Текст книги "За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском"

Автор книги: Лев Славин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Только несколько человек поддержали Домбровского. В целом же комитет склонился к вялой политике выжидания. Так и постановили: пусть решает Коммуна, которая будет выбрана через несколько дней. У нее, дескать, будут для этого все полномочия…

Домбровский покидал ратушу глубоко разочарованный.

На площади поджидали его друзья.

– По виду твоему понимаю, что тебя не послушали, – сказал Врублевский.

– Не только меня, – ответил Домбровский. – Ну, хорошо, я иностранец. Но за немедленный поход на Версаль выступали и Дюваль, и Эд, и Бержере, и Ферре. Большинство же оказалось нерешительным, либо просто не поняло серьезности обстановки. Жаль. Победа падала нам в руки.

– Революция всегда поначалу бывает добродушна, – меланхолически заметил Валентин.

– Да… – сказал с горечью Домбровский. – Опять та же медлительность, которая погубила польскую революцию, и тот же разброд…

– Но тем не менее, даже обреченные на смерть, мы будем драться, правда, Ярек? – вскричал Теофиль.

Домбровский ответил просто:

– Конечно, Тео.

На следующий день, девятнадцатого марта, к Домбровскому пришел расстроенный Дюваль.

– Не уберегли мы старика… – сказал он с сердцем.

– Бланки?! – вскричал Домбровский.

– Да. Тьер арестовал его в Ло, где он отдыхал у своих родных.

Домбровский выругался, что с ним бывало редко.

– А мы с ними благодушничаем. Даже Варлен считает, что мы можем примириться с Версалем.

– Что делать, Ярослав?

– Послать искусных агентов в Версаль, узнать, куда они спрятали Бланки, и выкрасть его. Я знаю человека, которому это можно поручить…

Говоря это, Домбровский подумал о Валентине.

В тот же день он разработал план обороны Парижа от нападения версальцев, в котором он не сомневался.

Однако покуда Домбровский продолжал вести частную жизнь литератора и скромного чертежника. Теофиля это удивляло. Он, как и все поляки, вступил в ряды Национальной гвардии, ходил в синей каскетке и высоких гетрах и получал полтора франка в день, оклад почти символический.

– Дорогой Тео, – в ответ на его удивление говорил Ярослав, – пока армия бездействует, мне в ней нечего делать. Военных действий нет. Более того, от своих друзей – Делеклюза, Флуранса да и других я знаю, что Париж ведет переговоры с Версалем. Наши идеалисты из Центрального комитета все еще надеются договориться с Тьером. Они не понимают, что он просто тянет время, чтобы накопить силы и ударить по Парижу. Вот когда гром грянет, ты меня увидишь на посту.

Впрочем, Теофиль увидел Ярослава, так сказать, «в действии» и несколько раньше. Двадцать второго марта случилось обоим Домбровским вместе с Лавровым проходить через площадь Оперы. Когда они вступили на улицу Мира, они увидели странное зрелище. Большая толпа с криками двигалась по всей ширине улицы. Это были необычные демонстранты – сверкали цилиндры и монокли, рдели в петлицах бутоньерки, развевались черные плащи, подбитые белым шелком. Они размахивали тростями и стеками и кричали:

– Долой Центральный Комитет!

– Долой убийц!

– Да здравствует Национальное собрание!

– Долой Национальную гвардию!

– Да здравствует армия!

– Да здравствует Тьер!

– Долой Интернационал!

– Долой самозванцев!

Вся эта толпа хлынула в широкое устье Вандомской площади.

– Узнаёте этих господ, Петр Лаврович? – спросил Домбровский.

– Я ведь здесь в Париже еще новичок. А вы, Ярослав, можно сказать, старожил. Вижу, что это публика из аристократических кварталов. Элита!

– Да, элита. И притом такая, которая из класса производящего превратилась в класс присваивающий.

Лавров одобрительно глянул на Домбровского:

– Ого! Вижу, дружба с бланкистами пошла вам на пользу. А кто же все-таки тут, так сказать, персонально?

– Я вижу среди них и бонапартистов, и так называемую «партию порядка», и орлеанистов. Вот этот маленький, в распахнутом пальто, – Анри де Пен. А этот высокий, с седыми подкрученными усами, – бонапартист из самых ярых – «мамелюки» их называют – сенатор Жорж де Геккерен…

Лавров вскрикнул, пораженный:

– Геккерен? Позвольте, это ж, значит, проклятый Дантес, убийца Пушкина!

Впервые Домбровский видел своего старого учителя в такой ярости.

– Верите ли, Ярослав, – сказал Лавров, глядя вслед высокой фигуре Дантеса, – у меня бы рука не дрогнула пустить в него пулю. Этакая мразь дожила до нашего времени, а убитого им гения нет с нами вот уже почти сорок лет. Конечно, совершенно естественно, что сволочь Дантес в лагере убийц. А Пушкин, я не сомневаюсь, был бы с нами.

Домбровский тем временем внимательно вглядывался в проходящую толпу демонстрантов. Потом он сказал:

– Тео, сними-ка ружье с ремня. Нечего ему сейчас болтаться за спиной. Это не мешок.

– А! – беспечно воскликнул Теофиль. – Мне руки нужны для другого.

Он вынул из кармана трубку и начал неспешно набивать ее табаком.

– Я ошибаюсь, Ярослав, – спросил Лавров обеспокоенно, – или вы действительно что-то заметили в толпе?

– Да, заметил. У многих в руках пистолеты. Да и трости их, по-видимому, не безобидны. Ручаюсь, что в них спрятаны стилеты.

От толпы отделились двое молодых людей, одетых как на бал. Они подошли к Теофилю. Один из них сказал:

– Давай ружье, скотина!

Они принялись снимать с Теофиля ружье. Ярослав вынул из обоих карманов по пистолету и скомандовал:

– Руки вверх!

Оба негодяя подняли руки. Домбровский:

– Кру-гом!

Они повернулись, как на строевом учении.

– Бегом марш!

Они быстро, не оглядываясь, побежали и замещались в хвосте толпы.

Ярослав сурово посмотрел на брата и ничего не сказал. Тот, красный от смущения, стаскивал с себя ружье.

– Теперь это, кажется, уже лишнее, – улыбаясь, сказал Лавров.

С Вандомской площади донеслась беспорядочная револьверная стрельба.

– Нет, не лишнее, – сказал Домбровский. – На площади Генеральный штаб Национальной гвардии. Они на него напали.

И он бросился по направлению к площади. Лавров и Теофиль за ним.

Толпа осаждала здание штаба. У стен его лежали раненые и убитые национальные гвардейцы.

– Что они там, в штабе, голову потеряли?! – крикнул в гневе Домбровский. – Бежим кругом.

Но в этот момент в здании штаба раскрылись центральные ворота. Оттуда вышел взвод гвардейцев. Они вскинули ружья. Командовавший ими человек в генеральской форме взмахнул саблей. Раздался залп. Толпа покатилась с площади. В две минуты ее точно вымело.

– Наконец-то нашелся хоть один разумный человек, – сказал с удовлетворением Домбровский, вглядываясь в фигуру генерала. – Это, кажется, Бержере. Я, однако, не знал, что они уже раздают генеральские чины. Рановато…

Они пошли по площади. Она была усеяна брошенными кинжалами, револьверами, дубинками, кастетами.

– Хорошо, что я это увидел собственными глазами, – сказал Лавров. – Я сегодня еду в Лондон и смогу рассказать об этом Марксу как очевидец.

– Когда вы вернетесь? – спросил Домбровский.

– Думаю, недели через две. Путь нелегок.

– Вы вернетесь в войну, – сказал Домбровский уверенно.

Глава 34
Черепахи тянутся к морю

Домбровский хорошо знал всех их, этих рабочих и служащих, ставших генералами Коммуны, и литейщика Дюваля, и студента Эда, и учителя Ля Сесилиа. Пожалуй, самым профессиональным из них был наборщик Бержере. Пусть он легкомыслен и самонадеян. Все ж таки в регулярной армии он отбывал службу унтер-офицером. А Домбровский считал, что армия – это профессия, притом не из самых легких. Поэтому он неодобрительно покачал головой, когда узнал, что двадцать девятого марта Совет Коммуны заменил постоянную армию всеобщим вооружением народа.

Второго апреля Париж вздрогнул: загрохотали версальские пушки. Тьер пошел в наступление на город Коммуны. В тот же час Домбровский, как и обещал, предложил Совету Коммуны свои услуги. В рекомендациях у него не было недостатка. Член Интернационала Авриаль советовал поручить ему командование армией. Клюзере, человек с непроницаемым лицом, ведавший всеми военными делами, не согласился с этим и назначил Домбровского начальником одного из легионов. Домбровский молча взял под козырек и пошел в свою часть.

Он знал, что на следующий день назначено наступление на версальцев – первая военная операция Коммуны. В штабе плохо хранили военные тайны. Домбровского не привлекли к разработке операции. Однако план ее не представлял для него секрета. Дюваль рассказал ему. На клочке бумаги, сидя в квартирке Домбровского, Дюваль набросал схему завтрашнего дела:

– Понимаешь, Домбровский? Это просто, но сильно. Я командую левым флангом. Эд – центром, Бержере – правым флангом, его поддерживает Флуранс. Эд идет через Исси, Медон и Вирофле. Бержере демонстрирует в направлении на Рюэль и дальше и таким образом отвлекает неприятеля на себя. А у меня самое интересное направление: через Банье и Велизи на Версаль. Мечтаю об одном: застигнуть на месте всю версальскую сволочь!

– Что ж, – сказал задумчиво Домбровский, – план сам по себе неплохой. Клюзере его утвердил?

– Да! Он все-таки крупный военный.

Домбровский скептически усмехнулся. У него было свое мнение на этот счет.

– Не знаю… – сказал он неопределенно. – Но во всяком случае грамотную стратегическую разработку он, видимо, может составить. Но, Дюваль, дорогой, это еще далеко не все. Как у тебя обстоит с обеспечением?

– С каким обеспечением? – недоумевающе спросил Дюваль.

Домбровский тяжело вздохнул.

– Я тебе объясню, – сказал он терпеливо. – Я познакомился с состоянием моего легиона. Он, кстати, не принимает участия в завтрашнем деле.

– И не надо! У нас и без того сорок тысяч человек. Подумай только: сорок тысяч! Мы их сомнем.

– Так вот слушай. Мой легион считается одним из лучших. Что же я обнаружил в этом «идеальном» легионе? Во-первых, многие батальоны и даже роты не имеют командиров. Артиллеристы безграмотные, пушки у них в одном месте, зарядные ящики где-то в другом. Да подожди, не перебивай. Это еще не все. Лазаретов нет. Продовольственных запасов нет. Патронов мало. Нет ротных списков. Состав текучий, каждый гвардеец переходит из роты в роту по собственному желанию или капризу, никого об этом не извещая.

– Слушай, Домбровский, – наконец перебил его Дюваль. – Тебя заел профессионализм. Пусть у нас мало сухарей и корпии. Но ведь армия революционная! Мы боремся за свободу. И это чувствует каждый гвардеец. Никакая техника не может сравниться с революционным энтузиазмом. А у нас энтузиастов сорок тысяч!

– А приказ по армии вы издали? – неумолимо продолжал Домбровский. – Нет? А боевое охранение у вас создано? А войсковая разведка существует? Тоже нет? Ничего, кроме этой бумажки?

Домбровский встал и взволнованно зашагал по комнате.

Дюваль засмеялся:

– В бой иду я, а волнуешься ты. Когда я завтра вернусь с версальскими знаменами, я возьму тебя к себе в армию. Ты пройдешь у меня курс военно-революционного искусства.

Он встал, потянулся и сказал:

– Пойду. Надо выспаться. Выступаем рано, в три часа. Ну, пожелай мне успеха.

Они крепко обнялись. Домбровский сказал серьезно:

– Скажу тебе, как говорили у нас на Кавказе перед боем: ни пуха тебе, ни пера. А ты должен ответить ругательством. Это приносит счастье.

Дюваль подумал и сказал с выражением:

– Скептик ты каменный!

Захохотал и ушел, грохоча сапогами.

Немногие вернулись из этого несчастного дела. Дюваль и Флуранс погибли. Множество гвардейцев попало в плен. Еще больше погибло на поле боя.

Коммуна сместила Эда и Бержере. Клюзере, как не участвовавший в операции, не нес ответственности за поражение. Наоборот, он теперь единолично распоряжался всеми военными делами. Официальное звание его было: военный делегат Коммуны, то есть, по существу, военный министр.

Он вызвал к себе Домбровского. Он принял его в своей резиденции, в обширном отеле на улице Доминик. Он был в генеральском мундире, щедро обшитом галунами. На груди у него висел военный крест. Увидев, что Домбровский смотрит на его крест, Клюзере сказал:

– Я получил его в сорок восьмом году. Я был тогда поручиком 55-го пехотного полка.

«Во всяком случае, он храбрый человек, – подумал Домбровский, – он не боится признаться, что получил крест за бой против восставших рабочих».

– Я видел вас в бою, гражданин Домбровский, – продолжал Клюзере, поигрывая стеком, который он не выпускал из рук даже когда сидел за письменным столом.

Действительно, в этом несчастном сражении третьего апреля оба они, и Домбровский и Клюзере, некоторое время присутствовали в качестве наблюдателей в колонне Эда. Домбровский не мог отрицать, что Клюзере вел себя смело: с этим самым стеком в руках спокойно расхаживал под огнем. «Но ведь не физическая смелость – главное достоинство полководца, а душевная…» – мелькнуло в мыслях у Домбровского.

– Гражданин Домбровский, – продолжал Клюзере, – мы сняли Бержере с командования армией. Его человеческие качества мне нравятся. Но, как говорят наши враги немцы: «Gute Menschen, aber schlechte Musikanten».[22]22
  «Хорошие люди, но плохие музыканты» (нем.).


[Закрыть]

Нарушив деревянную неподвижность своего лица, Клюзере оскалил зубы. Это должно было означать улыбку. «К чему он ведет?» – думал Домбровский.

Клюзере продолжал:

– Дюваля и Флуранса тоже можно причислить к этой категории «музыкантов». За свою военную неграмотность они заплатили жизнью. Пора прекратить игру в генералы. Армиями должны командовать профессиональные военные.

Домбровский подался вперед. Это было единственное выражение охватившего его волнения. Но оно не ускользнуло от внимания Клюзере и, по-видимому, доставило ему удовольствие. Домбровскому от этого стало досадно. «Но ведь и он играет, – подумал Ярослав, – если не в генералы, то во власть. Он упивается ею».

Клюзере помолчал, поиграл стеком и продолжал:

– Я разделил все наши войска на три армии. Одну из них я поручаю генералу Валерию Врублевскому…

Домбровский, чтоб не вздрогнуть, крепко сжал под столом руки в кулаки.

– Кстати, гражданин Домбровский, какого вы мнения о Врублевском?

– Лучшего командующего трудно себе представить.

– Очень рад. Во главе второй армии я ставлю генерала Ля Сесилиа. Знаете его?

– Немного. Кажется, хороший командир.

Снова пауза, во время которой Клюзере уставился на Домбровского пристальным немигающим взглядом. Наконец он сказал:

– Командующим третьей армией я утверждаю генерала Ярослава Домбровского.

Домбровский чуть наклонил голову и сказал спокойно:

– Слушаю, гражданин военный министр.

Он ошибся, но ошибка эта польстила Клюзере.

– Но, но, – сказал он снисходительно, – «министр» – это не революционный термин. У нас это называется: «военный делегат».

Он встал и пригласил Домбровского подойти к большому плану Парижа, висевшему на стене.

– Уточним диспозицию армий, – сказал он.

План был расчерчен разноцветными карандашами и испещрен стрелками, обозначавшими предполагаемое победоносное наступление войск Коммуны и позорное отступление версальцев.

– Я рад видеть, – заметил Домбровский, вглядываясь в план, – что намечено наступление.

Клюзере словно бы не слышал этого замечания. Водя стеком по плану, он говорил:

– Восточный фронт от Иври до Аркейля охраняют войска Врублевского. Южные форты я доверил армии Ля Сесилиа. Вас, дорогой генерал Домбровский, я направляю, как видите, на запад – Аньерский мост, Нейи и так далее.

Это «и так далее» не очень понравилось Домбровскому. Военное дело требует точности. Но он промолчал. Клюзере продолжал:

– С вашими двадцатью тысячами гвардейцев вы сможете держать оборону бесконечно долго.

Домбровский посмотрел на Клюзере, полагая, что он шутит. Шутка не бог весть какого качества, но в конце концов у каждого свой юмор. Лицо министра сохраняло торжественную серьезность.

– Простите, гражданин военный делегат, – сказал Домбровский, – кто вам сказал, что у меня двадцать тысяч? Дай бог, если наберется пять.

Клюзере поморщился. Он не хотел позволить грубой правде искажать ту идеальную картину фронта, которую он создал в своем воображении и которой он пленял Совет Коммуны.

– Но, но, генерал, – сказал он, отечески погрозив Домбровскому пальцем, – знаю я эти уловки. Когда я командовал отдельными частями в Сицилии у Гарибальди и в Америке у Гранта, я тоже в донесениях начальству преуменьшал количество своих людей, чтобы получить подкрепление. Кроме того, у вас солидное количество пушек…

– Тридцать, – вставил Домбровский, действительно уменьшив на всякий случай число своих орудий на добрый десяток.

– …бронированный поезд…

– Два вагона!

– …и, наконец, мощная поддержка форта Мелло и северных укреплений.

Клюзере сел за стол и углубился в бумаги, всем своим видом показывая, что больше Домбровского не задерживает.

– Будут ли какие-нибудь боевые распоряжения, гражданин военный делегат? – спросил Домбровский, удивленный отсутствием приказа.

Клюзере поднял голову и сказал строго:

– Боевое распоряжение одно: защищайте революционный Париж!

– Лучшая оборона – это нападение, – сказал Домбровский.

Но Клюзере вместо ответа вяло махнул рукой в знак прощального приветствия и снова углубился в бумаги. Домбровский повернулся налево кругом и вышел, изрядно обеспокоенный и раздосадованный.

На улице у ворот его поджидал Теофиль.

Он жадно засыпал брата вопросами. Узнав, что Ярослав назначен в чине генерала командующим армией, Теофиль бросился его обнимать.

– Но ты чем-то недоволен, Ярек, чем? – сказал он, заметив озабоченность брата.

– Странный человек этот Гюстав Клюзере! – вместо ответа сказал Домбровский. – Какая-то варварская похлебка из хорошего и плохого. Начал плохо – подавлял июньское восстание рабочих, за что получил от Кавеньяка крест. А потом стал революционером, сражался в Соединенных Штатах против рабовладельцев. Вернулся оттуда в чине бригадного генерала, который неизвестно как получил. До этого был у Гарибальди в его легендарной сицилийской «тысяче». Был даже в Ирландии, помогал фениям поднимать восстание против англичан. Вернулся во Францию, вступил в Интернационал…

– Прекрасная биография! – вскричал Теофиль.

– Что его так мотало по свету? – пробормотал в задумчивости Ярослав.

– Любовь к революции!

– А мне кажется другое: стремление к власти. Один умный военный еще на Кавказе во время войны сказал мне: «Генералы против своей воли тянутся к диктатуре, как черепахи тянутся к морю».

– Так что ты думаешь, что он…

– В этом его метании со шпагой в руках по миру есть что-то авантюристическое. А по существу, человек он нестойкий, колеблющийся, к тому же фантазер и, к сожалению, в военном деле растяпа, хоть и кадровый офицер.

– Ах, Ярек, в конце концов, что тебе до него! У тебя своя армия…

– Да, Тео. И я могу сделать много для победы Коммуны. Но я боюсь, что он будет мне мешать.

– Почему?

– Потому что я ему мешаю. Он честолюбец, и он считает, что все командующие армиями для него опасны. Особенно, когда они побеждают неприятеля. А я хочу побеждать, Тео. Потому что победа Коммуны – это победа правды. Социалистическая Франция может изменить судьбы Европы, в том числе и нашей родной Польши…

Глава 35
Новый командующий

Слух о том, что вместо разбитого наголову Бержере назначен новый командующий армией, быстро распространился среди федералистов.[23]23
  Приверженцы Парижской коммуны называли себя «федералистами» или «федератами», потому что представляли себе будущее политическое устройство Франции как свободную федерацию коммун.


[Закрыть] Не знали, кто он. Не французская фамилия вызывала недоверие.

Домбровский появился впервые у Нейи. Он прискакал туда рано утром в сопровождении двух адъютантов, француза Анфана и поляка Околовича, одного из шести братьев Околовичей. Ожидали увидеть генерала, блещущего золотом галунов, с красными отворотами и красным околышем, с серебряной кокардой в виде гранаты. С коня ловко соскочил невысокий молодой человек в обыкновенной армейской форме. Только едва видные звездочки на узких погонах говорили о его высоком воинском чине.

Гвардейцы, острые на язык, как все парижане, внимательно вглядывались в своего нового генерала, готовые приклеить к нему меткую кличку. Но ничего не находили. Высокий лоб. Прямой твердый взгляд. Белокурые усы, тонко закрученные к концам, усы мушкетера, стрелы их нафиксатуарены, так же как и остроконечная бородка. Решительно сжатые губы, но не тонкие, а полные, дышащие жизнью. Общее выражение решительности, убежденности, отваги, слегка смягченное добро-насмешливыми морщинками у серых глаз.

Он сразу пошел на передний край (тогда он назывался: аванпосты). Там визжали пули и разрывались снаряды. Домбровский, казалось, не замечал их, осматривая траншеи, наблюдательные пункты артиллеристов, выдвинутые вперед позиции. Сразу стало ясно, что генерал храбрец, но не во французском стиле, пылком, эффектном, темпераментном, а по-иному, по-своему, по-славянски, что ли, без всякой позы и театральщины – храбрость, сама себя не замечающая. Вскоре войска почувствовали твердую и умелую руку нового командующего.

Свой полевой штаб, или, как тогда говорили, главную квартиру, он расположил в Ля-Мюэтт, недалеко от аванпостов. Такова была его давняя тактика. Теофиль просился в адъютанты к брату:

– Я хочу возле тебя научиться искусству боя.

– Для этого, Тео, тебе не надо быть возле меня. Во-первых, одним снарядом могут убить нас обоих. Это слишком много для одной семьи. Во-вторых, сражаться учатся самостоятельно. А руководить тобой я буду издали.

Домбровский отнюдь не собирался оставаться в пассивной обороне. И не только потому, что бездействие развращающе влияет на войска, особенно на такие, как Национальная гвардия, где жены приносят солдатам из дому обед и ужин в кастрюлях. Дом-то ведь рядом, ну, как не соблазниться сбегать повидать малышей. Но не это соображение определило наступательную тактику Домбровского. Он считал, что революция должна победить, иначе она будет побежденной. А победить можно только наступая. Огонь победы – лучшая школа для солдат. В победоносных боях Национальная гвардия превратится в настоящую революционную армию.

Домбровский решил прежде всего отобрать то, что потерял Бержере: Аньер, переправы через Сену, мост Нейи, замок Бэкон. Он имел в своем распоряжении всего пять батальонов вместо нужных двадцати. Он выделил из них два, целиком состоявшие из жителей Монмартра. Они показались ему наиболее стойкими. Домбровский сам стал во главе их. Теофилю с двумястами пятьюдесятью людьми он поручил выбить версальцев из замка Бэкон, который господствовал над дорогой Аньер – Курбевуа.

Началось с сильной артиллерийской подготовки. Домбровский не жалел снарядов. Ему удалось подавить батареи и митральезы версальцев. Но не все. И когда 70-й батальон двинулся к Аньеру, его встретил не только ожесточенный ружейный огонь, но и канонада неподавленных огневых точек, поддержанная крепостной артиллерией форта Мон-Валерьен. Батальон дрогнул. Тогда Домбровский обнажил саблю и побежал вперед. Батальон ринулся за ним и стремительной штыковой атакой выбил врага.

Версальцы отступали так поспешно, что не успели разрушить железную дорогу. Домбровский немедленно использовал ее – пустил блиндированные поезда, обстреливая фланговым огнем мост Нейи и Курбевуа. Бегство версальцев на этом участке было всеобщим. Теофиль Домбровский без большого труда овладел замком Бэкон.

Это была блестящая победа. Она произвела сенсацию в Париже. Имя Домбровского было у всех на устах. Раздавались голоса, настаивавшие на том, чтобы вручить ему власть главнокомандующего. Это было разумное предложение, но штаб Клюзере никак на него не реагировал.

Домбровский предвидел, что Версаль предпримет контратаку. Он спешно укреплял Нейи, куда, как он ожидал, будет направлен главный удар.

В штабе Клюзере знали, что версальцы беспрерывно накапливают силы за счет солдат, возвращающихся из немецкого плена. Их армия, возглавляемая Мак-Магоном и Винуа, уже сейчас насчитывала полтораста тысяч человек.

Домбровский считал, что революционный Париж может выставить на первых порах не менее чем стотысячную армию. Для этого нужна четкая организация, быстрота действий, энергичное и умелое руководство. Коммуна, занимавшаяся важными социально-экономическими преобразованиями, в ту пору не вникала глубоко в существо военных дел, поручив их Клюзере, которому тогда еще вполне доверяли.

Весь апрель прошел в наступательных боях. Инициатива принадлежала версальцам.

Домбровский требовал подкреплений. Он посылал депешу за депешей. Он являлся лично к Клюзере. В обещаниях не было недостатка.

– Да, мы пришлем вам людей. Вы получите пушки и инженерную помощь, – не раз заверяли его.

Меж тем победа, одержанная войсками Домбровского, отозвалась не только в Париже, но и в Версале. Там поняли, что в революционном Париже появился настоящий военный, талантливый полководец. Через свою агентуру Тьеру нетрудно было узнать, кто он.