Текст книги "Тени исчезают на рассвете"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

ВСТРЕЧА ФРОНТОВЫХ ДРУЗЕЙ

Адрес агента по кличке «Анна» Захаров знал на память. Знал он и как к нему пройти, не возбуждая излишнего любопытства прохожих своими вопросами. Вообще город он изучил отлично: недаром в течение целого месяца изо дня в день штудировал подробнейший план Южносибирска, пока все черточки, линии и кружочки отчетливо не отпечатались в его памяти. Правда, план не давал представления о живом облике города. По нему трудно было судить, например, о том, какие деревья растут в скверике возле горисполкома или в какой цвет выкрашено здание больницы. Но зато Захаров прекрасно знал, что скверик этот имеет четыре выхода, что высота его ограды со стороны проспекта составляет 1,8 метра, а под больницей проходит старая, заброшенная канализационная труба, которая кончается у пустынного обрывистого берега реки. Знал он и много других подобных деталей, о которых понятия не имели даже многие старожилы Южносибирска.

По пути Захаров решил, что будет не лишним проверить через соседей, все ли в порядке у "Анны".

Не доходя нескольких домов до высокого, сколоченного из плотно пригнанных друг к другу досок забора, за которым, как он знал, проживал агент, Захаров приметил старушку, сидевшую на скамеечке возле ворот, и направился к ней.

– Здравствуйте, мамаша, – вежливо поздоровался он. – Не сдаете ли, случаем, комнату для одинокого?

– Нет, сынок, не сдаем.

Захаров вздохнул.

– Вот беда! В гостинице мест нет. Частной квартиры не сыщешь. Хоть посреди улицы ложись… А соседи ваши тоже не сдают? Неужели ни у кого местечка не найдется?

– Если только у Ефремовых попытать, – с сомнением сказала старушка. – Вон тот домище здоровый, за оградой… Не сдадут, поди. Привыкли жить одни, как сурки, со своими часами… А то зайди, кто их знает! В прошлом году одного пустили. Недолго, правда, он у них прожил. Зайди, сынок, авось и тебя пустят.

– Попробую, мамаша. Спасибо вам.

Теперь Захаров был совершенно спокоен. "Анна" – это и был Василий Тимофеевич Ефремов, хозяин дома. Значит, он на месте и с ним ничего не случилось.

"Живут одни, как сурки, со своими часами…" Захаров усмехнулся. Он знал Ефремова еще со времен войны по школе шпионов в оккупированном белорусском городе Бобруйске, где некоторое время был руководителем практики, и очень хорошо помнил его странное влечение к часам.

Ефремов весь преображался, когда видел часы еще незнакомой ему марки. В глазах появлялся лихорадочный блеск, большие руки ласково поглаживали корпус часов. Он неумело улыбался, если только можно назвать улыбкой сочетание растянутых губ с угрюмым выражением лица.

– Продай, а?

И не отставал до тех пор, пока не добивался своего. Над ним смеялись за глаза и в глаза, но на Ефремова это не действовало. С непонятным упорством он предавался своей страсти. А однажды полушутя, полусерьезно Ефремов изложил руководителю практики свой взгляд на людей "с точки зрения часов", как он выразился. Ефремов делил всё человечество на четыре большие группы: группа золотых часов, группа серебряных, группа "тик-так", к которой он относил обладателей простых часов, и группа голоруких. К людям, входившим в состав последней группы, Ефремов относился с презрением.

Несмотря на свои чудачества, Ефремов считался перспективным агентом. Он дезертировал из Советской армии, сам перебежал линию фронта – это особенно ценилось фашистами. Все поручения Ефремов выполнял старательно и проявлял при этом недюжинную сметку, которая помогала ему выходить сухим из воды. Не останавливался он и перед убийствами, совершая их с той изощренной жестокостью, которая выдает человека не вполне нормального.

Захаров подошел к калитке и постучал. Со двора донесся лязг цепи и бешеный лай, а затем раздался густой голос хозяина:

– Цыц, Черный!

Калитка чуть приотворилась, и Захаров увидел высокого человека с угловатыми движениями, длинными, как у обезьяны, руками и давно не бритым лицом, будто поросшим черным мхом. Да, это был он!

– Что надо? – неприветливо спросил Ефремов, и Захарова обдало крепким запахом винного перегара. "Пьет, скотина!" – тревожно подумал он.

– Я хотел бы узнать, не найдется ли у вас угол для одинокого холостяка. За деньгами дело не станет, заплачу хорошо, – произнес Захаров, медленно и четко выговаривая каждое слово. Кто его знает, этого пьяницу, может быть, алкоголь вышиб из его башки весь рассудок и он забыл условную фразу!

Ефремов нахмурил брови и сделал движение, словно собирался захлопнуть калитку перед самым носом непрошеного квартиранта. Но тут в лице его что-то изменилось.

– Вот оно что!.. Что ж, для хорошего человека в моем доме всегда найдется место.

Захаров облегченно вздохнул.

– Вы обождите, – сказал Ефремов. – Пойду пса привяжу. А то как бы не кинулся ненароком. Он у меня злющий, подлюга, человека загрызть может…

В голосе его слышалась гордость.

Возвратившись к калитке, Ефремов сделал рукой приглашающий жест.

– Ну, вот теперь заходите. Милости прошу! – Он закрыл калитку за гостем, задвинул щеколду и повернулся. – Будем знакомы: Ефремов Василий Тимо… – И, не договорив, удивленно потянул руку к затылку: – Да никак это вы…

– Захаров. Захаров Ефим Сидорович, – быстро подсказал гость.

– Захаров? – Ефремов коротко засмеялся, откинув назад голову и издавая булькающие звуки. – Ну да, Захаров, Ефим Сидорович, дорогой! Фронтовой друг!

Он схватил гостя в объятия и мокро поцеловал в губы. Захаров отступил на шаг, давясь от отвращения.

– Не во дворе, не во дворе, Василий Тимофеевич… Пойдем к тебе.

– Да-да. Прошу!

Они прошли в дом. Уже в передней их встретило громкое тиканье часов. А в комнате глазам Захарова представилось необычное зрелище. Все стены были увешаны часами всевозможных систем и марок, начиная от миниатюрных старинных луковок и кончая огромными стенными часами, с маятником величиной в добрую тарелку. Часы стояли на комоде, на столе, на подоконниках. Тут были и простые будильники, и замысловатые часы "с музыкой", и часы под стеклянным колпаком с заводом на год. Все они тикали на разные лады, спеша, торопясь, перебивая друг друга, словно выслуживаясь перед хозяином.

– Маша! Маша! – крикнул Ефремов. – Выходи, гость к нам приехал… Выходи, слышь? – Тон его стал угрожающим.

Из соседней комнаты, очевидно, спальни, торопливо вышла миловидная женщина маленького роста. Глаза ее были опухшими, красными, на скуле темнел огромный синяк, который она тщетно пыталась прикрыть рукой.

– Извините, – тихо сказала Маша. – Болею я… упала вот…

Она опустила глаза.

– Упала, упала, – проворчал Ефремов. – Смотрела бы лучше за часами, не стала бы падать. Ведь часики, – тут голос его стал неожиданно нежным, – они ласку любят, уход… Ну ладно, что было, то прошло. Вот тебе сотня, беги за вином. "Старку" принеси, поняла? И стол накрой.

– Может, не надо водки, а, Вася? – женщина вскинула на него свои заплаканные глаза. – Ведь выпил-то сколько!

– Поговори еще! – загремел Ефремов. – Смотри, снова упадешь! Ты знаешь, кто ко мне приехал? Фронтовой друг! Ефим… Ефим… Дорогой!

Ефремов снова полез целоваться.

Пока Маша бегала в магазин, Ефремов показал гостю свою коллекцию часов. Захаров слушал влюбленное воркование хозяина и обдумывал, как быстрее перейти к делу. А то принесут водку, напьется Ефремов еще больше, и тогда день пропал. А время дорого. Каждая лишняя минута, проведенная в этом городе, может привести к провалу.

Вернулась Маша с двумя бутылками "Старки". Быстро накрыла на стол.

– Садись, Ефим, – пригласил Ефремов. И сказал Маше строго: – А ты иди, погуляй часа три. Мы тут сами посидим, фронтовые дела повспоминаем. Не бабьего это ума дело. Только платок накинь, слышь!

Маша исчезла мгновенно, словно ее и не было.

– Боится меня, – зло усмехнулся Ефремов. – Ну и пусть боится! "Жена да убоится мужа своего" – в Священном Писании так и сказано.

– Писание писанием, а бить жену не следует, – сказал Захаров. – Осторожнее надо…

– Сам знаю, – вздохнул Ефремов и налил водку в стаканы. – Да ведь дело-то такое. Я, вишь, к ней когда сватался – отказала. Пошла за артиста – славы ей захотелось. А там слава, сам знаешь, какая: в месяц семьсот целковых – и баста! Не знаю, из-за чего у них там не ладилось – из-за этого или еще что было. Только ушла она от него. И тут я ее подобрал. Думал, забудется старое. А оно, вишь, не забывается. Как вспомню, что она с артистом жила, так душа вскипает. Ну и… Тут еще она часики забывает заводить. А ведь они без завода портятся, Адольф Карлович.

– Слушай, Василий Тимофеевич, – жестко сказал Захаров, – ты это имя забудь! Понимаешь?

Ефремов встал и прошелся по комнате, задевая за стены своими длинными неуклюжими руками.

– Понимаю, я все понимаю, Ефим Сидорович. Ты вот думаешь, пьян Ефремов, сукин сын. А ведь я не пьян, все соображаю. Да и не берет меня водка, хоть караул кричи. Иной раз и в самом деле напиться хочется, да так, чтобы все забыть, чтобы весело стало – и вот не выходит. Лью в себя, лью – только зря добро перевожу. Погляжу на пьяниц, что под забором валяются, и прямо завидки берут. Лежит ведь человек, ничего не чувствует, ничего не соображает, все ему нипочем… Да, дела. А ты пей, Ефим Сидорович, кушай… Вот холодца попробуй. Хорош он у Маши получается.

Но Захаров решительно отодвинул от себя стакан с водкой, тарелку.

– Нет! Сначала дело. Рассказывай, пока жены дома нет.

– Погоди, Ефим Сидорович! Уж больно ты быстрый, – хитро поглядывая на гостя, сказал Ефремов, и Захаров подумал, что он, пожалуй, действительно не так уж пьян, как казалось. – Помнишь, сам меня учил: кто бы ни пришел к тебе, хоть брат, хоть сват, хоть знакомый по прежним делам, прежде чем ему раскрыться, потребуй, чтобы все выполнил, что предусмотрено. А ты ведь еще не все выполнил, Ефим Сидорович. Иль испытываешь меня? Дескать, не позабыл ли Ефремов, чему учили?

– А, верно. Ты прав.

Захаров порылся в пиджачном кармане. Среди крошек табака и обрывков бумаги он отыскал небольшой обломок карандаша с неровными извилистыми краями.

– Вот.

Ефремов взял карандаш, осмотрел его. Затем пошел в спальню и принес оттуда другой обломок. Соединил их. Края обломков точно совпали.

– Теперь все, Ефим Сидорович.

Ефремов стал рассказывать. Последнюю радиограмму он получил полтора месяца назад. Сделал все, что там было сказано. Оказалось, что старая канализационная труба проходит в трех метрах от стены котельной. Он прорыл к ней ход, закрыл его фанерой и завалил углем. Ходил он и на бульвар Девятого января, смотрел тот домик, о котором говорилось в радиограмме. Дом заброшен, там никто не живет. Слазил в погреб. Он правда, полузасыпан, но труба видна. Местность кругом тоже подходящая. С одной стороны – обрывистый берег реки, с другой – заводская стена.

– Хорошо, – удовлетворенно произнес Захаров. – А от этого домика до твоей котельной какое расстояние?

– Если по прямой брать, то, считай, метров триста будет.

– Труба широкая?

– Согнувшись, можно пройти. В старые времена их широкими делали. Только как ты через кирпич думаешь пройти? Ведь его сколько времени долбить придется.

– Это уже моя забота… Комната-сейф по-прежнему там, где была?

– Там.

– Ничего за последнее время не перестраивали?

– Нет.

– Очень хорошо… В трубе ступеньки имеются?

– В канализационной? – не понял Ефремов.

– Да нет же! В дымоходной, конечно, что из котельной идет.

– А-а… Есть, как же. Скобы металлические.

Захаров почувствовал, как в нем нарастает чувство бодрости и уверенности в успехе. Оставалось выяснить еще немногое.

– Отпуск у тебя когда кончается, Василий Тимофеевич?

– Да вот завтра выхожу.

– И сразу же приступаешь к ремонту отопительной системы?

– Ну да, мы уже договорились с заместителем директора.

– Завтра скажи, что начинать следует с котлов. Что их в первую очередь проверить надо. Непременно добейся, чтобы тебе разрешили затопить хотя бы один котел.

Начни топку попозже и незаметно для других затяни ее. Так, чтобы остаться до ночи в котельной. Сможешь?

– Запросто. Тягу уменьшу – и все!

– А к концу дня пошли помощников домой. Скажешь: мол, зачем, ребята, всем здесь сидеть, сам досмотрю, пока прогорит… Вот и все, что от тебя требуется.

– А ты сам, Ефим Сидорович, как в котельню попадешь?

– Я? К полуночи ближе топни ногой и скажи: "Встань передо мной, как лист перед травой!", – пошутил Захаров, – я и явлюсь… Да, кстати, рация у тебя как?

– Упрятана надежно, не беспокойся.

– Держи в готовности. Может понадобиться.

Захаров встал.

– Куда, Ефим Сидорович? Посидели бы еще, потолковали.

– Нельзя мне, дела есть… Вот еще что: завтра днем, как на обед придешь, дай мне знак. Если все будет в порядке, раздвинь вот эту занавеску на окне. Если почему-либо дело срывается, задвинь ее. Просто, верно?

– Уж чего проще. – Ефремов обнажил в улыбке крепкие желтые зубы.

– Ну, до завтра, Василий Тимофеевич… Кстати, веревки с собой захвати побольше. Вязать тебя буду.

Захаров шагнул к двери.

– Ефим Сидорович, – сказал Ефремов, кашлянув в кулак. – А как насчет того самого?

– Чего? – Захаров сделал вид, что не понимает, хотя уже давно ждал этого вопроса. Он хотел, чтобы Ефремов первым заговорил об этом.

– Как чего? Насчет денег, понятно. – Ефремов снова кашлянул. – Поизрасходовался я порядком. Часики, они ведь… много денег жрут.

– Ах да, деньги!.. Сразу после дела получишь.

– А сколько? – с жадным блеском в глазах спросил Ефремов.

– Двадцать пять… Устроит?

Ефремов вытянулся, словно на параде.

– Спасибо, спасибо, Ефим Сидорович!..

От Ефремова Захаров пошел в центр города. Здесь, убедившись, что за ним никто не следит, он зашел в универмаг и сделал некоторые покупки.

Нагруженный свертками, Захаров вернулся в гостиницу.

– Ну как? – спросил он у дежурной. – Есть комната?

– Повезло вам, – ответила та. – Двадцать третий номер. С ванной… Паспорт и командировка останутся у меня.

– Ладно. – За документы Захаров был спокоен. Это не какая-нибудь липа, а самые подлинные. – За комнату вам сейчас заплатить?..

Рассчитавшись, Захаров поднялся на второй этаж. Его номер помещался в самом конце длинного полутемного коридора. Это была небольшая комната, обставленная обычной гостиничной мебелью, простой и удобной.

Захаров закрыл дверь на два поворота ключа и заметил его положение в замке. Затем он внимательно осмотрел стены комнаты, оклеенные темно-зелеными обоями. Нет, дверей в соседние комнаты здесь нигде не было.

А как ванная?.. И там оказалось все в порядке: стены совершенно глухие.

Все же Захаров решил принять меры предосторожности. Он снял с кровати мягкий тюфяк и отнес его в ванную. Расстелил на кровати одеяло и подушки таким образом, будто здесь спит человек. Потом пошел в ванную и, приперев дверь стулом, улегся на матрац. Теперь он мог спать спокойно: врасплох его нельзя будет захватить.

Все эти меры могли показаться излишними. Но Захаров слишком хорошо знал повадки тех, кого ему приходилось опасаться не меньше, чем советской контрразведки.

МАШИНА НАЙДЕНА

На столе Ивана Ивановича Печенова зазвонил телефон.

– Слушаю.

– Докладывает сержант Горяинов из бюро пропусков. К вам просится гражданин Мокшин Иван Васильевич, директор треста столовых и ресторанов.

– В отдел или ко мне лично?

– Вас спрашивает. Мне, говорит, прямо к полковнику… Между прочим, – голос сержанта зазвучал тише, – лица на нем нет, товарищ полковник.

– Хорошо. Выписывайте пропуск и скажите, чтобы провели.

Иван Иванович убрал со стола бумаги. Его широкий лоб прорезала складка, глаза, обычно веселые, щурились, точно полковник силился рассмотреть что-то, видимое лишь ему одному.

В дверь постучали, нерешительно, робко.

– Да-да, входите.

Вошел Мокшин. Действительно, прав был сержант. Всегда самоуверенный директор – Иван Иванович знал его немного: они жили по соседству – был взволнован до крайности. Он то и дело вытирал носовым платком потное лицо. В глазах его застыло выражение страха. Директор улыбался, но какая это была улыбка! Деланая, жалкая, она походила на гримасу и, словно судорога, искажала лицо.

Иван Иванович поздоровался с Мокшиным, пригласил сесть. Словно не замечая его состояния, поговорил о погоде, о видах на урожай, спросил, как идут дела в тресте столовых и ресторанов.

Постепенно улыбка-судорога исчезла с лица Мокшина, уступая место обычному выражению. И хотя в глубине его глаз по-прежнему таился страх, было ясно: директор несколько успокоился.

"Надо начинать", – подумал Иван Иванович. Он посмотрел на часы.

– Вы уж извините меня, но если по делу, то прошу… Меня, видите ли, могут скоро вызвать к начальнику.

– Тогда я как-нибудь в другой раз, – поспешно сказал Мокшин и поднялся.

– Нет-нет, что вы! Давайте. Если у вас дело долгое, я скажу начальнику, что у меня посетитель – и все!

Мокшину не оставалось ничего другого, как начать разговор, к которому он так стремился и которого так боялся. Он снова сел, точнее, рухнул на стул, отчаянно заскрипевший в знак протеста.

– Собственно, я хотел бы задать вам только один вопрос, – начал он, избегая смотреть в глаза полковнику и безостановочно водя платком по лицу. – Это касается не меня, а… в общем, одного моего хорошего знакомого. Он просил меня узнать вот что: в течение какого срока можно поднять судебное дело против человека, который когда-то сделал преступление? Я и решил, что, пожалуй, лучше всего будет поговорить с вами. Вы человек знающий, опытный, не какой-нибудь молодой специалист. Потом мы с вами как-никак знакомые.

Неуклюжий маневр Мокшина насторожил Ивана Ивановича. Почему он юлит? Что привело его сюда? Надо заставить его высказаться определеннее.

– Это ведь не такой простой вопрос, Иван Васильевич, – покачал головой полковник. – Тут надо знать многое: какое преступление, сколько времени прошло с тех пор. Вот, например, по контрреволюционным преступлениям, совершенным пусть даже очень давно, суд сам решает, судить или не судить. Так что может случиться, что за тяжелое преступление против советской власти осудят и спустя тридцать лет.

– Нет-нет! – вскричал Мокшин. – Это не контрреволюционное преступление! – И тут же он попытался исправить свою оплошность. – Этот… мой знакомый не какой-нибудь антисоветский человек. Просто в прошлом у него случилась беда: убил случайно жену.

– Ай-яй-яй!.. Как же это произошло? – поинтересовался полковник.

– Он колол во дворе лед. Жена неслышно подошла сзади и обняла за плечи. А он быстро обернулся, да так неудачно, что конец лома как ударит ее в висок. Ну, она сразу и кончилась.

Мокшин с шумом вздохнул и замолчал, уставив взгляд в пол. Иван Иванович подождал немного, а затем сказал мягко:

– Дальше что было с вашим знакомым?

– А? – встрепенулся Мокшин. – Дальше? Да-да… Когда он увидел, что жена мертвая, то сразу же подумал: могут его обвинить в убийстве! Ведь никто не видел, как это случилось. Он втащил тогда жену в дом, закрыл дверь на замок и уехал в другой город.

– Удрал, значит?

– Да, удрал…

– А может, против него и дела не возбуждали?

– Нет, возбуждали. Но его не нашли.

– Далеко же он уехал, этот ваш приятель! – усмехнулся полковник. – И напрасно. Останься он на месте, экспертиза, следствие все установили бы. А так, конечно, посчитали убийцей… Он, бедняга, наверное, мучился все эти годы?

– Мучился, – кивнул головой Мокшин. – Ох, как мучился! И до сих пор мучается.

– Давно это было?

– Да вот уже четырнадцать с половиной лет.

– И больше никаких преступлений ваш знакомый не совершил?

– Что вы!

– Если так, то можете его успокоить. По закону против него уже больше нельзя возбудить уголовное дело. И, по-моему, правильно. Ну, совершил когда-то человек случайное убийство, пережил столько, теперь полезный член общества. Что ж его – всю жизнь преследовать?

– Верно, – повеселел Мокшин. – Я тоже так думаю.

– Скажите, а ваш знакомый не член партии? – спросил Иван Иванович.

Мокшин растерялся:

– Да… А что?

– В таком случае пусть обязательно расскажет обо всем секретарю парторганизации.

– Его… его могут исключить.

– Могут. Но вы и вступили в партию нечестным путем, – пошел в открытую Иван Иванович. – Утаили этот несчастный случай с женой, может, еще кое-что…

На Мокшина было жалко смотреть. Он судорожно сжимал в руке мокрый платок, левый глаз у него подергивался, рот то открывался, то закрывался. Он напоминал большую жирную рыбу, выброшенную на берег.

– Вы догадались, что я про себя? – с трудом произнес он. – Конечно… Нетрудно догадаться… Понимаете, Иван Иванович… товарищ полковник… Я тут попал в такой переплет… Да, переплет… Это несчастное убийство… Потом я скрыл еще свое социальное происхождение… Да, скрыл… Вот… Ну и я… Вот…

Иван Иванович уже догадался, что произошло, но молчал. Он не хотел лишать Мокшина последнего шанса доказать, что он еще не полностью потерял право называться честным советским человеком, что еще сохранил остатки гражданского мужества.

– Да… я скажу! Обязан… Я все скажу! Все сказать! – бессвязно бормотал Мокшин, словно уговаривал сам себя.

Наконец он решился:

– Вы знаете, случилась страшная вещь! Меня вербуют шпионы. Вот! Вот!

Он вскочил со стула, трясущимися руками вытащил из бокового кармана пиджака пачку сторублевок и бросил на стол, отдернув руки, словно это были не деньги, а связка ядовитых змей.

– Спокойнее, спокойнее. – Полковник налил стакан воды. – Вот, выпейте… А теперь расскажите подробно, что произошло. И помните: ничего еще не потеряно. Ведь вы сами пришли сюда, сами решили рассказать обо всем.

Мокшин, заикаясь от волнения и то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, рассказал, что потребовал от него вчера его секретарь Семенов.

– У меня уже тогда мелькнуло в голове, что он шпион. Но я надеялся, я думал, что он оставит меня в покое, если я дам ему данные про Остапенко – это ведь не государственная тайна, правда?.. Я поехал к жене, попросил ее. Но она отказалась наотрез. Я ведь не мог ей объяснить толком, в чем дело. Она ничего не знает: ни про мою прежнюю жену, ни про мое прошлое. Всю ночь я не спал, думал, как быть. Всякое лезло в голову: покончить с собой, убить Семенова… Потом решил: дам ему выдуманные данные. Может быть, отвяжется. Во всяком случае, у меня будет время подумать, как поступить дальше.

Может, уеду в другой город или еще что… Сегодня утром я ему передал эти "данные". А он вот эту пачку денег передо мной выложил и потребовал дать расписку.

– И вы дали?

– Дал. Он угрожал, что если я не возьму денег, то немедленно сообщит обо мне, куда следует. Ну, я и написал. Он диктовал, а я писал.

– Что же вы написали?

– Что я получил за оказанные услуги… да-да, так и сказано в расписке: за услуги… пять тысяч рублей и обязуюсь хранить все это в тайне.

– Ясно. Что было потом?

– Семенов сказал мне, что больше он от меня ничего не потребует и что теперь я могу спать спокойно. Но ведь расписку он потребовал неслучайно – это же и дураку ясно. Ему нужно держать меня в руках. Он снова придет завтра, послезавтра и потребует от меня… бог знает чего! А я не хочу! Не хочу!.. И вот я решил пойти к вам.

– Правильно сделали. Это был единственный выход. Промолчи вы – они бы вас так опутали…

– А теперь что мне делать? Сдавать дела?

– Это уж как ваше начальство решит. Придется, наверное, сдавать. И по партийной линии готовьтесь к крупной неприятности – чего тут от вас скрывать! Но это – дело будущего. А пока никому ничего не говорите – слышите, никому! Из ваших работников кто-нибудь знает, что вы пошли сюда?

– Никто… Семенову я сказал, что иду в сберкассу, а шофера отпустил до обеда.

– Хорошо. В таком случае, берите эти пять тысяч… Минуту, я только номера перепишу… Так… Берите деньги, берите… Часть из них – скажем, тысячи три – положите на свою сберкнижку. Есть она у вас?

– Есть… Но…

– Так надо. На остальные деньги купите какой-нибудь дорогой подарок жене. Сейчас же – прямо отсюда – отправляйтесь в ювелирный магазин. Скажем, золотые часы, а?

– У нее есть золотые часы… И вообще…

– Покупайте кольцо с бриллиантом, жемчужное ожерелье – что хотите! Но чтобы жена сегодня же получила ценный подарок. Ясно?.. Кстати, не припомните, к вам в последнее время не поступали письма, которые почему-либо казались вам, ну… такими… не совсем обычными, словом?

– Нет, как будто не получал…

– А вы подумайте хорошенько.

– Было! – воскликнул Мокшин. – Было на днях такое письмо. Из Москвы бухгалтер к нам на работу просился. Это у меня первый случай.

– Видите! Куда вы его дели?

– Как куда? Семенову отдал для ответа.

– А конверт?

– Выбросил.

– В корзину для мусора, да?.. Значит Семенов мог подобрать его?

– Если бы ему понадобилось – конечно.

Полковник задумался.

– Если, паче чаяния, снова получите нечто подобное – задержите у себя. И сразу же звоните мне по телефону. Да только так, чтобы никто не слышал, понятно? А если Семенов полезет к вам с новыми просьбами, сделайте вид, что вы недовольны, поругайтесь с ним сначала, а как начнет угрожать – уступите. И тоже немедленно сообщите мне. Договорились?.. Да не бойтесь вы, ничего с вами не случится! Возьмите себя в руки, нельзя же так нервы распускать. Посмотрите в зеркало, на кого вы похожи! Люди подумают, что вам дьявол привиделся…

Когда Мокшин вышел из кабинета, Иван Иванович с сомнением покачал головой. Нет, этот вряд ли сможет помочь – трусоват. Хорошо еще, что у него хватило духу явиться сюда.

Значит, все-таки Семенов… Очень осторожен, в этом ему не откажешь. До сих пор ничего определенного о нем получить не удавалось. Впрочем, это и понятно.

Вероятно, он долгое время активно не действовал. Сидел, укрывшись в своей щели. Активизировался лишь совсем недавно. Почему? Ну, это ясно: появился "руководитель". Кто он?

Да, ответить точно на этот вопрос – значит распутать весь узел… А узелок завязался подходящий, ошибиться тут – проще простого.

Вот с Алексеем Воронцовым чуть было ошибку не сделали.

Когда в Москве арестовали группу иностранных разведчиков, то у одного из них, по фамилии Князев, обнаружили миниатюрную фотокарточку Воронцова. Кто такой? Арестованный сначала отмалчивался, а потом сообщил: конкурирующий агент. Он, Князев, имел задание незаметно сфотографировать его в поезде. Князев назвал следствию и южносибирский адрес, по которому переслал снимок.

Отсюда и пошла ошибка. Хорошо, вскоре московские товарищи выяснили, что билет на это место в поезде продавался в кассе вокзала дважды, и Алексей Воронцов тут ни при чем.

Интересно, знают ли уже об этом "те"? Вероятно, еще нет. Семенов ведь неспроста потребовал у Мокшина сведения о Наде Остапенко. С ней встречался Воронцов, и они считают, что девушка – его сообщница. Тем более, что она работает в цехе "Д".

Да, узелок крепкий. И трудно предусмотреть, как дело повернется… Нет, не напрасно он потребовал принять меры предосторожности. Ради этого стоило пойти на громкий разговор даже с самим Колдобиным.

Удивительный человек, этот ученый. Ведь сам прекрасно понимает, что ни в коем случае нельзя допустить врагов к солнечным машинам, а вот, поди ты, убеждать его сколько пришлось! "Вы мне тормозите работу! Брошу все и уеду в Москву!" Едва его уломали. "Так и быть, даю вам три дня сроку!"

Чудак-человек! А если не хватит трех дней? Ведь до сих пор не могут даже газик разыскать со следами удара на правом крыле. А ведь, кажется, что здесь трудного? В городе всего около тридцати газиков.

Или, может быть, Воронцову только показалось, что газик ударился о пень? Тогда на нем нет никаких следов. Как его найдешь?

А найти нужно! Обязательно. От газика может потянуться важнейшая нить…

Телефонный звонок прервал размышления Ивана Ивановича.

– Товарищ полковник, докладывает автоинспектор лейтенант Васильев. Есть новости.

– Зайдите ко мне, – предложил Иван Иванович.

Через несколько минут розовощекий лейтенант был уже у него в кабинете – автоинспекция помещалась в соседнем здании.

– Нашли машину, товарищ полковник.

– Не нашумели?

– Что вы, товарищ полковник! – обиделся лейтенант. – Вы же сами мне говорили, чтобы как можно меньше шуму.

– Как организовали поиски?

– Срок как раз подошел очередной проверки технического состояния автотранспорта. Вот мы и учинили проверку. С нами ходил эксперт научно-технической лаборатории.

– Молодцы! Где же обнаружили машину?

– В редакции.

– В редакции? – переспросил полковник. – У них нет газика.

– У самой редакции нет – у них "Победы". А вот у завхоза их есть. – Тут лейтенант глянул в блокнот. – Сударев его фамилия.

– Но ведь газики, кажется, частным лицам не продают?

– Правильно, новые не продают. А он купил его подержанным. У молзавода – они достали новую "Победу", – пояснил лейтенант.

– Как вы узнали, что это и есть та самая машина?

– Мы пришли в редакцию, осмотрели все их машины. А потом спросили завхоза, что там в сарае стоит. "Это, – говорит, – моя личная машина". Я попросил и ее на осмотр вывести. Он стал отказываться. Говорит, купил ее всего месяца два назад и с тех пор на ней не ездил – еще не выучился и права не получил. Я настаиваю на своем. Тогда он пошел в редакцию за ключом – сарай закрыт на замок. Возвращается обратно и говорит, что ключа нигде не найдет. "В другой раз посмотрите". Ну, тут я ему вполне официально заявляю, что буду составлять протокол и оштрафую. "Тогда обождите, я домой съезжу. Наверное, ключи там оставил". Мы ждем. Приехал растерянный: и дома нет ключей. Пропали якобы.

– И как вы думаете, в самом деле пропали или просто не хотел сарай открывать? – спросил полковник.

– А кто его знает? В голове у него не прочтешь… Ну, я предложил замок проволокой открыть. Он согласился. Я открыл. А эксперт товарищ Комарова, – вы ее знаете, симпатичная такая, с косами, – подходит ко мне и незаметно головой кивает. Посмотри, мол, на правое крыло. Я глянул, а там в самом низу возле фары небольшая вмятина и краска поцарапана. Царапина свежая.

– Почему вы решили, что свежая?

– Видите ли, товарищ полковник, это место у машин всегда грязью или пылью покрыто. А на царапине ничего нет: ни пыли, ни грязи. На всем крыле есть, а на ней нет. Значит, царапина недавняя.

– Другими словами, оцарапали машину во время последнего выезда. Так?.. Но ведь это могли сделать и два месяца назад, когда машину ставили в сарай. Поставили – и больше не выводили, как говорит завхоз. И поэтому царапина кажется свежей.

– Нет, товарищ полковник. Я осторожненько расспросил шофера с молзавода, того самого, который машину в редакцию пригнал. Говорит, ничего с ним в пути не случилось. Да и пути тут – всего метров триста. Кроме того, если бы царапина была сделана два месяца назад, она все равно хоть немного да запылилась бы – пыли-то у нас в городе вон сколько, а сарай весь в дырах. Нет, товарищ полковник, царапина совсем свежая. Катя… простите! – эксперт тоже может подтвердить.