Текст книги "Собачий переулок [Детективные романы и повесть]"

Автор книги: Лев Гумилевский

Соавторы: Александр Тарасов-Родионов,Сергей Семенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Глава II. ЛУЧШЕ УМЕРЕТЬ ОБОИМ!

Без всякого преувеличения можно сказать, что Осокин ворвался на место происшествия, когда еще в комнате не рассеялся дым и запах выстрелов.

Вопреки утверждениям многих авторов, как видно из фактов, он явился туда с такой поспешностью далеко не случайно. Живая жизнь связывает часто людей такими тончайшими нитями, с такой последовательностью, каких не выдумать и самому изощренному фантазеру. Самый занимательный романист никогда не выдумывает, но лишь комбинирует наблюденные в жизни факты и совпадения. Это, впрочем, не избавляет его от опасности быть заподозренным со стороны читателей в неправдоподобии его комбинаций…

Мы вне этих подозрений, так как не сочиняем роман, а лишь излагаем в подробностях живую хронику событий в нашем городе, к тому же известных уже из массы устного и печатного материала, обошедшего всю Россию еще так недавно.

Растолкав собравшихся любопытных, толпившихся уже во дворе, затем на лестнице, в коридоре, на кухне, Осокин остановился на пороге комнаты.

На него посмотрели с изумлением. Какая-то старушка шепнула вопросительно соседке:

– Отец, что ли? Говорили, у ней отец был где-то.

– Был, был, бочарейный отец! Мастерскую арендовал на цементном заводе! Только не схож – тот хромой, видела я его: был он у покойной разика два…

Осокин как будто и слышал и не слышал, что шептали за его спиной, но куда-то в подсознание этот шепот вошел.

«Не она, не она!» – подумал он со смешанным чувством разочарования и радости и, толкнув дверь, вошел в комнату Сидевший за столом милиционер тотчас же встал и, узнав Осокина, доложил довольно равнодушно:

– Студент оказал признаки жизни, его отправили в больницу… А остальные все как есть, извольте осмотреть!

Осокин не слышал. Он глядел на простыню, сорванную с кровати, прикрывшую лежавшего на полу человека, как будто раздумывая, подошел.

Милиционер услужливо сдернул покрывало.

– Кто это? – глухо спросил Осокин.

– Курсисточка, говорили, – не без сочувствия ответил милиционер. – Фамилия Волкова. Верой звали. Кажется, студент тот ее пристрелил, а возможно, и по обоюдному согласию… Записочка на столе, как есть…

Осокин набросил снова простыню на бледное лицо мертвой и обернулся к столу.

– А еще, – спросил он, подумав, – здесь никого не было?

– То есть как? – переспросил тот.

– Девушки другой… Здесь с ней девушка жила, под руга?

– Нет, никого не было.

– Где же она?

– Соседи, надо полагать, знают: я только что с поста вызван был…

Петр Павлович встряхнулся. Недоумевающий взгляд милиционера и растерянный тон ответов отрезвили его на столько, что, когда вслед за ним явился инспектор, он уже мог спокойно и внимательно прочесть вместе с ним записку В ней было написано немного:

«Так жить нельзя. Лучше умереть – обоим. Хорохорин».

Инспектор, скучая, посмотрел на подпись, прочел записку про себя и вслух и обернулся к Осокину.

– Ну что же, Петр Павлович, разбирайтесь тут сами – ваш район. Серьезного ничего нет. Самоубийство, конечно, он ее застрелил сначала. Тяжело он ранен? – обернулся он к милиционеру.

Тот безнадежно махнул рукой.

– Не выживет!

Инспектор походил по комнате, крикнул на толпившихся за дверью и впиравших в комнату любопытных и ушел, сказав:

– Петр Павлович! Когда закончите, доложите начальнику сами. Я уезжаю за город…

Осокин ответил тихо: «Слушаю» – и, проводив вежливо инспектора, стал аккуратно, как всегда, заниматься своим делом: приготовил перо и чернила, послал милиционера за листом бумаги, затем отложил в сторону записку, поднял револьвер с пола и, осматривая, хотел уже было отложить его к записке в кучу вещественных доказательств, как вдруг вздрогнул, вытаращил глаза и с необычайным вниманием начал осматривать его снова и снова.

Когда милиционер вернулся, он тотчас же велел принести свечу, достал из кармана сургуч и неразлучную печать, опутал веревкой револьвер и, опечатав его и отложив в сторону, стал с исключительным вниманием осматривать комнату, вещи, все, что попадало под руку.

Из огромного шкафа, завешанного платьями, от которых еще как будто веяло теплом живого человеческого тела, он вышел совершенно взволнованным.

– Доктор уже уехал?

– Они только свезут студента и вернутся сейчас же!

– Кто первый узнал?

– Соседи. Старушка одна и с ней гражданин такой. Облик еврейского происхождения. Тут они. Велел им ожидать. Они и за мной прибегли.

– Позовите.

Осокин взволнованно покосился на револьвер, потом взял перо и привычной рукой начал писать.

«Я, субинспектор 2-го района Осокин, явившись по требованию милиции в квартиру гражданки…»

– Вот эти самые граждане… – перебил милиционер.

Может быть, за двадцать лет своей работы в первый раз Осокин изменил привычному порядку опроса и, не справляясь об имени вошедших, спросил прежде всего:

– Вы слышали выстрелы?

– Слышали! – кивнул желтолицый, взволнованный человек. – Как услышали, так и побежали за милицией!

– Сколько выстрелов вы слышали?

Тот растерялся.

– Да два только! Сколько же?

– Вы слышали два выстрела?

– Два!

– Вы это точно слышали?

Спрашиваемый с некоторой обидой развел руками и не без раздражения ответил:

– Я сидел у себя и слышу – грохот, думаю – выстрел. Побежал на кухню, а там уже эта старушка охает, говорит: кто-то стреляет или уронили что! Мы кинулись в дверь колотить, и тогда там опять бахнули – это, значит, второй рае он уж в себя!

– Значит, два было выстрела!

– Два!

– Хорошо! Теперь скажите ваше имя, отчество и фамилию…

Опрос продолжался недолго, хотя Осокин вызывал одного за другим всех живущих в квартире и подробно расспрашивал об убитой, о ее жизни, о ее знакомых, особенно о тех, кто у нее был в этот день. Отвечали ему неопределенно и с неохотой. Считали лишним отвечать на ненужные вопросы: все происшедшее было для всех ясно, и на опрос смотрели как на пустую волокиту.

Старушка, чаще других впускавшая к покойной гостей, замахала руками:

– Милый, разве всех-то упомнишь? Да и вижу-то я плохо! Прошнырнет какой в дверь – кто его знает кто? Да за один нонешний день было у ней товарищей пять! Что ее, мертвую, разговорами такими тревожить? А девушка была хорошая, дурного от нее не видела, а еще и так, что пройдет мимо, так непременно скажет: «Ой, бабушка, бабушка! Все-то вы хлопочете!» – «Как же, говорю, не хлопотать, милая!»

Старушка расплакалась, и ее оставили в покое.

Вернувшийся во время этого опроса участковый врач Иван Павлович Карманов, пыхтевший, как всегда, коротенькой трубочкой, послушал, засмеялся:

– Ну, Петр Павлович, бюрократ же вы! Зря бумагу портите – не понадобится!

Осокин пожал плечами.

– Как знать?!

– Да что тут знать! Студент умрет наверное, даже судить будет некого! Если же, паче чаяния, выживет, сам во всем признается, так что ваши протоколы не понадобятся… Кончайте! Да давайте перышко мне – я актец осмотра составлю…

– А вы осмотрели убитую?

– Как же!

– Пуля навылет?

Доктор улыбнулся.

– С чего вы взяли? Из револьвера на таком расстоянии – навылет? Не бывает!

– Я тоже думаю, что не бывает, а вот есть, кажется. А тот студент?

– В живот. Пуля засела в тонких кишках, очевидно. Я звонил в клиники. Самсонов хочет попытаться оперировать…

– Так, так! – бормотал Осокин. – А я уже думал, что один стрелялся, а другой попался по дороге шальной пуле…

– С ума вы сошли! – удивился доктор. – Что за сказочки! В чем тут дело?

Осокин встал и не без удовольствия помолчал, мучая любопытством доктора.

– А дело в том, что налицо у нас два выстрела, две пули и один израсходованный патрон в барабане!

Доктор вытаращил глаза, потом махнул рукой.

– Любопытно! А другой револьвер где?

– Вероятно, в кармане у того, кто стрелял!

– Позвольте! У него ничего в кармане не было, револьвер не иголка… Заметили бы! Вы комнату обыскали?

Осокин не счел даже нужным ответить.

Он ходил из угла в угол, раздумывая и соображая. Иногда он подходил к покойнице, открывал ее лицо и долго глядел на него: оно было красиво, живые складки его стыли, сглаживались, оно приобретало то мертвое спокойствие, которое часто принимают за успокоение.

Так именно думал Осокин, и он закрывал его с некоторой долей почтения. Тогда он снова начинал ходить из угла в угол, тереть лоб, осматриваться и соображать.

Доктор, покуривая трубку, следил за ним очень внимательно.

– Нет, серьезно! Вы что-нибудь подозреваете?

Осокин вдруг тихо улыбнулся.

– Да, подозреваю!

– Что именно?

– Что? – Он снова усмехнулся. – Подозреваю я, доктор, вот что!

– Ну? – нетерпеливо перебил тот.

– Да нет, не подозреваю даже, а я уверен в этом, ну совершенно, доктор, уверен!

Доктор смотрел на хихикающего и потирающего руки субинспектора и, ничего не понимая, все более и более разгорался от любопытства.

– Да в чем дело, черт возьми? Говорите!

Осокин прошелся по комнате.

– Уверен я в том, доктор, что у всякого человека есть в жизни свое место: и вот я на свое место попал. Попом я был по ошибке, а уголовный розыск есть самое мое натуральное место!

Доктор раздраженно выслушал и повторил:

– Да в чем дело?

– А дело в том, что не будь я Осокин, если из этого дела не выйдет редчайший казус!

Доктор, не выдержав, протянул к нему руки, умоляя и стыдя:

– Да говорите же, наконец, что вы тут нашли интересного?

Осокин усмехнулся и задумался. Потом, рукой поманив доктора к шкафу, он отворил вторую дверь.

– Черный ход! – тихо сказал он.

Доктор свистнул в необычайном волнении и отступил в изумлении.

– Но позвольте, позвольте! – почти закричал он. – А записка-то, записка! В ней же прямо сказано…

Осокин взял со стола записку, повертел ее в руках и отложил с пренебрежением.

– Записка запиской, а факты фактами! – пробормотал он и, оглянувшись на недвижный труп девушки, покачал головою: в этот миг он не мог не подумать о другой девушке, знавшей, может быть, больше того, что мог предполагать он.

Он торопливо тряхнул головою. Доктор взволнованно прошелся по комнате.

– Но позвольте… Что, же здесь произошло? Что тут могло произойти?

Осокин, галантно шаркая перед доктором, наклонил голову и ответил с достоинством:

– А это уже дело наше – выяснить и установить, что именно здесь произошло!

Доктор недоверчиво покачал головой, пожал плечами, с некоторым раздражением уселся за столик и стал писать акт медицинского осмотра покойной Веры Волковой.

Осокин со снисходительным терпением дождался, когда он кончил, затем распорядился вызвать карету и отправил труп убитой в анатомический театр.

Уже поздно вечером, забрав документы и опечатав квартиру, он нахлобучил шапку и ушел.

В угрозыск, однако, явился он только утром.

С портфелем под мышкой и сумбуром в голове он и представить себе не мог вернуться туда для приведения в порядок протокола и доклада начальнику. Нет, по старой и тщательно скрываемой ото всех привычке он проскользнул с черного хода в кабачок, известный у нас под названием «Замок Тамары», поманил к себе хозяина, толстого, почтительного армянина, и, растравляя аппетит подробным наказом, приказал:

– Полпорции шашлычку… Перчику побольше; на лимон не жильтесь – дать целый! Лучку побольше и тоньше бумажного листка… Теперь предварительно: стопочку очищенной… И ни-ни больше! Мне надо дело одно обмозговать в совершенстве!

Все было подано как указано. Две стопочки привели мозг Осокина в необычайную деятельность. Он выскользнул из кабачка в наилучшем настроении и даже не без легкомыслия сунул гривенник в руку черного, мрачного армянина, гудевшего во мраке подвального хода:

– Опъягь приходы!

Глава III. ПРИ ЧЕМ ЖЕ ТУТ ЧЕРТОЧКА?

Сеня провел субинспектора за собою в библиотеку и молча указал на стул. Прежде чем сесть и развернуть на столе бумаги, пришедший еще раз назвал себя:

– Субинспектор 2-го района Осокин. Позвольте приступить к делу…

Королев посмотрел на него не без любопытства, но ничего не сказал и уселся против него.

– В чем заключается ваше дело?

Осокин аккуратно снял шапку, положил ее на стул, ра ложил на столе портфель и всунул в него руку, но, еще нс достав бумаг, сказал:

– Дело огромной важности и совершенного секрета, но крайней спешности. В таких делах нужно быть крайне осторожным, потому что у меня нет ничего, кроме подозрений… Они противоречат фактам. Но что такое факт? У нас есть нюх, чутье! И потом, эта странность…

Сеня слушал терпеливо.

– Какая странность? – спросил он.

– Сейчас, сейчас, будьте любезны все выслушать и прийти к выводам…

Сеня с усмешкой приглядывался к суетливой любезности субинспектора и ждал, что тот скажет.

– Дело как будто бы совершенно ясно…

– Как будто… – спокойно заметил Сеня.

– Да, да! – горячо отозвался Осокин. – Тут нужно иметь чутье, да, чутье… Хорохорин без сознания. Я спрашивал. Если он не умрет в ночь – умрет после операции. Если не умрет после операции – к нему не допустят все равно… И нет надежды, что он придет в сознание… Я спрашивал. Бред же, бред же свидетельствует, что он убийца… Это так. К тому же документ на столе… Вы, конечно, узнаете, чья это рука?

Он достал из портфеля клочок бумаги. Сеня не без волнения притянул его к себе через стол и прочел: «Так жить нельзя. Лучше умереть – обоим».

– Это ведь Хорохорин писал, да?

– Да! Это его рука…

– Сомнений никаких?

Сеня молча встал и вышел. Через минуту он вернулся и положил на стол исписанный лист бумаги.

– Вот протокол, писанный им. Сравните!

Осокин небрежно сличил записку.

– Не нужно быть экспертом, чтобы увидеть, что записка писана им. Если бы даже не было такого сходства, его можно объяснить волнением. Дело не в этом, но посмотрите внимательнее – вы не заметите ничего особенного? Я не пошел бы к вам только для того, чтобы установить подлинность записки. Меня не это интересует, а другое…

Сеня растерянно осмотрел записку. Осокин ткнул пальцем на тире, стоявшее между последними словами.

– Я сам не большой грамотей, но скажите, пожалуйста, при чем же здесь черточка?

Сеня посмотрел на неуклюжее тире, стоявшее ниже полагающегося ему места, и пожал плечами:

– Хорохорин парень грамотный, и действительно странно, что он так написал…

– И не замечаете ли вы, – вытягивая голову из плеч, совершенно схоже с борзой, учуявшей дичь, каким-то неожиданным тенорком спросил субинспектор, – не замечаете ли вы, остановив внимание на этой черточке, что слово, идущее за нею, как будто разнится от остальных?..

– Да, теперь как будто замечаю…

– Это могло произойти, – быстро перебил его Осокин, – например, оттого, что одно дело решиться убить себя, а другое дело – убить другого… Перед этим решением, задумавшись, можно вдруг, например, задрожать и дописать самое страшное нетвердой рукою… Но, – вдруг добавил он, – при чем же тут Черточка?

Сеня смотрел на него с недоумением.

– Мы должны, – торопился Осокин, – мы должны не только регистрировать факты, но и проверять их. Вы изволите видеть, что каждое свое замечание я сейчас же проверяю: последнее слово разнится, да? Но вот и мотив, почему оно может от него разниться… Вы замечаете? Не разнится, а может разниться!

Осокин откинулся и вздохнул, торжествуя.

– Это мы откладываем в сторону. Нас объяснение удовлетворяет, но как вы объясните, что взволнованный человек, который вообще должен был бы никаких знаков не ставить, вдруг ни с того ни с сего ставит черточку?

Он засмеялся.

– Это неспроста стоит тут черточка, поверьте мне!

Сеня рассматривал записку и слушал. Ему начинало казаться, что в самом деле за этой черточкой скрывается какая-то тайна.

– Конечно, черточка сама по себе ничего еще не означает, если ей на помощь не идут другие, столь же необъяснимые факты.

– Какие? – оживился Сеня.

– Разные факты, – мельком, как будто не замечая оживления своего собеседника, заметил Осокин, – но стоящие не больше этой черточки. Ведь у человека может быть два револьвера? Правда?

Сеня пожал плечами.

– У Хорохорина их было едва ли не три. У него остались на память от войны винтовка, сабля и револьверы – два или три.

– Видите? – обрадовался Осокин. – Он мог, например, застрелив девушку, в ужасе револьвер бросить здесь же. Брошенный револьвер могли подобрать явившиеся люди. Милиционер поднял один и успокоился. Другой мог пропасть, не правда ли?

– Да, может быть!

– О, в нашей работе нужно быть очень осторожным… Никто, кроме нас, не знает, какие штуки иногда выкидывает жизнь… и умный преступник, которому благоприятствуют обстоятельства!

Сеня раздраженно отодвинул от себя записку.

– Послушайте, какие факты вы еще знаете? При чем тут разговоры о револьверах?

Осокин усмехнулся, молчал. Он наслаждался кружившейся в руках его тайной, которой он играл как ловкий жонглер, то обнажал ее, то прикрывал, то совсем выпускал из рук, то прятал, то показывал запутанный клубок, то со смехом клал на стол гладкий шарик, простой и прозрачный, как сама тайна.

– О, я знаю изумительные факты! – заговорил он. – Сверхъестественные факты, невероятные факты, и они нас учат осторожности в выводах. Вы не помните убийства семьи в Голичках, за Волгой?

– Нет!

– А я производил дознание и знаю факт. Некий крестьянин, вернувшись с базара, кладет в стол деньги, вырученные за лошадь, и уходит во двор. Жена его – мать двух ребят – тут же в комнате топит печку, греет воду, собираясь купать ребят. Маленькую девочку она сажает в корыто, мальчик играет за спиной. Мальчик берет из стола деньги и кладет их в печь. В это время входит отец и в ярости бросается к мальчику. Тот бежит, он ловит его в сенях, хватает за ноги и убивает одним ударом о косяк двери. Мать выскакивает на крик и вырывает у него мертвого ребенка с разбитой головой. Она вносит его в комнату и видит захлебнувшуюся в корыте девочку! В ужасе она бросается к ней и умирает от разрыва сердца. Отец, возвратившись, видит мертвых жену и детей, берет вожжи и вешается тут же на матице.

– Невероятно!

– Невероятно, но факт, и все это я восстановил только по некоторым черточкам! Убийства семьи не было, и это я черточками доказал!

– Послушайте, – перебил его с раздражением неудовлетворяемого слишком долго любопытства Королев, – что вы придрались к черточке, раз все ясно! Ну, черточка и черточка… Черт с ней!

Петр Павлович откинулся назад и рассмеялся. Сеня посмотрел на него сурово и договорил с большой серьезностью:

– Я сам, да и все мы не знай что бы сделали, чтобы не на Хорохорине лежал позор убийства… При таких обстоительствах!

Сеня не заметил, как тень удовольствия промелькнула на лице его собеседника.

Впрочем, сам Осокин тотчас же омрачил свое лицо сочувствием и сказал:

– По долгу службы обязан я сделать все, чтобы раскрыть истину…

– Какую истину? – вскрикнул Сеня порывисто.

Осокин загадочно усмехнулся.

Сеня посмотрел на него.

– Неужели из этой черточки может толк какой выйти?

Осокин не удержался от улыбки.

– Вы многого не знаете, а в нашей работе одни только черточки и имеют значение! Ну, вот слушайте, – оживленно заговорил он, – слушайте! Дней пять назад выехал я на убийство в Солдатскую слободку. Убили там сторожа в кооперативе и выкрали мануфактуру… Следов – никаких. У нас в этих случаях – прием: сейчас же опрашиваем жителей, соображаем всех подозрительных и ко всем – без промедления. Так и тут. Обошли троих, являемся к четвертому. Все благополучно, все спят, никаких признаков… И вдруг вижу я – у кровати стоят сапоги, самым натуральным образом и весьма обильно намазанные по обычаю дегтем. «Чьи сапоги?» – спрашиваю. «Мои», – говорит. Беру сапоги, оглядываю их около лампы, а кровь-то, знаете, замечательные свойства имеет, она и из-под дегтя выкажется! Гляжу – есть пятнышки… Велел взять парня – через полчаса признался и всех выдал! А ведь всего-то – черточка: сапоги что-то уж слишком старательно намазанные! Только и всего!

Сеня передохнул, пораженный.

– Это ловко!

– То-то и есть. – Осокин помолчал и добавил: – А у нас три черточки: одна – в записке, другая – в барабане, третья – в шкафу… Четвертая будет после вскрытия убитой, когда вынут пулю.

– Что такое? – изумился Сеня.

– Пока полный секрет: в барабане револьвера один израсходованный патрон. На всякого мудреца – довольно простоты…

Сеня задыхался от волнения.

– Кроме того, из комнаты можно выйти через чулан в стене. Вы знаете?

– Знаю, – изумляясь все более и более, подтвердил он, – знаю

Ну так вот. Нужно сделать только одно: подвергнуть исследованию этот документ! – Он указал на записку. – Тут мне нужна ваша помощь. У нас, конечно, никаких приспособлений и лабораторий нет, но я знаю, что можно некоторыми способами, например фотографированием, химическими реактивами, установить, не приписано ли последнее слово после и не закрыла ли эта самая черточка точку, которая тут была?

Сеня вздрогнул. Осокин закончил:

– Я уверен, что если попросить профессора Иглицкого.

– Иглицкого! – вскрикнул Сеня. – Да, конечно, конечно. Он же специально работал по этому вопросу!

– Именно вспомнив его замечательную статью о роли химии в раскрытии преступлений, я решил, что надо обратиться к нему.

– Ну да, ну да, – твердил Сеня, – ну, конечно!

– Но не теряя ни дня, ни часа…

– Сейчас же, сейчас же, – согласился Сеня, – сейчас же. Пойдемте!

Он в необычайном волнении поспешил за субинспектором, оделся в передней, не отвечая на расспросы ожидавших конца их беседы товарищей, и торопливо вышел с Осокиным