентом студентов. Требуется время, чтобы организация начала активно действовать. Перспективная задача – замена уничтоженных звеньев. Ближайшая задача – агитация, выявление настроений. Пытаюсь установить контакты… Офелия».
ГРЕПС – НА ЗЕМЛИ[8]8
«Землями» националисты на Западе называли территорию Советской Украины.
[Закрыть]
«Действуете правильно. Примите наши поздравления…»
Фирма гарантирует качество
На углу двух центральных улиц – Киевской и Советской – находилась часовая мастерская, одна из лучших в городе. В ее зеркальных витринах теснились часы всевозможных марок и фирм. Во всю стену витрины огромные часовые механизмы – громоздкие, неуклюжие, обильно украшенные золочеными завитушками, и часы с маятниками, раньше отмерявшие время в родовых шляхетских имениях, и современные точнейшие хронометры. Были часы из бронзы, фарфора, дерева. Среди этого великолепия резко выделялись скромные ходики с кукушкой. Все механизмы тикали, стучали, щелкали маятниками – шли. Они не нуждались в ремонте. Эти витрины были гордостью заведующего мастерской, известного в городе часовых дел мастера Андрея Трофимовича Яблонского. На сбор удивительной коллекции он потратил полжизни.
Перед витринами останавливались прохожие, разглядывали диковинки, восторженно покачивали головами. И ничего удивительного не было в том, что некоторые заходили в мастерскую, просили продать понравившиеся часы или, наоборот, предлагали для покупки свои. Обычно им отказывали – часами не торгуем, но если надо починить – справимся с любыми. Фирма, так сказать, гарантирует качество. Иногда администратор приглашал пройти к заведующему, поговорить с ним. Этой чести удостаивались немногие.
Однажды у витрины мастерской остановилась девушка. Перед этим она долго гуляла по Киевской и Советской, потолкалась в универмаге, постояла у витрин обувного магазина. Витрина как зеркало. Она отражает все, что происходит вокруг: людей, машины. Внимание девушки, как и многих прохожих, привлекла коллекция пана Яблонского. Она осмотрела все часы, особенно внимательно – простенькие с кукушкой, даже сверила время на них по своим наручным часикам. Потом решительно толкнула стеклянную дверь в мастерскую. У длинной стойки – ряд столов. Склонились над ними мастера в белоснежных халатах, колдуют пинцетиками. Чуть в стороне – конторка администратора.
Девушка была элегантно одета, держалась уверенно, и вежливый молодой человек счел своим долгом встать ей навстречу.
– Що паника бажае?
– У меня есть редкие часы. Хотела бы показать их пану Яблонскому.
Администратор стер с лица приветливую улыбку, непроизвольно шевельнул ноздрями, будто принюхивался.
– Мы не покупаем и не продаем, только ремонтируем.
– Мне сказали, что пан Яблонский большой любитель антикварных редкостей. У меня XVII век… – настаивала посетительница. Она незаметно оглянулась по сторонам, не прислушивается ли кто к разговору, тихо добавила: – У них только один недостаток – потерялся ключик.
Администратор снова обрел приветливость.
– Почему сразу не сказали, что часы все-таки нуждаются в ремонте? Покажите, пожалуйста.
Девушка щелкнула замком сумочки.
Часы были изумительной работы. Давний мастер сделал циферблат из небесно-голубого фарфора. В кругу изящно выписанных цифр был изображен бог времени Хронос, мудро и отрешенно взирающий на мир. Циферблат стиснули в объятиях две золоченые змейки – их хвостики служили подставкой.
Молодой человек чуть склонил голову с идеальным пробором:
– Я покажу ваш годыннык пану майстру…
– Разрешите мне это сделать самой. Кстати, не рекомендую душиться такими сильными духами, в Европе это было модно лет пять назад…
Администратор побагровел от смущения, невнятно пробормотал:
– Подождите минутку, узнаю, сможет ли пан мастер встретиться с вами.
Он исчез за перегородкой, отделявшей кабинет заведующего от общего зала.
В мастерскую вошел еще один посетитель. Это был широкоплечий молодой человек, видно бывавший здесь и раньше: мастера разогнули спины, чтобы приветствовать его. Девушке не понравилось, что молодой человек внимательно разглядывает, будто ощупывает ее. Она села в мягкое кресло, взяла газету, развернула. Газетный лист прикрыл лицо. Посетитель топтался у стойки, громко расспрашивая какого-то Андрея Ивановича о здоровье и делах, сетовал на то, что теперь все труднее способному молодому человеку подработать лишнюю копейку.
Наконец он решился и подошел к девушке.
– Тысяча извинений, паника, но я осмелюсь кое-что вам предложить…
– Что именно? – девушка отодвинула ненужную теперь газету.
– Вам подойдет – вижу по вашему виду, у меня глаз наметанный, – широкоплечий молодой человек перешел на шепот. – Имею французские чулки… Могу предложить итальянское белье…
– Неплохо, – девушка заинтересовалась. – Вот мой адрес – загляните с образцами вашего товара. Если понравятся – буду вашей постоянной клиенткой.
В глазах у широкоплечего зажглись алчные огоньки. Он подобострастно поклонился элегантной панике.
– Пройдите, пожалуйста, к заведующему, – появился администратор.
Мастер Яблонский был еще не старым человеком, так лет под сорок. Лицо у него было воскового цвета, кожа казалась почти прозрачной. Глубокие морщины поползли от глаз, редкие волосы старательно обрамляли лысину. У мастера был неподвижный анемичный взгляд и холеные, длинные пальцы. Сейчас эти пальцы бережно ощупывали часы девушки.
– Действительно, редкая вещь, – сказал он вместо приветствия. – Где вам удалось их приобрести?
– Достались по наследству.
– Давно остановились?
– Двадцать восемь лет назад.
– Где потеряли ключик?
– За Саном.
Мастер кивнул. Он уже осмотрел часы и остался доволен. Впрочем, холодные глаза его ничего не выражали.
– Что за тип крутится в общем зале? – спросила девушка.
– Вы имеете в виду Стефана? Наверное, предлагал свой товар? Каждый живет как может… У него есть хорошая черта: не надувает покупателей и ценит постоянных клиентов. Ну-с, посмотрим, что можно сделать с вашими часиками…
– Побыстрее, – вдруг резко сказала девушка, – ваш идиот и так продержал меня на виду у всех минут пятнадцать…
– Попробуем их завести, – пробормотал про себя мастер и вставил ключ в едва приметное отверстие в корпусе. Перед тем как повернуть ключ, он исподлобья глянул на девушку.
– У вас неплохая выдержка, пани, – впервые за все время улыбнулся мастер.
– А вы дурно воспитаны, пан Яблонский. Могли бы предложить присесть перед путешествием в мир иной…
– Двенадцать еще не пробило. Слава героям!
– Героям слава![9]9
Приветствие украинских буржуазных националистов.
[Закрыть]
Мастер сдвинул стрелки с отметки двенадцать и только тогда отбросил крышку. На взрывном механизме лежал листик папиросной бумаги…
* * *
ГРЕПС – ЗА КОРДОН
«Контакты установила. В организации – семь. Расширять опасно. Этого достаточно, чтобы выполнить ваши приказы. Жду обещанной встречи, инструкций, денег. Офелия».
ГРЕПС – НА ЗЕМЛИ
«Форсируйте подготовку к приему гостей. Это главное. О встрече сообщим дополнительно. Поздравляем с награоюдекнем Бронзовым крестом и званием сотника…»[10]10
Оуновцы ввели в своих бандитских формированиях награды («Золотой», «Серебряный», «Бронзовый» кресты и т. д.). Обычно их не вручали, «награжденным» только сообщали, что их «заслужи» (участие в террористических актах и т. д.) оценены. Сотник – звание в формированиях так называемой «Украинской повстанческой армии» – бандах националистов.
[Закрыть]
Вечерние разговоры
– Не думала, что ты так живешь… – сказала Оксана и показала на мебель, пианино, дорогие ковры, изящные безделушки. – Откуда это у тебя?
– Батькова спадщина,[11]11
Спадщина – наследство (укр.).
[Закрыть] – не вдаваясь в подробности, скупо объяснила Ива. – Кое-что люди сберегли, другое удалось собрать по чужим квартирам.
– Люкс! – восхитилась Оксана.
– Берлога, – поджала губы Ива. – Днями придет один нужный человек, поможет все это привести в божеский вид.
Квартира действительно смахивала на склад дорогой мебели.
В тот же день Оксана перевезла свои пожитки. Она радовалась:
– Мы тут сами себе господарки. Хотим – гуляем, хотим – спим.
Пришел «нужный человек» – Стефан. Он восторженно осмотрел мебель и ковры, немного поторговался, привел в следующий раз мастеров, которые со вкусом обставили комнаты, задрапировали окна, оборудовали стеллажи для книг. Стефан лебезил перед Ивой, а она обращалась с ним приветливо, но высокомерно. Ива объяснила Оксане:
– Хочется, наконец, жить по-человечески.
Потянулись дни – ровные, спокойные, одинаковые. Девушки избегали шумных компаний. Но Ива последовала совету новой подруги: кое-как объяснила на курсе свою вспыльчивость на собрании. Мол, нездоровилось, нелады были с жильем, вот и разнервничалась.
Ива занималась необычайно усердно, выделяясь среди других студентов знаниями и прилежанием. На собраниях, где обсуждалась успеваемость, девушку неизменно ставили в пример. Иногда с нею беседовали комсомольские активисты: как живет, не требуется ли помощь? Ива благодарила, отвечала, что у нее все в порядке, привыкает к новой жизни. Первое время она все вечера просиживала над конспектами, никуда не ходила, ни с кем не встречалась. Даже Оксана удивлялась:
– Не записалась ли ты в монашки, подруженька?
– Мой монастырь – белый свет, – туманно отвечала Ива.
Над кроватью у нее висела двустволка – простое, без излишних украшений ружье, из тех, которые изготавливают для дела, а не для забавы. Потускнела вороненая сталь на стволах, сошел, стерся лак приклада – видно, не всегда двустволка висела без применения. Иногда девушка брала ружье в руки: подержит, подержит и… повесит обратно.
– Тоскуешь? – интересовалась деликатно Оксана.
Ива отмалчивалась.
Она рассказала новой подруге, что последние годы жила в Польше, в лесной глуши, охота там была богатая, привыкла к простору, а в городе ей не по себе.
На осторожные вопросы, где именно жила, в каком воеводстве и почему забросила ее туда доля, отвечала неопределенно:
– Не мы выбираем себе дороги – они нас ищут. И еще сегодня не знаем, куда пойдем завтра…
– Не пойму я, что ты за человек, – сказала как-то Оксана, – все скрытничаешь…
– Нет, просто моя жизнь принадлежит не мне одной.
Что скрывалось за этой фразой, Оксана могла только догадываться.
Ко все-таки иногда Ива оттаивала и тогда рассказывала, как хорошо ей жилось с отцом. Он был в своей среде известным человеком, занимался общественной деятельностью, и всегда у них в квартире было шумно, собиралось много интересных людей, спорили, разрабатывали планы на будущее. И ходил к ним один парень, ох какой парень.
Вспоминая прошлую жизнь, Ива становилась беспокойной, нервной; она отшвыривала учебники, говорила подруге: «Собирайся». Одевалась в свои лучшие наряды, тщательно причесывалась, и они отправлялись куда-нибудь в ресторан. Ива много танцевала, не отказывала никому, кто бы ни пригласил, была полна какого-то неестественного, взвинченного веселья. Пила она обычно довольно много, понимая толк в хороших винах.
Приходили домой поздно. Ива, не снимая шубки, падала на кровать и долго, не шевелясь, лежала молча, не спала, о чем-то думала. «Недаром говорят – в тихом омуте черти водятся», – качала головой Оксана. Она довольно быстро приноровилась к неровному, вспыльчивому характеру Ивы.
Однажды на свой столик Ива поставила фотографию симпатичного хлопца: упал на глаза буйный чуб, улыбается хлопчина, наверное, весело ему было, когда фотографировался.
– Кто? – допытывалась Оксана. – Файный легинь![12]12
Файный легинь – красивый парень (диалект).
[Закрыть] А как звать?
– Много у него имен было, – сказала Ива. И перевела разговор на другое.
А в один из ноябрьских дней Ива обвила рамку фотографии черной, траурной лентой.
– Не пойду сегодня в институт, – сказала.
Оксана удивилась.
– Или письмо получила? Что с ним, – кивнула на фото, – беда? Так вроде не было письма…
– Ты разве не знаешь, какой сегодня день?
Оксана глянула на календарь – 21 ноября.[13]13
21 ноября – у украинских буржуазных националистов «день Памяти погибших». 21 ноября 1918 года у местечка Базар Житомирской области были разгромлены банды Тютюншша, одного из главарей украинской буржуазной контрреволюции в годы гражданской войны.
[Закрыть] Протянула понимающе:
– А-а-а… Но в институт все-таки иди, не дай бог, те, – неопределенно кивнула куда-то в пространство, – поймут.
Весь день Ива была необычно молчаливой и тихой.
Вечером после занятий они долго сидели в темноте, молчали. Заглянула в окно луна, проложила серебряную дорожку.
– Погиб? – наконец сломала тишину тихим, робким вопросом Оксана.
Бывает так, что молчать дальше невмоготу, молчание камнем давит на сердце, и, кажется, не выдержит оно этой тяжести, остановится.
– В сорок шестом очередью его пополам перерезали. Ой, попался бы мне тот злыдень!
– И что бы ты? Мы, девчата, ничего не можем, ни счастье свое защитить, ни за горе отомстить. Наша доля – терпеть и… молчать.
Ива сняла ружье. Переломила двустволку, вогнала патроны, вскинула к плечу.
– Я все могу, – сказала глухо.
Ненависть в ее голосе была такой осязаемой, что, казалось, можно тронуть ее рукой, но страшно – обожжешься.
Дальше Оксана не решилась расспрашивать – знала, ничего не скажет ей подруга, только насторожится. И так уже как-то обрезала: «Что ты все выпытываешь, будто по поручению отдела кадров…»
Ива предложила:
– Давай вечерять. Живым – жить.
– Я вино купила, – сказала Оксана. – Надо помянуть тех, кто ушел, чтобы не вернуться. – Она медленно подбирала нужные слова, чтобы не сделать больно подруге.
– Что вино? Мой коханый был солдатом, а солдаты не пьют вина.
Призналась:
– Не люблю это слово – «поминки». Могильной землей пахнет.
Ива достала из шкафчика бутылку водки, соль, хлеб, лук. Поставила все на полированный глянец стола. Принесла из кухни алюминиевые кружки, плеснула в них водку, отодвинув хрустальные рюмки, которые приготовила было Оксана. Подмяла свою кружку, хотела что-то сказать, но потом махнула рукой, молча выпила.
– А у тебя, Оксана, есть суженый? А то мы все обо мне да обо мне.
– Мой еще живет, – тихо ответила Оксана, выделив слово «еще».
Она как-то раньше рассказывала о себе. Отец и мать, сельские учителя, жили в небольшом местечке, внешне очень тихом и спокойном. Учителя и другие сельские интеллигенты держались вместе, знали хорошо друг друга, по воскресеньям ходили в гости, в праздники собирались за чаркой горилки и, Оксана заговорила почти шепотом, кое-что делали для нее. Особенно один молодой учитель… Оккупацию пережили без особого горя – немцы не трогали тех украинцев, которые лояльно относились к ним, а директор школы вообще сотрудничал с немецкими властями. А потом опять пришли Советы. Директора выслали на север за пособничество оккупантам, так объявили жителям. Начались новые времена – явились из леса те, кто партизанил, вернулись из армии фронтовики, всех перебаламутили, организовали колхоз. Кое-кого предупредили: мы не потерпим буржуазной националистической пропаганды. Отец Оксаны сразу сник, стал примерным служащим, только в кругу очень близких людей позволял себе высказывать прежние взгляды. У него была любимая поговорка: «бог не каждого бережет», и потому посоветовал он дочке податься в город, на всякий случай получить диплом. Старик умел мыслить реалистично, и, проклиная втихомолку Советы, он решил, что все-таки они пришли надолго.
А молодой учитель из их школы вдруг исчез и ушел в лес. Выл слух, что и те, кто верховодил при немцах, тоже обосновались неподалеку – леса вокруг местечка легли на сотни километров. И загремели по ночам выстрелы, вспыхнуло небо заревом.
– Мой коханый – тот учитель, Марко Стрилець, – открылась Оксана. – А теперь он здесь, в городе.
Ива кивнула.
– Я так и думала, что одна у нас с тобой доля. Сердце подсказывало…
Луна, наконец, одолела дорогу в два оконных стекла, и серебряная стежка померкла, исчезла. Ива щелкнула выключателем, свет вырвал у темноты комнату, больно ударил по глазам.
– Погрустили и хватит.
Глаза у Ивы были сухие, губы плотно сжаты.
Вам привет от вуйка[14]14
Вуйко – дядя (диалект).
[Закрыть] из Явора…
– Садитесь, будем знакомиться по-настоящему, – сказал Кругляк. – Вы очень удачно прошли проверку, поздравляю.
Кругляк назвал пароль. Ива опустилась на стул, руки – на круглые коленки. Она была вконец измотана всем, что произошло здесь. «Спокойно… Спокойно…» – твердила про себя и пыталась считать в уме, чтобы успокоиться, сбить нервное напряжение.
Но это мешало думать. Менжерес стала в упор смотреть на Кругляка. Лицо у того было под стать фамилии – круглое, как полная луна, добродушное, нос – вареником, каштановые волосы гладко зачесаны назад, под правым глазом – маленькая точка-родинка.
– Добра же у вас метода, – зло пробормотала Ива, – заарештуваты, перелякаты до смерти, а потим – добрый вечир, вас витае вуйко из Станислава.
– Из Явора, – поправил Кругляк.
– А хоть з того свиту, – вскипела Менжерес, – щоб вин в могыли трычи перевернувся, ваш вуйко!
– Ну зачем же так об уважаемых родственниках? Впрочем, давайте к делу. Я готов извиниться за причиненные вам неприятные минуты. Но ведь вы сами понимаете, что это было необходимо…
Ива зло шевелила губами, наверное, ругалась про себя.
– А теперь расскажите подробно о себе. Только правду, а не легенду, придуманную моими коллегами.
– Не скажу ни слова, – отрезала Менжерес. – И чего он привязался? – перешла она на галицкое обращение в третьем лице. – Мой вуйко в Яворе не проживал. А если б так, то встретились бы не по каким-то там паролям…
– Дурочка или прикидываешься? – рассердился Кругляк. – Сама нас искала.
– Если вы сейчас же не уйдете, я буду кричать, – предупредила девушка.
Она подбежала к окну и распахнула занавески. Кругляк торопливо отошел в глубину комнаты. Его спутник, Северин, оттолкнул девушку, прыгнул к окну, рывком задвинул шторы.
Где-то там, за темными квадратами стекол, спал город. Было уже поздно, после полуночи. Эти двое пришли два часа назад.
Дом был большой и старый. Много лет назад его построил дед Ивы, известный в те времена адвокат. На красного кирпича коробку посадили островерхую крышу с многочисленными шпилями и башенками. К коробке с двух сторон прилепились флигели. Все вместе – острые скаты крыши, шпили, башенки, флигели – придавало дому сходство с маленьким дворцом.
От парадного подъезда шла аллея из голубых елей. Большой участок вокруг был обнесен металлической решеткой. Затейливый узор украшал кованые железные ворота. Два каменных льва с мордами бульдогов и гривами сказочных скакунов стерегли вход. Местный скульптор-самоучка тесал львов из старых могильных плит – чтобы было дешевле. Он никогда не видел царей природы, а прижимистый адвокат не дал денег на поездку в большой город, где зоопарк. Может, поэтому и получились чудища из детских сказок.
Дед умер еще в двадцатые годы. Дом перешел по наследству к отцу Ивы. Во время оккупации в нем размещалось какое-то немецкое учреждение. После возвращения Иве пришлось потратить немало сил, чтобы доказать, что этот особняк – ее собственность. К счастью, сохранилось завещание отца, оно и помогло решить этот вопрос в горсовете. Но девушка понимала: претендовать ей, одинокой, на большой особняк бессмысленно, тем более что он уже был разделен на коммунальные квартиры, в них жили какие-то люди и уезжать не собирались. И когда в конце концов в горсовете ей предложили одну из таких квартир – две комнаты и кухню, – она после долгих колебаний согласилась. Только дерзко потребовала, чтобы вернули имущество, разграбленное злыми людьми.
– Все претензии – к фашистам, – хмуро и холодно ответил ей инспектор жилотдела. – Они там хозяйничали. Но если что найдете в других квартирах, докажете, что ваше, забирайте…
Инспектора раздражала эта визитерша – такая молодая, а цепкая, своего не упустит, «Надо бы поинтересоваться, что за птаха ее отец, – подумал инспектор. – Почему это он так внезапно исчез из города накануне войны?» Но в уголке заявления Менжерес стояла резолюция руководства жилотдела: «Решить положительно», – и служащий махнул рукой.
