Текст книги "За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском"

Автор книги: Лев Славин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Глава 36
Кто же такой Каетан Залеский?

Апрель семьдесят первого года выдался необычайно жарким. Домбровский перебрался в палатку, которую поставили возле штабного дома. Как-то вечером, относительно спокойным – только вяло постреливали на аванпостах да отдаленно ворчала артиллерия южных фортов, – в палатку заглянул часовой и доложил:

– Гражданин генерал, к вам какой-то офицер.

Из-за полога палатки прозвучала польская речь:

– Впусти меня, Ярек. Это я – Каетан.

Домбровский не без досады оторвался от карты парижских пригородов и приказал впустить посетителя.

– Давненько мы не виделись, Каетан, – сказал он, пожимая руку вошедшему. – Где ты, что ты?

Каетан Залеский отстегнул саблю и бросил ее на койку. «Обычная его бесцеремонность», – подумал Домбровский, но не сказал ни слова.

Залеский критически оглядел палатку:

– Бедно, бедно для генерала, – сказал он. – Ну и взлетел же ты, Ярослав. Рад за тебя. Да, рад. Но и встревожен.

Домбровский удивленно приподнял брови. Но Залеский не стал развивать дальше свою мысль.

– Ты спрашивал, где я, – сказал он. – Я ж твой сосед. Командую батареей у Валерия Врублевского. Так сказать, мелкая революционная сошка.

Он захохотал, потом спросил небрежным тоном, так хорошо знакомым Домбровскому:

– У тебя есть что выпить?

– Нет, – сухо сказал Домбровский.

И добавил:

– Слушай, Каетан, ты извини, но у меня сейчас нет времени на болтовню да на выпивки. Так что если у тебя нет ко мне серьезного и притом неотложного дела, то я прошу оставить меня одного.

– Есть, – сказал Залеский.

Он посмотрел на Домбровского с упреком и повторил:

– Есть. Но скажу тебе, Ярек, что со старым товарищем так не разговаривают. Неужели ты не помнишь Константиновский корпус? Ущелье реки Аргун и осаду Веденя? Неужели ты забыл Варшаву и наше восстание? Генеральская звездочка – она ж такая маленькая, а отшибла у тебя всю память.

Домбровский подумал, что, собственно, никогда он в общем не был в восторге от Каетана Залеского, в котором всегда ему чудилось что-то скользкое. Но общие воспоминания, на которые Залеский сейчас навел Домбровского, несколько смягчили его. Все-таки как-никак он знает этого дуралея Каетана с юношеских лет.

Между тем Залеский мялся, говорил что-то неопределенное, внезапно умолкал, потом снова нес свою невнятицу. В конце концов Домбровский потерял терпение.

– Да что ты все вокруг да около? – вскричал он. – Говори прямо: в чем дело?

– Ну, ладно, – решился Каетан. – Ты, конечно, можешь мне не верить. Но у меня есть сведения об ударе, который готовит Версаль.

– А я-то, наивный, думал, что Тьер будет сидеть сложа руки, – сказал иронически Домбровский.

– Не сомневаюсь, Ярек коханый, что твоя разведка тебе донесла. Но что именно?

Домбровский красноречиво пожал плечами, говоря всем своим видом: я только и ждал тебя, чтобы выболтать тебе данные разведки. А на самом деле он заинтересовался словами Залеского потому, что войсковая да и всякая иная разведка покуда работала из рук вон плохо. Пожалуй, один только гражданин Рауль Риго, прокурор Коммуны, человек острого и дерзновенного ума, воплощение революционной бдительности, веселый и беспощадный, прозванный «взрослым Гаврошем», пожалуй, он один может иметь сведения о противнике через немногих перебежчиков. Во всяком случае то малое, что стало известно Домбровскому, он узнал от Риго.

Не выдавая своей заинтересованности, Домбровский с легким вздохом подпер щеку рукой с видом человека, покорившегося необходимости провести скучные полчаса. Это, конечно, подействовало на Залеского, который заговорил торопливо и нервно:

– Все, что я тебе скажу, это точно как «Pater noster».[24]24
  Молитва «Отче наш» (лат.).


[Закрыть] Просто счастье, что мне удалось все это разнюхать. Долг мой как революционера и как твоего друга все это тебе рассказать. Слушай. У Тьера под ружьем сто двадцать тысяч человек.

«А по-моему, сто пятьдесят», – подумал Домбровский, не прерывая Залеского.

– Они разделены на три корпуса, – продолжал тот. – Командуют лучшие генералы: Ладмиро, Сессэ и Дю-Баррайль. Состав корпусов: у Ладмиро и Сессэ – по три пехотных дивизии и по три саперных батальона, у Дю-Баррайля – только кавалерия и три батареи, тоже конные.

Залеский перевел дух и посмотрел на Домбровского: какое это произвело на него впечатление. Но тот не переменил ни позы, ни скучающего выражения лица. А сам лихорадочно думал: «Если это так, то… Но послушаем его дальше…»

Каетан продолжал, захлебываясь:

– Теперь об артиллерии…

«Вот что самое важное», – подумал Домбровский и внутренне напрягся, чтобы все в точности запомнить.

– Значит, с юга, то есть против Врублевского, выставлено сто пятьдесят орудий, а может, и поболее…

Домбровский внутренне содрогнулся. «Если он не врет…»

– …расположены они между Шуази ле-Руа и Медоном. Кроме того, в Монтрету – семьдесят крупнокалиберных орудий и в парке Исси – двадцать.

Тон Залеского переменился. В нем уже не было прежней искательности. Напротив, он явно наслаждался своей осведомленностью.

– Ну, Ярослав, что ты скажешь на все это? – спросил он.

Естественный вопрос со стороны Домбровского был бы: «Откуда ты все это знаешь?» И, надо полагать, у Залеского был приготовлен ответ. Но Домбровский счел это преждевременным. «Надо из него побольше вытянуть». И он сказал разочарованно:

– Это все, что ты знаешь, Каетан?

Тот даже обиделся:

– Мало? Ну и аппетиты у тебя, Ярек. Могу тебе сказать, что все организовал Тьер. У этой гадины светлая голова. На военных советах председательствует он. План его такой: траншеями постепенно подбираться к вам…

– К кому? – не выдержал Домбровский.

– Ну, к нам, – нисколько не смутившись, поправился Залеский. – Главный удар намечен на стык двух участков – твоего и Валерия.

– То есть в Пуэн-дю-Жур?

– Вот именно. Тьер считает, что батареи твоего Пуэн-дю-Жура и Врублевского – форта Исси своим взаимным перекрестным огнем здорово мешают версальцам. После того как они будут подавлены, Тьер намерен вытеснить нас на западе из Биланкур, а на востоке – из Исси, Ванва и Монружа. А тогда, собственно говоря, путь в Париж открыт…

Он внезапно замолчал, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и с бесстрастным видом уставился на низкий серый потолок палатки.

«Ну что ж, – подумал Домбровский, – пора…»

И он спросил с невинным видом:

– Откуда ты все это знаешь, Каетан?

Залеский оживился:

– Целая история, Ярек! С детства мне везет на счастливые случайности. Помнишь, как я в Париже случайно встретил Герцена… Вышел я сегодня пройтись, благо наступило затишье. Теперь я понимаю, что затишье перед бурей. Батарея моя стоит у форта Исси. От нас ближе всех к Версалю. Я пошел вдоль железнодорожной линии, знаешь, которая идет от Версаля на Монпарнасский вокзал. Бог мой, все же так близко, все рядом, там французы, здесь французы, и вдруг – война… Нелепость…

Залеский замолчал на секунду и покосился на Домбровского. Тот слушал по-прежнему с невозмутимо скучающим видом.

– Ну, значит, гуляю я. Людей не видно, ни наших ни ихних. Пусто, мирно. Обхожу Медон, вхожу в рощицу, знаешь, южнее Севра. Думаю, похожу, покурю на чистом воздухе и – до дому. Вдруг натыкаюсь на человека. Оба мы вздрогнули, оба – за оружие, и в этот момент оба узнаем друг друга.

Домбровский не удержался:

– Ты всегда видел в темноте, как кошка.

Залеский подозрительно посмотрел на него. Но лицо Домбровского оставалось серьезным.

– Знаешь, Ярек, кто это был?! Пшибыльский! Помнишь его? Эдвард Пшибыльский. Ты должен помнить его по Варшаве. Он был в цитадели, в группе Арнгольдта, только до Эдварда не докопались, и он бежал, перебрался во Францию, пошел драться с пруссаками, попал под Мецом в плен со всей армией Базена. Из плена Бисмарк по просьбе Тьера их вернул, и вот они стали армией версальцев…

– Так что же, этот Пшибыльский перебежал к нам? – спросил Домбровский с невинным видом.

– Ммм… Нет. Но он мне многое рассказал из того, что я тебе сообщил. И не только это.

– Что же еще?

– Он сказал, что удар намечен между одиннадцатым и четырнадцатым апреля. Он постарается это уточнить.

– Значит, ты с ним еще встретишься?

Залеский пожал плечами и сказал неопределенно:

– Если это нужно…

Потом прибавил:

– Он сказал, что удар будет ужасным. Позиции наши будут измолоты в порошок. А мы все погибнем…

Он встал.

– Вот что я должен был тебе сказать, Ярек. Думаю, что это очень важно. По правде сказать, Эдвард, узнав, что мы с тобой старые друзья, сам просил передать тебе все, что он мне рассказал.

– Ах так?

– Да! «Скажи это все Ярославу, – сказал он. – Скажи ему, что в штабе у Тьера знают о нем и считают его единственным талантливым полководцем в стане коммунаров». Оказывается, Ярек, Тьер о тебе очень высокого мнения.

– Польщен.

– Он даже сказал: «Если бы у нас был в семидесятом году Домбровский вместо этих старых галош Базена и Мак-Магона, у нас не было бы позора Меца и Седана».

Залеский замолчал и испытующе посмотрел на непроницаемое лицо Домбровского. Потом, по-видимому, решившись, сказал:

– Уж говорить, так говорить все. Тьер сказал: «Жаль, что Домбровский поставил не на ту карту. Но ведь игра еще не кончена, и партнеры могут менять места…»

Домбровский встал. Залеский вздрогнул и подался назад. Он знал пылкость нрава Домбровского. Сейчас все решится. Игра идет ва-банк. Или арест (а Ярослав таков, что может просто зарубить его на месте) или…

Домбровский сказал отрывисто:

– Когда ты увидишь Пшибыльского?

Залеский с облегчением вздохнул. Пронесло… Теперь уж можно говорить, как выражаются французы, en toutes lettres.[25]25
  – напрямик (франц.).


[Закрыть]

– Условились завтра вечером.

– Там же?

– Там же. Можно его обнадежить?

– Да.

Залеский бросился обнимать его:

– Ярек коханый! Ты не представляешь себе, какую тяжесть ты снял с моей души. Ты спас меня! Ты спас себя!.. Ты…

Он значительно поднял руку и сказал торжественно:

– …ты спас Польшу! Ибо здесь, в Париже, твоя гибель была бы неминуема. А что Польша без Домбровского!

Он что-то лепетал о патриотизме, благородстве и других высоких чувствах, пока Домбровский, стараясь не выдать своего отвращения, а, наоборот, прикидываясь дружески-ласковым, не вытолкал его из палатки.

Сам же, не теряя времени, поспешил в Париж. Рауль Риго принял его тотчас же. Они и раньше были хорошо знакомы по совместной работе в газете Бланки «Отечество в опасности», где оба деятельно сотрудничали. Риго встретил Домбровского революционным приветствием: «Салют и братство!» В семьдесят первом году знаменитому прокурору Коммуны было не более двадцати пяти лет. Но окладистая борода и адвокатское пенсне на шнурке старили его.

Рассказ Домбровского взволновал Риго.

– Слушайте, – сказал он, – этот ваш Зволинский, Замойский, Зелинский, как его…

– Залеский, – подсказал Ярослав.

– Да, да, Залеский… Это мне что-то напоминает. Минутку!

Он выдвинул ящик стола и вынул большую зеленую папку.

– Домбровский, вы знаете, что это?

Домбровский отрицательно покачал головой.

– Драгоценнейшая вещь! Это полный список секретных агентов Лагранжа, бывшего начальника императорской тайной полиции. Фамилия этого Залеского мне попадалась. Не здесь ли я ее видел?

Он порылся в папке.

– Нет…

В задумчивости Риго вынул табакерку и заложил в нос солидную понюшку.

– Не угодно ли?

Домбровский отказался.

– Напрасно, хорошо прочищает мозги. Да, я и забыл, что вас еще в редакции называли аскетом. Не пьете, не курите… Ага! Вспомнил! Вот доказательство пользы табака.

Риго достал другую папку и извлек из нее бумагу, исписанную мелким почерком.

– Ну, конечно! А это знаете что? Заявление вашего соотечественника, некоего Чепляка, о том, что он опознал человека, который подсунул ему фальшивые русские банкноты, назвавшись вашим именем. Недавно он увидел его на улице, выследил, узнал его имя и кинулся к нам. Но тот что-то почуял и бесследно скрылся. Это и был ваш Каетан Залеский.

Обычная сдержанность изменила Домбровскому. Он вскочил.

– Так это ему я обязан тюрьмой!

– Да, это он укатал вас.

Домбровский погрузился в тяжелую задумчивость. «Только ли это? А совет Залеского выбираться из Парижа через Венсенский лес – не был ли он заранее подстроенной ловушкой? Может быть, гибель Арнгольдта и Сливицкого тоже на совести этого негодяя… А как он оклеветал меня в глазах Потебни, когда я вернулся с Кавказа!»

Риго не прерывал его задумчивости. Сочувственно смотрел на Домбровского. Проницательный человек, он понял его переживания.

Когда Домбровский поднял голову, Риго сказал:

– Бывает, что какой-нибудь поступок вдруг бросает обратный ослепительный свет на длинную цепь предыдущих событий. И еще: каждый провокатор сам себе роет яму, в которую он неизбежно сваливается. Ничего, теперь он от нас не ускользнет. Давайте подумаем, как нам разумнее всего поступить, чтобы не только поймать шпиона, но и извлечь из этого пользу для революции.

Он снял пенсне и задумчиво помахал им в воздухе:

– Эх, Домбровский, а ведь вы упустили одну возможность.

– Какую, Риго?

– Надо было потребовать свидания с Тьером! Слушайте! Может быть, еще не поздно!

В возбуждении Риго вскочил из-за стола.

– Найдите сейчас же этого Залеского и скажите, что вы хотите поговорить непосредственно с Тьером, пусть он вам устроит тайную встречу…

– Нет, Рауль, не увлекайтесь. Этим я только спугну его.

– Что ж, может быть, вы правы. Ограничимся этими двумя подлецами. Как второго-то? Пшибыльский? Я не сомневаюсь, что в обмен на полученные сведения Залеский передавал ему данные о наших войсках. Надо что-то менять в их расположении.

– Обязательно. От вас я иду к Клюзере.

Риго засмеялся:

– Вы найдете его в постели. Он заваливается спать в девять часов. Поспать – это у него получается отлично. Лучше, чем что-нибудь другое.

Прощаясь, Домбровский спросил:

– Что вы сделаете с Залеским?

– Шпионов мы вешаем. Притом – публично. Вы поморщились. Вам это не нравится?

– Вы забыли, что вы сами выступали против смертной казни?

– Исключая преступления против революции. Да еще в военное время.

– В публичной казни есть что-то безнравственное. Она развращает нравы.

– А война нравственна? А вот же мы воюем.

Глава 37
Начальство на фронте

Домбровский считал, что острый на язык Риго попросту пошутил, сказав, что Клюзере любит поспать. Но когда он пришел к нему, дежурный адъютант строго сказал:

– Вы поздно приходите, генерал. Гражданин военный делегат уже спит.

– Но ведь только девять часов, – удивился Домбровский.

Адъютант, пожилой человек, видимо из кадровых офицеров, ничего не ответил и отвернулся с презрительным видом. Кровь бросилась Домбровскому в голову.

– Если вы сейчас же его не разбудите… – сказал он с холодным бешенством сквозь сжатые зубы.

В голосе и в лице Домбровского мелькнуло нечто такое, что заставило адъютанта мгновенно ринуться во внутренние покои. И через несколько минут оттуда вышел Клюзере, растирая рукой заспанное лицо.

– Салют и братство! – сказал он хрипло. – Что случилось, генерал Домбровский?

– Гражданин военный делегат, мне нужны подкрепления.

Клюзере нахмурился.

– Судя по вашим последним донесениям, я не вижу в этом надобности. Член Коммуны Верморель, посетивший линию фронта, доложил мне, что все спокойно.

– Противник накапливает силы, он готовит удар.

И Домбровский, не раскрывая источника своих сведений, коротко рассказал о приготовлениях версальцев.

– Мне нужны, – заключил он, – саперы для инженерных работ. Мне нужна артиллерия. Мне нужны пехотные батальоны. Только если все это мне будет дано, я сумею сдержать версальцев. Количество потребных мне подкреплений я перечисляю в рапорте на ваше имя.

Домбровский вручил Клюзере бумагу. Тот, не читая, передал ее адъютанту и, кивнув Домбровскому, направился в глубь своего огромного кабинета.

Домбровский не уходил.

– У вас что-нибудь еще ко мне, генерал? – спросил Клюзере.

– Я жду вашего ответа на мой рапорт.

Клюзере вскинул голову и сказал мрачно:

– Я завтра сам к вам приеду.

– Войска будут рады увидеть в своих рядах гражданина военного делегата накануне решающего сражения, – сказал Домбровский, подчеркнув последние слова.

Клюзере нервно побарабанил пальцами по столу.

– У вас, генерал, – сказал он, – есть все качества, необходимые полководцу. Но одно из них – в чрезмерном количестве: воображение. Когда его слишком много, оно начинает называться иначе, а именно: паника.

Сказав это, Клюзере переглянулся с адъютантом, и оба чуть улыбнулись.

Домбровский вежливо склонил голову, как бы благодаря за эту характеристику, и сказал:

– Я позволю себе заметить, что избыток воображения все же лучше, чем его недостаток, который иначе называется: тупость.

Он щелкнул каблуками, четко повернулся и вышел, звеня шпорами.

Из отеля Доминик, где помещался штаб Клюзере, Домбровский заехал на Вандомскую площадь. Недавно, как он ни отказывался, на него нагрузили еще и обязанности коменданта Парижского укрепленного района. Приходилось наведываться в штаб Национальной гвардии. На площади Домбровский увидел леса, воздвигнутые вокруг подножия Вандомской колонны. Там возились рабочие, ими командовал высокий бородатый человек. Приблизившись, Домбровский узнал в нем знаменитого художника, члена Коммуны, Гюстава Курбе. Они поздоровались.

– Свергаем колонну, – сообщил Курбе, – безобразный памятник тирану Наполеону. Искусство революции не нуждается в сентиментальности. В человеке над всем должен господствовать разум. Мы не позволим чувствительности побеждать логику. Кончилось в искусстве царство нимф, дриад, обожествленных героев. Началось царство трудового человека.

Визг пилы, вонзавшейся в основание гигантской металлической колонны, заглушил его слова. Оба революционера, генерал и художник, крикнули друг другу: «Салют и братство!» – и расстались.

У входа в штаб Национальной гвардии часовой с трудом разлепил дремотные глаза и вскочил, отдавая честь Домбровскому. Внутри было сонное царство. Дежурный спал, положив голову на папку с донесениями из районов. Разбуженный окриком Домбровского, он сообщил, что никаких происшествий нет.

Домбровский удалился, гулко стуча сапогами в пустых коридорах и удивляясь беспечности революции.

Как ни спешил он, а все же завернул на улицу Вавэн, в дом № 52, взбежал к себе на мансарду, поцеловал сонную Пелю и спящих детей, положил на стол небольшую кучку франков. Вчера он получил свое жалованье. (Невелико оно было, революция платила генералу шестнадцать франков в день, совсем немного больше, чем унтер-офицеру.)

Пришпорив коня, Домбровский помчался к себе в ставку, в Ля-Мюэтт. Там в палатке дожидался вызванный им прежде Валерий Врублевский. Оба генерала почти до утра проговорили о подготовке к предстоящему бою.

– Ты, Ярослав, сейчас фактически главнокомандующий, – сказал Врублевский.

– А что с того? – пожал плечами Домбровский. – Ни резервами, ни материальным снабжением я не командую. Все это у военного делегата. Я не могу получить ни одного патрона для винтовки солдата, ни одного куска мяса в его котелок.

– Между прочим, – заметил Врублевский, – гвардейцы питаются из рук вон плохо. Одна солонина…

– Они питаются так, как питается весь осажденный Париж.

Врублевский устало откинулся на спинку стула и опустил голову. Лицо его, когда-то поражавшее женственной тонкостью очертаний, погрубело. Со своей курчавой бородой, открытым взглядом, в котором было что-то вдохновенное, он был похож на молодого пророка.

– Беда, что у нас почти нет унтер-офицеров, – сказал он. – Национальная гвардия – это партизанщина в общем. А там, – он кивнул головой на юг, в сторону Версаля, – там профессионалы.

– Моя задача, Валерий, выковать из федератов настоящих солдат.

– Это можно сделать только в боях.

– О, в этом недостатка не будет.

Врублевский поднялся.

– Значит, завтра к нам пожалует сам Клюзере?

– Если не проспит.

Они рассмеялись.

Клюзере не проспал. Он приехал в Ля-Мюэтт сравнительно рано, в полдень. Его сопровождала небольшая свита из адъютантов и порученцев. Он прихватил с собой также двух членов военной комиссии, Ранвье и Авриаля.

Все склонились над большой картой, разостланной прямо на земле, перед палаткой.

– Где вы достали такую превосходную карту? – удивился Клюзере.

– Я сам ее вычертил, – ответил Домбровский.

– Какое искусство! – с восхищением воскликнул Ранвье, любуясь картой, сделанной почти с типографской отчетливостью.

Домбровский улыбнулся наивности штатского человека.

– Я все-таки офицер генерального штаба, – заметил он.

Авриаль осведомился:

– Скажите нам, генерал, какие силы расположены от Сент-Уана до Исси?

– Очень мало, гражданин Авриаль, не более пяти тысяч. Если мне не пришлют подкреплений, придется отступить.

Все посмотрели на Клюзере.

– Мы потом пройдем по линии укреплений, – сказал он.

– Разрешите, я уж докончу, – настойчиво сказал Домбровский. – У меня всего сорок пушек…

– Генерал! – прервал его Клюзере. – Не вводите в заблуждение членов военной комиссии. Вы умолчали, что у вас есть бронированные поезда. Это тоже артиллерия.

– Не поезда, гражданин военный делегат, а только два блиндированных вагона, – отвечал Домбровский.

– Постойте, постойте! – не унимался Клюзере. – В Пуэн-дю-Журе на виадуке у вас есть четыре блиндированных локомотива. Это тоже артиллерия, генерал!

– Но ведь снарядов для них вы не прислали, – сказал Домбровский, уже сердясь.

– Пришлю. Кроме того, генерал, по изгибу Сены курсируют наши канонерки. Это тоже артиллерия, насколько я разбираюсь в военном деле!

Раздался легкий почтительный смешок адъютантов и порученцев.

– Канонерки, – сдерживаясь, ответил Домбровский, – относятся к вооружению южного участка, которым командует генерал Врублевский.

– Ну, можно ли быть таким формалистом, генерал Домбровский! – сказал тоном отеческого упрека Клюзере. – Мне, например, доподлинно известно, что канонерки Врублевского обстреливали Севр. А ведь это уже ваш участок, западный. Прошу убедиться, граждане.

Все склонились над картой.

– Да… – послышались голоса. – Это так… Видите?..

Клюзере был великодушен.

– Конечно, – сказал он, – трудно разграничить участки обороны с большой точностью. И мы знаем, что перекрестным огнем участки помогают друг другу. Так и должно быть. Генерал Домбровский слишком опытный и дельный военачальник, чтобы отрицать это.

По траншеям они перешли к форту Исси. Там их встретил Врублевский. В отличие от Домбровского, он редко бывал в Париже и мало кто его знал. Еще по дороге в форт Клюзере отрекомендовал его как одного из руководителей польского восстания, офицера с широким кругозором, прослушавшего курс лекций во французской школе генерального штаба.

– Вот где много пушек! – воскликнул Авриаль, оглядывая батареи, установленные в форту на различных позициях.

– У меня здесь действительно полсотни пушек, – сказал Врублевский. – Но только семнадцать из них исправны. К тому же нам не хватает снарядов.

– Снаряды будут, – уверил его Клюзере.

Они осмотрели и другие форты – Ванв, Монруж, Бисетр, Иври. Заглянули в редуты. Дошли даже до самого южного из них – Шуази ле-Руа. Отсюда были хорошо видны позиции версальцев.

– Сколько до них? – спросил Ранвье, невольно понизив голос, словно боясь, что его услышат во вражеском лагере.

Врублевский не успел ответить. По-видимому, версальцы заметили какое-то необычное движение в редуте и открыли стрельбу. Однако никто не предлагал уйти отсюда: военные – потому, что не придали этому значения, а штатские – из опасения прослыть трусами. Но дело обернулось серьезнее. С железнодорожной станции прибежал наблюдатель и сообщил, что версальцы сделали вылазку в приближаются к редуту в количестве не менее роты. Врублевский осведомился у лейтенанта, командовавшего редутом, сколько у него людей. Оказалось, около трехсот, и четыре гаубицы. Оставив сотню в укреплении, Врублевский повел остальных навстречу версальцам. К ним присоединились Клюзере и Домбровский.

Авриаль удерживал их:

– Вы не имеете права этого делать! Это безумие: три генерала идут в мелкую стычку. Я вам запрещаю!

Они его не слушали. Командовал Домбровский. Ему пригодились старые кавказские навыки. Так же как и там когда-то, он подпустил версальцев без выстрела на близкое расстояние и только тогда открыл огонь. Ряды наступающих дрогнули. Домбровский поднял своих людей и повел в штыковую атаку. Клюзере и Врублевский шли с ружьями наперевес, как простые солдаты. Версальцы бежали, бросив раненых и убитых.

– А знаешь, Ярек, – шепнул на обратном пути Врублевский, – Клюзере не трус.

– Я это заметил, и мне это приятно, – сказал Домбровский.

Врублевский беспокоился за приезжих парижан – а вдруг повторная вылазка или артиллерийский налет? Да, собственно, больше и делать тут было нечего. Все уселись в маленький вагончик, и локомотив повез их в Жантильи, где была штаб-квартира Врублевского. Здесь Домбровский и Врублевский снова насели на Клюзере, требуя подкреплений. Он сказал не без торжественности:

– Теперь, когда я все проверил лично, я убедился, граждане генералы, в резонности ваших требований. Могу вас уверить, что все ваши законные ходатайства будут удовлетворены.

Домбровскому не очень понравилось это слово «ходатайства». Но он решил не придираться, тем более что Клюзере расположил его к себе своим поведением в этой маленькой стычке. К тому же Домбровского успокаивало то, что свое обещание Клюзере сделал в присутствии двух членов Коммуны.