Текст книги "За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском"

Автор книги: Лев Славин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глава 16
За шаг до восстания

Покушение следовало за покушением. Двадцать первого июня юный варшавянин Ярошинский стрелял в наместника, великого князя Константина. А за неделю до этого едва избегнул казни от руки народных мстителей его предшественник граф Лидерс. Это покушение было осуществлено как месть за смертный приговор Арнгольдту, Сливицкому и прочим революционерам старым другом Домбровского Андреем Потебней.

Лидерс получил анонимное письмо, подписанное: «Глава общества спасения»:

«Если вы утвердите смертный приговор Арнгольдту и Сливицкому, приготовьтесь отправиться на тот свет…»

Смертный приговор был утвержден.

Пятнадцатого июня шестьдесят второго года в половине второго дня граф Лидерс совершал свою ежедневную прогулку по аллеям Саксонского сада. В сопровождении свиты неспешно следовал он среди аккуратно подстриженных газонов и классических статуй, белевших в зелени.

Внезапно из гуляющей толпы, среди которой было немало военных, выделился молодой человек. Это был Андрей Потебня. Он остановился в десяти шагах от Лидерса и выстрелил в него. Лидерс упал. Потебня хладнокровно продул пистолет, положил его в карман, вошел в кондитерскую и вышел из нее другим ходом.

Графа подняли. Гулянье продолжалось. Никто из публики не остановил стрелявшего.

Увидев в тот же день Домбровского и Варавского, Потебня сказал им с чувством глубокого удовлетворения:

– Я вбил ему в башку наших Арнгольдта и Сливицкого!

Поиски ни к чему не привели. Великий князь Константин в бессильном гневе, за которым чувствовался страх, писал императору в Петербург:

«Если бы в толпе, бывшей в это время в Саксонском саду, было малейшее сочувствие к полиции, убийца не мог бы скрыться…»

Домбровский нарушил свое длительное молчание и выступил в Центральном национальном комитете с резким протестом против раболепной затеи «белых»: осудить от имени польского народа все эти покушения. Осуждение, по мысли его инициаторов, следовало направить наместнику в виде адреса. Гневный протест Домбровского возымел действие: холуйская инициатива провалилась.

Через свою подпольную агентуру в лагере противника Домбровский узнал, что у властей возникли подозрения относительно деятельности Потебни. В ту пору Андрей Потебня был подпоручиком 15-го Шлиссельбургского полка, расквартированного в Варшаве. Он был членом русской революционной организации «Земля и воля». В Польше Потебня стал руководителем нелегального русского «Комитета офицеров», объединявшего до двухсот офицеров из различных частей варшавского и других гарнизонов Польши. Потебня состоял в переписке с Герценом, которого осведомлял о революционной деятельности русского офицерства.

Узнав об опасности, грозившей Потебне, Домбровский немедленно отправился к нему.

– Этого следовало ожидать… – сказал Андрей задумчиво. – Значит, пронюхали… Ну что ж, тем лучше!

– Лучше? – удивился Ярослав.

– Да! Я скроюсь из полка и перейду на нелегальное положение. В этом есть свои преимущества: мне легче будет работать по подготовке восстания…

– Кто будет замещать тебя?

– Вот давай подумаем.

Они стали перебирать имена русских революционных офицеров: Нарбут, Голенищев-Кутузов, Баталов, Новицкий, Константин Крупский, капитан Озеров…

– Все это народ замечательный, – сказал Потебня. – Любой из них может стать во главе организации. Но некоторые из них под арестом, другие скрылись…

Он остановился.

– Знаю, Андрей, что ты хочешь сказать: был бы жив Ян Арнгольдт – другого не надо.

– Не подозреваешь, кто их предал?

Домбровский сдвинул брови, закусил губу. Андрей с юношеских лет знал это выражение гнева и ярости на лице старого друга. Ярослав провел рукой по лицу и сказал, овладев собой:

– Мы многое знаем, Андрей, мы многое умеем, но не все. Потому я и пришел предупредить тебя. Не медли!

В ту же ночь Андрей Потебня скрылся, ушел в глубокое подполье.

«Беда не приходит одна»… Домбровский вспомнил эту русскую пословицу, когда вскоре после горестного известия о казни Арнгольдта, Сливицкого, Ростковского он узнал, что седьмого июля в Петербурге арестован Чернышевский. Домбровский понял, что краткий период либеральничанья прошел. Царское правительство решило круто завинтить гайку. Следовало ожидать жестоких ударов по всему, что носило хотя бы тень свободомыслия. Нельзя более ни секунды медлить с подготовкой восстания. Пусть комитет с помощью «белых» откладывает его срок, он, Домбровский, не будет с этим считаться. Он поставит членов комитета перед свершившимся фактом!

В эти летние дни Домбровский усиливает работу по подготовке восстания. Он спешит. Провал организации в учебной роте чувствителен. Но остальные звенья не тронуты. Домбровский завязывает подпольные связи в различных районах Польши – в Замостье, в Брест-Литовске, в Модлинской крепости.

Домбровский считал, что подпольная организация вполне созрела для восстания. Народ ждет призыва к революции. Важно не пропустить момент. Остановка только за оружием. Наступило время выпустить соответствующее воззвание к народу. Он выступил в Центральном национальном комитете с горячей речью в защиту своего предложения. Никогда еще он не говорил с такой пламенной страстью. Речь его захватывала и убеждала. Слушали его затаив дыхание. Домбровскому удалось собрать большинство. Воззвание к народу было тут же составлено. Оно было разослано во все концы Польши.

«Национальная организация, – значилось в нем, – ставит своей задачей подготовку страны к всеобщему, рассчитанному на победу восстанию, которое должно принести независимость Польше, а всем ее жителям, без различия вероисповедания, – полную свободу и равенство перед законом при уважении прав народностей… Ширя братство между классами национального общества, она будет содействовать тому, чтобы реформу земельных отношений решить с пользой для дела восстания и полностью освободить крестьян от крепостной зависимости… Национальная организация в согласии с соседними народами, особенно славянскими… будет стараться вызвать между ними, а особенно в России, агитацию и наконец вооруженное движение… которое облегчило бы победу общего дела – свободы…»

Кто же были люди, окружавшие Домбровского в эти решающие дни? Во-первых, Валерий Врублевский, энтузиаст, самоотверженный патриот. Ярослав знал его по Петербургу, где Врублевский был одним из наиболее активных участников революционных кружков. По окончании института он занял должность инспектора лесной школы в Сокулке, неподалеку от Гродно. Домбровский обнаружил в нем незаурядные военные таланты и предназначал ему одну из крупных командных должностей. Сейчас там, у себя в Гродненской губернии, Валерий Врублевский занимался агитацией и помогал другому видному участнику подпольного революционного движения – Константину Калиновскому издавать и распространять популярнейшую подпольную газету «Мужицкая правда».

Убеждения Кастуся Калиновского, бывшего петербургского студента-юриста, сложились под влиянием Чернышевского, Добролюбова, Герцена. Вместе с Врублевским он организовал в Гродненской и Виленской губерниях многочисленные революционные кружки. Волевой, смелый до самозабвения, он стал во главе Литовского провинциального повстанческого комитета. Белорус по национальности, он был автором лозунга: «Польское дело – это наше дело, это дело свободы». Газета «Мужицкая правда» призывала добиваться «не такой вольности, какую нам царь захочет дать, а такой, какую мы, мужики, сами для себя сделаем».

Они первыми пришли на то ночное собрание, которое созвал Домбровский. Он сердечно обнял одного и другого. Рядом с маленьким Ярославом они казались великанами.

– Вы сегодня франтами, – сказал Домбровский, оглядывая обоих.

Врублевский засмеялся и огладил свои длинные вьющиеся волосы, зачесанные назад. На нем были щегольской пиджак и пышный бант галстука. Его открытое смелое лицо, опушенное бородкой, светилось добродушием.

– А что ж, – сказал он, – это тоже конспирация.

Кастусь Калиновский машинально потрогал толстый узел своего галстука. Он был задумчив. Высокий лоб его прорезала морщина озабоченности. Красиво очерченный рот был сжат. Он поднял глаза на Ярослава и спросил:

– Что, скоро?

Валерий и Ярослав поняли, к чему относится этот вопрос: скоро ли восстание? Но Домбровский не хотел говорить, пока не придут остальные. Он перевел разговор на другие темы.

Постепенно комната заполнялась. Пришел Зыгмунт Падлевский, Каетан Залеский, Андрей Потебня, Оскар Авейде, Миладовский.

– Ну, каков я? – спросил Потебня, став перед Домбровским.

– Странно мне видеть тебя, Андрей, в цивильном платье, – ответил Ярослав.

– Мне и самому непривычно, – засмеялся Андрей.

Он изменил не только костюм, но и лицо: сбрил усы и отпустил бороду.

– Хорошо, – одобрил Домбровский, – встретил бы на улице – не узнал. Типичный голландский моряк.

Наконец собрались все. Домбровский встал. Разговоры в разных углах комнаты затихли.

– Нам нет надобности друг друга агитировать, – начал Домбровский тихим голосом. – В сущности, нам надо сейчас решить только один вопрос: когда? Долее тянуть невозможно. Народное негодование дошло до точки кипения. Если мы пропустим момент, оно начнет остывать. Я предупреждаю вас, что этот момент наступил. Нам осталось только получить крупную партию оружия, во-первых, и, во-вторых, окончательно договориться об организации русско-польского революционного союза. Переговоры намечены в Лондоне. С русской стороны будут Герцен, Бакунин, Огарев. Нам нужно делегировать в Лондон трех товарищей. Я предлагаю Падлевского, Гиллера и Миловича.

Долгих споров по поводу кандидатур не было. Правда, Авейде предложил заменить Падлевского Залеским, а Миладовский горячо отстаивал кандидатуру Авейде. Но авторитет Домбровского, как признанного вождя восстания, был так силен, что его предложение легко возобладало.

Никто не оспаривал того, что восстание должно быть в ближайшие дни. Делегатам в Лондон было дано добавочное поручение: поторопить с отправкой в Польшу оружия.

Расходились, как всегда, по одному. Домбровский задержал Врублевского. Когда они остались одни, Ярослав сказал:

– Валерий, комитет назначил тебя военным начальником Гродненского воеводства. Тебе присвоен чин полковника…

Глава 17
Арест

А через несколько дней после этого собрания, 14 августа 1862 года, Ярослав Домбровский был арестован.

Его заключили в одиночную камеру в Александровской крепости в Варшаве.

Весть об аресте Домбровского потрясла всю революционную Польшу. Повстанцы лишились своего самого одаренного, энергичного и опытного военного руководителя.

Две мысли терзали Домбровского в его мрачной одиночке. Первая: что будет с восстанием? Вторая: кто его предал? Он не сомневался в том, что провален весь Центральный национальный комитет. Но оказалось иное. Домбровскому было предъявлено обвинение в соучастии в покушении на маркиза Велёпольского. Он счастливо засмеялся, узнав об этом. Он с нетерпением ждал суда, понимая, что у властей не было прямого доказательства его вины. Был просто чей-то донос. Может быть, самого Велёпольского?

Однако власти не торопились назначать суд. И это тревожило Ярослава. Ему была ясна причина медлительности: по-видимому, догадывались, что роль Домбровского в революционном движении гораздо более крупная, чем косвенное участие, к тому же недоказанное, в покушении, притом не на русского сановника, а на своего же поляка. Надо полагать, рассуждал Ярослав, что ищут материал вообще о его подпольной деятельности.

Однажды его вызвали в канцелярию тюрьмы на свидание. Домбровский поспешил, взволнованный, гадая, кто к нему пришел. Он знал, что свидания разрешены только с ближайшими родственниками – родителями, женой, детьми. Неужели приехала мать?

В канцелярии смотритель сказал грубо:

– Заключенный Домбровский, свидание с невестой продлится не более десяти минут. Ступайте в соседнюю комнату.

Ярослав бросился в комнату. Ну конечно, это она, Пеля!

Под неусыпным оком смотрителя не очень наговоришься. Разговор состоял из бессвязных восклицаний, вопросов о здоровье, о том, что надо известить родных, о том, что этот арест недоразумение, и, конечно же, суд оправдает Ярослава. Весь этот незначительный разговор был предназначен для ушей смотрителя. Все же между этими невинными фразами Пеля успела вставить:

– Мамина посылка из Познани не пришла…

Ярослав насторожился. Он сказал с подчеркнутой небрежностью:

– Не беспокойся, придет. Мамочка аккуратна.

– Нет, милый, на почте пропало…

Привыкший к конспиративным иносказаниям, Домбровский все понял. Горечь сжала ему сердце. Однако он не подал виду и тем же небрежным тоном заметил:

– Подай прошение почтмейстеру. Найдут!

Фраза Пели означала, что транспорт с оружием («посылка»), следовавший через Пруссию («Познань»), перехвачен немецкими властями («пропал»). А между тем в этой «посылке» было пять тысяч винтовок. Как бы они пригодились повстанцам!

Домбровский задался целью расположить к себе тюремное начальство. Он был тих, вежлив, весел. Из дивизии прибыла в тюрьму просьба разрешить генерального штаба штабс-капитану (он не был разжалован) Домбровскому закончить разработку осенних маневров, начатую до ареста. Эта просьба облегчила положение Ярослава. Ему доставили чертежные и письменные принадлежности. Он сидел в камере за большим столом и работал. Под чертежными листами и топографическими картами у него лежала другая работа: новый план восстания, который Домбровский составлял с учетом изменившихся условий.

Пеля посещала его часто. Убедившись в невинности их разговоров, за ними ослабили наблюдение. Пеля передавала Ярославу о всех планах и действиях Центрального национального комитета и вообще обо всем происходящем в Варшаве, Польше и мире. Но не только это. Однажды она передала ему пилку, револьвер, патроны и план окрестностей Варшавы.

Новый план восстания был Пелей доставлен в комитет.

Однажды она принесла Ярославу радостное известие: из Бельгии, из Люттиха, прибыли ружья. Они распределены среди повстанцев. И все же это была капля в море. Четыре пятых повстанцев не имеют огнестрельного оружия.

По-прежнему суд над Домбровским откладывался на неопределенное время. А из тюрьмы его не выпускают. Вероятно, фискалы рыщут в поисках доказательств его вины и не могут их найти. Несмотря на всю свою изумительную выдержку, Домбровский начинал терять самообладание. Там, в комитете, не решаются начать восстание. Уходит драгоценное время. Невозможно без конца держать народ в напряженном ожидании. Слабеет воля, иссякают силы. Убедившись, что легальным путем ему из заключения не выйти, Домбровский решил бежать.

Одну за другой он делает две попытки. Обе они не удались, и Ярослав только ухудшил свое положение. Он пробовал подпилить дверь своей камеры и был застигнут одним из дозорных. Домбровский лишился привилегий, которых он до этого добился. Ему запретили свидания с Пелей. Тогда он решил прикинуться больным и попытался бежать из тюремного лазарета. Из этого тоже ничего не вышло. Напуганное тюремное начальство не переводило его в лазарет. Отчаяние едва ли не впервые в жизни овладевает этим храбрым человеком. Но тут снова пронесся слух, что скоро будет суд. Ярослав воспрянул духом. Он избрал новый метод действий. Ему разрешили писать письма невесте. Он начал посылать Пеле письма чуть ли не каждый день.

Зная, что письма заключенных проходят через тюремную цензуру, а его, Домбровского, перепиской, кроме того, несомненно, интересуются люди, которые будут его судить, он искусно вкрапливает в свои письма советы «положиться на провидение», «безропотно сносить временную беду», «примириться с положением, которое, безусловно, скоро кончится». Разумеется, в письмах Домбровского были не только эти «маскировочные» фразы. В них содержалось и подлинное его беспокойство о здоровье Пели, о ее материальном положении. Были тут и советы, какие книги читать. При этом в письмах Ярослава не было ничего навязчивого, никаких скучных поучений. Они были полны юмора и бодрости. Однако власти, читавшие письма Домбровского, могли бы догадаться, что они, так сказать, инсценированы для чужих глаз. Домбровский предвидел и это. Он придумал способ отвести от себя подобные подозрения. Он написал Пеле большое письмо, в котором приводил убедительные доказательства полной своей невиновности. Это письмо он выбросил через щель в окно своей камеры, как бы желая миновать цензуру. На конверте содержалась просьба к прохожим доставить его по адресу. Домбровский знал, что письмо подберут наружные часовые и передадут начальству. Так и случилось.

Домбровский почувствовал это по смягчению тюремного режима. Снова стали пускать к нему Пелю. Ей удалось передать ему обращение Центрального национального комитета к народу. По словам Пели, его распространили по всей стране. Грамотные читали его неграмотным, ксендзы оглашали его в костелах. Домбровский спрятал обращение в рукав. Вернувшись в камеру, он с жадностью прочел его:

«Братья, соотечественники! Правительства, которые правят нами, созданы в результате преступления: раздела Польши; преступления самого страшного и самого чудовищного, ибо оно совершено против целого народа… Царь московский, король прусский, император австрийский господствуют над Польшей, не имея на это никакого права… Это самые чудовищные правительства в мире, ибо они рассматривают народ как своего врага, ибо они, как вампиры, впились в его тело и высасывают из него кровь и национальный дух. Но народ не позволит себя убить. Народ не может быть убит. Поэтому вот уже сто лет, как он защищается и сражается с врагом.

Мы заявляем, что Центральный национальный комитет, который представляет не только военную, но и духовно-национальную организацию страны, будет с сего дня выступать как открытый руководитель, как действительное собственное национальное правительство, уполномоченное доверием и поддержкой народа…

Мы заявляем, что нас не устрашат никакие преследования и жертвы, что мы останемся твердыми перед пулями и виселицами и непоколебимыми в выполнении нашего долга защиты и освобождения Польши…

Поляки! Таково положение дел, вас ждут тяжелые дни, трудная борьба и немало жертв. Будьте готовы к этим трудам и самопожертвованию…»

Прочтя этот манифест, Домбровский взволнованно зашагал по своей крохотной камере. Четыре шага туда, четыре обратно… Он напоминал льва, мечущегося в клетке. Горячие слова манифеста воспламенили его. Комитет прав: нельзя скрывать от народа трудностей, которые стоят на пути к свободе. Прольется много крови. Однако надо, чтобы она пролилась не зря. Да, жертвы неизбежны. Но нужно, чтобы они были не напрасными. Недостаток оружия – не единственная беда повстанцев. Оружие будет, и трофейное, и купленное за границей. Но нигде не завоюешь и ни за какие деньги не купишь грамотных военных руководителей. И в такую минуту он, опытный воин, офицер генерального штаба, должен сидеть в этой каменной норе.

Но не это одно мучило узника. С тревогой обнаружил он непонятный пробел в манифесте комитета. Там не было ни слова о боевом союзе с русскими революционерами. Между тем Домбровский, сам офицер русской службы, знал, как глубоко проникли в русскую армию революционные настроения. Если поляки вдохновлялись примерами самоотверженной борьбы польских повстанцев 1831 года, то русские революционеры не забывали о своих героических предшественниках – декабристах 1825 года.

Домбровский знал также, что не только идейные мотивы были причиной недовольства младшего офицерства. Другим источником этого недовольства было малое жалованье – от 240 до 270 рублей в год. Роптали и солдаты на уменьшение порций мяса в рационе, на то, что не выдавали на руки всю порцию хлеба да сократили выдачу водки. Революционная агитация в их среде имела успех. Солдаты и унтер-офицеры втягивались в подпольную организацию.

По сведениям, которые ему приносила Пеля, Домбровский знал, что дружеское общение русских революционных офицеров и польских повстанцев вышло далеко за рамки сочувственных разговоров. Была заключена конвенция между польским Центральным национальным комитетом и русским комитетом «Свободная Россия», который, в сущности, был организацией «Земли и воли».

Пеле удалось во время одного из свиданий передать Ярославу герценовский «Колокол». Там был напечатан манифест Центрального национального комитета, а рядом – воззвание русского офицерского комитета, где было сказано, что близок час, когда офицерству придется решить, «стать ли в роли палачей Польши или вместе с ней восстать»!..

Наконец состоялся суд. Ни одного веского доказательства вины Домбровского представлено не было. Блестящей защитой он легко опроверг шаткие подозрения суда. Ничего не было доказано – ни участие Домбровского в покушении на Велёпольского, ни принадлежность его к революционной партии. Суд вынужден был признать Домбровского оправданным.

Но тем не менее из тюрьмы его не выпустили. Какая-то тень смутных подозрений витала над ним. По-прежнему искали порочащих сведений о нем и по-прежнему не находили их.

Тщетно Домбровский писал прошения, петиции, жалобы, ссылаясь на решение суда и требуя своего освобождения. Все его обращения к властям оставались без ответа.

А между тем Польша горела. Она была объята восстанием.