Текст книги "Тени исчезают на рассвете"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

ОШИБКА!

Иван Васильевич Мокшин приходил на работу ровно в четверть десятого. Этим он, с одной стороны, как бы подчеркивал свое положение начальника, которому дозволено больше, чем рядовым служащим – для них работа в тресте столовых и ресторанов, как и во всех учреждениях Южносибирска, начиналась в девять часов. С другой стороны, никто не мог упрекнуть Ивана Васильевича в неаккуратности: в четверть десятого, ни минутой раньше или позже, он уже сидел в своем кабинете.

И в это утро Иван Васильевич не изменил своему обыкновению. Выйдя из машины, он медленно поднялся по ступенькам, прошел мимо швейцара, ответив легким кивком головы на его низкий поклон. В секретариате кинул на ходу: "Почту!" – и прошел в свой кабинет.

Тотчас же вслед за ним в кабинет явился Сергей Павлович с папкой "Для доклада" в руке. Положив папку на стол директора, он отошел на два шага и остался стоять в почтительной позе.

Иван Васильевич открыл папку. В ней лежали три газеты и журнал.

– Писем сегодня нет?

– Нету, – виноватым тоном сказал Сергей Павлович.

– Газеты можешь забрать. А "Огонек" я посмотрю.

Но Сергей Павлович не уходил.

– Что еще тебе, Семенов? – спросил Иван Васильевич, открывая первую страницу журнала.

– Вы меня извините за беспокойство, Иван Васильевич, но я хотел вам вопросик один задать. – Сергей Павлович сцепил пальцы и преданно посмотрел на директора. – Касательно прошлого Подгорска. Вы ведь тамошний уроженец, если я не ошибаюсь.

Иван Васильевич посмотрел на него, недовольно фыркнул и снова уставился в журнал.

– Ты ведь сам Подгорск лучше меня знаешь. Я как мальчишкой уехал, так больше там и не был.

– Может, все-таки скажете, Иван Васильевич? Мне ведь так, мелочь… Запамятовал я, никак не вспомню.

– Ну ладно, давай, что там у тебя, – буркнул Иван Васильевич, не отрывая глаз от "Огонька".

– Не припомните ли, Иван Васильевич, тот двухэтажный каменный дом, что напротив собора, до революции кому принадлежал?

Мокшин быстро поднял голову. В глазах его мелькнуло беспокойство.

– А зачем тебе понадобилось?

– Да просто так. Разговорился я вчера с Монаховым – это мой сосед, дотошный такой старичок. Зашла речь о Подгорске. Ну, тут он сказал, что дом тот против собора принадлежал моему хозяину – купцу Саватееву, значит. А я помню, вроде не было у Саватеева домов в центре города. По-моему, это дом фабриканта Петрова, того, что за рекою текстильную фабрику имел. Не припомните?

– Ерунду какую-то спрашиваешь, – поморщился директор. – Конечно, не помню. Сказано тебе, мальчишкой я оттуда уехал… Ладно, хватит, Семенов! Иди себе, не мешай!

Но Семенов не трогался с места.

– Потом журнальчик посмотрите, Иван Васильевич, – сказал он своим обычным тихим голосом, но в глазах его Мокшин прочитал нечто такое, что заставило его вздрогнуть.

– Нехорошо забывать отчий дом, Иван Васильевич, ой, как нехорошо! – укоризненно покачал головой Сергей Павлович. – И не таким вы уж маленьким были, когда уехали из Подгорска. В семнадцатом году вам было – дай бог памяти! – четырнадцать лет. Чуть не жених!

– Вы… вы…

Иван Васильевич схватился за ворот ярко расшитой украинской рубахи.

– И фамилию сменили – ай-яй-яй! – продолжал Семенов. – Чем же она вам так не понравилась? Петров – самая что ни на есть русская фамилия. И на что сменили: Мокшин! Или, может быть, эта самая Мокшина не соглашалась менять свою фамилию на Петрову?

– Ложь! Фамилия моей жены Кушина, а не Мокшина. Ты что городишь?

Иван Васильевич вскочил и стукнул кулаком по столу. Вероятно, он хотел, чтобы удар прозвучал решительно и грозно. Но голос его сорвался, как у молодого петуха, а звук удара и вовсе не был слышен – его заглушило дорогое толстое сукно, разостланное на письменном столе. Лишь жалобно звякнул стакан, ударившись о графин.

– Удивляюсь вам, Иван Васильевич. Это я горожу? – укоризненно покачал головой Сергей Павлович. – Кушина – фамилия вашей второй жены. А первая – помните, вы женились на ней в Зареченске? – первая-то была Мокшиной. Кстати, куда она тогда исчезла? Так и не выяснилось до сих пор?

– Я ничего об этом не знаю, – прохрипел Иван Васильевич, рухнув в кресло. – И вообще вы не имеете права, не имеете права…

– Господь с вами! Да какое тут еще право? Что я, милиционер какой-нибудь! Или вы, чего доброго, меня за следователя приняли – хе-хе!

– Что… что вам… надо от меня? – Иван Васильевич дышал тяжело, с хрипом, как загнанная лошадь.

Сергей Павлович замахал руками.

– И не совестно вам, Иван Васильевич?.. То милиционером посчитали, то теперь за разбойника с большой дороги… Да ничего мне от вас не надо. Живите, директорствуйте на здоровье! Или, вы думаете, мне какая выгода будет, если вас с работы снимут, из партии исключат, или еще, не дай бог, в тюрьму упрячут? Ну, было у вас там разное, ну, скрыли свое прошлое, так ведь, наверное, причины на то были. А у кого из нас нет греха за душой? Я ведь просто так сказал, без умысла. Простите, Христа ради, коли обидел…

Сергей Павлович пошел к двери. Но, взявшись за ручку, он остановился и, словно вспомнив что-то, повернулся к директору. На лице его было написано смущение.

– Не знаю, как и сказать… – замялся он.

– Давай, что уж там…

Иван Васильевич начал овладевать собой. Что Семенову надо – денег, другую должность?

– Супруга ваша на текстильном комбинате работает, в отделе кадров, кажется. Не окажете ли вы мне такую любезность: попросите ее, чтобы в одно личное дельце заглянула… Понимаете, – опять замялся Сергей Павлович, – жениться я надумал на старости лет.

– А-а… – делано заулыбался Иван Васильевич. – Хорошо, хорошо… На свадьбу, надеюсь, позовете?

– А то как же! Почетным гостем будете… Так вот, говорю, познакомился я тут с одной – Надеждой Остапенко звать ее. На комбинате трудится. Но уж хочется наверняка, чтобы не прогадать – долго ли в человеке ошибиться? Пусть уж ваша супруга возьмет на себя такой труд, перепишет все данные Надюши моей из личного листка. Ну там, где родилась, как родилась – хе-хе! Все места работ пусть перепишет… Надо же мне знать.

– Послушайте, ведь это запрещенное дело!

Иван Васильевич поднялся с кресла и. опершись руками о стол, застыл, как каменное изваяние. Лицо его сделалось серым, словно покрылось пылью.

– Формальность! Какой тут секрет? Словом, завтра к утру мне нужны эти данные. Надежда Остапенко – не забыли?..

Почтительно поклонившись, Сергей Павлович вышел из комнаты, оставив своего начальника в полном смятении.

Зачем Семенову эти сведения? Зачем?.. Надо немедленно просить перевода в другой город, в другую область! Но прежде всего выполнить просьбу Семенова! Просьбу?..

Иван Васильевич взволнованно бегал из угла в угол своего огромного кабинета. Толстый ковер заглушал его шаги. Лишь стакан на столе тоненько позвякивал от сотрясения, словно где-то далеко повизгивала битая собака.

Минут через десять Иван Васильевич вызвал к себе Семенова.

– Скажите шоферу, пусть подает машину, – стараясь не смотреть на него, сказал Иван Васильевич. – Поеду на текстильный комбинат…

Вскоре после отъезда директора на столе у Сергея Павловича зазвонил телефон.

– Семенов слушает.

– Это квартира? Бульвар Девятого января, 62? – спросил приглушенный голос.

– Нет, вы ошиблись. Это трест.

– Извините!

Сергей Павлович медленно опустил трубку. 62. Прибавить нужно 135. Значит, дом номер 197…

Бульвар Девятого января находился на окраине Южносибирска, куда еще не успела докатиться волна строительства, разлившаяся по городу. Бульваром почему-то называлась бугристая песчаная улица без единого деревца, над которой летом постоянно висела туча пыли.

От конечной остановки трамвая Сергей Павлович тащился целых полчаса по песку, пока разыскал наконец дом номер 197. Это было низенькое, вросшее в землю зданьице, построенное из того же красно-коричневого кирпича, что и высокая заводская стена текстильного комбината, проходившая неподалеку. У домика был нежилой вид: стены в глубоких трещинах, оконные проемы заколочены досками, с крыши содрана жесть. Вероятно, в прежние времена, когда на территории нынешнего текстильного комбината находилась тюрьма, здесь было что-то вроде сторожки. Потом сторожку за ненадобностью бросили. Жить в ней тоже никто не пожелал: ремонт обошелся бы дороже, чем строительство нового дома. Так домик и стоял, заброшенный и никому не нужный, с каждым годом приходя во все большее запустение.

Сергей Павлович вошел во двор, иначе говоря, обошел домик с тыла, так как от забора и дворовых построек здесь не было и следа. Подойдя к единственному окну, он тихонько стукнул.

Беззвучно отворилась дверь, сколоченная из старых, изъеденных временем досок. Сергей Павлович ощупью прошел в комнату.

– Ничего не вижу, – тихо сказал он.

– Сюда идите, – послышался из темноты знакомый голос.

Постепенно глаза Семенова свыклись с темнотой. Комната была небольшой, всего метров восемь. В углу стояла огромная печь, задней своей стороной выходившая в коридор. В дверном проеме, прислонясь к косяку, стоял человек. Сергей Павлович видел лишь очертания его фигуры.

– Подвели ваши уголовники, – без всяких предисловий начал тот.

– Подвели? Как подвели? – испугался Сергей Павлович.

– Очень просто. Но это к лучшему. Воронцов – не тот, кого мы ждали.

У Сергея Павловича пересохло во рту. Господи, неужели он что-нибудь напутал?

– На фотографии… – начал он.

– Фотография – ошибка! Завтра прибудет тот, настоящий. Ефим Сидорович Захаров – запомните хорошенько эту фамилию.

– Как же тогда Воронцов? Случайность?

– Случайность? – насмешливо переспросил человек, стоявший у двери. – Скорее всего, он контрразведчик.

Сергей Павлович молчал, подавленный этим неприятным сообщением.

– И Надежда Остапенко не "Анна"? – наконец спросил он.

– По-видимому, хотя в этом я еще не уверен. Нужны данные о ней, нужны данные, понимаете?

– Они будут завтра утром.

– Ваш директор?

– Да.

– Хорошо. Вот пять тысяч. Заставьте его завтра взять их и потребуйте расписку. Вы поняли? Расписка – главное… Он нам будет нужен на днях. Только смотрите, осторожно.

– Да он у меня в руках, – усмехнулся Сергей Павлович, вспомнив растерянное серое лицо директора и его мелко дрожащие толстые щеки.

– Сведения об Остапенко положите на старое место… Завтра хорошенько изучите этот район. Как только прибудет Захаров, нам придется…

Тут он снизил голос до шепота. Сергей Павлович слушал с напряженным вниманием. У его собеседника и так был глухой, невнятный голос, словно он не говорил, как все люди, а бубнил сквозь плотный шарф. А уж его шепот было вообще трудно разобрать…

Вскоре они расстались. Первым ушел Сергей Павлович. Человек, вызвавший его на свидание, задержался в домике еще некоторое время. Он поднял крышку погреба, осветил фонариком влажный земляной пол и какую-то кирпичную трубу в углу. Потом закрыл изнутри дверь на крючок, выпрыгнул в окно и плотно притворил.

Его осторожные легкие шаги заглушил шум ветра, а сам он быстро растворился в темноте.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЧЕЛОВЕК С ЧУЖИМ ИМЕНЕМ

Глубокой ночью в Южносибирск прибыл Ефим Сидорович Захаров. Он ехал из Москвы кружным путем, с двумя пересадками… Такой маршрут был избран им неслучайно. Происшествие с автомашиной у вокзала заставило Захарова действовать более осмотрительно. Конечно, во всем мог быть виноват только туман. Но на всякий случай он решил замести за собой следы.

Человек, носивший фамилию Захарова, уже не впервые ступал на советскую землю. Он был опытен, хитер и осторожен, обладал выдержкой и терпением. Он имел все основания верить в благополучный исход своей миссии – заканчивались ведь успешно все дела, которые ему поручались в прежние годы. Однако на сей раз почему-то такой уверенности в успехе не было. Вероятно, стали сдавать нервы, порядком истрепанные в бурном водовороте жизни профессионального разведчика.

В давние времена, когда Ефим Сидорович Захаров еще бегал в коротких штанишках и говорил срывающимся дискантом, он носил другую фамилию. Его звали Ал-стер, Адольф Алстер. Отец его, толстый прибалтийский немец с традиционным пристрастием к пиву и столь же традиционной одышкой, содержал магазин в одном из больших сел на латвийско-советской границе, населенном молчаливыми, сумрачными русскими староверами. Твердо убежденный в превосходстве арийской расы над всем остальным населением земного шара, старый Алстер с завидным усердием доказывал это, нещадно обсчитывая своих покупателей и всучая им негодные товары вместо добротных вещей. Их недовольства он не боялся: его магазин был единственным на селе, а урядник негласно состоял у него на жалованье, получая немногим меньше, чем от государства.

Были у старого Алстера и другие доходные дела, связанные с близостью советской границы. По ночам у него внезапно появлялись и так же внезапно исчезали странные личности, не похожие на местных крестьян. Чаще всего после их ухода на границе поднималась бешеная стрельба. А иной раз личности проходили тихо, без шума. Старый Алстер ходил тогда довольный, гнусаво напевая одному ему ведомые мотивы и потирая свои руки – толстые, белые, как восковые свечи, которые в этом старообрядческом селе составляли немаловажный источник его дохода.

Адольф, долговязый подросток с крупными желтыми веснушками на бледном лице и невыразительными серыми глазами под белесыми, цвета моли, ресницами, рос в этой атмосфере одурачивания легковерных, долготерпеливых "мужиков" и таинственных ночных посещений с их волнующим душу шепотом, многозначительными взглядами и недомолвками. С полураскрытым от напряжения ртом, готовый в любой момент отскочить в сторону и скрыться, он часами простаивал у запертой двери отцовской комнаты. Каждое подслушанное слово казалось ему полным скрытого смысла, каждый случайный обрывок фразы – ключом к величайшей тайне. Он жадно впитывал в себя аромат приключений, исходивший, как ему казалось, от ночных посетителей отца, и чем дальше, тем чаще предавался мечтам о неслыханных похождениях, которыми он прославится на весь мир.

Осенью 1939 года Гитлер призвал всех немцев, проживавших в Прибалтике, вернуться в "фатерланд" – в Германию. Немцы поехали – кто с радостью, кто с сомнением, а кто просто потому, что уезжали соседи. Переселенцев поместили в специальные лагеря и долго после этого латвийские знакомые уехавших получали письма с прозрачными намеками: "Передайте, пожалуйста, наш привет госпоже Масловой и господину Мясову. Очень мы по ним соскучились. Зато нас часто навещает семья Картофелевых".

Алстеры покидали Латвию с восторгом. В лагере для переселенцев эти восторги несколько поубавились. Старый Алстер стал бурчать, что "так нельзя поступать с честными, преданными фюреру немцами". Но Адольф, который в то время уже достиг совершеннолетия, так прикрикнул на него, что старик испуганно заморгал:

– Я терпеть не могу нытиков, отец! И фюрер тоже. И гестапо тоже. Советую об этом не забывать!

Старый Алстер мог радоваться: воспитание, которое он дал сыну, принесло свои плоды. Но почему-то эта мысль не приводила его в восторг. Он стал побаиваться сына и заискивать перед ним. И обрадовался, когда Адольф, месяца два после приезда из Латвии, заявил:

– Завтра я уезжаю в школу, отец. Школа… м-м… кролиководства.

В этой школе курсантов обучали обращению с легким стрелковым оружием вплоть до пулемета, прыжкам с парашютом, радиоделу, тайнописи, умению ориентироваться на незнакомой местности без карт и многим другим вещам, столь необходимым в кролиководстве.

Адольф делал большие успехи. На него обратил внимание сам начальник школы, некий Генрих Шниттке, дипломированный кроликовод с отличной военной выправкой, на котором штатский костюм сидел, как на манекене.

– Этот малый мне нравится, – сказал он как-то своему заместителю, наблюдая на аэродроме в бинокль за приземлением курсанта Адольфа Алстера. – Узнаю в нем свою молодость. Принесите-ка мне после обеда его данные.

– Слушаюсь, господин штурмбаннфюрер, – щелкнул каблуками заместитель и тут же поправился, заметив недовольный взгляд начальника: – Простите! Господин Шниттке.

Данные Адольфа Алстера были безукоризненными. Шниттке вызвал его к себе на беседу.

– Интересы Германии требуют направить вас на один из ответственных участков еще до окончания нашей школы. Готовы ли вы? – спросил он, чуть подавшись вперед и сузив глаза, словно вонзая свой острый взгляд в мысли стоявшего перед ним навытяжку курсанта.

Алстер не отвел глаза. Он уже знал привычку начальства "щупать мысли" и успешно применял изобретенный им контрприем: смотреть не в глаза, а чуть выше. Это избавляло его от неприятных ощущений и одновременно оставляло у начальства впечатление искренности и прямоты, так как казалось, что он смотрит прямо в глаза.

– Хоть сию минуту, господин Шниттке!

– Вернетесь к себе на родину, в Латвию. С русским языком у вас как будто все благополучно?

– Говорю без акцента. Свое детство я провел среди русских староверов, – пояснил Алстер.

– Отлично, – довольно произнес Шниттке.

Задание было нелегким. Требовалось подготовить место для высадки парашютного десанта вблизи важного железнодорожного узла.

Алстер выполнил задание с блеском. Это окончательно решило вопрос о его месте в развязанной фашистами войне: он стал профессиональным разведчиком.

Конец гитлеровского рейха застал Алстера в Берлине. Опасаясь возмездия за черные дела, совершенные им на советской земле, он пробрался во Францию и явился на вербовочный пункт Иностранного легиона. Там, как известно, не интересуются прошлым, а требуют лишь готовность продать на известный срок руки, ноги и голову…

Лишь несколько лет спустя Адольф Алстер вновь появился в Берлине, одичавший, заросший, обгоревший на жарком солнце Вьетнама, как головешка. В кармане позвякивали деньги. Их, правда, нужно было растянуть так, чтобы хватило надолго. Следовало хорошенько осмотреться, определить неторопливо, без всякой спешки, к какому берегу пристать. К американскому? Английскому? Или французскому? Ну нет, французов с него достаточно. А может быть, к немецкому? В боннских газетах то и дело мелькают знакомые фамилии. Что ж, можно и к немецкому берегу. Только как бы там ни было, он не должен на сей раз продешевить!

Адольфу Алстеру повезло – не его ли в прошлом коллеги называли баловнем судьбы! Просматривая западногерманский журнал, он случайно набрел на фотографию с совещания промышленников. Одно лицо показалось ему знакомым. Неужели… Ну, конечно же! Это старый кроликовод Шниттке!

Алстер тотчас же отправился в Бонн и разыскал экономическую организацию с замысловатым названием, в которой Шниттке состоял заместителем директора.

Шниттке, несколько постаревший за эти годы, но не потерявший еще своей выправки, крепко пожал руку бывшему ученику:

– О-ла-ла, Алстер! Где пропадали так долго? Вы не представляете себе, как вы нам нужны.

– Но ведь я ничего не смыслю в экономике, – с уверенной улыбкой пошутил Алстер.

Как и в старые добрые времена, Шниттке оглушительно захохотал, и у Алстера возникло неприятное ощущение, будто вблизи, как при налете вьетнамских патриотов на французский пост, заколотили в жестяный лист.

Шниттке подробно расспросил Алстера о его жизни, затем деликатно осведомился, не нуждается ли он в деньгах.

– Судите сами, – Алстер бросил выразительный взгляд на свой купленный по дешевке костюм.

Не говоря ни слова, Шниттке открыл сейф и положил перед Алстером упругую пачку, перехваченную широким бумажным поясом.

– Не знаю, как и благодарить… – начал Алстер, быстро придвигая к себе деньги.

– Что вы, что вы! – Шниттке потер свои жилистые руки. – Рассматривайте это как маленький аванс.

– Значит, вы сможете устроить меня?

– Для вас, Алстер, всегда найдется подходящее дело… Оставьте у секретаря свой адрес. Я дам знать.

Через несколько дней они встретились снова. На этот раз Шниттке был подчеркнуто официален.

– У меня есть предложение.

Алстер навострил уши. Что подобрал для него прежний шеф? В том, что поработать придется по старой "специальности", Алстер не сомневался.

– Может быть, мы совершим небольшую прогулку на автомашине? – неожиданно предложил Шниттке.

Алстер понял: разговор произойдет в машине. Видимо, старый разведчик не доверял стенам собственного кабинета.

Уселись в двухместный "студебекер". Шниттке сам взялся за руль. Он долго молчал. Молчал и Алстер. Лишь когда машина выехала за город, Шниттке заговорил:

– Итак, вернемся к моему предложению. Вы получите возможность одним ударом сделать себе состояние… Но должен вас сразу предупредить: как только услышите, о чем речь, мосты сожжены. Идет?

Его слова звучали одновременно как угроза и как предупреждение. Но Алстер немало наслушался на своем веку и того и другого.

– Говорите.

– Есть еще, значит, порох в пороховнице, – хохотнул Шниттке. – Хорошо… Промышленный объект в Советском Союзе.

– Атом?

Шниттке отрицательно покачал головой.

– Нет. Вы слышали что-нибудь о солнечной энергии?

– Так… В общих чертах.

– Русские успешно решают вопрос о ее применении в промышленности, в частности, в текстильной. Понимаете, они ведут исследовательские работы давно и очень широким фронтом. Любопытная деталь. Второго декабря сорок второго года в Соединенных Штатах заработал первый атомный реактор. В тот же день русские пустили в Ташкенте первую в мире солнечную электростанцию… Ну и вот. Они нашли совершенно новые типы полупроводников для превращения лучистой энергии в электричество. Коэффициент полезного действия по тем данным, которыми мы располагаем, поразителен. Это целая революция в промышленности… Нам нужны сведения об этом солнечном производстве. Возможности имеются.

Алстер кивнул. Что ж, задание вполне ему по силам. Непонятно только, почему Шниттке обставляет все такой таинственностью.

– Но тут есть одна деталь, – продолжал Шниттке, искоса поглядывая на Алстера. – Возможно, этим объектом интересуются еще и другие. К примеру, "Интеллидженс сервис"… Они не должны ничего получить.

Алстер насторожился.

– Англичане? Тоже гонятся за этим солнечным текстилем?

– При чем тут текстиль! – в голосе Шниттке зазвучали раздраженные нотки. – Пусть им занимаются русские! Нас интересует военная сторона дела. Солнце дает колоссальные возможности. Вот, скажем, баллистические ракеты дальнего действия. Мы сейчас зашли с ними в тупик. Они стоят нам страшно дорого, а эффект незначительный. На ракетах миллион всяких приборов, потребляющих электричество. А где взять питание? Источников энергии на самой ракете хватает очень ненадолго. Она идет не так далеко, как бы нам хотелось, и притом вслепую. А если использовать солнце, то практически становится неограниченным вес ракеты, дальность действия, точность прицела. Она будет самоуправляемой на протяжении всего полета, сможет с помощью локаторов самостоятельно уходить от противника и вновь возвращаться на курс… Да разве только это! Если мы овладеем солнечной энергией, то приблизимся к решению военных задач космического масштаба. Космического масштаба – вы понимаете, что это значит, Алстер?! Можно будет изменять климатические условия на огромных пространствах земли. Мы сможем превращать любые территории в ледяную пустыню или сжигать на них все живое… Вот тогда мы стукнем кулаком по столу!

Алстер впервые видел Шниттке в таком возбуждении. Глаза устремлены в одну точку, руки, лежащие на руле, дрожат. Рот сжат так, что даже губ не видно.

– Значит, снова в бой – если я вас правильно понял?

– Что значит "снова", Алстер? А когда мы его прекращали? Было лишь проигранное сражение, затем перегруппировка сил… Что делает сильный человек, если спотыкнется по дороге к цели? Он поднимется, отряхнется и снова идет вперед. Так поступаем и мы. Две попытки были неудачными. Значит, третья будет удачной. Германия должна владеть миром. Должна! И мы, солдаты, помогаем ей в этом. Такова наша великая миссия… Ну как, подходит вам мое предложение? – неожиданно вернулся Шниттке к прежнему суховато-официальному тону.

Алстер медлил с ответом. Дело, казавшееся вначале сравнительно несложным, теперь представлялось совсем в другом свете. Главное, что кроме советской контрразведки у него будет еще один враг, безжалостный, коварный!

– Вознаграждение? – коротко спросил он, чтобы сбить неприятный осадок.

И тут Шниттке назвал сумму, от которой у Алстера захватило дух… Действительно, целое состояние! Да ради этого стоит рискнуть.

Он не стал размышлять дальше и твердо сказал:

– Берусь!

Шниттке остановил машину.

– Вашу руку, любезный Алстер! От моего воспитанника я не ожидал другого ответа. А теперь поднимитесь с сиденья. Смотрите!

Он нажал невидимую кнопку, скрытую возле ветрового стекла, и Алстер увидел тонкую, как жало, иглу, выскочившую на мгновение из кожаной обивки сиденья. У него мороз прошел по коже.

– Сильнейший концентрат. Разрыв сердца – и никаких следов, – пояснил Шниттке. – Вы бы почувствовали лишь легкий укол. Но хвала Всевышнему! Вы – настоящий немец… Не обижайтесь, эту тайну нельзя было оставлять в чужих руках. Разрешите!

Он приподнял сиденье, извлек оттуда крошечную коробочку и спрятал в карман.

– Все! Можете усаживаться.

Алстер, внешне спокойный, поблагодарил и сел. Он отлично понял весь подтекст разговора. Шниттке предупреждал его: назад пути нет.

Шниттке вновь повел машину по шоссе.

– Операция в основном разработана. На вашу личную подготовку уйдет месяц, самое большее – полтора. Готовиться будете в глубочайшей тайне. Мы привлечем к этому делу лишь двух-трех самых верных людей, и то после разговора с ними вот здесь, – Шниттке показал головой на сиденье. – Ничего не поделаешь, на сей раз дело идет о слишком большом. Нельзя ни в коем случае допустить, чтобы об этом пронюхали наши коллеги по НАТО. Мы поговорим с ними тогда, когда все уже будет в наших руках, – и на другом языке. Словом, вы же умный человек, понимаете сами… И если с вами – упаси бог! – случится несчастье – мы на войне, надо считаться и с такой возможностью, – так вот, если попадетесь, придется умереть под чужой фамилией.

У Алстера едва заметно дрогнули губы. Он не любил упоминаний о смерти.

– А что за фамилия?

– Захаров, Ефим Сидорович Захаров. Документы настоящие – можете быть совершенно спокойны. Родом вы будете из милой вашему сердцу Латвии.

Это показалось Алстеру хорошим предзнаменованием.

– Латвийские горы, латвийские долы… В груди оживает свободы дух, – иронически посмеиваясь, процитировал он по-латышски. – В общем, неплохо. Латвию я знаю как свои пять пальцев.

– Но действовать придется в другом месте. Южносибирск – знаете?..

Так Адольф Алстер снова оказался на советской земле.

Сойдя с поезда в Южносибирске, Ефим Сидорович Захаров в нерешительности остановился на перроне.

– Есть тут… эта самая… камера хранения? – схватил он за рукав проходившего мимо железнодорожника.

– А как же… Вон, видите – хвост.

Захаров, бормоча про себя ругательства, поднял старый вместительный чемодан и встал в очередь. Ждать пришлось недолго. Приемщица – веселая девушка с простым русским лицом – работала быстро. В камере хранения было душно. Волосы девушки растрепались, на переносице выступили светлые капельки пота, но она все принимала и принимала узлы, чемоданы, корзинки, нисколько не теряя жизнерадостности.

Подошла очередь Захарова.

– Ого, тяжелый! – покачала головой приемщица, принимая его чемодан. – Уж не золото ли? – пошутила она.

– Может, и золото. Ставь себе на место. Люди стоят, ждут, а ей все смешки.

Лицо девушки сразу потускнело.

– На чью фамилию выписывать?

– Пиши: Захаров…

Захаров взял квитанцию, шевеля губами, дважды прочитал написанное и аккуратно положил ее в бумажник. Потом сунул бумажник обратно в карман пиджака, застегнул двумя английскими булавками и, мерно размахивая руками, зашагал в сторону трамвайной остановки.

Вскоре Захаров вошел в вестибюль гостиницы.

– Номерок мне, – попросил он дежурную. – Отдельный… Инвалид я, припадки бывают, – пояснил он. – Вот от врача справочка.

Он помахал бумажкой перед ее носом.

– Нет сейчас свободных номеров.

– Ах, так! Нет! – Захаров придвинулся к ней. – Инвалиду войны нет! А жалобная книга есть?

Дежурная поморщилась. Ох, эти инвалиды! Еще в самом деле запишет. А потом иди, разбирайся, кто прав, кто виноват.

– Ладно, ладно, не кричите! Не таких видели… Надолго вам?

– Долго-недолго, а комната нужна.

– Что же я вам, сделаю ее, если нет! – Дежурная глянула на таблицу номеров. – Нет сейчас ничего. К обеду только будет.

– Вот это другой разговор, – сразу успокоившись, сказал Захаров. – А то заладила: нет да нет… До обеда, так и быть, обожду. Сама же должна понимать: инвалид. Припадки опять же.

– Заполните вот эту бумажку. Паспорт дайте, командировку.

Захаров подал ей документы, заполнил листок прибытия. Потом сказал:

– Пойду по делам. Но к обеду чтоб комната была…

Дежурная, покачивая головой, посмотрела ему вслед.

Ну и настырный человек! Она глянула в командировочное удостоверение: "Выдано Захарову Е.С. правлением рижской артели "Бытовик"… командируется в г. Южносибирск. Срок командировки…"

Инвалид, припадочный… А по виду не скажешь: здоровый мужчина… Да что там вид! Вот и ее Николай тоже на вид крепкий, как дуб, а сердце у него никудышное – шутка сказать, три ранения… Ох, война, война, как она людей покалечила!

Ей вдруг стало жалко этого командировочного инвалида. Ехал человек от самой Риги, трясся в вагоне, поди, целую неделю, спал на вокзалах… Пусть уж отдохнет в отдельном номере. Вот из двадцать третьего после обеда уезжают…