Текст книги "За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском"

Автор книги: Лев Славин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава 18
«Варшавские ребята»

Если из столицы следовать по старой проезжей дороге в Сохачев, то возле деревни Бабице зимой 1862 года можно было заметить непривычное оживление. На шоссе этом, обычно малолюдном, то и дело мелькали кареты, брички, крестьянские возки. Они останавливались либо у деревни, либо у лежащего неподалеку местечка Буды Заборовской. Пассажиры, большей частью молодые люди городского вида, с баулами, с саквояжами, не теряя времени, рассеивались по хатам. Изредка здесь появлялся высокий черноусый мужчина с военной выправкой. Окружающие почтительно именовали его: «пан капитан». Он уводил молодых людей в соседний Бабицкий лес. Здесь они вынимали из тайников небогатое свое оружие: несколько разнокалиберных ружей, частью охотничьих, и крестьянские косы. Капитан обучал их приемам стрельбы. На косы он смотрел скептически.

– По чести говоря, – замечал он, вздыхая, – какое же это оружие! Я прошел две кампании, крымскую и кавказскую. Но даже дикие кавказские горцы, даже они вооружены отличными дальнобойными штуцерами. О, польская бедность!

Все же капитан пытался разработать тактику боя косами. Выбрав полянку с молодыми березками и елками, он бросал на них в атаку своих юных косинеров. Пуще всего капитан боялся, чтобы они не порезали друг друга.

Городские ребята эти никогда не держали в руках косы. Азартно и неумело били они по тонким деревцам, воображая, что это царская кавалерия.

Таков был повстанческий отряд, руководимый бывшим капитаном русской службы Валерием Ремишевским, «кавказцем» – так называли в Польше тех, кто воевал в русских войсках на Кавказе. Последняя служба его протекала на Украине, в одном из пехотных полков. Именно отсюда он ушел в августе шестьдесят второго года, чтобы присоединиться к делу освобождения Польши.

Он сам организовал этот подпольный отряд из варшавской молодежи. Отряд так и назывался в конспиративных польских кругах – «Варшавские ребята».

Валерий Ремишевский жил постоянно в Варшаве и проводить занятия в Бабицком лесу нередко поручал беглому юнкеру гренадерского саперного полка Здиславу Стахурскому, которого он именовал своим «помощником по строевой части». Стахурский, хмурый, неразговорчивый юноша атлетического сложения, жил постоянно в Бабице. Этого нельзя было сказать о большинстве «Варшавских ребят». В тесных избах им нелегко было разместиться. А с другой стороны, молодежь эта, привыкшая к городскому комфорту, не стремилась селиться в деревне.

– Если бы шли боевые действия, другое дело, тогда бы мы все здесь жили на военном положении, правда, Щепан? – говорил Марек Боркевич, сын варшавского врача.

У этого восемнадцатилетнего золотоволосого красавца был такой живой характер, что он ни минуты не оставался без движения, то теребил свой чуб, то жонглировал всем, что попадало ему под руку, то похлопывал по плечу своего закадычного друга Щепана Михалюка. Даже в воинском строю, где полагалось по команде «смирно» неподвижно замереть, Марек пританцовывал, чуть-чуть, едва заметно. Но это не ускользало от бдительных глаз сурового строевика Стахурского. Марек тут же получал строгий нагоняй, который он, впрочем, выслушивал с довольно беззаботным видом.

Щепан Михалюк молчаливым кивком подтверждал слова своего друга. Сам-то он ничего не имел против того, чтобы поселиться в деревне. Обстановка, в которой он жил в городе, была ничуть не лучше, а то и хуже, чем здесь, в Бабице. В столярной мастерской пана Мулевича восемь подмастерьев – в том числе и Щепан – спали там же, где работали, разостлав тощие тюфячки под верстаками. Но с тех пор, как веселый, очаровательный Марек Боркевич удостоил его своей дружбой, Щепан безмолвно и восхищенно во всем ему подражал.

Таким образом, к концу дня большинство «Варшавских ребят» возвращалось в город, кто в бричках и возках, а кто по железной дороге. Правда, до ближайшей станции надо было идти не менее часа, но зато можно было прокатиться в вагоне, а это в ту пору еще было в новинку.

Здислав Стахурский не раз говорил капитану Ремишевскому, что отряд надо перевести на оседлое положение. Это было тем более необходимо, по мнению Стахурского, что отряд беспрерывно пополнялся новыми юношами, которых неутомимый Ремишевский завербовывал в Варшаве.

– Ребята почти не знают друг друга, – доказывал бывший юнкер, – а для предстоящих боев очень важно, чтобы люди сроднились. Кроме того, здесь они прошли бы необходимую физическую закалку…

Ремишевский не отрицал разумность этих доводов. Но он считал, что переводить отряд на жительство в деревню надо осторожно и постепенно. Во-первых, потому, что скопление в сельской местности городского народа – а отряд «Варшавские ребята» к этому времени насчитывал уже почти двести человек – может обратить на себя внимание царской полиции. А во-вторых, чтобы самих ребят не отпугнуть тяготами деревенской жизни. А что касается «предстоящих боев», то капитан был уверен, что восстание начнется не ранее весны.

Но случилось так, что «Варшавским ребятам» пришлось принять бой раньше.

Причиной этому был безумно смелый план, составленный Домбровским. Он заключался в том, чтобы овладеть цитаделью изнутри.

Однажды на ежедневной прогулке заключенных во дворе цитадели Домбровский увидел знакомое лицо. Поначалу он не поверил своим глазам. Он пристально вгляделся. Клинообразная борода лопатой. Высокий лоб. Брови, грозно сходящиеся к переносице. Прямой взгляд неморгающих глаз. Решительная складка рта. Общее выражение отваги, чистоты, воли. Даже одежда та же: глухая куртка под распахнутым пальто. Даже поза та же, его излюбленная поза: руки, скрещенные на широкой груди.

Домбровский крикнул:

– Бронислав!

Они бросились друг к другу в объятия. Это был Бронислав Шварце, человек, быть может, наиболее близкий Домбровскому и по натуре, и по политическим взглядам. Как и Ярослав, он был одним из руководителей левого крыла «красных».

Домбровский засыпал его вопросами:

– Как ты попал сюда? Следствие уже было? Какое обвинение тебе предъявлено?

– Вообще-то дела мои неважны, – сказал Шварце. – Но один шанс у меня есть.

– Какой?

– Я ведь французский подданный. Вот об это царская администрация может сломать зубы.

– Ты ошибаешься, Бронек, у тебя не один, а два шанса.

– Почему? – удивился Шварце.

Тогда Домбровский рассказал ему о своем проекте. Шварце тотчас увлекся им. Инженер по профессии, он внес некоторые технические уточнения. И не только технические.

– Я, конечно, не военный, куда мне до тебя, Ярек, – сказал он, – но все же кое-какой боевой опыт у меня есть. В сорок восьмом году я сражался в Париже на баррикадах.

Ярослав снисходительно улыбнулся: Париж, баррикады, гражданская война во Франции – как все это далеко от реальной польской действительности… Мог ли он в ту минуту предполагать, что не пройдет и семи лет, как он, Домбровский, взойдет на баррикады Парижской коммуны и поведет за собой армию французских рабочих против буржуазии!

Снисходительная улыбка Ярослава задела Шварце. Он сказал несколько запальчиво:

– А кроме того, я прослушал уже недавно там же, в Париже, цикл лекций по военному искусству. Ты знаешь, кто нам читал их? Генерал Людвик Мерославский, у него там были военные курсы для польских эмигрантов.

Домбровский покачал головой:

– Знаешь, Бронек, не очень-то я верю в легионы Мерославского. Все это в военном смысле несолидно, а в политическом – сомнительно. Стоит только вспомнить его противодействие образованию союза польских и русских революционных сил, или его страх перед крестьянским движением, или его преклонение перед Наполеоном III! Но ты мне еще не рассказал, как тебя взяли.

Свисток надзирателя прервал их разговор. Прогулка кончилась. Друзьям повезло: их камеры в 10-м павильоне оказались рядом. Конечно, делу восстания против царизма был нанесен, быть может, один из самых чувствительных ударов, когда из него изъяли этих двух людей. А с другой стороны, Домбровский почувствовал себя увереннее от сознания, что рядом с ним сидит Бронислав Шварце, человек отважный и решительный, такого же героического склада, как и он сам.

Биография Шварце сложилась не совсем обыкновенно. Отец его, Юзеф Шварце, известный варшавский адвокат, был деятельным участником восстания 1830–1831 годов. Организатор нападения на арсенал, поручик повстанческого Мазурского полка Юзеф Шварце после провала восстания эмигрировал в Париж. Вот откуда у его сына Бронислава французское подданство. Окончив Ecole Centrale в Париже и получив диплом инженера, Бронислав Шварце строил железные дороги сначала в Австрии, а с апреля 1860 года – в России. Управление строительства Петербургско-Варшавской дороги находилось в Белостоке. Здесь-то Бронислав и связался с подпольным повстанческим движением и вместе с Врублевским организовал отряд.

Выдающаяся энергия Шварце, его искусство конспиратора, его революционный пыл обратили на себя внимание руководителей подполья, и в июле 1862 года он был введен в состав Центрального национального комитета. Домбровского, который тогда играл в комитете руководящую роль, сразу потянуло к Брониславу. Конечно, решающее значение имела близость, если не совпадение их политических взглядов. Несомненно, Домбровского пленял и революционный темперамент Шварце, и его талант организатора. Немало для этой завязавшейся дружбы значило и то, что Бронислав Шварце был другом Кеневича, Гейденрейха и Звеждовского, близких друзей Домбровского и активных деятелей повстанческого подполья.

Ярослав знал через Пелю, что после его ареста летом шестьдесят второго года фактическим руководителем подпольной работы стал Шварце. И вот он схвачен царскими жандармами.

Тревожное беспокойство владело обоими друзьями.

– Теперь, после наших арестов, – делился Домбровский своими мыслями с Брониславом на очередной прогулке, – когда руководство в Центральном национальном комитете перешло, очевидно, к Гиллеру и Авейде, я боюсь, что они свернут на умеренные компромиссные пути.

– Поздно! – сказал Шварце, который был настроен более оптимистично. – Их подталкивают низы организации, а они настроены радикально и непримиримо.

– Низы! Ты знаешь, как к ним относится Оскар Авейде. Я сам слышал, как он как-то сказал: «Наш заговор – это урод без головы с тысячами рук и ног». Слышишь? Урод! Так выразиться о народе!

Шварце перебил его:

– А меня, Ярек, беспокоят не столько эти двое – оба они люди вялые, и если не принесут пользы, то и не причинят особого вреда. А вот беды можно ожидать от Кароля Маевского. Это лакей аристократов. Они его заслали к нам в лагерь. Он ренегат по натуре. Язык у него хорошо привешен. Своей красивой псевдореволюционной болтовней он очаровал студентов-медиков и выскочил в «вожди». А кроме того, Ярек, он смертельно завидует твоей популярности.

Домбровский задумался. Он вспомнил заседание в городском комитете. Маевский высокопарно восклицал, обращаясь к нему: «Вы хотите создать польско-русский союз и этим дезорганизовать польское дело. Что за преступное легкомыслие? Втягивать русских в польские национальные дела! Отравлять нашу национальную идею домыслами Герцена и других славянских Гер… (тут Маевский сделал эффектную паузу и закончил) …остратов!»

– Но ведь Маевский как будто арестован? – спросил он. – Царские душегубы не щадят и своих.

– А хотя бы и так! – отмахнулся Шварце. – Значит, ему выгодно. У этого фрукта удивительное свойство: он попадает в цитадель всякий раз, когда это является для него лучшим выходом из положения.

Он взял Домбровского под руку и сказал:

– Я не смотрю на положение вещей так мрачно, как ты, Ярек. Не забудь, что в комитете остался Зыгмуит Падлевский.

– Вся надежда на него. Но справится ли он с этой компанией трусов?

– Ты их называешь трусами? Но ведь дело не только в их личных свойствах. Подобных им людей я видел, хоть и был тогда очень молод, и во Франции в сорок восьмом году. «Белые» и правое крыло «красных» материально заинтересованы в сохранении существующего порядка. Все, что они хотят, – это выторговать у царя более выгодные для себя привилегии, вроде шляхетской конституции и тому подобных мелких льгот. Нет, в Падлевском не сомневайся, Ярек. Программа прежняя, наша: наделение крестьян землей без выкупа, совместные действия с Петербургским комитетом «Земли и воли» и тесный союз с международной демократией, с Мадзини, с Гарибальди, с Герценом, с Бланки. Об этом мы и говорили с Зыгмунтом незадолго до моего ареста.

Домбровский тронул Шварце за плечо и сказал мягко:

– Бронек! Ты до сих пор не рассказал мне, как тебя взяли. Я понимаю, тебе неприятно вспоминать это. По себе знаю. Все же расскажи мне. Увидишь, тебе легче станет.

Шварце опустил голову и сказал глухо:

– Попался как мальчишка… Что ж… Слушай…

Утром одиннадцатого декабря Бронислав Шварце вышел из своей квартиры в доме Грабовского, что на углу улиц Медовой и Сенаторской. Он направился на улицу Видок, в дом тетушки своей Эмилии Гайрих. Влекли его туда отнюдь не родственные чувства: в доме этом помещалась подпольная типография газеты «Рух». Шварце был очень щепетилен в денежных делах. Немало людей в Польше хоть лично и не участвовали в подпольном революционном движении, но сочувствовали ему и вносили деньги на дело восстания. На каждый такой взнос выписывалась квитанция, и номера квитанций публиковались в газете «Рух». Такова была конспиративная форма отчетности, и Шварце скрупулезно ее соблюдал.

В кармане у него лежали в этот день восемнадцать таких квитанций, номера которых он собирался поместить в газете. В другом кармане, как всегда, лежал заряженный револьвер.

Шварце не знал, что типография в доме его тетки уже накрыта полицией. Не знал он и того, что неподалеку от входа в дом дежурит переодетый городовой с наказом всех впускать, а выходящих тащить в часть.

Не более нескольких минут пробыл Бронислав в квартире тети Эмилии. Все поняв по ее испуганному лицу и выразительным жестам, он быстро вышел на улицу. Тотчас возле него вырос городовой и тихонько, чтобы не привлекать внимания прохожих, предложил следовать за собой. Бронислав отказался и шагнул в сторону, но дорогу ему заступил второй городовой с явным намерением схватить его за руки.

Шварце выхватил револьвер. Полицейские отшатнулись. Воспользовавшись этим, Шварце вбежал во двор ближайшего дома. Это была Варшавско-Венская гостиница. Он пробежал сквозь садик, перескочил через забор, очутился на Иерусалимской аллее и пустился по ней во всю прыть. Вбежавшие во двор полицейские самого Шварце уже не увидели, но по свежим следам на снегу определили, куда он бежал. Они вскочили в сани и помчались на Иерусалимскую аллею. Догнали они его на Ксенженцей улице, но, увидев направленный на них револьвер, доблестные стражи отступили.

Бронислав повернул на Смольную улицу и ринулся в ближайшие ворота. Это был двор Управления начальника артиллерии. Надежда спастись не оставляла Шварце.

Полицейские крикнули часовому у ворот, чтоб он задержал беглеца. Солдат вскинул винтовку и побежал наперерез Брониславу. Тот навел на него револьвер, и храбрый воин отпрянул так же, как и набежавшие городовые.

Путь был расчищен, но деваться было некуда. Шварце бежал обратно по Иерусалимской аллее. За ним гналась уже целая компания – три городовых, два казака и четыре солдата. Бронислав понял, что ему не уйти. Продолжая бежать, он выбросил из карманов бумажник с квитанциями и револьвер. Ноги его подгибались, сердце колотилось с безумной силой. Он прислонился спиной к стене дома и сказал изнеможенно:

– Ваша взяла…

Выслушав рассказ Бронислава, Домбровский обнял его за плечи и сказал тихо:

– Тебя не страшит, что нам грозит смертная казнь?

Шварце вдруг расхохотался.

Ярослав посмотрел на него с удивлением.

– Нет, нет, это не истерика! Просто я вспомнил что-то смешное, сейчас расскажу, – вскричал Шварце. – На мне уже есть один смертный приговор. Да, да, будешь смеяться! Вацлава Пшибыльского знаешь? Так это он приговорил меня к смертной казни за намерение «вооружить крестьян». Ну вот, ты не веришь. Слово чести! Когда я как агент Варшавского комитета прибыл в Вильно, Виленский комитет – там же все «белые» – во главе с Пшибыльским так испугался моей «левизны», что приговорил меня к расстрелу. Гомерическая глупость, а? Но, знаешь, трусы в минуту отчаяния способны на все.

– Вот поэтому я и боюсь за нас. Но дело даже и не в этом. Бронек, мы нужны там.

– Мы нужны там, – повторил Бронислав.

Долгим взглядом он обвел могучие крепостные стены, окружавшие их.

Домбровский следил за ним глазами, потом спросил:

– Ты усомнился?

– Нет… Только в двух вещах я еще не уверен.

– В каких?

– Первая: когда это сделать.

– Я знаю когда, – твердо сказал Ярослав. – А вторая?

– Согласится ли на это комитет? А без его помощи… Нам нужно оружие, нам нужны кони.

– Завтра, – сказал Домбровский, – ко мне на свидание придет Пеля. Я с ней передам записку в комитет.

Частью на клочке бумаги, частью на словах Домбровский через Пелю передал во Временное правительство (такое название принял сейчас Центральный национальный комитет) свой план, составленный им с помощью Шварце. По их идее восстание в цитадели должны были поднять заключенные поляки, заполнявшие казематы 10-го павильона.

Домбровский сообщал, что предполагает осуществить это ночью в пасхальную субботу, так называемую всенощную, которая по православному календарю выпадала в этом году на одиннадцатое апреля. Ночь эта была выбрана с тем расчетом, что в этот праздник, как уверял Домбровский, все тюремщики будут пьяными.

Вечером Домбровский под каким-нибудь благовидным предлогом вызовет в свою камеру из тюремного коридора жандарма, застрелит его из револьвера, выйдет в коридор, отворит все камеры, вместе с другими узниками разоружит стражу в коридоре и гауптвахту внизу. После чего заключенные выйдут во двор, подожгут пороховой склад, взорвут цитадель и, воспользовавшись суматохой, убегут.

Таков был этот план, простой и фантастичный одновременно.

Для выполнения его Домбровский требовал у Временного правительства, чтобы ему доставили револьвер и подробную карту окрестностей Варшавы. Необходимо также, настаивал Домбровский, чтобы в условленном месте были приготовлены карета и добрые кони. И последнее, чего требовал Домбровский, – точно указать ему, где под Варшавой находится ближайший повстанческий отряд, к которому он мог бы присоединиться.

Как же приняло Временное правительство этот план?

Восторженно!

Сказалась вера в хорошо известные качества Домбровского: энергию, находчивость, неустрашимость. Даже холодный и вечно колеблющийся Оскар Авейде заметил, что нет никакого смысла удерживать Домбровского от риска. Ибо, доказывал Авейде, если затея Локетка не удастся, Польша и дело восстания ничего от этого не потеряют. А в случае удачи можно выиграть многое. Даже если допустить, продолжал Авейде, что взрыв цитадели окажется пустой невыполнимой мечтой, то во всяком случае вполне осуществимо освобождение из ее казематов не только Домбровского, но и всей томящейся там революционной молодежи, которая, включившись в борьбу за свободу страны, может принести большую пользу.

Итак, план был одобрен, правда, с оговорками. Временное правительство не санкционировало взрыв цитадели – не только потому, что он был труден для выполнения, но и потому, что пожар порохового погреба мог вызвать значительные разрушения в самой Варшаве.

При ближайшем свидании Пеля передала Ярославу револьвер и карту варшавских окрестностей. Было также от имени Временного правительства обещано, что неподалеку от города, возле Маримонта, Домбровского будет ждать карета. Что касается повстанческого отряда, то, как заверили Домбровского, отряд «Варшавские ребята» под командой капитана Ремишевского в Бабицком лесу будет готов помочь Домбровскому и его товарищам.

Глава 19
Дело под Будой

Посреди ночи в квартире доктора Боркевича раздался звонок. Доктор еще не спал, он работал в своем кабинете. Несмотря на тревожные события, волновавшие Польшу, доктор Боркевич продолжал трудиться над своей диссертацией «О патологии грудино-ключично-сосковой мышцы в связи с возрастными изменениями». По всей стране бушевало восстание, лучшие люди Польши и России поднялись на борьбу с царизмом, военно-полевые суды выносили жестокие приговоры, в цитадели томились польские революционеры, варшавская ночь то и дело оглашалась выстрелами. А тут, в кабинете, было тихо и мирно. Доктор Боркевич увлеченно скрипел пером.

Не спала и пани Боркевич, томимая бессонницей и беспокойными мыслями о сыне. Правда, мальчик сейчас здесь, он спит в своей комнате богатырским сном, сном юности. Но целыми днями он пропадает бог весть где, связался с этими неистовыми ребятами из подполья… Не то чтобы пани Боркевич была против патриотов. Боже сохрани! Разве доктор Боркевич не сделал несколько крупных взносов в фонд освобождения Польши! И готов сделать еще, но только деньгами, а не сыном, единственным нашим мальчиком, золотоволосым Мареком, таким еще ребенком в свои восемнадцать лет!

И вот этот звонок в ночи… Коротенький, словно бы робкий… Конечно, бывало, что доктора Боркевича вызывали к больному и посреди ночи. Но тогда звонок был настойчивый, требовательный.

Супруги Боркевич одновременно оказались у дверей. Доктор, раздосадованный тем, что его оторвали от любимой работы, спросил сердито:

– Кто там?

Тихий, как бы извиняющийся голос из-за двери:

– Это я… Щепан…

– Какой еще Щепан?

– Щепан Михалюк… Товарищ Марека… Пожалуйста, откройте, очень нужно!

Доктор переглянулся с женой и открыл все четыре засова.

– Слушайте, молодой человек… – начал доктор, когда Щепан вошел в прихожую, взволнованно сминая в руках свою шапку.

Но, к удивлению Боркевичей, Щепан, всегда такой робкий и конфузливый, не отвечая им, прошел прямо в комнату Марека.

Здесь он растолкал его и, когда Марек наконец открыл глаза, удивленно тараща их на Щепана и еще не зная, видит ли все во сне или наяву, проговорил задыхающимся шепотом:

– Марек, собирайся! Приказ капитана! Начинается дело…

Получив распоряжение Временного правительства – «Жонда», как все его называли в Польше, капитан Валерий Ремишевский начал отправлять «Варшавских ребят» то в одиночку, то мелкими партиями к Бабицкому лесу. Но через некоторое время пришлось это прекратить. По-видимому, царская полиция что-то разнюхала. То ли ей бросилось в глаза оживленное движение молодежи из Варшавы. То ли из цитадели просочились какие-то смутные сведения о намерениях Домбровского. Во всяком случае, бдительность полиции возросла как внутри города, так и снаружи. Варшава была окружена плотным кольцом казацких патрулей. Выход из города стал не только опасным, но и просто невозможным.

Капитан Ремишевский успел к этому времени сосредоточить в Бабицком лесу не более трети своего отряда. А между тем близилась всенощная – ночь восстания в цитадели. Следовало принять срочные меры. Капитан Ремишевский доложил о своих затруднениях Временному правительству. И оно нашло выход из положения. Обратились к железнодорожникам. Рабочие Варшавско-Венской дороги охотно пошли навстречу революционерам. С их помощью большая часть отряда погрузилась тайком от полиции в товарные вагоны. Их опечатали и запломбировали. «Варшавские ребята» благополучно проехали сквозь казацкое кольцо, высадились на ближайшей станции и отсюда пешим ходом пробрались на сборный пункт в Бабицком лесу. Вся эта операция была проведена в два дня так осторожно и ловко, что полиция о ней и не подозревала.

Таким образом, все для осуществления плана Домбровского было подготовлено. И тем не менее цитадель не восстала. Домбровский и Шварце при всем их революционном пыле и заразительном красноречии не сумели склонить польских узников к восстанию. Согласились лишь несколько человек. Остальные побоялись. А с ничтожной кучкой людей нечего было и думать о том, чтобы предпринять столь опасное, отчаянно трудное предприятие. Домбровский со скорбью и бессильным гневом вынужден был отказаться от него. Однако слишком много народу было в него посвящено. Слухи глухие, неясные, но оттого тем более волнующие, – не то о замыслах Домбровского, не то о сосредоточении повстанцев у Бабицкого леса – побудили царские власти к быстрым и решительным действиям.

На второй день пасхи, тринадцатого апреля, Волынский гвардейский полк, расположенный в Варшаве, устроил в своих казармах бал. Мажорные громы духового оркестра, вылетавшие из окон, топот пляшущих ног, звон бокалов, песни, шумные здравицы звучали трагическим контрастом на фоне угрюмого молчания всей Варшавы.

В полночь командир полка генерал Крюденер, не прерывая праздника, отозвал в сторону нескольких офицеров и шепотом сообщил им приказ: «Незамедлительно первой и второй ротам выступить в направлении к деревне Окаленя и войти в Бабицкий лес, где, по поступившим сведениям, сосредоточилась крупная банда повстанцев. Совместно с пехотой будут действовать эскадрон Гродненского лейб-гвардии гусарского полка и сотня Донского казачьего полка. Командовать группой буду я…»

В половине третьего ночи на варшавских улицах послышался дробный топот и отрывистые слова команды: группа генерала Крюденера общим числом до пятисот штыков и сабель двинулась в поисках «Варшавских ребят».

Ночь была очень темная. Звезд за низкими тучами не было видно. Когда городские дома остались позади и открылись широкие безлесные пространства, люди отряда увидели, что впереди на горизонте вспыхивают огни. Солдатами овладело тревожное беспокойство. Оно усилилось, когда заметили, что такие же огни мелькают и позади, в стороне Варшавы, оставшейся в тылу. Воображение генерала Крюденера разыгралось.

– Это повстанцы из Варшавы, – сказал он командирам подразделений, – сигнализируют своей банде о том, что мы к ней приближаемся…

На самом деле это были зарницы. Весна в том году пришла рано. Необычайно душная апрельская ночь была насыщена электричеством.

Только к утру Ремишевский узнал о продвижении к Бабицкому лесу крупных сил неприятеля. В отряде «Варшавские ребята» в это время собралось не более трехсот человек, еще как следует не организованных, плохо обученных и вооруженных главным образом косами. О сопротивлении приближавшейся группе царских войск нельзя было и думать. Помыслы Ремишевского клонились единственно к тому, как бы уберечь от верной гибели его отряд.

Наскоро позавтракав в Трускове, отряд «Варшавские ребята» спешно двинулся из леса. Пыль, подымавшаяся над песчаной дорогой, затрудняла видимость. Капитан Ремишевский, шедший в середине отряда, старался не показать, что он болен. Сделали привал у Буды Заборовской. Местность здесь благоприятствовала обороне. Высокие крутые песчаные холмы, поросшие густыми кустами и окруженные болотами, составляли отличное прикрытие. Быть может, если бы отряд остался здесь, он избегнул бы трагического конца. Но Ремишевский приказал двигаться дальше. Беспокойство за доверенные ему сотни молодых жизней гнало вперед. К тому же болезненное состояние лишало его мысли обычной четкости и решительности. А кроме капитана, в отряде не было ни одного человека с военным опытом. Все, что знал его помощник Стахурский, – это строевое учение в мирное время. Он безоговорочно согласился с неосторожным решением Ремишевского двинуться по Сохачевской дороге к Заборовскому лесу и там укрыться. В этом тоже был известный смысл. Но целый ряд несчастливых случайностей обрушился на «Варшавских ребят».

Генерал Крюденер со своей группой дошел до Бабицкого леса. Здесь он рассчитывал застигнуть повстанцев. Гусары и казаки оцепили лес. Сам Крюденер во главе двух пехотных рот вошел в него, соблюдая все предосторожности. Они оказались излишними: лес был пуст. Если бы генерал двинулся тут же по Сохачевской дороге, он сразу бы догнал отряд Ремишевского. Вместо этого он повернул на юг, к Липкову, решив почему-то, что повстанцы укрылись в соседней Пуще Кампиновской. Разумеется, и тут он не нашел повстанцев.

– Господа офицеры, – сказал он, собрав вокруг себя командиров подразделений, – очевидно, сведения о пребывании здесь повстанцев лишены основания. Считаю операцию законченной. Даю для отдыха пятнадцать минут, после чего возвращаемся в Варшаву. Полагаю, что разведчики за это время вернутся.

Решение это было принято большинством офицеров не без удовольствия.

Тем временем разъезд гусаров-разведчиков под командой ротмистра Иванова завернул в деревушку Трусково, где сегодня на рассвете завтракали «Варшавские ребята». Следы этого без труда обнаружили разведчики. В то же время другой разъезд – казацкий – на опушке Заборовского леса обнаружил подводу. Возница после допроса с пристрастием показал, что в лесу находятся повстанцы.

Извещенный обо всем этом, генерал Крюденер круто переменил решение.

Группа двинулась к Заборовскому лесу. Командир эскадрона гусаров Кушаков первый обнаружил повстанцев. Завязалась перестрелка. Подоспел Крюденер с пехотой.

Капитан Ремишевский чувствовал себя до того плохо, что не мог стоять. Он командовал, сидя на пне. По его приказу люди сформировались в каре. В первом ряду его стояли немногочисленные стрелки, которыми командовал юнкер Стахурский. За ними выстроились косинеры. Среди них были Марек и Щепан. Они держались рядом. Каре двинулось в глубь леса под выстрелами неприятеля. Марек дрожал от возбуждения. Щепан шептал ему какие-то успокоительные слова, неслышные из-за стрельбы. Сам он нисколько не боялся.

Гусары ворвались в лес и остановили каре. Стороны сблизились. Русские пехотинцы перестали стрелять, опасаясь поразить своих. Гусарам, несмотря на все их усилия, не удавалось врубиться в каре и расстроить его ряды.

Крюденер двинул пехотинцев. Это были закаленные солдаты, ветераны крымской и кавказской войн. Они легко разметали ряды храбрых, но неопытных польских юношей. Столкновение превратилось в хаотичный рукопашный бой, жестокий с обеих сторон. Пленных не брали.

Ремишевский пал в самом начале боя от меткой пули солдата. Гибель его не имела влияния на течение боя, ибо командовать в этой кровавой каше было невозможно. Пали и оба друга, Марек и Щепан, сражавшиеся рядом. Бой был недолог, не более получаса продолжался он. В плен было взято только одиннадцать повстанцев. Офицеры с трудом вырвали их из рук солдат, ожесточившихся отчаянным сопротивлением поляков.

Весть об этом несчастном бое быстро достигла Варшавы, где у всех «Варшавских ребят» были родные.

Генерал Крюденер имел бестактность вернуться в Варшаву с музыкой и песнями. Бойня эта была представлена царскими властями как блистательная победа. Супруга наместника, великого князя Константина, протянула руку для поцелуя всем гусарским унтерам. Сам наместник одарил каждого солдата рублем. Император телеграммой из Петербурга благодарил волынцев и гродненцев за «молодецкое дело», а генералу Крюденеру пожаловал золотую саблю с надписью «За храбрость».