Текст книги "Пробуждение Дениса Анатольевича"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
11.20–12.20
Деловой обед с руководителем Роспотребнадзора
Проект Указа об упразднении на Руси судов присяжных я взялся было набрасывать в особом президентском блокноте с золотым орлом и триколором. С непривычки загубил верхний листок, выдернул его, скомкал, бросил в урну, а затем обнаружил, что все оставшиеся страницы в блокноте уже исписаны моим почерком и густо изрисованы смешными рожицами. Должно быть, развлекался я на каком-то международном саммите, потому что первыми мишенями для моей шариковой ручки стали французский президент (хитрый острый нос-ланцет), британский премьер (мощные челюсти бультерьера) и руководитель незалэжной Хохляндии (щека, изрытая лунными кратерами шрамов). Нашлись тут и не известные мне физиономии. Одна из них почти наверняка принадлежала индусу, еще одна, судя по глазкам-минусам, – китайцу либо японцу, а все прочие могли быть кем угодно: художник, если честно, из меня хреновенький.
Чему именно был посвящен саммит, я так и не сумел понять. Ни тезисов своей речи, ни конспекта чужих выступлений в блокноте не оказалось. Среди надписей преобладали междометия – Yes! No! Wow! Blya! – и рецепты экзотических напитков. Например, между профилями украинца и британца втиснулась надпись: «100 граммов сухого мартини, 2 сырых яйца, 100 граммов горилки с перцем, смешать, взболтать, выпить залпом». Недалеко от французского профиля расположился проект коктейля из арманьяка и имбирного эля. Дальше пошли уж совсем дикие смеси – сакэ с портвейном, кальвадоса с чачей, сливовицы с кукурузным виски и антифризом…
Неудивительно, что конференция начисто выпала у меня из памяти: первая попытка восстановить хоть какие-нибудь воспоминания о ней закончилась безрезультатно. После второй попытки напрячь мозги из темного колодца всплыл только мутный образ чаши с ромовым пуншем, в котором плавают чьи-то пижонские очки… а потом меня резко затошнило и я поспешил прервать рискованный эксперимент.
Вернуться к Указу мне, однако, уже не удалось. В поисках чистого блокнота я излазил ящики стола и в самом нижнем наткнулся на стопку разноцветных и разноформатных сертификатов, каждый из которых удостоверял мою активную благотворительную деятельность.
С чувством тревоги, переходящей в легкую панику, я торопливо перебрал всю эту макулатуру и выяснил, что за первые же месяцы своего президентства Д. А. Кораблев успел осчастливить личными пожертвованиями «Международную Хельсинкскую Федерацию», «Международную Амнистию», «Комитет солдатских матерей», общество «Мемориал», комиссии «Против пыток», «За гражданские права» и «За достойную пенсию», организацию «Репортеры без границ», фонды «Толерантность», «Равноправие», «В защиту гласности», «В защиту прав жертв стихийных бедствий», «Пострадавшим от противопехотных мин» и др., и пр., и хр.
Среди прочего я умудрился профинансировать из собственных средств какой-то «First Amendment Project» (помощь писателям, угнетаемым цензурой), природоохранное движение «Плыви!» (помощь синим китам), ассоциации «Вместе» (помощь бомжам-коматозникам), «Благодаря» (помощь сиротам из депрессивных регионов), «Вопреки» (помощь излеченным клептоманам), а также финансово поддержал ежегодную акцию с вызывающим названием «Сухая попа» – нечто вроде массовой раздачи бесплатных памперсов для новорожденных задниц из малообеспеченных семейств Москвы и области.
Мне вспомнились потертые гуманитарные мухоморы из утренней газеты. Значит, им я тоже отстегивал на бедность? Жуть какая! Докатился, поздравляю. Я прикинул, сколько бабок выброшено на всех обшарпанных попрошаек, бездельников и клеветников России, и мысленно застонал: мой НЗ – секретный счет в оффшорке на Кайманах – за эти месяцы наверняка похудел как минимум вдвое.
И ладно бы еще я делал пожертвования анонимно: треть депутатов нашей Госдумы, по слухам, тайком спонсируют нациков и фашиков, а еще четверть втихую башляют фонду «За права геев и лесбиянок». Так нет же! Я, судя по этим глянцевым грамоткам, жертвовал свои кровные деньги открыто, с полным респектом и даже, сдается мне, намеренно засветился на некоторых публичных мероприятиях. Уж про этот позор вспоминать совсем не хотелось, но, как назло, темные болотные глубины моей памяти тотчас же утробно булькнули и одарили меня пузырем с единственным, зато ярким стоп-кадром.
Трибуна, увитая гирляндами. На трибуне – я. Меня приветствует толпа лысых уродов – все они не то в больничных халатах, не то в тюремных бушлатах, не то в смирительных рубахах… Господи, я что, и на прокаженных раскошеливался? На зэков? На психов? А холерные бараки я случаем не посещал с папским визитом? Мрак! Мрак! Мрак! По сравнению с ними даже утренние мухоморы кажутся подосиновиками. Чего же я пил в те дни? Неужели бывает что-то поубойней коктейля из горилки, кальвадоса и тормозной жидкости?
Потерянных денег было жаль, но куда неприятней выглядела потеря важнейшего идеологического аргумента: раньше можно было сказать, что наших так называемых правозащитников содержат ЦРУ и лондонский злодей Береза. И что теперь? Выходит, мы вместе с Березой и ЦРУ платим одним и тем же. Получается, что я – тоже в некотором роде ЦРУ? Бред собачий.
Может, они меня загипнотизировали или, как его, зазомбировали? Пригласили, подогрели, обобрали… А что? Реально. Цыганки, к примеру, давно уже стихийно овладели методом НЛП. Хочешь или нет, но ручку ты им позолотишь. Благотворительные фонды – те же цыгане. Платишь им не за товар, а за комплименты. И чем больше ты платишь, тем вдохновенней они поют: «К нам приехал, к нам прие-е-хал!» И все тесней и плотней обвивают тебя пестрой лентой хоровода… Тьфу на них! Никогда я не был в восторге от этой расплодившейся самодеятельности, а две минуты назад моя нелюбовь ко всяким общественным, блин, организациям из вялотекущей фазы перешла в острую. Рука сама потянулась к телефонной трубке.
– Джонатан… как вас там… Ричардович! Важное дело! – рубанул я, едва дежурный Вова связал меня с Генпрокурором.
– Слушаю вас, Денис Анатольевич! – В голосе мистера Ливингстона я по-прежнему не чувствовал того трепета, с каким чиновнику следует говорить с президентом. Словно бы не я назначил его на пост, а сам народ или, для примера, Господь Бог.
– Генпрокуратуре следует вмешаться, – сурово объявил я. – До меня дошла самая достоверная информация о том, что многие благотворительные фонды занимаются, по сути, рэкетом.
– То есть? – непонимающе переспросил мистер Ливингстон.
– То есть вытягивают у граждан большие средства на сомнительные цели. Это подсудное дело, между прочим. Хуже сект. Устройте для начала выборочную проверку по Москве всех этих амнистий, матерей, синих китов, сухих поп и прочих прав человека. Когда отыщете криминал, будем их поэтапно закрывать. Вам ясно?
– Не очень, – признался лондонский чистоплюй. – Чтобы начинать проверки, нам, в соответствии с обычными правилами юриспруденции, необходимо иметь на руках заявления потерпевших.
– Пра-а-а-авилами, – передразнил я. – Вам, мистер Ливингстон, давно пора понять национальную русскую ментальность. У нас все правила вилами по воде писаны. В России испокон веку принято ставить телегу впереди лошади. Одним словом, начинайте быстрее проверять, а заявления… гм… заявления будут, не сомневайтесь.
На самом деле я даже теоретически с трудом представлял, как может выглядеть подобная кляуза. «Я, Кораблев Денис Анатольевич, законно избранный президент России, будучи в нетрезвом уме и в совсем уж никакущей памяти, снял со своего секретного счета в оффшорной зоне, открытого на подставное лицо, и перечислил…» М-да. Клинический случай идиотизма. Как, собственно, и все, что я творил после инаугурации. Может, я все же не зря башлял психиатрическим фондам? Глядишь, и будет мне отдельная палата.
– Как понимать ваше выражение «телега впереди лошади»? – между тем удивился Генпрокурор. – Нарушение причинно-следственной связи? Вы хотите сказать, что в России следствие опережает причину? Однако релятивистские законы не позволяют…
– Занимайтесь-ка лучше своими прямыми обязанностями, – осадил я английского умника. – Законы у нас четко прописаны в УК РФ, и они, если надо, все отлично позволяют. С причинами как-нибудь разберутся другие ведомства, ваша главная задача – следствие…
– Но позвольте… – Мистер Ливингстон был явно озадачен.
Так тебе, голубчик! Настроение мое резко улучшилось. Ставить подчиненных в тупик – любимое развлечение всякого порядочного начальства, и я не исключение. Скорбь о потерянных бабках и заметно покоцанном реноме отодвинулась куда-то на периферию. Маленькие локальные радости – лекарство от тотальной невезухи.
– Не позволю! – с удовольствием рыкнул я. – Исполняйте, а не пререкайтесь с вашим президентом. И, кстати, про олигарха этого, Шкваркина, не забудьте. Дело у меня на личном контроле!
Вздрючив Генпрокурора, я бросил трубку и понял, что за последние десять минут обитательница моей башки вела себя на редкость миролюбиво. Может быть, негодяйка намекала мне, что я наконец-то смогу поесть? Здоровые силы моего организма, похоже, брали свое: аппетит побеждал тошноту, а та беспорядочно отступала. Я представил себе два румяных круассана, не съеденных на завтрак, – и они уже не показались мне такой дрянью, как утром.
– Подавайте обед! – скомандовал я в селектор. – Можете звать к столу Роспотребнадзор. Он там с голодухи еще не умер?..
Георгий Онисимов надзирал за товарами народного потребления уже лет десять, совмещая свою должность с постами сперва главного санврача России, затем ее главного эколога, а после ее же главного ветеринара. Мать-природа наградила Георгия Геннадьевича изможденным лицом ученого трудяги, исполнительностью вышколенного мажордома и немногословием советского партизана, попавшего в гестапо, – то есть всеми качествами, незаменимыми для сотрудников министерств и ведомств. На пресс-конференциях по поводу запрета на ввоз очередного продукта Онисимов умело использовал свою профессорскую фактуру. Он трагически вздымал брови домиком и упирал на объективность научной экспертизы. Наблюдатели терялись в догадках: как же строгим дамам Биологии и Химии всякий раз удается не обмануть ожиданий их старшей подруги Дипломатии и даже неоднократно сработать на опережение?
Если уж с кем из чиновников и обедать, подумал я, то логичней всего с этим: дрессированный Георгий Геннадьевич поднимет голову и подаст голос строго по моей команде. А без команды будет весь час жевать молча, корректно уткнувшись в свою тарелку…
Дверь открылась, и в моей кабинет въехал сервировочный столик, вдоль и поперек уставленный закусками-бутылками. Сзади столик аккуратно подталкивали за хромированный поручень, причем делал это не безликий официант-охранник и не очередной Вова-референт, а личность известная – телевизионный журналист Леонид Алферов.
В отличие от большинства российских журналюг Алферов был мне даже симпатичен. Он казался неглупым, в нем не чувствовалось оголтелости, свойственной этой профессии, а интеллигентская фига не слишком оттопыривала его карман. Репортажи-расследования, который он снимал, не отличались большой глубиной (где вы ее вообще найдете на ТВ?), зато были украшены премилыми визуальными финтифлюшками и трогательными прибамбасами, которые выдавали в нем преданного поклонника ушедшей, увы, эпохи Большого Стиля.
Был, правда, у Алферова легкий бзик: он старался, где возможно, засветиться в одном кадре с великими мира сего. А в тех случаях, когда натура безнадежно ушла, не стеснялся лихо подмонтировать свое изображение к старой кинохронике. Так он оказывался рядом со Сталиным на Мавзолее, с Брежневым на целине, с Ельциным на танке. Сегодня, чувствую, он хочет пополнить свою видеоколлекцию – с президентом Кораблевым на фоне обеденного стола.
В другое время я бы охотно поболтал с Алферовым и даже снялся рядом с ним (мне что, жалко?), но сейчас он был очень некстати.
– Привет, Леня, – сказал я, пожимая ему руку. – Извини, но сегодня я хочу пожрать без прессы. Чтобы только двое в комнате – я и Потребнадзор. Нам многое надо обсудить, соображаешь?
– Не волнуйтесь, Денис Анатольевич, – успокоил меня Леня. – Я в курсе: сегодня никаких журналистов, мы с вами вдвоем.
Тут только до меня дошло, что вместо обычного джинсового костюма и яркой ковбойки на Алферове строгая деловая тройка и модный галстук, в левой его руке – портфель из натуральной кожи, а поблизости от нас нет ни следа телеоператора с телекамерой.
Слива в моей голове чуть шевельнулась: это был предупредительный сигнал. Эх, с досадой подумал я, опять вляпался! Черная дыра моей памяти преподнесла очередной – и, боюсь, не последний – гадский сюрприз. На спокойный обед с Онисимовым, молча сидящим одесную, отныне можно не рассчитывать. Бедняга, как я понимаю, пал жертвой кадротрясения. Мной же, наверное, и произведенного.
Но как же, ч-черт, меня опять угораздило? Списки резерва на предмет возможных перетасовок я составлял еще до инаугурации. Уж чьей-чьей, но Алферовской фамилии в них не было и быть не могло.
– Ты ведь не забыл, Леня, при каких обстоятельствах я тебя назначил на должность? – эдак небрежно поинтересовался я.
Надеюсь, что хотя бы у моего гостя нет проблем с памятью.
– Такое разве забудешь, Денис Анатольевич, – заулыбался Алферов, – тот еще был стресс! В марте. На пресс-пати в Кремле. Я тогда как раз делал сюжет про новый этап маразма Роспотребнадзора, ну и был в материале. И выступил живенько, с фактами. Я же по первой своей профессии все-таки биолог… А вы тогда, Денис Анатольевич, поймали меня на «слабо». Говорите, раз уж я такой знаток вопроса, мне им и заниматься вместо Онисимова. И сразу подписали ему отставку с почетной пенсией, а мне – три месяца испытательного срока. Чтобы разобраться и вам доложить.
Ага. Интуиция подсказывает: именно так все и было. Значит, я играл на публику, перед писаками выделывался. Ну почему меня, как выпью, тянет на дешевый популизм? Сперва лиловый негр из Скотланд-Ярда, теперь – журналист с ТВ. Поздний Ельцин квасил и поболее моего, но номенклатуру в России умудрился не размыть. При нем Познера могли наградить, а Листьева грохнуть, но чтоб их в правительство взять – ни-ни! Ни тот, ни другой рангом не вышли.
– А ты, Леня, случайно не помнишь, – спросил я, стараясь при этом глядеть куда-то вбок, – что из спиртного подавали на том самом пресс-пати?.. Хотя нет, неважно, продолжай о главном… И что, ты в чем-нибудь уже разобрался?
– Ну да, – кивнул Леня. – Практически во всем. Как раз три месяца прошло. Вы разве не поэтому позвали меня сегодня на обед? Я как раз и хотел доложить вам о результате. – Новый шеф Роспотреб-надзора указал на сервировочный столик. – Вот все мои доказательства. Мы будем совмещать приятное с полезным.
Теперь-то я понял, чем «деловой обед» отличается от обычного. К каждой тарелке и к каждой бутылке были приклеены ярлычки.
– Поглядите, Денис Анатольевич! – Алферов сделал рукой приглашающий жест, каким неопытные уличные гиды заманивают туристов посетить «Детский мир» и могилу Высоцкого. – Тут у нас шпроты из Риги, масло из Лиепаи, куриные сосиски из Гданьска, ореховый хлеб из Каунаса, сыр из Полтавы, копченый лосось с острова Сааремаа, вино из Кахетии… А здесь у меня имеются… минутку… – Алферов залез в портфель и вытащил пачку бумажек с грифами вверху и лиловыми печатями внизу. – Вот результаты трех независимых экспертиз. Делали в Базеле, Лиможе и Дюссельдорфе. Общий вывод: все чисто. Следов бензопирена, хлорина, диоксидина, тяжелых металлов и тэ дэ не найдено. Прежний запрет на ввоз был ни на чем не основан. Все безопасно для потребителей.
Дары Прибалтики, Украины, Грузии и Польши на моем сервировочном столике выглядели чертовски аппетитно. Но я колебался. Мудрый правитель за формой всегда узреет содержимое. Худший враг – это бывший сателлит. У кого-то из советских классиков было смешно сказано про генеральскую жопу, которая после революции отделилась и добилась самостоятельности. А, как известно, любая жопа норовит подгадить: это в ней заложено на уровне инстинкта.
– Ты уверен на все сто? – испытующе спросил я у Лени. – Даешь гарантию своему президенту? Я ведь не экспертизы твои буду на хлеб намазывать, а паштет. И не печатями его заедать, а сыром. В старину прежде, чем подавать на стол, царские блюда проверял на себе министр двора… Ну чего, сам рискнешь или позовем кого-то из приемной? Найдем сироту, чтобы не так жалко, ежели чего…
Вместо ответа Леня бестрепетно намазал литовский хлеб латышским паштетом, положил сверху ломоть украинского сыра, подцепил одной вилкой польскую сосиску, другой – спинку эстонского лосося. А затем разом отправил весь этот гастрономический интернационал в рот и принялся жевать. Щеки у Алферова раздулись втрое, как у мультипликационного хомяка, нос покраснел от напряжения, на лбу выступили горошинки пота, но в глазах светилось торжество.
– Жот жижите, Женис Жамошошьевич, – гордо объявил он, не переставая работать челюстями. – Ежа жежопашная жля жижжи.
В переводе с жевачьего на русский это, скорей всего, означало: «Вот видите, Денис Анатольевич. Еда неопасная для жизни».
С полминуты я выжидал, не забьется ли в последних судорогах новый шеф Роспотребнадзора, и, не дождавшись, рискнул повторить его подвиг. Хм. Сыр как сыр, вполне терпимый. Хлеб как хлеб, похож на баварский. Масло не кислое и не пересоленое. Бекон даже неплох. Шпроты – прямо как в детстве. Лосося мы, конечно, едали и получше, но в целом сойдет… Как будто все без происшествий.
– Ничего, – вынужден был признать я, отжевав свое. – Ладно! Если по науке, как ты говоришь, там все чисто, то, возможно, наш Георгий Геннадьевич Онисимов и впрямь несколько погорячился.
– Вот и они тоже говорят… – Леня уже справился со второй порцией и победно улыбнулся. – Производители, то есть… Это, говорят, у вас издержки имперского мышления. Типичная, говорят, психология осажденной крепости. Но теперь-то, Денис Анатольевич, мы их убедим, что Россия – обычное цивилизованное государство Европы, с обычными с либеральными нор… Ой, куда вы?!
Не дослушав, я уже летел к унитазу: тошнота, притаившаяся внутри меня, внезапно взбрыкнула, резко поднялась от желудка и подступила к горлу. К счастью, я не заблудился по дорогу и вовремя успел добежать до цели – чтобы отдать бурлящим водяным струям все, чем пытался утолить голод. Пообедал, называется…
Обратно в кабинет, к бледному растерянному Лене, я вернулся только минут через пять. Взял у него из рук бумажки с грифами и печатями, молча разорвал каждую надвое и отдал ему обратно.
– Но как же… Денис Анатольевич… Я же… – Алферов диким взглядом проводил обрывки его трехмесячных усилий.
Тук-тук-тук-тук-тук-туууук! – отозвалась на его лепетанье матерая чечеточница. Несмотря на перестук в башке и противное томление в районе диафрагмы я почувствовал к своему протеже нечто вроде жалости. Эх, Ленечка, глупый телемальчик! А ты уж размечтался, что в России работа чиновника – это праздник разгадыванья интеллектуальных кроссвордов? Шиш тебе, милый: это лишь сотая ее часть. А девяносто девять сотых – тараканьи бега вокруг начальничьего стола и постоянная готовность в любой момент упасть за Родину мордой об стол. И чтоб затем нельзя было даже поплакаться никому, кроме жены и зеркала в сортире.
Фиг сейчас поймешь, отчего президента России вытошнило всеми этими дарами чужеземного сельхоза. Может, в куске сыра или бекона пряталась диверсия, а может, я сблеванул по причине моего сегодняшнего состояния общей хреновости. Разбираться уже не будем. В таких делах включается презумпция виновности.
– Заруби на своем носу, – обратился я к Алферову едва ли не по-отечески. В конце концов, приручил его именно я (пусть и в бессознательном состоянии). – Если твоего президента тошнит, то это либо беременность, либо ему попался некачественный хавчик. Беременность в моем случае мы исключаем. Что в остатке?
– Но ведь…
– Забудь слово «но». Ты не в Европе. Пока меня тянет блевать от всего, что ты принес, я сохраняю вето на ввоз. Теперь, дружок, твоя работа – как подать это публике. Ты же умный, придумай что-нибудь. Вся таблица Менделеева у тебя под рукой. Не нравятся канцерогены или пестициды, пусть будут радионуклиды или соли жирных кислот… Ну, пошел! – Я подтолкнул Алферова к выходу. – Испытательный срок тебе продлеваю еще на месяц, не справишься – уволю, и никакое телевидение, хоть кабельное, тебя не возьмет даже погоду читать… Брысь, кому говорю! И отраву свою забирай!
Я мотнул головой – и бледный Леня улетучился из моего кабинета вместе с портфелем, тарелочками с надкусанной едой и обрывками надежд. На пустом сервировочном столе остались только две забытые бутылки кахетинского и две хрустальные рюмки. Ладно, подумал я, доведем эксперимент до точки. Выбрав уже открытую бутылку, я капнул в рюмку, осторожно опрокинул ее на язык…
Рот мой наполнила терпкая горечь – словно делалось вино не из сладчайшей виноградной лозы, а из коры хинного дерева.
…мать!.. мать!..мать! Полминуты спустя ошалевший от моих воплей дежурно-телефонный Вова уже соединял меня с Тбилиси.
– Гамарджоба, батоно Денис! – услышал я в трубке приторный баритон Гиви Суликошвили. – Какие-то проблемы, дорогой?
– Щас будут! – еле сдерживаясь, посулил я. Мой рот все еще был заполнен горькой вяжущей слюной, и кто-то был должен за нее ответить. – Ты чего гонишь на экспорт вместо кахетинского? Почему такой вкус? Ты что, издеваешься над большим братом?
– Э-э, генацвале, – на другом конце трубки Суликошвили горестно поцокал языком. – Не понимаю: зачем пьешь вино из бутылки? Это же профанация, дорогой. Кахетинское пьют из бочки, остальное моча. Приезжай ко мне, я тебя угощу настоящим вином…
С каждым словом президента виноградной республики меня все сильней захлестывало бешенство. В Спасской башне моей головы чугунная слива только этого и ждала – и отзывалась на каждый удар моего сердца тяжким боем курантов. К концу последней своей фразы Гиви Автандилович Суликошвили стал для меня хуже Гитлера.
– Настоящим? – заорал я в трубку. – Значит, у себя вы оставляете настоящее вино, а нам в Россию экспортируете мочу?! Ну ладно, кацо! Я приеду к тебе в Кахетию! На танке!!
Бросив трубку на рычаг, я размахнулся и запустил бутылкой об стену, целясь в ближайший гобелен с еще одним портретом князя-меченосца – таким же, как на потолке в «Горках-9». Князь не был, конечно же, виноват в моих бедах. Сукин сын раздражал меня тем, что я так и не сумел вспомнить его имени.
Бутылка угодила точно в вытканный шлем, не разбилась, однако шум произвела изрядный. Не меньше трех квадратных метров паркета оказалось забрызганы красным. Им бы краску делать, а не вино!
На шум в мой кабинет вбежали сразу три Вовы-богатыря, одинаковых с лица. Первый был в форме и аксельбантах, другой – в штатском и с папкой в руках, третий – в отглаженном белом фартуке и с серебристым ведерком из-под шампанского.
Двигалась троица синхронно: одинаково моргала, дружно трясла светлыми кудрями и хором выпучивала гляделки. Живая иллюстрация к статье «Промышленное клонирование крупного рогатого скота».
– Б-быстро!! – рявкнул я на трех клонов-богатырей. – Мочу убрать! Министра обороны и начальника генштаба – ко мне!
Три одинаковых Вовы нарушили синхронность. Первый, взяв под козырек, скакнул за дверь. Третий выхватил откуда-то из воздуха половую тряпку и бросился на колени – вручную оттирать паркет.
А второй взмахнул папкой у меня перед носом и умоляюще прорыдал:
– Денис Анатольевич! У вас же в рабочем графике нет министра обороны!.. У вас сейчас встреча с президентом Румынии господином Хлебореску! В Овальном зале, через три с половиной минуты…
В России все секрет и ничего не тайна. Я размышляю об этом феномене в комнатке на третьем этаже бывшего Сената. Здесь хранятся пустые емкости для кулеров, старые электрополотеры и мониторы, отработавшие свое, и коробки с бумагой для принтеров. Ничего, что бы потребовало дорогого цифрового замка. Потому замок тут был обычный, плохонький, державшийся еле-еле. Пустяк.
Первые два дня я открывал замочек пилкой для ногтей, а вчера вечером вообще вывинтил и вставил на его место похожий – тот, для которого ключ есть у меня и больше ни у кого. Сегодня это моя суверенная территория, посторонним вход не разрешен.
У комнатки – общая стена с Круглым залом, который, в свою очередь, примыкает к залу Овальному. Стена считается глухой, но это заблуждение: когда-то здесь был проход. Со стороны Круглого зала дверь прикрыта обоями (их переклеивали дважды, последний раз – два года назад). А здесь, с внутренней стороны, она забита и просто замазана краской в несколько слоев. Но когда знаешь и приглядишься, контуры видны.
Бывшую дверь я обнаружил на одном из чертежей. До 1971 года на плане экстренной пожарной эвакуации персонала и Круглый зал, и моя комнатка были отмечены как проходные помещения. Из Овального зала через них можно было сразу выйти на запасную лестницу.
Потом дверь упразднили, но не додумались ее снять и заложить проем кирпичом. Дверь исчезла с планов, а значит, ее и не было. Русские – большие мастера заклинать реальность. Великие асы возвышающего самообмана. Они ведь чуть не построили Третий Рим, уверив себя, будто первых двух никогда не существовало…
Кстати, с поисками чертежей я справился без больших усилий. Самым продуктивным оказался путь наименьшего сопротивления.
Если бы я заявился в Исторический музей и попросил из фонда Матвея Казакова его проектные чертежи здания Сената в Кремле, меня бы промурыжили полгода, а затем все-таки отфутболили: документы раритетные, бумага старая и хрупкая, и для доступа к реликвиям нужен допуск не ниже академического. Нет? Извините.
Если бы я пришел на прием к А. А. Сдобному и стал бы выпрашивать у него поэтапные планы трех последних реконструкций Кремля, то мигом оказался бы в камере ФСБ Лефортово. Или, что еще верней, на дне Москва-реки. Более того, я вообще не уверен, что чертежи эти где-то еще сохранились: главный кремлевский ремонтник наверняка регулярно прячет концы в воду. При таких масштабах казнокрадства я бы чистил архивы не реже раза в неделю.
Собственно говоря, изначальные замыслы первостроителя Казакова и финансовые хитрости Сдобного мне вообще без надобности. Меня вполне устраивали результаты любого из двух промежуточных ремонтов Сената – 1957 и 1971 годов. Все досье когда-то хранилось в закрытых архивах Мосгорисполкома. Потом советская власть кончилась, архивы распечатали и долго не знали, куда девать тонны бумаги. Их перевозили из одного хранилища в другое, пока большинство чертежей и пояснительных записок к ним не осело в одном месте – почему-то не в РГБ, а в Библиотеке ИНИОН.
Там я их и обнаружил. Для проникновения в ИНИОН понадобился всего лишь временный читательский билет, за который я заплатил в кассу триста рублей. По-хорошему, мне следовало еще предъявить паспорт, но хватило и университетского диплома. Бланк с печатями я купил в подземном переходе на Пушкинской и сам вписал туда первые же пришедшие в голову имя и фамилию – Юрий Долгоруков.
«Почему Долгоруков? Надо было Долгорукий!» – помню, веселился у меня над ухом невидимый ангел Мисаил, а Рафаил, наоборот, ругал меня за то, что я не придумал что-нибудь стертое, а потому не столь подозрительное, – «Петр Сидоров» или «Иван Кузьмин».
На подколы Мисаила я реагировать не стал, Рафаилу же объяснил азы человеческой психологии: при отсутствии паспорта усредненные ФИО на второстепенном документе как раз и вызывают подозрение. В этом деле необходима кое-какая живинка. Пусть девушка, которая выписывает мне читательский билет, улыбнется. Это полезно.
Дверь я сперва вычислил логически, затем нашел ее на чертежах-71 и вскоре убедился в полной ее осязаемости и боеготовности. После чего мне оставались отшлифовать мелкие заусенцы. На прошлой неделе я включил на этаже «Элан», чтобы под шум дисковой машины отскоблить от двери краску и немножко поработать гвоздодером.
К вечеру вчерашнего дня дверь с моей стороны была уже целиком свободна, а со стороны Круглого зала ее удерживали только обои. Не бетон, не броня – бумага. Из всех видов обоев Сдобный закупил самые дешевые и ветхие. Достаточно крепкого пинка и…
Я вытаскиваю из сумки свой талисман, освобождаю его от обертки и смотрю на часы. До начала встречи двух президентов – три минуты и тридцать секунд… А, вот уже просто три минуты.
