Текст книги "Пробуждение Дениса Анатольевича"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Номер 4 – Ассоциацию деловых женщин Норильского промышленного района – представляла дама-культуристка в брючном костюме стального цвета. От поцелуя она технично уклонилась, а чек первым делом разглядела на просвет: есть ли водяные знаки? не обман ли? Вслед за ней награду обрел номер 46 – представитель Межрегиональной ассоциации ломбардов, низкорослый и рукастый мужчина в дорогом, но заметно поношенном костюме. Получив на руки чек, ломбардщик торопливо упрятал его в кожаное портмоне, портмоне – в папку, папку – в портфель, а портфель, я думаю, при первой возможности будет положен в сейф под кодовый замок.
От имени номера 37, Петербургского Комитета содействия органам государственной безопасности, свой грант получил редковолосый гражданин среднего роста с профессионально-незапоминающейся мордочкой. Взяв чек и ответив на рукопожатие Якубовича, гражданин одновременно что-то шепнул ему на ухо – после чего лицо ведущего сделалось сперва озадаченным, потом виноватым, а неприметный шутливо погрозил ему пальчиком, по-приятельски хлопнул его по плечу и скользнул обратно на свое место.
Моя соседка справа, колхозница с резким запахом духов «Красная Москва», неожиданно оказалась номером 6, представительницей Московского клуба городских леди. Узнав о выигрыше гранта, румяная леди взвизгнула от счастья, вскочила, бросилась целовать Якубовича и жирного мальчика, а вернувшись к своему креслу, попыталась от избытка чувств облобызать и меня заодно. По счастью, охранные Вовы были настороже и сумели блокировать атаку, мужественно заслонив президентские щеки своими.
Наибольшую предусмотрительность выказал номер 19 – эдакий широкоплечий шкаф из Межрегионального клуба устойчивого развития туризма. Если ветеран «Поля Чудес» воображал, что хоть в Кремле он отдохнет от своей передачи, то просчитался. Не знаю, может, этот турист загривком предчувствовал сегодняшнюю удачу, а может, всегда таскал с собой какие-нибудь съестные припасы… но только ведущий, вручив ему чек, был сразу же обременен в ответ банкой соленых грибов, караваем хлеба и шматом домашнего сала. Видел бы Якубович в этот момент свое лицо! Песня без слов! Вернее, песня с такими словами, произносить которые в эфире не полагается.
Небольшая заминка вышла с номером 11: президент Международной ассоциации профессиональных фотографов СМИ прежде, чем забрать чек, обежал со своей фотокамерой стол по всему внутреннему периметру и не успокоился, пока не щелкнул с двух точек лототрон, микроволновку и Якубовича. «Брысь, папарацци!» – кокетливо шепнула барышня-крестьянка и несильно заслонилась чеком, хотя ее-то как раз никто и не собирался снимать.
Наконец, остался последний, десятый по счету грантополучатель.
– Номер 7, – объявил ведущий. – Лига сторонников возможности любому гражданину отделиться от России с территорией.
Из-за стола никто не поднялся и за чеком не вышел.
– Номер 7 здесь? – Якубович обвел взглядом присутствующих. – Спрашиваю в последний раз: есть в этом зале номер 7 или нет?
– Наверное, уже отделился, – не без зависти предположил атаман. – И даже за деньгами своими, паскуда, не пришел…
Ведущий вытащил из внутреннего кармана мятую шпаргалку, заглянул в нее, задумался и с легким вздохом произнес:
– Что ж, шоу продолжается. Согласно существующим правилам, в том случае, если выигравший номер отказывается от гранта или отсутствует на момент вручения, его выигрыш аннулируется… Славик, – обратился он к толстому мальчику, – будь так любезен, крутани барабан еще разок и вытащи нам другой номер…
– Не-а, не буду! – внезапно взбрыкнул жирный Славик. Его голосок был тонким, писклявым и пронзительным. Короче, очень противным. – Не хочу, Леонид Аркадьич. Они уже остыли, а когда остыли, они невкусные, и не хрустят… Сегодня они без цукатов, и сахара мало, а я люблю, чтобы сладкие и с цукатами…
– Вячеслав, бесценный наш, – с непонятной мне кротостью сказал Якубович. – Ну не капризничай, соберись, пожалуйста.
– Не соберусь, – нагло ответил этот маленький паршивец. – Я подписывался только на десять штук, а не на одиннадцать.
– Ты, пацан, это, не выделывайся тут, – поддержал ведущего Лагутин. С большим удивлением я обнаружил в голосе грозного атамана заискивающие нотки. – Гляди, сколько взрослых людей вокруг, и все ждут одного маленького тебя. Нехорошо, брателло, не по-взрослому. Давай-давай, не спи, доставай другой номер. Вдруг ты сейчас вытащишь мой казацкий грант?
– Вам надо, вы и тащите. – Капризуля Славик неторопливо сложил пухлый кукиш и показал его сначала атаману, а затем и Якубовичу.
Я надеялся, что теперь наконец кто-то из общественников или сам ведущий додумается отвесить детке крепкий подзатыльник. Черта с два! Простая мысль никого не осенила. Наоборот, была выбрана тактика умиротворения юного агрессора – наихудшая из возможных.
– А если мы тебя все сейчас попросим? – предложил наглецу Якубович. – Все вместе, хочешь? Как Деда-Мороза на Новый год, а? Ты разве не хочешь стать Дедом-Морозом, когда вырастешь?
Он взмахнул руками, и весь зал (кроме меня, понятное дело) нестройным хором проскандировал: «Сла-вик! Про-сим! Сла-ви-чек!»
– Не-а, – сказал Славик. – Дедов-Морозов не бывает. Я, когда вырасту, буду биржевым брокером. Или поваром… Или, может, стану президентом России. – Юный толстяк оценивающе посмотрел на меня, как будто собрался занять мою должность уже прямо сейчас.
Я вдруг заметил, что взоры всех собравшихся тоже постепенно фокусируются на мне. Оно и понятно: нет сегодня инстанции выше меня – ни здесь, в Александровском зале Большого Кремлевского Дворца, ни во всей России. О, ч-черт! Неужели главе государства надо играть роль Главного Уговаривающего и палочки-выручалочки? Неужели я, как пряничный дедушка Ленин, должен тоже начать приплясывать вокруг этого маленького нахального жирного бочонка? И тогда он, мо-о-о-о-ожет быть, снизойдет к нашей просьбе?
Мрак. Свежеиспеченные колобки в барабане лототрона перестали выглядеть аппетитно. Я вновь испытал приступ тошноты и судорожно сглотнул горькую слюну, которая опять норовила подняться над ватерлинией. В унисон моей тошноте чугунная слива, которая почти час вела себя прилично, чуть ли не образцово, нарушила условия перемирия. Ленивое дежурное постукиванье сменилось лихорадочной тарахтелкой счетчика Гейгера невдалеке от эпицентра ядерного взрыва: тук-тук-тук-тук-тук! туктуктуктуктуктуктуктуктуктук!
Трракс! Это сломался карандаш в моих пальцах. Я почувствовал, как внутри меня потихоньку закипает чайник со злостью. Может, в расслабленно-пьяном состоянии судьба моя – быть размазней и пофигистом, но в трезво-похмельном виде у меня с гонором все порядке. Я ненавижу, когда на меня пытаются давить, по-крупному или в мелочах, – будь ты МВФ, лондонский змей Береза или родная жена, мне без разницы. То есть я ценю добрые советы, однако не танцую под чужую дудку: всегда поступаю наоборот. У меня своя голова на плечах. Дайте мне линованную бумагу, дайте мне нелинованную бумагу, дайте мне хоть наждачную бумагу – один хрен я буду писать на ней поперек.
– Дорогой Сла-ви-чек, – сказал я в полной тишине. – Умоляю, крутани, пожалуйста, барабан и вытяни, пожалуйста, еще один колобок. И если ты, маленький засранец, не перестанешь кошмарить уважаемого Леонида Аркадьевича и наше уважаемое собрание, я тебе ноги выдерну и в жопу засуну. Лично выдеру и лично засуну, ты понял? И ничего мне не будет, потому что я – президент великой державы. Ну что, убедил я тебя? Если да, тащи колобок. Мигом!
И минуты не прошло, как десятый счастливчик – красивый усатый татарин из Казанского клуба ролевого моделирования «Золотая Орда» – уже получал последний на сегодня президентский чек…
– Как считаешь, я не зря нарушил кое-какие правила этикета? – поинтересовался я у очкастого Вовы, когда мы тем же подземным путем возвращались из БКД в Сенатский дворец.
– Вы их гениально нарушили, – с чувством ответил Вова. – Разрулили ситуацию по-царски. Я уверен, все вам за это были только благодарны. Признаюсь честно, нам и самим давно хотелось его немножко одернуть. Избаловали мальчишку. Как только он узнал, кто его отец, буквально сладу с пацаном не стало.
– А кто его отец? – без особого любопытства спросил я.
Вова-интеллигент помялся-помялся и, наконец, осторожно произнес:
– Ну вроде как вы, Денис Анатольевич.
Формой пятно очень похоже на Африку, а цветом на клубничный йогурт. Чтобы выиграть время, я включаю среднюю скорость – две тысячи оборотов в минуту – и начинаю обрабатывать края.
Розовые капельки Канарских островов быстро тают, следом исчезают острова Зеленого Мыса, а вскоре и обкусанная подметка острова Мадагаскар превращается в щепоть деревянной пыли. Шлифовальная дисковая машина «Элан» – конструкция предсказуемая: при таком объеме работы у меня в запасе есть еще минут десять, не больше.
«Парень, ты попал! – тревожно шепчет у меня над ухом невидимый ангел Рафаил. – Здесь на полу наверняка была кровь, а значит, тебя кокнут, как только ты закончишь работу. Свидетелей убирают, это классика жанра. Ты ведь представляешь, чей тут кабинет?»
«Совсем не обязательно это кровь, – не соглашается невидимый ангел Мисаил. – Здесь могли разлить все, что угодно. Любой краситель органического происхождения. Например, красное вино. А из-за винного пятна на паркете никто не будет никого мочить, даже молдавского гастарбайтера. По крайней мере, не в Кремле».
«Твой оптимизм на грани кретинизма, – сердится Рафаил. – Сам подумай, откуда на кремлевском паркете взяться красному вину?»
«А крови здесь взяться – откуда? – парирует Мисаил. – Рафа, милый, это рабочий кабинет, а не Овальный зал. И встреча двух президентов будет только через полтора часа. Ты же сам слышал».
«Но вдруг они встретились раньше?» – не сдается Рафаил.
«Но вдруг Луну делают в Гамбурге из сыра?» – хмыкает Мисаил.
Боковым зрением я вижу, что оба секьюрити, которые привели меня сюда, стоят у дальней стены и о чем-то переговариваются. Слов их мне, конечно же, не слышно: даже на средней скорости «Элан» в рабочем состоянии шумит примерно так же, как циркулярная пила. Секунд через тридцать я начну счищать с паркета мыс Горн, и тогда мне придется повернуться к обоим охранникам спиной. Все время оглядываться на них я не смогу уже чисто технически.
Из двух моих надсмотрщиков – постарше и помоложе, – второй не представляет для меня угрозы. Он самоуверен и невнимателен. Потому-то, когда мы шли сюда, я старался разговорить старшего секьюрити. В тот момент я еще не знал, куда и зачем меня ведут, но счел нужным заранее подстраховаться. Есть золотое правило: заводи дружбу с тем, кто для тебя потенциально опасен.
Тут мне повезло дважды. По первым же репликам старшего из секьюрити я догадался, что он не коренной москвич, а, скорее всего, откуда-то с Урала. Только уральцы в разговоре так часто проглатывают гласные и повышают тон в конце каждой фразы.
Наудачу я забросил наживку. Соврал, будто мне пришлось немало послужить в Пермской области. И сразу – прямое попадание: он был действительно родом из города Кунгура. Мы перебросились репликами на тему дурного уральского климата – и первая дощечка мостика между нами была проложена. Рядом вскоре легла вторая: старшего из секьюрити звали Иван. То есть мы практически тезки.
Мелочь? Не скажите. Оперативным дежурным в пусковых шахтах нарочно не говорят, на какой именно город вероятного противника нацелены их ракеты. Цель должна быть анонимной, иначе начинается рефлексия. Даже профессиональному киллеру мочить знакомого чуть труднее, чем незнакомца. Легкий психологический дискомфорт. Поэтому, если что, у меня будет фора в одну-две секунды…
Бледно-розовая Африка уменьшается на глазах. Я истребляю ЮАР, потом захожу с другой стороны и стираю Алжир, Ливию и Египет. Из-под шлифовального круга в воздух летит тончайшая пылевая взвесь. По-хорошему следовало бы пройтись с «Эланом» по всему кабинету, чтобы зачищенный кусок паркета не выделялся на фоне остальных. Но тогда работа заняла бы около часа, которого нет ни у меня, ни у Ивана с напарником, – они явно торопятся.
Пока я работаю с пятном, никто меня не тронет, факт. Но как только я сделаю дело, наступит момент истины: тут-то и будет ясно, кто из двух ангелов был прав. Очень надеюсь, что Мисаил. Потому что, если прав Рафаил, моя главная миссия под угрозой.
Шум шлифовальной машины заглушит звук выстрела, но только вряд ли они будут стрелять или пускать в ход нож: для того ли мы отчищали пол, чтобы вновь заляпать? Значит, возможна удавка, а тут наши шансы – почти равные и мои даже предпочтительнее.
Тем временем от всей Центральной Африки на полу остается почти ровный кружок сантиметров пятидесяти в диаметре. Я нарочно обрабатываю его вдоль по окружности, чтобы на последнем этапе не потерять из виду Ивана. Краем глаза я замечаю, что тот делает шаг в мою сторону и правую руку опускает в карман пиджака.
Две секунды – и розового пятна на паркете больше не существует.
Я резко разворачиваюсь лицом к приближающемуся секьюрити и вырубаю свой агрегат. Но к розетке мой «Элан» по-прежнему подключен и я как бы невзначай держу палец у кнопки. Хотя шлифовальный диск внешне выглядит безобидно, его максимальная скорость – четыре тысячи оборотов в минуту. Любую человеческую голову он превращает в череп в одно касание. Если что, заранее извини меня, Ваня из Кунгура Пермской области. Ничего личного: у тебя своя работа, а у меня – своя.
Иван достает руку из кармана.
Я еще не вижу, что у него в горсти.
«Не жди, мочи его!» – кричит невидимый ангел Рафаил.
«Стой, не трогай его!» – кричит невидимый ангел Мисаил.
Вот он, момент истины. Мой указательный палец застывает над кнопкой. Секунды делаются вязкими, словно нагретый асфальт.
Что это? Уфф!
«Рафа, ну ты и дура-а-а-ак», – облегченно вздыхает Мисаил.
«Лучше перебдеть, чем недобдеть», – вяло откликается Рафаил.
В руке у Ивана – не стальная удавка, не капроновая леска и не полиэтиленовый пакет. Всего-навсего две лиловые купюры.
– Все, Ион, спасибо, выручил, – говорит он. – А то у нас главный, понимаешь, из-за этого хренова пролитого вина всех уже раком поставил. Наши терли-терли паркет – и по нулям, а потом, слава Богу, тебя увидели в окно с этой штуковиной…
Я взваливаю «Элан» на плечо и беру одну бумажку из двух.
– Тысячи много, Ваня, – говорю я. – Пятьсот в самый раз. Техника-то казенная, а работы всего на пятнадцать минут.
15.30–16.00
Интервью корреспонденту журнала Der Spiegel
– Ты чего, с дуба рухнул? – Я ухватил Вову-интеллигента за плечо и развернул лицом к себе. Его галстук удачно намотался вокруг правой кисти моей руки. – Что значит – я отец?
Чисто теоретически я мог бы за несколько месяцев помрачения перетрахать весь кордебалет Большого театра вместе со сборной России по художественной гимнастике. И если бы я еще при этом имел глупость не предохраняться, то в положенный срок где-нибудь у кого-нибудь могут, вероятно, обозначиться побочные маленькие Кораблевы. Но чтобы за столь небольшой промежуток времени дитя успело и зачаться, и созреть, и родиться, и выглядеть сейчас, как двенадцатилетнее, его мамаша должна быть невероятным чернобыльским мутантом. Даже по пьяному делу я все-таки не настолько неразборчив в связях. Более того: процентов на 80 я вообще примерный муж и образцовый семьянин. Профессия обязывает.
– Вы ведь объявили, Денис Анатольевич… – полузадушенный умник в испуге выпучил на меня глаза. – Сами же, Денис Анато…
– При каких обстоятельствах я объявил? Подробности! – Я чуть ослабил удавку, чтобы вернуть Вове право вдоха-выдоха. – И смотри, ничего не упусти. Представь себе, что я сегодня немножко упал с кровати и кое-какие детали забыл, временно… или, может, я просто тебя проверяю… Ну, излагай, не тяни резину!
Вова, задышав свободнее, принялся торопливо излагать. По мере его рассказа обиженная слива в моей башке замедлила свой темп. Признаться, я ожидал гораздо худшего. История оказалась не криминальной и даже почти не бросающей тень на моральный облик главы российского государства, но до крайности несуразной.
Около месяца назад к нам залетал то ли по делам ЮНЕСКО, то ли по делам МАГАТЭ, то ли просто чтобы развеяться экс-президент США Уильям Джефферсон Клинтон: он сделал остановку в Москве по дороге из Сеула в Страсбург. Как и подобает хлебосольному хозяину, я закатил в честь всеобщего друга Билла неслабый банкет во Владимирском зале БКД, а после мы с моим гостем вышли слегка проветриться на Красную площадь – благо апрель стоял теплый.
Встречала нас, естественно, толпа москвичей с букетами и воздушными шариками. Примерно на одну четверть пипл состоял из проверенных и перепроверенных передовых ткачих-поварих, а на три четверти – из штатных сотрудников и сотрудниц Главного Управления Охраны. Каким макаром в эту отборную массовку сумели внедриться мамаша Славика и ее отпрыск, я понятия не имею. Но они внедрились. И в ту минуту, когда самый знаменитый бабник западного полушария отпускал дежурные комплименты красоте российских женщин, мамаша сумела протиснуться в первый ряд и на хорошем английском прокричала экс-президенту о том, что толстый Славик – как раз-таки его, Клинтона, внебрачный сынок.
Дальше, судя по Вовиному рассказу, начался форменный Голливуд. Бывший президент США изменился в лице, обхватил руками седую голову и простонал: «Ноу, сорри, мэм, итс импосибл!» После чего в беседу вступил я, а вернее, не столько я, сколько забродивший внутри меня коктейль из виски-водки-и-бог-знает-чего-еще-там. Потому-то я вдруг решил оригинальным способом уберечь Билла от конфуза. И заодно продемонстрировать ему широту русской натуры. «Не ори, женщина, – обратился я к этой аферистке. – Не травмируй хорошего человека. Если уж тебе приспичило, запиши своего жирдяя на меня. Считай, что типа я его родитель…»
– Так прямо и сказал? – опечалился я.
– Слово в слово, – заверил меня очкастый Вова. – Официальная стенограмма не велась, но там, на площади, снимали операторы пяти мировых телекомпаний, в том числе Си-Эн-Эн. Сюжет прошел в мировом эфире и в блогах, отпереться уже невозможно.
– А Славик не удивился, что теперь его папа – это я?
– Нисколько, – вздохнул Вова. – Мамочка его, как мы потом докопались, все время меняла версии. Каждый раз вбрасывала идею покруче. В пять мальчик узнал, что папаша был гонщиком и разбился на болиде во время «Формулы-1». В семь лет мамочка все переиграла, и теперь он был подводником, погибшим в схватке с гигантским кальмаром. В десять Славику по секрету сообщили, что отец его был космонавтом и взорвался вместе с астероидом, спасая Землю… Ну а в одиннадцать появился папа-Клинтон.
Я мысленно прикинул, что президент России так-сяк вписывается в этот звездно-героический ряд. Теперь бы еще придумать, куда девать спонтанного сыночка? Боюсь, он повис на мне, как гиря. До его совершеннолетия придется расплачиваться за импровизацию. Одно утешает: по крайней мере Билла я умыл роскошно.
– Ты не помнишь выражение его лица, когда я выступил с тем заявлением, ну там, на Красной площади? – спросил я у Вовы, отпуская его галстук. – Надеюсь, лицо было достаточно глупым?
– Очумелым, факт, – подтвердил Вова. – Как будто мистер Клинтон муху проглотил и никак не может выплюнуть.
То-то же, подумал я. Мы, русские, горазды на экспромты – не то что расчетливые янки. Случись эта фигня со мной в Вашингтоне, Биллу бы и в голову не пришло меня защитить таким лихим способом. Хотя уж с его-то репутацией поздняк метаться: можно брать на себя ответственность за любой сексуальный теракт в любой точке земного шара, и нация опять отпустит тебе грехи… Нет, пацана-то я прокормлю, чего там, копейки. Хотя для его же блага полезней было бы, наоборот, кормить его пореже.
Я вспомнил, с какой скоростью мальчишка уминал колобки, и подумал, что в России он обречен умереть от ожирения: теперь-то никто не решится обозвать его пузаном, тумбой или бочкой. Раз уж все общественные организации страны стояли перед ним на цырлах, то в школе и подавно не найдется дураков ссориться с президентским сыном. А значит, стимулов сбросить вес у него здесь не будет. Все, голубчик, никаких больше колобков.
– Вот что, Вова, – сказал я очкастому интеллигенту. – Бросай на фиг все прочие дела и немедленно займись этой парочкой. Как я понял, эта мамаша знает английский? Ну и чудненько. Значит, не будем держать такого ценного специалиста в Москве. Организуй ей синекуру в российской миссии ООН, и чтобы завтра они со пацаном уже летели в Нью-Йорк. Обзови Славика, например, послом мира. У штатников тоже ведь была когда-то, еще при Рейгане, такая послица мира: пионерка с бюстом – Саманта Фокс, кажется. А мы чем хуже? Пусть наш парень учится в местной школе, общается с ребятами, рассказывает про какие-нибудь там наши великие достижения.
И пусть его там хорошенько подразнят, прибавил я про себя. Для его же пользы. Пусть он увидит, что даже в Америке самые толстые – самые большие лузеры. Что вес там набирают только безработные ниггеры, которые сидят на пособии, тоннами жрут хот-доги и в тысячный раз тупо зырят по ящику «Не грози Южному Централу». А те, которые богатые и успешные, бегают трусцой и едят овощи.
– Понял! Бу сделано! – Вова-интеллигент щелкнул каблуками и ускакал куда-то вбок по переходу, не доходя до лифта…
Тем временем наверху переминался с ноги на ногу встречающий меня Вова-референт. Подмышкой у него была объемистая папка, в глазах – озабоченность, а на устах – все те же надоевшие причитания на тему регламента, из которого мы опять выбиваемся.
Как я понял, по графику у меня еще десять минут назад должна была начаться встреча с неким Хансом Зильверсом, специальным корреспондентом гамбургского журнала Der Spigel. Немцы просили об интервью еще в марте, встреча переносилась трижды, поэтому откладывать ее в четвертый раз не совсем прилично.
– И какие были заявлены вопросы? – осведомился я.
В смущении Вова забормотал, что действительно по протоколу вопросы должны визироваться загодя, но я этот ритуал сам же для «Шпигеля» и отменил – вроде как в виде извинения за задержку. Поэтому тематика вопросов неизвестна. На всякий случай (Вова положил мне на стол папку) протокольным отделом подготовлены все возможные цифры по разным направлениями экономики, если гость будет спрашивать об экспорте-импорте или объеме нашего ВВП. Здесь же есть необходимые статистические данные по безработице, экологии, правам человека и территориальным спорам с Монголией.
– А сведения об урожае бобовых на Кубани тут имеются? – сурово сдвинув брови, спросил я, и когда референт в испуге замотал головой, милостиво улыбнулся: – Да ладно тебе, шучу… Кстати, с паркетом, я смотрю, вы хорошо справились, молодцы. Ценные подарки выберите себе сами из президентского наградного фонда. Только, чур, подстаканники Фаберже и яйца Никаса Сафронова не трогать – это для нефтяных шейхов, они любят экзотику.
Вид моего кабинета, избавленного от грузинского пятна, внушал оптимизм. Я подумал, что, пожалуй, с заезжим тевтоном из «Шпигеля» справлюсь без подготовки. Придавлю национальной самобытностью и расплющу властной харизмой. Мало ли в истории русские бивали прусских? Поднявший меч от самовара и погибнет.
Я устроился за столом поудобнее, пододвинул поближе папку с цифрами, державно прищурился и приказал Вове-референту:
– Иди зови своего немца…
Мысленно я уже нарисовал себе образ кряжистого бундесбюргера и раскрасил его физиономию в апоплексический красный цвет. Однако в реальности этот Ханс оказался щуплым, бледным, редковолосым, и к тому же по-русски он шпарил, зараза, без малейшего акцента.
Пока оператор из кремлевской пресс-службы привычно настраивал свою камеру и налаживал софиты, мы с немцем мило улыбались друг другу и дипломатично обсуждали всякие пустяки, вроде цвета обивки у моих кресел и полезных гаджетов у его японского мини-диктофона. Затем телекамера заработала, гость сунул нос в свой блокнот и вынырнул оттуда с первым вопросом.
– Уважаемый господин президент, – начал он. – После вашей инаугурации прошло чуть менее полугода, а за это время вы успели десятки раз побывать ньюсмейкером. У вас в России действительно происходит так много нового, по сравнению с остальной Европой, или вы просто стремитесь быть первым на рынке новостей?
Ах ты гнида фашистская, подумал я о немце, продолжая нежно улыбаться. Тебе трудно было хоть намекнуть, про какие сенсации и про какие новости ты толкуешь? Сиди тут и гадай, чего и когда я успел еще сморозить. Хотя ладно, выкручусь. Алгоритм известен.
– Уважаемый Ханс, – задушевно произнес я. – Повседневная жизнь в старой Европе довольно скучна и уныла. И если не случится урагана с наводнением или падения вашего Доу-Джонса, или если очередной психопат не перестреляет дюжину покупателей в супермаркете, вам будет не о чем писать и нечего показывать. А в России жизнь непростая, зато интересная, бурлящая. Каждый день у нас что-то происходит, и я как президент откликаюсь на это. Вообще русские – прирожденные ньюсмейкеры, чему Запад завидует, я уверен. Вы вот пришли ко мне, а не к вашему федеральному канцлеру и не к премьеру, допустим, Норвегии. Верно?
– Но если… – начал было немец.
– Спасибо, снято! – бодро перебил его наш оператор.
Софиты погасли. Кремлевская пресс-службы принялась торопливо сворачивать провода, зачехлять объективы и упаковывать аппаратуру в кофры, чтобы успеть к вечернему эфиру. Герр Зильверс с несколько разочарованным видом вновь уткнулся в блокнот, а я перевел дыхание. Теперь можно не дергаться. Информационный продукт для внутреннего рынка мы худо-бедно произвели, рынок же внешний – не наша забота. На чужие эксклюзивы мы не посягаем. В российских теленовостях дадут единственный синхрон – то есть картинку со звуком: первый вопрос, первый ответ, и хватит. Кому интересно остальное, может читать Der Spiegel в оригинале, пожалуйста. Мы не Китай, у нас нет ограничений на Интернет.
Через пару минут мы остались с немцем вдвоем. Гость из Гамбурга только этого ждал – и сразу же выкатил свой второй вопрос.
– Уважаемый господин президент, – сказал герр Зильверс. – Не так давно на встрече в Российской Академии наук вы упрекнули иерархов РПЦ в непрофильных тратах, несовместимых с финансовым кризисом. Означают ли ваши слова, что некогда идиллические отношения между Кремлем и Московской Патриархией завершились?
Ой-ей-ей, про себя посетовал я, неужто я такого наговорил? Боже, как неудобно. Докатился до ручки со своим популизмом без берегов. Захотел, наверное, сделать приятное академикам – вот и наехал на конкурирующую фирму. Теперь понятно, отчего патриарх просил о встрече со мной: хочет, наверное, узнать из первых уст, не пора ли пастырям переписывать «мерседесы» на родственников и потихоньку сушить сухари. Ну со Святейшеством я разберусь, это легко, а вот дотошному немцу чего прикажешь впаривать? Не могу же я сказать правду: «Ничего не помню, минхерц, упился вдрызг»?
– У меня прекрасные отношения с Московской Патриархией, – кротко ответил я. – Пре-крас-ны-е, так и запишите. Как глава государства я не вмешиваюсь в экономическую жизнь клира, а как человек крещеный, отношусь к институту православной церкви с безграничным уважением. И я, между прочим, убежден, что возникновение жизни на Земле – не вселенская случайность и не эксперимент каких-то там инопланетян, но акт Божественного Творения… Улавливаете?
– Да, безусловно, господин президент. – Герр Зильверс торопливо зашелестел своим блокнотом. – Раз уж зашла речь об инопланетянах… Извините за бестактность, но в прессу попала запись вашего выступления перед космонавтами в Звездном городке. Вы ссылались на результаты неких исследований по НЛО. В частности, вы говорили, что Гагарин в 1968 году мог не погибнуть в катастрофе, а его могли похитить космические пришельцы…
Ч-черт, пришельцы! Мысленно я содрогнулся. Это уж, братцы, ни в какие ворота. Ну ладно академики – народ пьющий по определению, и мне наверняка наливали чего позабористей. Но чтобы в Звездном городке! Там-то я как ухитрился надраться и нести такую ахинею? Космонавтам же ничего, кроме кагора от радиации, не положено употреблять вовсе. Даже на банкете в честь президента. Может, я сколько-то привез с собой и принял без закуски, среди центрифуг?
– Фальшивка! – рубанул я. – В Звездном городке я, возможно, и выступал, но про пришельцев не говорил. Юрий Гагарин как государственный символ России не мог оказаться в чужих руках.
– То есть вы не верите в инопланетян? – уточнил немец.
– Я верю в Юрия Алексеевича Гагарина, – строго сказал я. – Знаете, каким он парнем был? Настоящим патриотом. Никаким пришельцам он бы живым не сдался. Так что вопрос закрыт.
– Хорошо, оставим тему разумных существ, – согласился герр Зильверс. – Перейдем, если позволите, к неразумным. В Европе с большим интересом восприняли вашу речь в Государственной Думе, по поводу новой системы патронажа вымирающих животных. Идея, чтобы каждый член парламента оплачивал содержание и питание редких особей, многим наблюдателям пришлась по душе…
Ну это еще ничего, с облегчением подумал я, этот глюк хотя бы не опасный, сойдет за эксцентрику. Да и мысль, по большому счету, не такая дурная, даже прикольная. Пусть лучше господа депутаты ценных зверушек берут на содержание, чем своих дорогостоящих шалав. От тех уж точно нет никакой пользы для экологии.
– …Однако многих наблюдателей, – тем временем продолжал немец, – несколько удивила предложенная вами методика: выбирать опекаемых животных по принципу внешнего сходства с опекуном. Не секрет, что из-за этого руководители фракций до сих пор не могут представить окончательные списки, наблюдается перекос в сторону хищников. Как пишет ваша «Парламентская газета», на львов и уссурийских тигров подано в общей сложности триста заявок, на синих китов – две, на утконосов и лемуров – ни одной…
Да ведь это же бунт, разозлился я на депутатов. Кем они себя возомнили – царями природы? Кто им дал право самим решать, на кого они похожи? Ну я им устрою свободное волеизъявление!
– Вы правы, тут недоработочка, – произнес я вслух. – Спасибо за своевременный сигнал. Демократия полезна лишь до известных пределов, дальше стоп. Отныне в России этих скотов будут не выбирать, а назначать сверху, президентскими Указами…
Нет-нет, – поспешно добавил я, увидев, как лицо немца стало вытягиваться по вертикали. – Я не депутатов в данном случае имею в виду, а зверюшек этих редких. Обещаю, что замеченный вами перекос будет устранен. Они, вонючки, у меня строем пойдут патронировать утконосов, шакалов, скунсов, медуз, белых мышей, и пусть только попробуют пискнуть, что на них не похожи… Кстати, я вообще с большим уважением отношусь к фауне, имейте в виду.
