Текст книги "Звезды чужой стороны"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Я развернул пакет. В самом деле, моя шинель и все прочее, даже пистолет, аккуратно уложенный в не очень чистую тряпочку.

– А как там Черный? Голый сидит?

– Они уже не там. По погребам на горе стали шарить жандармы.

– Ты переоденься, тезка, – сказал Шандор. – Пойдешь с ней. Здесь вам больше оставаться нельзя.

– Что-нибудь с Бела-бачи? – встревожился я.

– Нет, с ним в порядке. Просто мера предосторожности. Человека одного забрали, он эту квартиру знает.

Мне хотелось спросить, нашли ли тол, но я сдержался: Шандор мог ничего не знать про тол.

– Ладно, идти так идти.

Я взглянул на Аги и в шутку озабоченно потрогал свою щеку. Она поняла и рассмеялась:

– Нет, нет, русский. Патрули тебе уже не опасны. Шандор, отдай ему бумагу.

– Ах, да!

Он вытащил из кармана листок и, церемонно поклонившись, вручил мне:

– Получай, тезка!

Это была справка с печатью, подписанная начальником полевого госпиталя. В ней удостоверялось, что ефрейтор Орос Шандор, находящийся на излечении в госпитале по поводу тяжелой контузии, уволен в город сроком на трое суток. В справке указывался телефон, по которому следовало обращаться в случае задержания военными властями упомянутого Орос Шандора.

Фамилия меня насмешила. «Орос» – довольно распространенная венгерская фамилия – в переводе означает «русский».

Теперь Аги могла меня так называть во всеуслышание.

– А через два дня? – спросил я.

– Там видно будет, – ответил Шандор.

– Переоденься живо и пошли, – заторопила Аги. – В пять меня будет ждать клиентка.

– Клиентка?

Она как будто не слышала.

– Одежду Черного завернешь в газету. На, возьми веревку.

Когда я вернулся из соседней комнаты, она презрительно взглянула на бесформенную пачку, торчавшие во все стороны бумажные обрывки и, ни слова не говоря, взяла ее у меня из рук. Несколько секунд – и уродливая пачка приобрела аккуратный вид.

– Ну, Аги, береги моего лейтенанта, – подошел к нам капитан Комочин.

– Ты лейтенант? – удивилась Аги.

Я с торжеством взглянул на Комочина. Проговорился! Если бы не Аги рядом, он бы услышал от меня парочку ехидных слов. И все-таки я был ему благодарен. Теперь она знает…

– Это у него прозвище такое, – поправился капитан и хитро посмотрел на меня. – Он мечтает стать офицером.

– А на самом деле ты кто?

– Солдат, – быстро, не давая мне возможности ответить, сказал Комочин. – Самый обыкновенный солдатик.

Я не успел на него разозлиться.

– Вот и хорошо, – воскликнула Аги. – Терпеть не могу офицеров. Все они страшные нахалы и задирают нос до самого господа бога…

Я попрощался с Комочиным. Довольно сердечно – стало жаль, что мы расстаемся. Он сжал мне плечи обеими руками и ободряюще кивнул головой.

Я спросил, куда он теперь.

– Не знаю. Вот мой хозяин.

Он показал на Шандора. Тот смотрел на нас непонимающе и улыбался: мы говорили по-русски.

Мы с Аги вышли на улицу. На углу стоял жандарм с винтовкой за плечом. Мне вдруг показалось, что это тот самый жандарм, в кустах у речки. Холодный обессиливающий страх захлестнул меня всего.

– Ну, смелей! – Аги словно чувствовала, что со мной происходит неладное. – Сегодня я сама возьму тебя под руку, можно?

И мы пошли навстречу жандарму. Конечно, это был другой, не тот, у реки. На меня он не обратил никакого внимания. Зато на Аги смотрел не отрываясь. Мы прошли мимо, а он все смотрел и смотрел. Аги повернулась и высунула язык. Он громко расхохотался и послал ей воздушный поцелуй.

Идти пришлось довольно долго. Аги избегала людных мест, и мы петляли по старинным узким улочкам, сопровождаемые гулом собственных шагов. Лишь один раз пришлось пересечь центральную улицу. На противоположном углу, прямо на тротуаре, я увидел невысокий помост, на котором стояло несколько столиков. За одним из них галдели на всю улицу аккуратные старички в старомодных котелках и с высокими воротниками. На столе перед ними была развернута большая карта, прижатая сифоном газированной воды.

– Кофейные стратеги! – презрительно фыркнула Аги, когда мы проходили мимо. – Офицерские мощи! Волки на пенсии!

– О чем они так?

– Да все о том же. Как лучше разбить русских. Собираются каждый день в кафе, заказывают бутылку воды на всю компанию – кофе им теперь не по карману, – ну и укладывают на карте одну русскую армию за другой.

Снова мы свернули в переулок, очень короткий, и вышли на улицу, параллельную центральной, но гораздо более тихую. Здесь не сновали то и дело военные машины, не гремел трамвай. Угрюмые люди катили по мостовой неслышные тележки на обтянутых резиной колесах. Домашние хозяйки с тощими сумками в руках торопливо пробегали мимо нас. Вдали слышались тоскливые тягучие звуки похоронного оркестра.

– Вот здесь.

Аги показала на крошечный деревянный домик, такой крошечный, что он казался игрушечным. Одно-единственное оконце и обитая клеенкой дверь, над которой висела несоразмерно большая и яркая вывеска: «Дамская парикмахерская».

– Ты здесь живешь?

– И живу, и работаю. А что? – спросила она с вызовом.

– Нет, нет, просто так.

– Я сейчас отопру, а ты минуты через две-три иди во двор, там дверь.

Она побежала через дорогу к своему игрушечному домику. Я прошелся до угла, вернулся обратно.

Дверь во дворе была просто идеальной для квартиры подпольщика. Она выходила прямо в глухую стену трехэтажного кирпичного дома. Никто не видел входящих и выходящих. Кроме того, во дворе было два выхода, на разные улицы – тоже очень удобно.

Аги, в белоснежном халате, открыла мне дверь.

Я оказался в маленькой комнатке с оконцем, смотревшим, так же как и задняя дверь, в глухую кирпичную стену.

– Сиди тихо, – шепнула Аги. – Пришла клиентка.

Она нырнула за темную плотную портьеру, точь-в-точь такую, как на окнах в квартире Бела-бачи, и сразу же я услышал ее щебечущий голос:

– Нет, благородная госпожа, я думаю, вам больше подойдет короткая прическа. Лучше всего буби-копф. Вот здесь я, с вашего разрешения, оставлю побольше, это уравновесит некоторую полноту щек. А вот здесь мы немного уберем…

Я осмотрелся. Комната была бедной, даже убогой. Кушетка, столик, два стула. Покрытый гофрированной бумагой ящик, на котором стояло небольшое овальное зеркало.

И все-таки чувствовалось, что здесь живет девушка. На ящике – коробки с кремом, одеколон, пудра. В вазе с отбитым краешком две астры. Через столик протянута кружевная салфетка. Несколько томиков на окне: Петефи, Верешмарти, Арань – все поэты. И чистота! Ни единой пылинки.

Аги возилась с клиенткой довольно долго. Потом пришла еще одна, говорившая сочным басом, мне даже показалось сначала, что это мужчина. Ей захотелось вымыть голову, и Аги бегала в комнату греть воду на электрической плитке. Каждый раз она прикладывала палец к губам, предупреждая меня о молчании. Я кивал головой: хорошо, хорошо!

Потом вдруг за портьерой я услышал топот, шум, смех, немецкое «гутен таг» и отпрянул к стене.

Но Аги справилась и с этой бедой.

– Что вам здесь надо? – закричала она. – А ну, пошли вон! Здесь дамская парикмахерская. Дам-ска-я! Уходите отсюда, ну! А то сейчас как позвоню вашему начальнику, тогда увидите. Ко-ман-да-тур! – повторила она по-немецки.

Немцы, похохатывая, затопали к выходу.

– Свиньи! – громко сказала Аги, выпроводив их на улицу. – Так и лезут, так и лезут!

– Солдаты есть солдаты, – пробасила клиентка. – Я скажу мужу, он вам напишет по-немецки на дощечке: «Дамская парикмахерская».

– Благодарю покорно, – ответила Аги. – Тогда от них вовсе отбою не будет.

Было уже совсем темно, когда Аги, наконец, закрыла парикмахерскую. Она занавесила оконце в комнате и зажгла настольную лампу.

– Вот и все. Теперь ты мой гость, русский. Сейчас поставлю кофе.

– Не надо.

– Как хочешь… Все равно суррогат. – Она забралась с ногами на кушетку, скинула туфли. – Я посижу так. Ноги гудят. А ты оставайся на стуле.

– Хорошо.

– Расскажи что-нибудь.

– О чем?

– О России… О своей жене.

– У меня нет жены.

– Все сейчас так говорят.

– Нет, правда, спроси у капитана.

– Он капитан?

Я прикусил язык.

– Ты забавный тип. Краснеешь, как маленький. Ну, сказал бы, что у него прозвище такое.

Она улыбалась. Я придвинул стул к кушетке. Аги моментально вскочила.

– Нет, нет! Сиди, где сидел!

Я отодвинул стул. Она снова уселась на кушетку, настороженно наблюдая за мной.

– Ну рассказывай.

– Ты лучше спрашивай, а я буду отвечать.

– Вот представь себе, что я приехала к тебе в гости, в твою Сибирь. Куда ты бы меня повел? Ну, куда у вас парни ходят с девушками?

– Кто как… В загс, например.

– Сакс? – повторила она. – Что это?

– Как тебе сказать… Кино такое.

Она фыркнула.

– Тоже нашел, что показывать! У нас своих полно.

– Но это особое кино.

– О, я знаю! – воскликнула она. – Дневное, да? Я недавно читала в газете.

– Слушай, Аги, – набрался я храбрости. – Научи меня танцевать.

– Хитрый! – она погрозила пальцем.

– Нет, в самом деле. Я соврал тогда, что разучился. Я совсем не умею.

– Ты мне все врешь.

– Нет, честное слово, нет!

В это время электрическая лампочка начала медленно гаснуть. Нить в ней сделалась сначала золотой, потом розовой, потом красной, потом вишневой. В комнате стало темно. Я едва различал лицо Аги, хотя она сидела в двух метрах от меня.

– Опять там что-то на станции, – тихо произнесла Аги. – Последнее время очень часто.

Рука ее белела совсем рядом, на краю кушетки. Я подался вперед, не подвигая стула, и осторожно коснулся ладонью ее пальцев. Они были мягкие и теплые.

– Это нахальство! – пальцы в моей ладони дрогнули. – Если ты только посмеешь…

– Нет, Аги, нет!

Я хотел, чтобы она поняла меня. Больше ничего мне не надо. Только держать ее руку в своей. Мне было так спокойно, так хорошо. Лишь почему-то бешено билась кровь в висках и вдруг пересохло во рту. Губы шуршали, словно бумажные.

Она не оставила руки. Не вырвала, не выхватила грубо, а потихоньку освободила.

– Не надо, русский.

Голос ее прозвучал приглушенно, просяще, даже жалобно. У меня сжалось сердце. Я убрал руку с кушетки и откинулся на спинку стула.

Она встала, нащупала ногой туфли.

– Все! Пора спать! – голос ее снова был решительным и безапелляционным. – Ты ляжешь здесь, я там.

– Может, лучше…

– Я сама знаю, что лучше.

Она приподняла сиденье кушетки, кинула на стул одеяло, простыню.

– Тебе. А подушка мне. Под голову положишь пакет.

И вышла в помещение парикмахерской, прикрыв за собой дверь. Я слышал, как звякнул ключ.

Потом, когда я лежал на узкой, неудобной кушетке, тщетно пытаясь заснуть, из-за закрытой двери раздалось негромкое:

– Русский! Ты спишь?

– Нет.

– Надо спать.

– Не получается.

Она помолчала немного, потом сказала:

– А все-таки ты очень…

– Забавный тип?

– Да. Именно это я хотела сказать… Там на ящике фонарик, если потребуется… Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, Аги, – ответил я.

Это была уже пятая моя ночь во вражеском тылу.

Глава VII

Мне приснился сон – наверное, первый раз за все годы войны. Как будто стою я на парашютной вышке в нашем городском парке. Над головой белый купол. Прыжок, привычное ощущение легкости в груди… Но что это? Вместо того чтобы опускаться вниз, я плавно поднимаюсь в воздух.

Лечу! Удивительное чувство невесомости приводит меня в восторг. Все выше, выше… Далеко внизу остались металлические кружева парашютной вышки, зеленые аллеи парка, серые невзрачные крыши домиков старого города.

Вот и ровные прямоугольники заводских зданий плывут мне навстречу, соблюдая дистанцию, словно корабли на параде. А слева наша гордость – новый рабочий район, построенный на пустыре, сплошь четырех– и пятиэтажные дома, не виданные раньше в нашем деревянном царстве. Соцгород, социалистический город – так мы нарекли поселок, вкладывая в это название свою страстную мечту.

Лечу, лечу… Такие сны мне часто снились в детстве. Отец говорил: «Растешь, Сашок! Если снится полет – значит, растешь!»

Полет закончился неожиданно. Еще находясь в воздухе, я ощутил легкое прикосновение к плечу. «Аги», – подумал я, просыпаясь. Но глаза не открыл: пусть она считает, что я еще сплю.

Рука несколько раз хлопнула меня по плечу. Я лежал, не шелохнувшись, с трудом сдерживая улыбку.

– Ну и силен ты спать, парень!

Мужской голос!

Продолжая лежать лицом к стене, словно и не проснулся, я незаметно сунул руку под пакет, служивший мне подушкой, где лежал пистолет.

Его там не было!

Я рывком повернулся и вскочил с постели.

Передо мной стоял Бела-бачи и трясся в беззвучном смехе. В руке он держал пистолет.

– На. – Он вернул мне пистолет. – Я так и знал, что ты первым долгом полезешь за своей пушкой… Давай к столу. Тут нам с тобой на завтрак по яичку.

Через приподнятый угол темной занавески в комнату проникал мрачноватый, отраженный от кирпичной стены свет начинающегося дня.

– Где Аги?

– О, она ранняя пташка! Давно убежала.

Завтрак прошел в полном молчании. И опять, как в первый день, меня удивила его странная манера есть с ножа. Я уже давно управился со своей порцией, а он все еще разрезал ломтик хлеба на ровные кубики, словно нарочно тянул время.

Наконец он почистил обрывком газеты нож, сложил его, спрятал в карман. Вытащил трубку, набил табаком, закурил.

– Слышал, как бомбили?

– Бомбили?

– Не слышал? – Он усмехнулся и покачал головой. – Ну и сон – позавидуешь! У нас здесь такой сильной бомбежки никогда еще не было. Верно, городу не очень досталось. Они обрушились на лес за горой. Там уйма танков – немцы на днях пригнали несколько эшелонов… Ну как, парень, наш вчерашний разговор не забыл?

– Тол есть? – сдержанно спросил я.

– Есть двенадцать кусков. Хватит?

– Хватит. А детонаторы? Бикфордов шнур?

– Нету. – Он озабоченно сдвинул брови и повторил: – Чего нету, того нету.

– Без них тол, как полено.

– И ничего не придумать?

– А что тут придумаешь?

Сказал – и сразу же вспомнил, что кое-что можно сделать. Одно время наш партизанский отряд потерял связь с Большой землей. Вышли запасы тола, не осталось ни метра бикфордова шнура. А война продолжалась. На фронт шли фашистские эшелоны с солдатами, техникой, и мы, подрывники, не могли сидеть сложа руки. Посоветовались, поразмыслили и создали свой «завод боеприпасов». Выплавляли тол из немецких снарядов и мин, мастерили самодельные огнепроводные шнуры, детонаторы, рискуя ежеминутно взлететь на воздух. Правда, я сам в этом веселеньком деле не участвовал, получал для операции уже все готовое: обмотанный белой марлей огнепроводный шнур, необычной формы и цвета тол.

– Ладно, – сказал Бела-бачи. – Посоветуемся с ребятами. Какой-нибудь выход найдем, не может быть.

Он поднялся из-за стола, зевнул громко, потянулся.

– Спать совсем не пришлось, в вагоне плюнуть некуда… Ну, пора трогать. Бумага из госпиталя у тебя?

– У меня. Только она еще на завтра – и все.

– Есть уже другая. – Он сунул руку в карман брюк и вытащил две серые книжечки с тисненым гербом на твердых переплетах. Посмотрел одну, другую. – Вот твоя.

Я взял книжечку. Удостоверение личности офицера венгерской королевской армии. Открыл. «Лейтенант Елинек Шандор». И моя фотография – со старого солдатского удостоверения, но с новой печатью. Сделано аккуратно, никаких следов подчистки. Чувствовалась рука мастера.

– Елинек?

– Да. Решили тебя словаком оставить. На случай, если начнет придираться какой-нибудь специалист по языку.

– Второе – Комочина?

Он кивнул:

– Теперь он гонведский капитан Ковач Петер.

– Ну, его-то вы вполне могли оставить Комочиным, – сказал я не без умысла. – Звучит совсем по-венгерски.

– А как, если он кому-нибудь из Ваца встретится? Их ведь сейчас тоже многих в армию взяли. Услышит фамилию – знакомая. Начнет интересоваться, копнет поглубже – и прощай, капитан… Нет, нет, лучше не рисковать. Я вот даже бланки удостоверений – те, что начальник госпиталя дал, в Будапеште обменял на другие. Все меньше риска. Вдруг у них госпитальные номера записаны? Пойдет тогда слежка, до всех нас доберутся. А так спокойнее – номера удостоверений теперь не те…

Он еще что-то объяснял про удостоверения, но я слушал в пол-уха.

Вац… Какое отношение имеет Комочин к этому маленькому городу на Дунае, километрах в пятидесяти севернее Будапешта? Кто те люди, которых ему надо опасаться?

Вац… Вац… Я чувствовал, что нахожусь на пороге какого-то важного открытия, касающегося капитана Комочина. Еще несколько вопросов к Бела-бачи – и я узнаю все.

Но одновременно я чувствовал и другое. Сейчас нельзя задавать никаких вопросов. Я лишь насторожу его и испорчу все дело. А так у него останется впечатление, что я знаю обо всем, и в следующий раз, осторожно начав разговор, можно будет выведать гораздо больше.

Мы вышли из домика Аги. Бела-бачи закрыл дверь, опустил ключ в карман.

– Держись позади меня, особенно близко не подходи.

– А если отстану? Проверка документов или еще что.

– Подожду. На всякий случай запомни адрес. Улица Гонведов, дом тридцать. Вдоль трамвайной линии, а потом, за мостом, налево…

Был уже десятый час. На улицах народу немного. Лишь на углу, возле газетного киоска, давка. Газетчик, пожилой бородатый, мужчина в зеленой шляпе, работал со скоростью автомата, хрипло выкрикивая через равные промежутки времени:

– Что нужно знать о падающих бомбах!.. Как смотреть, как слушать, куда бежать!.. Что нужно знать о падающих бомбах!

Покупатели рвали газеты у него из рук, отталкивая друг друга. Глядя на них, можно было подумать, что статья о падающих бомбах гарантирует жизнь своим читателям и, наоборот, каждый, не прочитавший сегодняшний номер газеты, непременно будет убит.

Бела-бачи шел неторопливо, сложив за спиной руки и волоча ноги по грязному, замусоренному тротуару. Обрывки газет, смятые рекламные листки… Но вот окурков не было заметно – если кто-либо бросал недокуренную сигарету, ее тотчас же подбирали.

Изредка Бела-бачи останавливался у витрины магазина, посматривая искоса, иду ли я за ним, не отстал ли. Затем он не спеша следовал дальше.

Мимо нас, дребезжа, тащились старые разбитые трамваи, увешанные пестрыми людскими гирляндами. Когда трамвай замедлял ход, пассажиры, сгрудившиеся у дверей, соскакивали на ходу, словно им грозила гибель – на остановках трамвай осаждали целые толпы.

Недалеко от моста, за которым нужно было сворачивать налево, меня остановил полевой жандарм, притаившийся в подъезде. Я подал справку из госпиталя – офицерским удостоверением еще нельзя было пользоваться: на мне было солдатское обмундирование.

Жандарм долго и придирчиво изучал справку. Ветер шевелил петушиные перья на его кивере. Бела-бачи стоял на мосту и встревоженно смотрел в нашу сторону.

Я твердо верил в свой документ – и в свое счастье.

– Где контузило? – жандарм поднял на меня пытливые, чуть косящие глаза.

– На фронте, – ответил я, не отводя взгляда.

Он вернул мне бумагу.

– Здоровый бык, стыдно околачиваться в тылу, когда там решается судьба нации.

– Не я один, господин жандарм, – я дерзко улыбался.

– Идите! – он поправил винтовку на плече.

– Слушаюсь…

Я прошел мост, свернул вслед за Бела-бачи в улицу налево. Шел и улыбался, довольный собой. Может, со стороны глядя и нетрудно обвинить меня в неосторожности, но я поступил правильно, совершенно правильно. С такими людьми чем наглее, тем вернее – это я знал еще с партизанских времен.

Улица становилась все беднее и невзрачнее. Давно кончился асфальтовый тротуар. Каблуки моих солдатских ботинок, обитые железными ободками, громко стучали по твердокаменным затылкам булыжников. По наезженной колее, разбрызгивая во все стороны жидкую грязь, с тоскливым воем тяжело тащились военные машины.

Низкорослые одноэтажные дома, облупившиеся, давно не крашенные, с мрачной стыдливостью прятались за унылыми спинами серых заборов. С деревьев, уже наполовину облетевших, ветер срывал неживые желтые листья и остервенело гонял вдоль улицы.

Я посмотрел номер ближайшего дома – он был набит на воротах. Сорок два. Уже близко.

Бела-бачи поджидал меня на углу.

– Эй, гонвед, спички есть? – спросил он громко, – по другой стороне улицы шли несколько мужчин. Потом добавил, чуть слышно: – Проходи, я посмотрю, что сзади.

– Не курю, – тоже громко сказал я, не останавливаясь.

Вот тридцать второй дом. Следующий, значит. С опущенными жалюзи на окнах.

Нет! Этот двадцать восьмой… А тот был тридцать второй. Что за чертовщина!

Я все-таки открыл калитку. Зашел во двор. Бела-бачи за мной. Значит, правильно.

Во дворе, в глубине, за деревьями, дощатая постройка. Здесь? Да, возле двери набит номер. Подошел ближе. Тридцатый. Но дом явно нежилой. Скорее, сарай. Одно оконце, да и то запыленное, в паутине.

– Не здесь?

Бела-бачи отрицательно покачал головой и двинулся мимо постройки в глубь сада.

Впрочем, на поверку сад оказался вовсе не садом, а началом самой настоящей дубовой рощи. Мы шли по едва заметной тропинке, протоптанной вдоль берега речушки, которая вся заросла травой и тиной; вода почти не двигалась. Здесь было тихо, ветер разбивался о могучие стволы дубов. Даже шагов наших не было слышно. Ноги утопали в прелых листьях.

Метров через триста тропка отошла от речушки и неожиданно вывела нас к небольшому дому. Деревянный и неокрашенный, он сливался с окружавшими его деревьями.

– Вот дом тридцать.

Мы прошли калитку. На прибитой к ней дощечке я прочитал: «Ахтунг! Инфекционсгефар! Флектифус!» (Внимание! Опасность заражения! Сыпной тиф! (нем.) Во дворе штабелями были сложены дрова. Хозяйство напоминало усадьбу лесника.

– Это уже загород?

Бела-бачи усмехнулся.

– Не похоже на город, да?.. Метров сто пятьдесят – и другая улица. Просто не дают никому здесь строить. Тяжба идет между двумя хозяевами. Уже много лет…

У двери дома нас встретил немолодой мужчина, по виду рабочий, с добрым открытым лицом.

– Сервус, хозяин! – Бела-бачи пожал ему руку. – Вот еще гостя привел.

Громко топая ножками, к нам подбежала девчушка лет пяти и присела в реверансе:

– Целую ручку.

– Пирошка, моя младшая, – представил ее хозяин.

– Здесь, у них в доме, одно только богатство – дети, – сказал Бела-бачи. – Поделись с ним своей теорией, хозяин.

Мужчина улыбнулся широкой улыбкой, чуть-чугь смущенно.

– Какая там теория! Простая арифметика… У нас ведь как говорят: один ребенок – не ребенок, два ребенка – полребенка, три ребенка – один ребенок. А нам с Рози – это моя жена – хотелось иметь по крайней мере двоих.

– Значит, шестеро?

Он развел руками:

– И к тому же все девочки. Но это и неплохо. Заболела жена – они хозяйничают.

– Тиф? – я вспомнил дощечку на калитке.

– Не совсем. – Мужчина улыбнулся. – Да вот доктор Дьярош посоветовал… Ну, беги домой, Пирошка. – Он обождал, пока дверь захлопнется за девочкой. – Пошли в бункер!

Я думал, что «бункер» – это звучное название подземных бомбоубежищ привезли сюда, в Венгрию, немцы – находится здесь же, в доме. Но, к моему удивлению, хозяин повел нас через двор к легким деревянным постройкам. Здесь под навесом, пристроенным к стене ветхого сарая, величественно возлежала на куче соломы здоровенная свинья, вся в черных пятнах. На нас она не обратила никакого внимания и даже не подняла голову, когда хозяин, подойдя к ней вплотную, взялся обеими руками за огромное корыто с остатками пойла и отодвинул его в сторону, вместе с широкой доской, на которой оно стояло. Открылось зияющее отверстие со стенками, укрепленными бетонным кольцом.

Вниз вела стремянка, конец ее терялся в темной глубине. Оттуда пахнуло холодом.

Хозяин остался снаружи, а мы спустились в колодец. Первым я, потом Бела-бачи. Он с силой потянул на себя какую-то палку, торчавшую сбоку, и крышка бесшумно стала на место, закрыв от нас дневной свет.

– Двигай вниз, парень.

В полной темноте, осторожно нащупывая ногами ступеньки, я стал спускаться. Бункер не мог находиться особенно глубоко под землей, но все же я насчитал двенадцать ступенек, прежде чем ощутил под ногами рыхлый песок.

Сверху, кряхтя, опускался Бела-Бачи.

– Эй, парень, я не наступлю тебе на мозги?

Голос его звучал глухо, как будто он говорил из бочки. Я отодвинулся в сторону, уступая ему место возле стремянки.

– Иди за мной.

Бела-бачи схватил мое запястье своей рукой, и я удивился: она была крепкой и твердой, словно деревянная.

В полной темноте мы прошли с десяток метров. Ход, вероятно, был недавно удлинен. Касаясь свободной рукой стены, я вначале ощущал пальцами песок, а потом уже кладку, неровную, из нетесаных угластых камней – такая кладка часто встречается в фундаментах старинных зданий.

Я не удержался и спросил:

– Ход ведет под дом?

– Нет, в другую сторону. Здесь когда-то корчма стояла. Верх весь снесли, а каменный бункер так и остался в земле, под огородом… Вот и пришли!

Он остановился. Стал и я. Откуда-то доносились едва слышные голоса. Слов разобрать нельзя было. Как будто где-то по соседству бормочет репродуктор.

– Ну, черти, галдят, как на базаре!

Бела-бачи несколько раз стукнул кулаком по двери. Она была, видно, из толстых плах – удары прозвучали негромко и глухо.

Дверь отворилась.

– Бела-бачи! Ребята, Бела-бачи!

Я сразу узнал этот голос. Усач Фазекаш из винного погреба!

Мы вошли в бункер. Здесь было довольно просторно и светло. С низкого потолка из неровных толстых закопченных, как во фронтовой землянке, бревен свисала яркая электрическая лампа. Стены, выложенные из камня, были с одной стороны обшиты новенькими, совсем еще желтыми, досками. Из таких же досок сколочены нары, протянувшиеся вдоль этой стены. На разбросанных в беспорядке одеялах лежали двое парней в солдатской одежде.

Тоже знакомые! Из того же винного погреба. Янчи, который экзаменовал меня по словацкому языку, и Черный.

Вот он увидел меня, соскочил с нар:

– А, русский!.. Ваш покорный слуга!

– Он не русский, – сказал Бела-бачи.

– Не русский?.. Ага! Что я говорил? – торжествующе завопил Черный. – Нет, что я говорил?

Бела-бачи покачал головой:

– Ты можешь хоть на минуту заткнуть свою медную глотку? Я слышал твой голос, еще когда только подходил к улице Гонведов.

– «Шуму много, а шерсти мало, – сказал черт, остригая кошку», – усатый Фазекаш, хмурясь, смотрел на Черного.

– Хорошо, я заткну глотку. Но вы мне все-таки скажите, что будем с ним делать?

– С ним? Заниматься будете, – ответил Бела-бачи. – Он вас научит, как делать из паровозов самолеты.

Наступила короткая пауза. Они все многозначительно переглянулись. Я в упор смотрел на Черного. Что ты сейчас скажешь, крикун? Он сжал губы, морща лоб, но молчал.

– Значит, все-таки русский, – Янчи хлопнул меня по плечу. – Здорово, русский!

– Забудьте! – голос Бела-бачи звучал жестко и властно. – Забудьте, что русский. Забудьте, что когда-либо прежде его видели. Вам приснилось. Мало ли что может присниться, когда дрыхнешь среди винных бочек. И если я еще раз от кого-нибудь из вас услышу хоть слово о русском, клянусь, тому не поздоровится. Черный, ты слышишь?

– Почему именно я?

– Ты знаешь.

Черный хмыкнул, но промолчал.

– Познакомьтесь. Вот ваш новый товарищ. Елинек Шандор,– представил меня Бела-бачи. – Запомнили?

– А сам-то он помнит? – бросил Черный.

Все улыбнулись, я тоже. Черному нельзя было отказать в чувстве юмора.

– Итак, Шандор Елинек, – повторил Бела-бачи, – лейтенант венгерской армии.

– А погоны? Что-то я погонов не вижу?

Конечно, снова Черный.

– Будут погоны. Завтра будут и погоны, и отличный офицерский мундир… А теперь давайте займемся делом. Хватит вам бездельничать и даром хлеб есть.

– С салом, – вставил Черный.

– И вином, – поддержал его Янчи.

– Ну, здесь-то вина нет, – в голосе Черного слышалось искреннее сожаление. – Да, Бела-бачи, знаете, сколько я его в последний день, перед уходом сюда, выпил?

– Половину, – Бела-бачи хитро щурил глаз.

Черный удивился.

– Половину чего?

– Того, что сейчас скажешь…

Мы уселись на нары. Бела-бачи попросил меня рассказать подробнее о технике подрывного дела.

Усатый Фазекаш сидел напротив меня и, не мигая, смотрел прямо в рот. Янчи полулежал рядом с ним, подперев кулаком скуластое лицо. Он все время улыбался, и это вначале мешало мне – в том, что я рассказывал, ничего веселого не было. Потом я понял: он просто рад за меня, что я все-таки оказался русским, а не «шпицли».

Черный сидел на корточках, в стороне, возле мощного самодельного электрообогревателя величиной с добрый ящик из-под снарядов и, повернувшись ко мне боком, грел над обогревателем попеременно то одну, то другую руку. Можно было подумать, что он не слушает. Но когда я разъяснил, что у нас есть один только тол и больше ничего, остальное придется делать самим, Черный вдруг сказал, не поворачиваясь ко мне:

– А если трубчатый порох?

– Для чего?

– Для шнура.

– Правильно! – одобрил я. – Самый лучший способ самоубийства. Такой шнур рванет моментально, не успеешь сделать и шага.

Черный усмехнулся:

– А вата на что?

Я задумался. Кажется, это выход. Если свернуть вату плотным жгутом, а в самом конце его пристроить трубчатый порох и ввести в капсюль-детонатор, получится нечто вроде огнепроводного шнура. Правда, скорость горения неизвестна. Но можно зажечь небольшой кусочек такого самодельного шнура и проверить, сколько времени он будет гореть.

– Порох достанешь?

Черный, так и не оборачиваясь, кивнул.

– Но шнур – тоже еще не все. Нужен капсюль-детонатор.

– С детонаторами проще, – сказал Фазекаш, не сводя с меня восторженных глаз. – Раздобудем в нашей заводской котельной. В угле попадаются.

– Из шахт: там рвут уголь взрывчаткой, – пояснил Янчи. – Кочегары выбирают, да, видно, неполностью, иногда палят… Я как-то забежал, так при мне два разочка в печи стукнуло.

Черный вдруг стремительно вскочил.

– Бела-бачи, пошлите меня! Все принесу – и порох, и вату, и детонаторы.

Бела-бачи крутнул головой, потер ладонью подбородок:

– Нет, Черный, ты парень ненадежный. Забежишь еще в чарду опрокинуть стаканчик.

– Нет, честное слово, нет! Я только на завод за детонаторами – и обратно.

– А порох?

– По дороге захвачу, на поселке. Он у меня там припрятан.

– Готовился втихомолку? – крутой лоб Бела-бачи прорезали сердитые морщины. – Анархист чертов! Всех нас под монастырь подведешь своими выходками. Ведь сказано же: все акции только по решению руководства.

– А что я делал? Что? Собирал – и все! Собирать ведь не запрещено? И вот видите, как пригодилось! Что бы вы теперь делали без моего пороха, а?

– Хитер! – Бела-бачи погрозил пальцем.

Черный просиял:

– Значит, иду?

– Со мной вместе.

Они быстро собрались. Я отдал Черному бумагу из госпиталя. Он прочитал фамилию, хмыкнул:

– Значит, теперь уже не ты, а я Орос – русский!

– Осторожнее на мосту, – предупредил я. – Там жандарм видел справку. Мог запомнить.

– Скажите пожалуйста, жандарм! Да я их всех так за нос вожу – тебе и не снилось.

– Слушай, Черный, не вздумай… Эти твои штучки!

– Бела-бачи, я дал слово! – Черный театральным жестом приложил ладонь к груди. – И потом, вы же будете рядом, возьмете за ручку… Слушай, – он снова обратился ко мне все тем же шутливым тоном. – Куда мой костюм подевал? Такой костюмчик! Имей в виду, если ты его пропил – не рассчитаешься.