Текст книги "Звезды чужой стороны"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Фазекаш разделил пополам принесенную девушкой еду. Половину отложил в сторону, другую половину разрезал на равные доли и раздал всем нам. Мы с Комочиным, как и другие, получили по ломтю хлеба и кусочку розового, обсыпанного о двух сторон рыжим перцем, сала.

Капитан и я разделались со своими порциями, не мешкая. Съели хлеб, сало, запили кислым вином. А вот ребята разбрелись каждый в свой угол и жевали там медленно, смакуя – еда вносила какое-то разнообразие в их серый быт, и они старались продлить это единственное свое развлечение.

Девушка возвратилась довольно скоро, из чего я заключил, что Бела-бачи живет где-то неподалеку.

Пошептавшись с Фазекашем, она подошла ко мне, легкая, стройная.

– А ну, встань! – бесцеремонно приказала она.

Мне очень не понравился ее тон. Я никому не позволял так говорить со мной, даже отделенному в училище – уж на что он был большой начальник и любитель командовать.

– Нельзя ли повежливее? – Я остался сидеть.

– Вот правильно! – поднялся из-за бочек Черный. – Правильно, русский!

– Бог мой! – в ее больших серых глазах мелькнуло изумление. – Тут минуты решают, надо спешить, а его, видите ли, тон не устраивает… Пожалуйста! Могу иначе… Целую ручку, ваше благородие, покорнейше прошу вас встать. – Она присела в глубоком реверансе. – Так годится?

Я поднялся, не глядя на нее. Кажется, я свалял крепкого дурака!

– Встаньте, ребята, рядом с ним. Живо, живо!

Фазекаш прошелся перед нами, заложив руки за спиной, как Наполеон перед строем своих маршалов.

– Как по-твоему, Аги?

– Пожалуй, Черный, – сказала Аги. – Они одного роста.

– Правильно! Ну-ка, Черный, сменяйся с ним одеждой. Живо!

Нельзя сказать, чтобы Черный подчинился с большой охотой. Да и я тоже не прыгал от радости. Не очень-то приятно натягивать на себя костюм, еще теплый от чужого тела. Но что было делать! Мне предстояло идти с Аги, а в военной одежде меня мог задержать первый встречный патруль.

– Смотри, какой кавалер! – воскликнула Аги, увидев меня в костюме Черного. – Тебе больше идет штатское, русский!

– Почему не берете нас обоих? – спросил ее капитан Комочин.

– Так приказано. Вы останетесь здесь заложником. Я вечером должна вернуться. – Не вернусь – вас повесят.

Я содрогнулся:

– А если…

Она перебила меня:

– Если вы русские, бояться нечего… Ни тебе, ни ему. Скорей, кавалер, у нас мало времени.

Она была младше меня, ей было не больше двадцати. А говорила со мной, как с зеленым юнцом.

Черный не удержался, крикнул на прощанье:

– Эй, Аги, если он побежит, стреляй прямо в голову. А то понаделаешь дырок в костюме.

В голосе у него прозвучали заискивающие нотки. Но Аги была непримирима.

– Ты разве не знаешь, что я умею отлично управляться и без пистолета? – отрезала она, и Черный прикусил свой длинный язык.

«Молодец!» – мысленно похвалил я ее.

Мы прошли немного вперед, и Аги зажгла спичку.

– Спускайся.

Я разглядел в полу люк и в нем лестницу. Только сейчас мне стало все ясно. Сталевары скрывались в одном погребе, а ходили через другой, помещавшийся ниже, куда вел этот люк. Мы с Комочиным, забравшись в нижний погреб, случайно оказались у них на пути.

Аги шла впереди и все время чиркала спичками, оглядываясь:

– Видно?

Вероятно, она сама отлично прошла бы в полной темноте.

Мы подошли к выходу из погреба. Аги толкнула плечом тяжелую дверь. Я хотел помочь.

– Не надо…

Она вышла сначала сама, потом, придерживая дверь руками, выпустила меня.

Яркий солнечный свет хлестнул по глазам. Я зажмурился. Потом стал открывать глаза – осторожно, часто моргая, чтобы снова не хлестнуло.

Город лежал внизу, весь залитый солнцем. Красочный, яркий, словно за ночь с него смыли всю вчерашнюю унылую серость. И мирный. Такой мирный, что я на мгновение ощутил удивительно легкое, почти сказочное чувство радости и облегчения, словно проснулся после кошмарного сна.

Только одно мгновение – и заклубившееся в чистом небе крутое облачко и жесткий хлопок зенитки тотчас же разрушили обман, заставляя расплачиваться острой щемящей болью за только что испытанную радость.

– Красиво?

Аги стояла рядом, любуясь панорамой города. На солнце она выглядела утомленной. Под глазами лежали тени.

– Очень. – Я всей грудью вдохнул воздух – он был по-настоящему свеж и чист, без всякого обмана. – У нас по утрам такое же прозрачное небо.

– Где у вас?

– В Сибири. На Алтае. Слышала?

Она не ответила, зябко передернула плечами.

– Солнце, а холодно… Идем!

К моему удивлению, она повела меня не вниз, по тропке, а вправо, по виноградникам, в обход.

– Почему не туда?

Аги быстро повернула голову. Губы ее сжались, белый лоб прорезала острая складка.

– Откуда ты знаешь, что надо туда?

– Я видел вчера. Ты прошла вверх, потом обратно.

Она все еще смотрела на меня недоверчиво. Я добавил:

– Мы лежали в кустах, там, внизу. Ты шла и пела. Вот это.

Я промычал мотив. Складка на ее лбу разгладилась.

– Не так. – Аги, улыбаясь, пропела место, где я сфальшивил. – «Веселая утка». Самый модный фокстрот… Ты танцуешь? – неожиданно спросила она.

– Я… Меня ранило в ногу… Отучился.

Ранение было здесь ни при чем. Просто я не умел танцевать. В десятилетке нас обучали всяким танго, фокстротам, бостонам, но я гордо заявил, что отлично проживу и без них. Ребята с каждым разом все увереннее вели своих дам по школьному залу. А я смотрел на них, презрительно кривя губы, и страшно, до слез, завидовал. У меня просто в голове не укладывалось, как у них хватает смелости подойти к девчонке и обнять ее за талию…

Внизу, довольно близко от нас, показались первые дома. Сверху они выглядели нелепо и жалко, как будто пытались забраться в гору, да так, выбившись из сил, и застряли на полпути, с трудом удерживаясь на крутом склоне. Но когда мы поравнялись с ними, то оказалось, что невзрачные каменные домишки эти прочно, по-хозяйски стоят на земле и, вероятно, не один уже век.

Еще ниже тропка перерастала в городскую улицу. Здания здесь тоже были старые, источенные безжалостным временем, с маленькими, подслеповатыми оконцами и островерхими крышами из когда-то красной, а теперь почерневшей от дыма и копоти черепицы.

Аги остановилась и приподняла левую руку, согнув ее в локте.

– Цепляйся! Видишь, уже город.

Я несмело взял Аги под руку. Она передвинула поудобнее свой локоть, и моя рука, прижатая им, вдруг ощутила теплую упругость ее тела.

Стало не по себе. Я осторожно потянул руку. Она взглянула вопросительно:

– Что такое?

– Так… Неудобно.

Но она поняла.

– Ой, какой ты стеснительный! – она рассмеялась и нарочно еще сильней прижала мою руку. – А знаешь, мне даже нравится. Кругом все такие нахалы… Или у вас, в России, парни с девушками так не ходят?

– Нет, – соврал я.

Она поверила и удивилась:

– А как?

– Просто… Идут рядом и разговаривают.

– Но ведь так гораздо приятнее. И не целуются?

– Почему?.. Целуются…

Я готов был отнять свою руку и отскочить. Но Аги, словно предвидя это, держала ее крепко.

Старушка, вся в черном, посмотрела нам вслед. Аги остановилась.

– Слушай, русский, так нельзя. Я тебя тащу, как козла на веревке. – Она вдруг изменилась в лице. – Или ты нарочно? Чтобы на нас обратили внимание?.. Так имей в виду – первая пуля в твою голову. А друга твоего там повесят. Иди и не дури!

Мы пошли дальше влюбленной парочкой.

– Молчать тоже нельзя, – сказала Аги. – Пусть думают, что ты за мной ухаживаешь. Смотри мне в глаза – ну! И улыбайся.

Никогда не думал, что выдавить из себя улыбку – такой тяжкий труд. Я весь взмок. А вот она улыбалась от души. Вероятно, у меня был жалкий и смешной вид.

Наконец, я вырвал руку.

– Пойдем так.

– Тогда хоть говори со мной.

– О чем?

– Да о чем хочешь… Господи! Неужели ты русский! Про вас говорят, что вы все грубые, здоровые, волосатые, как обезьяны. Ну, говори же!

Что первым приходит в голову? Конечно, погода. Я бросил две-три банальных фразы о сегодняшнем солнце. Аги активно поддержала беседу. А сама все время смеялась. Я упорно отводил взгляд, но он с таким же упорством снова возвращался к ее глазам. В них горела дерзкая насмешка.

Наш светский разговор о погоде прервался совершенно неожиданно. Из-за угла навстречу нам вышли двое немцев с автоматами на груди.

Аги заметила их на какую-то долю секунды раньше меня. Не успел я опомниться, как она свернула в первые же ворота, увлекая меня за собой.

– Стой здесь! – Она глянула на улицу через щель между створками и прошептала: – Обнимай! Быстрей!

Я замешкался, и тогда она сама обхватила мою шею маленькими сильными руками и приникла ко мне.

Немцы подходили к воротам. Я уже слышал их разговор:

– Я тебе говорю, это она.

– Ты обознался.

– Вот сюда они зашли.

Тяжелые шаги остановились возле самых ворот. Аги поднялась на цыпочки и прижалась к моим губам своими. Они были теплые, мягкие и чуть влажные.

Веселые голоса раздались совсем рядом.

– Аги!.. Я же говорил!

– Черт возьми! Бесстыдница! Среди бела дня!

– Я так и знал, что у нее есть парень для забав… Стоп! Остановлейся, Аги! – произнес тот же голос по-венгерски.

Аги, не снимая рук с моей шеи, повернула голову к немцам и закричала:

– Убирайтесь-ка сейчас же отсюда, черти зеленые!

Солдаты, молодые, здоровые парни, в шлемах, громко заржали. Автоматы на их груди мелко тряслись. Черные отверстия, не мигая, смотрели прямо на меня.

– Нельзя устраивать такое сильное целование! Ты будешь делать ему смертельное удушение.

– А тебе какое дело, стальная башка! Завидно, да?

Один из солдат взял меня за плечи, заглянул в лицо и, смеясь, оказал другому по-немецки:

– А у нее неплохой вкус, у этой девки… Как тебе имя? – спросил он у меня.

– Янош он, Янош, – не дал мне ответить второй солдат. – Все они Яноши, можешь не спрашивать.

Он протянул руку к Аги и тронул ее за подбородок. Она отшатнулась.

– Ну, маленький девушка, за твоя тайна ти будешь платить нам один поцелуй.

Аги сплюнула на землю:

– Вот тебе поцелуй, получай!

Они снова заржали.

– Кого хочу, того и целую! Вот, смотрите, вот!

Она стремительно повернулась ко мне и поцеловала.

Когда она, наконец, отпустила меня, опасность уже миновала. Немцев в воротах не было. Их жеребячий смех доносился с улицы.

– Ха-ха-ха! На виду у всех!

– Венгерские девки и не на то способны.

– Ну, это же Аги! Известная… – Раздалось грубое слово.

– Понимаешь по-немецки? – Аги испытующе смотрела на меня, прерывисто дыша и покусывая нижнюю губу.

У меня не хватило смелости соврать. Я отвел глаза, кивнул.

– Они врут! Слышишь, врут, врут! – Она закрыла руками лицо. – Гады! Чтоб вы все сдохли, гады!

– Не надо, Аги! – Подчиняясь внезапному порыву, я шагнул к ней, обнял. – Аги!..

И тут произошло нечто неожиданное. Я получил такой удар по щеке, что в первый момент не мог ничего понять. Мне казалось, что где-то рядом рванула мина. Я схватился за щеку и, пораженный, смотрел вверх. Из моих глаз летели искры. Я совершенно отчетливо видел, как они, одна за другой, взлетали к воротам и исчезали в голубом небе.

Я опустил голову, все еще держась за щеку. Аги стояла передо мной, подбоченившись. В ее больших влажных глазах кипела ярость.

– Съел?.. Могу еще отпустить по дешевке.

– Аги, я…

– Словил-таки момент!.. Все вы гады! Все!

– Нет, честное слово…

– Плевать я хотела на твое честное слово… Давай руку! Идем!

Мы вышли из подворотни. Снова она держала мою руку возле своего сердца. Но я не смел даже взглянуть в ее сторону. Щека горела… За что она меня ударила, за что?..

Мы вышли на тихую неширокую улочку.

– Уже близко, – Аги бросила на меня косой взгляд. – Больно?

Она явно шла на примирение. Но я гордо вскинул голову и промолчал.

– Сам виноват, – сказала Аги. – Не лез бы со своими нежностями. Знаешь, как трудно девушке жить одной на свете. Кругом солдатня, у каждого только в мыслях, что… Вот и приходится давать сдачи, иначе совсем одолеют. Я и джиу-джитсу знаю. Один немец научил, попросила. Ничего немчик, вполне порядочный, не такой, как эти. Теперь от его науки другим достается… Ты не очень злись, я тебя еще пожалела, стукнула семьдесят пятым калибром. А у меня еще в запасе и сто пятидесятый и двести сороковой… Вот здесь!

Мы стояли перед одноэтажным каменным особняком. Стены, украшенные лепкой, были темными от времени. В высокие, узкие, с полукруглым сводом окна виднелись тяжелые портьеры.

Мы прошли в ворота. Аги остановилась.

– Слушай, – она все еще держала мою руку. – Ты в самом деле русский?

– Папуас!

– Смотри! Если не русский, я тебе не завидую. Доживаешь на свете последний свой час.

– А тебе-то что? Жалко будет?

Она тряхнула головой и сразу отпустила мою руку.

– Вот еще! Жалеть всякую сволочь!.. Иди!

Мы оказались в маленьком внутреннем дворике. По стенам вился яркий, еще не пожелтевший плющ. Дворик был весь выложен гранитными плитами, порядком уже стертыми – видно, долго их топтали людские ноги.

В одной из стен выступал старинный рукомойник. В голове льва торчал вполне современный водопроводный кран. А прежде, наверное, вода стекала струйкой прямо из пасти.

Стены во дворе были слепые, ни одного окна и всего две двери, друг против друга. Обе с каменными крылечками, огороженными литой чугунной решеткой, местами уже обломанной.

Аги подвела меня к двери с медной дощечкой над почтовым ящиком. «Доктор Бела Дьярош», – прочитал я витиеватую надпись.

В руке Аги появился ключ, она отперла дверь.

Комнаты были большие, сумрачные и холодные, словно нежилые. Мебель тоже им под стать. Огромные зеркала в резных деревянных рамах, пудовые кресла, пустившие корни в темный паркет. Зеркала, шкафы, кресла – все это прабабушкино добро – провожали меня угрюмым неприязненным молчанием.

Мы прошли несколько комнат и оказались на кухне. Здесь пахло жильем. Тепло, под стеклянным колпаком ярко горит электрическая лампочка.

– Вот он, Бела-бачи, – сказала Аги.

Я обернулся.

Позади меня, недалеко от двери, через которую мы вошли, за небольшим столиком, покрытым клеенкой, сидел пожилой человек с седыми, прихваченными желтизной, усами.

– Здравствуйте.

Он кивнул головой:

– Ты и есть русский?

– Да.

Я никак не мог взглянуть ему прямо в глаза. Он все время вертел головой, словно теплый свитер с высоким воротом натирал шею.

– Садись, обожди. – Он показал мне на стул возле плиты, напротив него. – Я позавтракаю. Может, тоже хочешь?

– Спасибо, я уже ел.

– Я пойду, Бела-бачи, – сказала Аги. – Мне еще надо успеть в село.

Он повернулся к ней.

– Ни в какое село ты сейчас не пойдешь, девочка моя. Ты пойдешь вон в ту комнату, ляжешь на тахту и поспишь несколько часов.

– Бела-бачи…

– Если будет холодно, накроешься пледом – на вешалке в передней.

– Только два часа, не больше. Вы разбудите?

– Хорошо, хорошо. Иди, спи!

Возле двери Аги остановилась и кивнула мне:

– Прощай… Бела-бачи, дорогой он вел себя смирно.

– Вообще, я смотрю, парень хоть куда, – он прищурил глаз. – Как тебе кажется, Аги?

Аги не ответила, вышла, сердито хлопнув дверью. Он, улыбаясь, покрутил головой.

– Жжется, как перец!

И, словно забыв о моем присутствии, принялся за завтрак.

Ел он странно. Нарезал ровные точные кубики хлеба, клал на них микроскопические кусочки сала и на кончике ножа отправлял в рот. Жевал долго, старательно. Потом проглатывал и принимался за следующий кубик.

Сало, от которого он отрезал тонкие, как бумага, ломтики, лежало перед ним на тарелке. Розовое, обсыпанное рыжим перцем. Я готов был поручиться, что мы с ним сегодня позавтракали от одного куска.

В полном молчании он съел весь хлеб. Потом ножом, очень аккуратно, собрал со стола все крошки, высыпал на ладонь, опрокинул в рот. Убрал тарелку с салом и принялся за газету, лежавшую тут же на столе.

Время шло. Там, в погребе, остался капитан Комочин. Вдруг им покажется, что уже вечер? Я что-то не заметил у них часов.

– Что ты там все постукиваешь ногой? – он не спеша сложил газету. – Должен же человек знать, что происходит в мире. Вот теперь я знаю, что севернее Дебрецена наши доблестные войска с успехом гибко оторвались от измотанных в боях большевиков и отошли на новые, существенно более выгодные рубежи.

Он откинулся на спинку стула и впервые посмотрел на меня в упор. Глубоко запрятанные глазки казались совсем маленькими на широком, испещренном глубокими морщинами коричнево-красном лице.

– Ну, давай поглядим, из какого ты монастыря… Молоденький. Там, говорят, уже всех русских давно перемолотили, одни старики и калеки остались. А ты твердишь: русский! Комедия!

– А что у нас рога – не говорят?

– И это говорят… Как тебя звать?

– По документам – Осип Михай.

– А крестили как?

– Меня не крестили. Отец был коммунистом… Александр. Сокращенно – Саша.

– Шаша, – повторил он за мной, – Странное имя.

– По-венгерски – Шандор.

– Шандор? Вот как! – Он почему-то усмехнулся: – Ну, рассказывай, Шандор.

– О чем?

– Зачем пришел.

– Зачем позвали?

Он рассмеялся. Смех у него был беззвучный. Он только раскрывал рот, обнажая крепкие зубы, желтые, как у большинства курильщиков, и трясся всем туловищем.

– Дипломат ты. Чемберлен с зонтиком!.. Смотри, прогадаешь. Он ведь тоже прогадал… Хочешь, чтобы я сделал первый ход? Хорошо. Пусть я… Что мне нравится во всей вашей истории – в твоей и второго, твоего приятеля, – так вот, нравится мне нелепость вашего появления там, у них, у Фазекаша. Ведь в гестапо и жандармерии не дураки сидят. Разве они стали бы вас подбрасывать таким манером? Они подбрасывают – о-ла-ла! На сто десять процентов все верно. Ни к чему не придерешься. А тут такой фокус.

Он говорил так же, как и ел: не спеша, со смаком, одновременно набивая табаком старенькую, короткую трубочку, скорее всего, самодельную. На меня он вроде бы не смотрел, словно разговаривал сам с собой. И в то же время я беспрерывно ощущал на себе его острый взгляд.

– Правда, и у них бывают промашки, что говорить! – Он прикурил и теперь попыхивал трубочкой, не вынимая ее изо рта. – Вот был у нас тут такой случай. Пронюхали они, что на одной квартире собираются люди. Что за люди? Что делают? О чем говорят? Как им не попытаться узнать – ведь они же за это деньги получают. Рядом, в соседней квартире, как раз сдавалась комната. Они взяли и послали туда своего человека. Тот снял комнату – вроде из другого города приехал, сдал хозяйке документы на прописку, деньги уплатил – все как полагается. И вот в один прекрасный день хозяина квартиры вызывают в жандармерию. У человека коленки трясутся – жандармерия все-таки. Но идет, как не пойти? Там важный господин такой, в штатском, но чин, говорит ему: «Мы получили сообщение из полиции, что у вас на квартире прописан такой-то». «Так точно, ваше сиятельство». В таких случаях очень неплохо благородие сиятельством назвать. «Так вот, парень, имей в виду, это очень опасный субъект. Если только он начнет речи против Хорти произносить, либо листки совать – бегом к нам. Не прибежишь, сам сядешь в каменный мешок. Ясно? Что будешь делать! Вернулся хозяин домой, рассказывает жене, так, мол, и так, вот какой у нас квартирант человек, надо верным людям подсказать, пусть с ним поговорят, предупредят. Жена слушает, поддакивает, а потом как всплеснет руками: «Бог мой! Да ведь я же его еще не прописала! Завертелась, закружилась, Как бы штрафу теперь не заработать!» Он и глаза вытаращил: «Не прописала? А как же они говорят: прописан!..» Понял? Чуть поторопились господа жандармы. А задумано было неплохо. Здорово задумано! Человека подозревают, о человеке расспрашивает жандармерия – как ему не поверить?

– Если вы думаете, что мы тоже…

– Ничего я еще не думаю, – перебил он меня, теребя свой желтый ус. – Я тебе просто рассказываю, и все. Разве не интересно? Не интересно?

– Интересно, – выдавил я, раз ему так хотелось.

– Ну вот, видишь… А вообще они умеют работать, ничего не скажешь. Иной раз так чисто сработают, шляпу перед ними снимай! Правда, если бы поменьше было всяких там… – он щелкнул пальцами, подбирая нужное слово, – всяких тути-мути, то им было бы труднее ловить пташек. Но факт, что тути-мути есть – они на них и строят свой расчет. Вот недавно Хуллам одного хорошего парня подловил. Знаешь, кто такой Хуллам?

– Нет, – бросил я зло. – Не внаю, кто такой Хуллам.

– Начальник нашей жандармерии. Хитрая лиса! Или немцы ему так здорово подсказывают… – Он помолчал, посасывая свою трубочку. – А ведь ты, парень, тоже на немца смахиваешь. Светленький, глаза голубые… Нет, я ничего не говорю, всякое бывает… Да, так вот Хуллам этот самый. Схватили они ночью, под утро, нашего парня за делом. А он подстрелил одного и утек. Утром пришел на завод. Они его за воротник. Он отнекивается: «Не я да не я, дома спал». Иди, докажи! Тогда они вот что придумали. Подослали свою бабенку к его жинке. Та и давай ей песни петь на траурный мотив: «Ах, несчастная ты! Знаешь, где твой муж всю ночь пропадал? С Хорват Пирошкой в гостинице «Мирабель». А теперь муж ее его ищет, морду хочет набить». Жена в слезы: «Ах он, подлец такой! Всю ночь его прождала, глаз не сомкнула, а он под утро прибежал, говорит, молчи, что я дома не был. Я ему помолчу!».. А им только и нужно было ее подтверждение, что он дома не спал. Пропал парень!.. Хитрые они, ох и хитрые! Только на минуту допустишь, что они дурнее тебя – и все! Как раз за эту минуту они и обведут тебя вокруг пальца. А ведь тут не тюрьмой пахнет, не каторгой. Проморгал – и готово. Крейцер ломаный тебе цена… Ну так как же, парень? Может, с вами это тоже грандиозное гала-представление? У гестапо здесь сейчас новый начальник. Может, он придумал? Может, у него такой расчет: так глупо, так нелепо, что нельзя не поверить. Тоже ведь ход, а?

Больше я не мог выдержать. Вот кружит и кружит надо мной, как коршун!

– Знаете что, мы совершенно случайно попали в этот ваш проклятый погреб и, если не верите нам, можем уйти.

Он снова засмеялся своим беззвучным смехом.

– Уйти? Ну, нет! Тут уж остается выяснить все до конца. Но как выяснить, как? И ошибиться нельзя. В одну сторону ошибешься – двух парней со света сживешь. И каких парней – русских! Ведь я потом сам в петлю полезу, если узнаю, что ошибся… А в другую сторону ошибешься, сколько хороших голов в мешок с хреном засунут?.. Нет, ты меня лучше не торопи, дай вволю вокруг тебя походить. Видел, как кошка вокруг горячей каши ходит? Все никак не подступится. А потом чуть остынет – хап!.. И не кипятись – не поможет. Раз объявлен тебе шах, бегай своим королем по доске, чтобы мат не поставили. Такие уж правила! Может, потом другую партию сыграем – я сам к тебе под шах попаду. Ну и буду по доске бегать. Такая игра, ничего не сделаешь.

– Пока мы будем с вами играть, его там прикончат, – напомнил я.

– Не бойся. Придет время, пошлю Аги… Ей ничего не стоит, ноги быстрые. Знаешь, какая она танцорка – у-у!

– Знаю, – бросил я зло.

– Знаешь, говоришь? Эх, парень, да что ты про нее знаешь! Без отца, без матери, одна сестра, да и та в сумасшедший дом угодила от веселой жизни… Ну, хорошо, предположим, я тебе поверил, что вы оба русские. Что тогда? Что я должен с вами делать?

Все время я ждал этого вопроса, и все равно он застал меня врасплох.

– Отпустить, – сказал я, помешкав.

– Хорошо, – он согласно кивнул. – Отпустил. Дальше?

– Проберемся к своим.

– Вот и врешь.

Я отвел глаза.

– Врешь! – повторил он. – Ты знаешь, что никуда вам не добраться. Попробуй, доберись без документов.

– Документы есть, – буркнул я.

– Знаю уж я, какие у вас документы. Пустой лист и тот надежнее. Так что же вы все-таки будете делать? Устроитесь покойниками на кладбище?

Он встал из-за стола, и я удивился. Когда он сидел, то выглядел высоким. А теперь оказалось, что я намного выше его. У него было непропорциональное тело. Туловище широкое и длинное, а ноги короткие, будто подрезанные. Он волочил их по полу, словно на них висели тяжелые гири.

Старик сделал несколько шаркающих шагов в мою сторону. Я внутренне весь напружинился. Но он, коротко усмехнувшись, достал с полочки в двух метрах от меня коробок спичек и вернулся на место.

– А может, лучше оставить вас у себя? – Он, не глядя на меня, чиркнул спичкой.

– А кто вы такие?

– У тебя есть выбор? Глаза серые или глаза карие? Кровать с клопами или кушетка с блохами?.. Да и потом ты кое-что знаешь – не может быть! Не поверю, чтобы там, в погребе, ты ничего не узнал. Они же парни такие – прозрачные, как стеклышко. Верно, хорошие парни?

– Ничего, – сдержанно ответил я.

– Жаль вот только, почти никто военной службы не нюхал, дисциплина – никуда! Черный орет по целым дням. Лаци чуть не в драку с ним лезет. А Фазекаш… Прикажи ему – в огонь и в воду. А вот командовать ими не может. Не может – и все! Нет таланта у человека. Не дал бог. Или там черт, все равно!

Ребята в погребе, видать, его очень заботили – он даже оставил свой неопределенный шутливый тон.

– Ну хорошо, мы с тобой сошли совсем на другие рельсы, давай вернемся на прежние… Так, значит, оставить вас у себя? Конечно, при условии, что вы не шпики, а русские.

– Нас это условие устраивает.

– Дай бог, дай бог!.. Ну-ка, подробненько, как вы здесь оказались?

Проверка продолжалась. Я рассказал ему о задании, о том, что случилось с полком, куда мы направлялись. Он слушал очень внимательно, даже дымить перестал.

– Так, значит, третий был венгерский лейтенант?

– Да.

– А как звали этого венгерского лейтенанта? – спросил он. Почему-то именно лейтенант заинтересовал его больше всего.

– Я не имею права говорить.

– Так-так… – Вывалил пепел из потухшей трубки, снова набил табаком и вдруг произнес, не глядя на меня: – Оттрубаи?

Я кивнул. Отказываться не имело смысла. Старик знал больше, чем я мог предположить.

– Он у вас? – спросил я.

– В гестапо… Напоролся на их людей. Плохи его делишки, совсем плохи. Вешать будут.

«О! Горячо благодарен!» – сразу вспомнилось мне. Бедный лейтенант Оттрубаи!

Старик, волоча ноги, подошел ко мне, положил на плечо руку. Она была тяжелая и крепкая.

– Вот теперь я начинаю тебе верить, – он опять непроизвольно повертел головой. – Бог мой, неужели в самом деле русский?

Я вскочил со стула. Он улыбался. Невыразительное плоское лицо с большим выпуклым, как купол, лбом и с маленькими стальными шариками глаз сразу стало мягче и добрее.

– Быстро же ты выучил наш язык.

Я сказал, что знал его раньше.

– Значит, тебя послали потому, что говоришь по-венгерски? Логично… Шани! – крикнул старик. – Шани! Выходи! Что ты думаешь обо всем этом?

Открылась дверь позади меня – она вела из кухни в маленькое темное помещение, очевидно, в кладовую. Оттуда вышел невысокий стройный венгр. Скулы, тщательно выбритые, отливали синью.

– По-моему, он не врет, – произнес он низким глухим голосом и протянул мне руку. – Здравствуй, русский. Я Шандор.

– Я тоже.

Он смотрел на меня дружелюбно, не отпуская руки. Старик стоял в стороне и задумчиво крутил в пальцах ус.

– Куда их девать? Номер с внезапным появлением двоих русских в нашем цирке не предусмотрен.

– Ничего, Бела-бачи, пойдет сверх программы… Я думаю, надо привести сюда второго русского и всем вместе посоветоваться. Было бы здорово, если бы они смогли нам помочь в том деле.

– Погоди еще с делом.

Старик вышел в соседнюю комнату. Через несколько минут в кухню влетела Аги, розовая и заспанная, с отпечатавшимся на щеке плетеным узором.

– Значит, ты русский! Все-таки русский!

И вдруг, стремительно обняв меня, поцеловала.

– Это за то, что ты русский. – И еще раз поцеловала. – А это, чтобы не сердился, ну, ты сам знаешь за что.

– Смотри, Шани, у них уже какие-то тайны, – беззвучно засмеялся старик.

– Молодежь! – усмехнулся Шандор.

Ему самому было не больше тридцати.

– Аги, сбегаешь туда, к Фазекашу, и приведешь второго русского, – сказал старик и протянул ей какую-то бумагу. – Возьми на всякий случай отпускное свидетельство. Но лучше патрулям вообще не попадаться.

– Я дворами, Бела-бачи.

Она выбежала, но через секунду в дверях вновь появилось ее радостное лицо. Махнула мне рукой и крикнула по-русски:

– Совецки Союз – ура! Красни Армия – ура! Русски – ура!

И исчезла за дверью.

Старик и Шандор смотрели на меня, улыбаясь. Я сейчас же снял с лица улыбку, насупился, но они все равно улыбались. Вероятно, у меня был уж очень глупый и растерянный вид.

А может быть, они улыбались совсем не поэтому?

Глава V

На столе появился электрический кофейник, и Бела-бачи стал священнодействовать. Шандор помогал ему, возясь с кофейной мельницей и стараясь не проронить ни единой крупинки – кофе продавался по баснословной цене. Только такие фанатичные поклонники этого напитка, как венгры, могли, отказываясь от самого насущного, позволить себе по щепоткам покупать золотые зерна.

По комнате разнесся сильный приятный аромат. Бела-бачи вдохнул его с наслаждением.

– Чувствуешь! Настоящий, не какой-нибудь там цикорий.

Мне было все равно: цикорий, не цикорий. Я относился к кофе довольно равнодушно. Но, чтобы не обидеть хозяина, протянул вяло:

– Да-а…

Бела-бачи хлопнул ладонями по коленям.

– Вот теперь я, верно, вижу, что ты русский! Говорят, там полно кофе и никто его не пьет.

– Да, больше чай.

– Эх, не догадался ты притащить с собой пару кило!

– В следующий раз, – подхватил я шутку.

– Свой кофе, – ухмыльнулся Шандор. – Искатели постелей со своим кофе.

Я рассмеялся:

– Искатели постелей – здорово ты придумал.

– Я придумал? – удивился Шандор. – Так это ведь будапештское словечко. Там у них полно всяких бездомных. Как вечер, так они ищут, куда приткнуться. Вот их и прозвали искателями постелей.

– Или еще их зовут «соседями», – сказал Бела-бачи, внимательно следя за кофейником. – Встречаются двое таких искателей постелей. «Где живешь?» – спрашивает один. «Нигде, где придется». «О, значит, мы соседи!»… А теперь, из-за бомбежек, таких «соседей» все больше и больше… Ну, готово!

Кофейник зашипел, из изогнутого носика тонкой струйкой полилась черная жидкость.

Я отказался от кофе. Пить без сахара горькую жидкость – тоже удовольствие! Они упрашивать не стали и разделили между собой содержимое моей чашечки.

Они потягивали кофе маленькими глотками, закрывая глаза и прищелкивая языками, и одновременно отвечали на мои вопросы. О Бела-бачи я уже знал, что он врач. Но какой? Оказалось, детский, однако практикой не занимался уже несколько лет. Почему? Разные причины, – уклонился он. Я больше не стал расспрашивать. Такой словоохотливый, а тут отвечал односложно, словно ему было неприятно.

Шандор работал диспетчером на железной дороге.

Двадцать четыре часа там, двадцать четыре часа свободен. И не очень далеко от дома. Жена носит обеды, ужины: горячие, даже не успевают остыть. Одно плохо: работы все больше и больше. Поезда на фронт, поезда с фронта.

– И все спокойно? – спросил я не без заднего умысла.

Бела-бачи прищурил глаз: