Текст книги "Пробуждение Дениса Анатольевича"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Я его фамилию имел в виду, а не предлог, – удивился Вова. – Ну то есть президент США Джон Ли Квам, я говорю, обиделся.
– Постой-постой… – До меня, наконец, стало доходить. – Джон Ли Квам, говоришь? Этнический вьетнамец на посту президента США?
Ни хрена же себе, обалдело подумал я, медленно отлипая от телефонного наушника. Нет, ну ни хрена же! Я-то думал, что я один такой запойный, а тут, я смотрю, вся Америка, от Колорадских гор до северных морей, в едином порыве черт-те что себе намешала, взболтала, зажмурилась – и немедленно выпила!
Эта политкорректность, конечно, – штука посильнее кукурузного виски. Уму непостижимо, как можно на трезвую голову пробросить крепкого орешка и выбрать себе того замухрышку? Это что, типа коллективное покаяние за Вьетнам? Типа коллективная гордыня на весь мир – мы такие демократы, что все можем? Тогда уж им надо было выбрать индейца, а еще лучше – бизона! Раз мы его вчера истребляли, то сегодня торжественно вводим в Сенат, ура-а-а-а…
Надо было слушаться переводчика, с досадой подумал я. Парень мне дело говорил, а я, умник, уперся, как баран. Нашел, понимаешь, наилучшую тему для разговора. Взял и вот так на пустом месте нажил себе – и стране заодно – самый натуральный геморрой.
В верхнем ящике моего стола внезапно отыскалась шоколадка, но есть ее я не смог. Весь аппетит как отрубило.
– Эй, Вовка! – Я щелкнул ненужной шоколадкой по селектору.
Референт просунулся в дверь – сперва головой, затем папкой.
– Запиши, – велел я. – Пусть это… пусть, короче, наш посол в Вашингтоне до конца дня встретится с их госсекретарем и заверит в лучших чувствах… Мол, никто никого не хотел обидеть, мир, дружба и все такое. Мы, мол, сами любим вьетнамцев, корейцев, жучков, паучков, вообще всякие меньшинства, и у нас даже Элтон Джон… нет, это, пожалуй, уже лишнее… Главное, пускай объяснит, что наш переводчик на «горячей линии» сам немного перегрелся и все на свете перепутал… Ну, беги!
Карандаша под рукой не было, и я двумя пальцами переломил шоколадку. Еще раз. И еще. И, наконец, в мелкое-мелкое крошево.
Ну и денек, с отвращением подумал я. Для полного комплекта мне сегодня только третьей мировой войны не хватает!
«И где они, по-твоему?» – спрашивает невидимый ангел Мисаил. Спрашивает вежливо, но с явной подковыркой.
«Придут, – нервно отвечает Рафаил. – Не волнуйся, они сейчас будут здесь. Наверное, уже направляются в Овальный зал».
«Рафа, признай очевидное: никто никуда не направляется, – говорит Мисаил. – Прошло уже двадцать минут. Если бы встреча началась, Ион бы услышал румынский гимн… Ионе, брат наш, ты сегодня слышал хоть что-то, похожее на румынский гимн?»
Я беру с пола обычный граненый стакан и прикладываю его ободком к стене, а донышком – к уху.
За стеной, в Круглом зале, кто-то определенно есть и даже разговаривает, но это вряд ли президенты России и Румынии. Интонация совсем не та, что должна быть. Много высоких частот, а значит, это женщины. Секретарши? Официантки? Уборщицы?
Я вдавливаю ухо в донышко стакана, пытаясь уловить хотя бы одно слово. Вот это как будто похоже на «вечером». Но с таким же успехом это может быть «вчетвером» или «печенье».
«Мы опять в пролете, – говорит Мисаил. – Ну что, Рафа, теперь я главный, признаешь? А ты трижды бес, трижды кретин и трижды земляной червяк… Давай-давай, я жду. Теперь ты должен повторить сам. Все по-честному, уговор есть уговор».
Кажется, это слово все-таки «вечером». Я расплющиваю ухо в блин о донышко стакана, а ясности не прибавляется. Возможно, встречу снова перенесли на вечер. Или эти женские голоса в Круглом зала толкуют о чем-то абсолютно постороннем.
«Я бес, я бес, я бес, – бубнит Рафаил. – Я кретин, я кретин, я… Мис, может, хватит изгаляться? Мы же не в бирюльки играем».
«Говори-говори, – ангел Мисаил непреклонен. Он не уступает ни пяди. – Тебе остался еще один кретин и три червяка».
– Дорогие ангелы, – прерываю я их плодотворную дискуссию. – Дальше сидеть здесь бесполезно. В лучшем случае, встреча опять отложена, а в худшем – отменена. Вы как хотите, а я иду на разведку. Может быть, Вася Мунтяну уже чего-нибудь знает.
«Сумку с арбалетом лучше оставь здесь, – советует мне Рафаил. – А вот «Элан» забери с собой, машинка еще пригодится».
«Сумка, наоборот, пусть лучше будет у тебя все время под рукой, – советует мне Мисаил. – «Элан» как раз можешь оставить здесь, ты с ним чересчур приметный».
«А если обыск?» – не уступает Рафаил.
«А если придется убегать? – в тон ему отзывается Мисаил. – Все, спор я считаю оконченным, общее мнение выработано. На правах главного говорю тебе, Ионе: поступай, как хочешь».
Я снова, уже второй раз за день, разряжаю оружие. Опять маскирую его и складываю обратно на дно сумки. В руках у меня остаются две арбалетные стрелы. Обе сейчас отправятся в свой чехольчик, склеенный из старых газет, но пока… Я медлю. Я все еще не решил, как поступлю с ними. Мишень для одной из стрел мне понятна с самого начала, а вот вторая… Не знаю. Не знаю. Возможно, вторая стрела не понадобится. Но, боюсь, придется использовать и ее. Я все еще до конца не уверен, что пятно на кремлевском паркете действительно было оставлено пролитым вином.
– Мне жаль, господин Кораблев, – шепчу я. – Мне очень жаль.
Часть третья ОМЕРЗИТЕЛЬНЫЙ ВЕЧЕР
17.15–18.20. Водные процедуры
Когда в начале 30-х разнесли по кирпичику Храм Христа Спасителя, от него не осталось почти ничего – ну разве что дюжина камней, десятка два выцветших фотографий и сотня метров поцарапанной кинопленки. Восстанавливать было не из чего, пришлось строить заново. Лично мне новый храм, возведенный на том месте, снаружи более всего напоминает свеженькую театральную декорацию, макет в натуральную величину: так и чудится, что, зайдя внутрь, вместо алтаря и фресок обнаружишь голый проволочный каркас, гипсовую крошку и двух рабочих сцены, устроивших себе перекур.
Когда в 90-е годы московскую землю освобождали от бассейна «Москва», поступили умнее. Как рассказывают очевидцы, сам бассейн и пейзаж вокруг были сначала зафиксированы на видео во всех деталях, и лишь затем рабочие приступили к демонтажу – очень заботливому, без вандализма. Черный кафель снимали с фундамента плитка за плиткой, и чтобы ни одна, упаси Боже, не треснула. Деревянный настил не менее тщательно разбирали по доскам. Гроздья прожекторов со столбов свинчивали бережно, стараясь не побить ни ламп, ни зеркальных стекол. Столбы эти, кстати, выкручивали с не меньшими предосторожностями. Даже металлические белые ограды на внутреннем и внешнем кольцах парапета – и те убирали из бетонных гнезд вручную, без помощи бульдозеров. Потом все упаковали и вывезли на армейских КамАЗах.
Большинство нынешних москвичей и понятия не имеют, куда подевались остатки «Москвы». А вот я точно знаю куда…
– Градусов двадцать пять? – спросил я, потрогав голубую водную гладь большим пальцем ноги. Из одежды на мне остались только плавки с президентским вензелем и резиновая шапочка от Юдашкина.
– Двадцать восемь, Денис Анатольевич, – уточнил здешний Вова.
Снизу он был в розовых пластиковых сабо и плавках цвета российского триколора. Сверху – в строгом галстуке и белой рубашке с модными запонками-стразами. Зажим для галстука был тоже навороченным, в мелких блестящих камешках, а рубашка заправлена в плавки. В любой другой точке столицы человека, одетого таким образом, немедленно уволокли бы в психушку, но здесь это было, очевидно, частью протокола: нижняя половина Вовы напоминала, что мы все-таки находимся в плавательном бассейне, а верхняя его половина – что мы по-прежнему на территории Кремля.
– Сгодится, – одобрил я и с деревянных мостков шагнул в воду.
Ух ты! Подняв тучу брызг, я ушел с головой под воду, а когда вынырнул, обнаружил рядом с уже промокшим Вовой еще трех сухих Вов: двое были в аквалангах, надетых поверх своих Дольче-Габбано, а третий держал обеими руками большой спасательный круг с надписью «МОСКВА». Все четверо были сосредоточены и собирались, если что не так, сигануть в пучину на выручку своему президенту.
– Отбой, пацаны, – сказал я. – Все в порядке. Минут двадцать я тут поплаваю один, а потом можете запускать Его Святейшество.
Принято считать, что у Сенатского дворца всего один подвальный этаж, хотя их в действительности два. Под центром оперативной связи, официально работающим на первом, законсервирован еще один точно такой же центр – резервный. А десятью метрами ниже него собран из подлинных запчастей небольшой кусочек СССР.
Об этом месте я не раз слышал от моего предшественника, но до инаугурации мне тут купаться не полагалось по должности, а после… Хм. Нет, совсем не помню. Водные процедуры записаны в моем графике – значит, я мог плавать в здешнем бассейне раз пятьдесят или сто. Однако память моя о таких событиях упорно молчит, поэтому сегодняшний визит разрешаю считать дебютным. Скажем спасибо, что я хотя бы плавать не разучился.
Перевернувшись на спину, я стал лениво подгребать руками и ногами. Как я и надеялся, две трети моей головной боли остались на берегу, а последняя треть вела пока себя по-джентльменски.
Воздух был теплым, но не жарким. Принудительная вентиляция бесшумно гнала надо мной свежий ветерок с легким привкусом соли и запахом хлорки. Если немного прищуриться и добавить к прищуру чуть воображения, можно было представить себе, будто выкрашенный в цвет лазури и подсвеченный невидимыми лампами потолок – неподдельное утреннее московское небо с застывшими на нем перистыми облачками, а светло-коричневые и светло-сиреневые многоэтажные дома, которые обступили бассейн со всех сторон, – вовсе не плоские цветные картинки, отпечатанные на фотообоях, а настоящие, без обмана, столичные здания начала 80-х. Кое-где на крышах многоэтажек даже проглядывала тогдашняя наружная реклама: «Летайте самолетами Аэрофлота!», «Слава труду!», «Храните деньги в Сберегательной кассе!», «Ленин жив!», «Пейте соки!»
Хотя бассейн «Москва» был смонтирован здесь в скромном масштабе 1:10, я не ощущал ничего похожего на клаустрофобию: нарисованное небо ничуть не давило, да и круговая панорама была воссоздана с таким пониманием законов перспективы, что иллюзия открытого пространства не нарушалась, из какой бы точки ты ни смотрел.
Идея переноса бассейна в подвал Сената возникла еще во времена позднего Ельцина. Тем не менее главная часть работ пришлась только на годы правления моего предшественника. Бывший президент рассказывал мне, что замысел он оценил по достоинству сразу – благо сам в молодости два года доучивался в столице и жил рядом с «Москвой». И все то время, пока его базовое университетское образование прирастало оперативными хитростями от Высшей школы КГБ, он ежемесячно продлевал свой абонемент в бассейн. Это было куда выгодней, чем каждый раз покупать билет за 50 копеек.
«Эх, Дениска, – со вздохом говорил он мне, – ты уж, наверное, не помнишь, а ведь полтинник был неплохими деньгами! Ты только вдумайся: за рубль я мог взять бутылку пива, пару пирожков с капустой, сто граммов ирисок «Золотой ключик» и еще хватило бы на букет цветов девушке… Какую страну потеряли, а? Беляши были по гривеннику, можешь себе представить? По гривеннику! В Америке тебе продаст кто-нибудь беляш за десять копеек? Да никогда! Я вот что скажу: у тех, кому сейчас не жалко СССР, нет сердца…»
Речи эти я слышал не раз и не два. Даже в своих предвыборных интервью, помню, бывший президент туманно намекал, что после победы вернет народу кое-какие из утраченных завоеваний. Но затем, все взвесив, он отказался от несбыточного. Денег хватило только на обустройство в здании Сената маленького секретного филиала потерянного советского рая. Лично для главы государства.
А что? Штука посильнее этих модных кабинетов для снятия стресса. Я бы и сам предпочел плавательный бассейн храму-новоделу…
– Его Святейшество уже тут! – заорал с берега Вова-в-плавках.
Я удостоверился, что мой нательный крестик случайно не свалился в воду, а затем поплыл обратно – навстречу деревянным мосткам и выкрашенным белой краской металлическим поручням.
Патриарх Московский и всея Руси Мефодий приближался к парапету мелкими шажками железнодорожного пассажира, перегруженного ручной кладью. В отличие от легко одетых меня или Вовы, гость был экипирован, кажется, во все, что полагалось его сану для торжественных выходов. Голову его украшал белый островерхий чепец, похожий на воинский шлем с мелкими вышитыми золотом серафимами (херувимами?) анфас и широкими матерчатыми завязками. С плеч до самого пола ниспадала тяжелая – даже на вид – зеленая мантия, украшенная тремя бело-красно-белыми полосами, которые придавали одеянию первосвятителя неуместное сходство с символикой белорусской оппозиции. На уровне груди патриарха боролся с цепочкой массивный медальон с портретом Богоматери; из-под мантии выглядывал край широкой черной рясы. В руке Его Святейшество сжимал увесистый посох, смахивающий одновременно на меч и на якорь. По счастью, моя охрана не додумалась отобрать его на входе, признав холодным оружием.
– Сердечно приветствую вас, о возлюбленное чадо во Христе! – Мефодий коснулся металлической ограды парапета своим патриаршиим посохом и с некоторым усилием наклонил голову. Одна из белых лент, влекомая золотым херувимом (серафимом?), сейчас же сделала попытку размотаться и соскочить вниз с плеча архипастыря. Тот, однако, был настороже и вовремя успел водворить завязку на место. – Добрый вам вечер, господин президент!
– Здравствуйте, Ваше Святейшество. – Я ухватился за поручень, привстал на ступеньку и отвесил гостю почтительный полупоклон. А затем вернулся обратно в воду, стремясь при этом не забрызгать парадных одежд высокого гостя. – Присаживайтесь, пожалуйста. А может, вы согласитесь… Хотя ладно, это я так, проехали.
Возникшую было идею предложить патриарху сплавать наперегонки я почти сразу похерил: то есть, возможно, совместное омовение власти духовной и светской не противоречит православным канонам, но освобождение Мефодия от покровов наверняка займет чересчур много времени. Уж не говоря о том, что предстоятелю РПЦ вряд ли дозволено облачаться в предварительно не освященные плавки.
Пока гость, подбирая мантию, устраивал себя на поднесенном Вовой стульчике с алюминиевой спинкой, я успел сделать еще один кружок в стиле баттерфляй и вернулся обратно к поручням.
– Многоуважаемый святой… ой, извините. – Я замотал головой, вытряхивая из уха воду: резиновая шапочка, сука, оказалась не герметичной. – Многоуважаемый святой отец! Заранее предваряя ваш вопрос, официально заявляю: академикам я про якобы нецелевые траты Церкви ничего не говорил. Это все дезинформация, клевета и злостная выдумка агентов вражеских СМИ, которые желают нас рассорить… Я, кстати, сегодня одного такого сам поймал, сейчас его как раз пытают икрой и шампанским… Словом, тратьте на здоровье, сколько хотите и на что хотите. Можете хоть «боинги» себе покупать – никакая налоговая не полезет в вашу епархию. А полезет – скажем ей дружное «Кыш!» и крепко дадим по рукам.
Его Святейшество благочестиво потупил очи.
– Как верующий христианин, – произнес он, – я счастлив сопрягать вечные Божественные слова с реальностями повседневной жизни, с ее заботами и радостями. И хвалу, и хулу принимаю я с кротостью, ибо гордыня – от лукавого. Мы же всегда открыты к заинтересованному, а главное, доброжелательному диалогу со светскими учеными мужами, и академиками в том числе… Э-э-э… Верно ли я понял слова ваши о том, что вы тоже не одобряете неразумных поползновений мытарей в отношении матери-Церкви?
– На все сто, – подтвердил я. – Сущие говнюки, совсем оборзели. Для них, понимаешь, неважно, к кому привязаться, – к жирным котам, ограбившим народ, или к вашим иерархам, собирающим скромные добровольные пожертвования. В общем, служите спокойно, не дергайтесь, у меня все схвачено… Ну а теперь, когда мелкое недоразумение между нами разрешилось, я готов выслушать и иные ваши просьбы. Раз вы здесь, формулируйте, рассмотрим. Уж кому-кому, а Церкви Христовой нам отказывать западло.
Патриарх возвел очи потолку и безмолвно пожевал губами.
– В челобитных к мирской власти мы не алкаем невозможного, – сказал он наконец. – Ибо и пастырь, и кесарь пред Божьим престолом есть прах, пыль земная. А потому просим лишь иметь снисхождение к нашим слабостям, просим помогать нам своим советом, но более всего просим ваших молитв. Для молитв же потребно малое – истинная вера, красный угол и святые иконы. Со смирением уповаем на то, что лучший из образов, кисти великого Андрея Рублева, по комиссарскому произволу исторгнутый из дома Господня и ввергнутый в безбожный вертеп, рано или поздно будет возвращен на свое законное место, к радости тысяч и тысяч…
– Секундочку, Ваше Святейшество, – вежливо остановил я патриарха. – Сэкономим усилия, можете не продолжать. Я все понял и проникся. Вы просите отобрать у Третьяковки «Троицу» и отдать Церкви? Не вопрос. «Троица», считайте, уже ваша: завтра же директор Третьяковки лично принесет ее вам, и не просто принесет, а еще и перевяжет сверху шелковой ленточкой. А если вдруг промедлит – будет у галереи другой директор… Однако это, право, пустячок, даже обидно. Просите у власти что-нибудь позначительней, поглобальней. Желаете – и все российские музеи передадут Церкви все иконы, которые у них есть на балансе? Хотите? Без проблем! Вы нам только мигните, мы на помощь придем.
Патриарх чуть заметно вздрогнул. Его посох-якорь прочертил в воздухе синусоиду. Что, удивлен, братец во Христе? – весело подумал я. Не ожидал от кесаря такого аттракциона неслыханной щедрости? Погоди, голубчик, то ли еще будет!
– И вообще, – продолжил я мысль, – для государства ваша естественная монополия – наилучший партнер. Кто, как не мы, оценит самоотверженный труд Церкви по поддержанию бесперебойной связи с Богом? Вы работаете почти без рекламаций, цены на услуги не задираете, до трех четвертей наших потребителей прибегают к помощи именно вашей фирмы… В идеале нам бы, конечно, хотелось, чтоб вы наладили с Ним такую же двустороннюю связь, как, скажем, у Кремля с Белым домом. Но дело это непростое, канительное, мы понимаем и не в претензии… Короче, вы обдумайте сейчас, какие будут еще пожелания, а я пока совершу кружок-другой.
Чтобы проверить свою мышечную память, я сделал один круг кролем, второй – брассом, и все это время Его Святейшество, достав откуда-то из складок мантии мобилу-раскладушку в виде креста, с кем-то оживленно перешептывался. По ходу разговора предстоятель РПЦ раза три или четыре посматривал в мою сторону и как минимум дважды устремлял смиренный взор ввысь. Надеюсь, подумал я, консультируется он все же со своими замами, а не с Самым Главным Начальником: этой инстанции я вряд ли смогу быть чем-то полезен.
– Ну что, надумали? – спросил я, когда вернулся к поручню. – Только, если можно, давайте сразу к сути. Мы ведь с вами взрослые дяди, можем говорить без экивоков. Согласны со мной?
Патриарх Мефодий огладил бороду, понимающе кивнул, однако все равно, по застарелой привычке, речь завел издалека.
– В согласии совести и воли, движимой любовью к ближним, – произнес он нараспев, – заключена основа истинно христианского образа жизни. Не может быть в жизни Патриарха ничего частного: его сердце болит о народе Божием. В эпоху нравственного релятивизма, когда пропаганда насилия и разврата похищает души молодых людей, нам не позволено терпеливо ждать, чтобы сыновья и дщери наши, вперив очи в домашние экраны, сами отделяли зерна от плевел, овец от козлищ, духоподъемное искусство от богопротивной порнографии, каковая порой хитроумно прячется под маской…
– Ага-ага, я уже въехал, – тактично вклинился я в монолог предстоятеля РПЦ. – Вам хотелось бы убрать из эфира какие-то передачи, да? Мысль хорошая, я двумя руками «за», но нельзя ли немного конкретнее? Я, видите ли, давно не слежу за нашим ящиком и не в курсе, где ныне таится особо тлетворная зараза. Вот сегодня я, к примеру, с утра натыкался на сплошной научпоп, даже ухватиться не за что… Грубо говоря, чего закрывать-то будем, святейший отец? «Дом-4»? «Комеди Клаб»? «В мире животных»? «Доброе утро»? Программу «Время»? «Спокойной ночи, малыши?»
– А нельзя ли… – Патриарх сделал крохотную паузу.
– Можно! – Я моментально влез в эту паузу. Дослушивать до точки не было нужды. – Вам не нравится список целиком? Отлично, ликвидируем все программы, которые вы пожелаете, плюс фигурное катание. Тоже, если вдуматься, самый натуральный разврат на льду… А телесериалы – их мы оставляем молодежи или как?
– Без дерзновения и энергии молодых Церковь не сможет исполнить свою спасительную миссию, – аккуратно подбирая слова, объявил Мефодий. – Молодежи следует читать, работать, молиться, спортом заниматься, формировать личность. Сериал же ничего не формирует: он суть развлекаловка низкого пошиба, лубок эпохи хайтека…
– Упс! – кивнул я. – Зрите прямо в корень. Значит, сериалы вычеркиваем. Быть по сему. А захотят кино посмотреть или там клипы – пускай выкладывают бабки и покупают лицензионные DVD… Может, желаете, отец, вообще всю попсу на ТВ извести? Я и тут ваш первейший союзник. Вместо поп-музыки будет музыка церковная, хоры, песнопения… Кстати, у вас при храмах есть художественная самодеятельность? Пенсионерки там какие-нибудь с правильным репертуаром имеются? Выберите кого поголосистей, благословите и отправляйте на Евровидение, я с удовольствием поддержу вашего кандидата. А если среди ваших никого не найдете, тоже не беда: заставим Киркорова со Шнуром принять схиму и пусть поют хором Лакримозу… Однако извините, святейший отец, я перебил вас. У вас же есть, кроме ТВ, наверняка еще пожелания? Выкладывайте.
Первосвятитель слегка заерзал на своем стульчике: гость, должно быть, и не надеялся сегодня на такой богатый улов. Ну же, Мефодий, давай, тяни свой невод! Куй железо, пока мне полегчало!
– Жизнь человеческая полна искушений, – изрек патриарх после некоторой паузы. – Не всякий, особливо юный, мирянин распознает бесовщину за ложной мишурой. Бес же хитер: он может хоть крест святой целовать, но все равно останется бесом. Не смею утверждать, будто именно Враг рода людского изначально измыслил Интернет, ибо некоторые его порождения безобидны и даже отчасти полезны. Но Всемирная паутина – все равно паутина, и ловцы человеков только и ждут, когда кто оступится. Нам хотелось бы…
– Все-все, я понял! Один момент! – Я оттолкнулся от кромки настила, проплыл на спине метра два, а затем вернулся на исходную позицию. – Извините, Ваше Святейшество, это мне для моциона… Так вы, говорите, вас беспокоят бесы Интернета? Нет проблем. Хотите – поставим провайдеров под контроль РПЦ? Пусть несут персональную ответственность перед Патриархией. И заодно пользователей Живого Журнала приструним: если не сдашь экзамен по «Отче наш», хрен тебе заведут аккаунт… Ну же, святейший! Что там еще на повестке дня? Армия? Флот? Есть соображения?
Патриарх опять огладил бороду и задумался. Соображения у него, похоже, имелись. Но он прикидывал, в какую форму их облечь.
– Если вы говорите о введении пастырской службы в Вооруженных силах России на постоянной основе, – осторожно проговорил он, – то нас, разумеется, не может не волновать духовное окормление чад, исполняющих ратный долг перед Отечеством…
– Заметано! – мигом согласился я. – Пусть больше не волнует, все сделаем. Прямо завтра же призову Судакова с Лущинским, и мы это окормление оформляем документально. Думаю, полковому священнику майорского звания маловато будет. А если их сделать подполковниками, ничего? Оклад, выслуга, выплаты за звание – все, как полагается по Уставу… Ну что, двигаемся дальше? Где у нас еще назрели узкие места? Школьное образование? Говорите! Сегодня – день исполнения желаний. Сегодня – ваш день!
Из-под белого чепца на щеку Его Святейшества выбежала одинокая капля пота. Патриарх переложил посох из правой руки в левую, затем из левой – обратно в правую, гулко кашлянул и сказал:
– Мы уважаем конституционные основы государственного строя. Хотя в то же самое время национальная образовательная система не может устраняться от духовного и нравственного воспита…
– О’кей, батюшка, о’кей! – Я снова не стал ждать, пока первосвятитель сперва развернет, а после завернет свой длиннющий период. – Конституция – не догма, а лишь полезный инструмент, вроде разводного ключа или отвертки. С конституционным судьей Деницыным я все утрясу, не беспокойтесь. Хотите «Основы православия» в школе повсеместно? Легко! Дадим этому предмету побольше часов за счет биологии. Я и сам в детстве слово «дезоксерибонуклеиновая» выговаривал с десятой попытки. Оно нам надо? Да и теория Дарвина мне, признаться, не по душе. Меня всегда раздражало, что русский человек происходит от какого-то африканского шимпанзе. Как-то это унизительно, не находите? Вот до революции, в церковно-приходских школах не было никакого Дарвина. И ни Пушкин, ни Гоголь не жаловались… Стоп, а если нам взять и вернуть церковно-приходские школы? Приделаем школы обратно к Церкви, как раньше, а? Или – чего уж мелочиться – соединим Церковь обратно с государством. Как вам такая идея?
Патриарх сморгнул. Раз. Другой. Кажется, он явился в Кремль, чтобы испросить медный грошик, а потому не догадался прихватить с собой тару для золотых и алмазных россыпей. Ладно, помогу ему.
– Бесценный вы мой архипастырь, – обратился я к гостю. – Мировой финансовый кризис подталкивает нас к судьбоносным реформам. Власть светская до того счастлива сотрудничать с властью духовной, что ради этого единения готова по-братски поделить бразды. Все ваши сегодняшние просьбы, как видите, удовлетворены в полном объеме, однако я, простите, не замечаю подлинного их размаха. У вас ведь есть программа-максимум? Ну же, признайтесь: где-нибудь в сейфе наверняка есть – каждый замахивается на большое. Так вот, мы готовы пойти навстречу церкви по максимуму. Даю карт-бланш. Не спешите, подумайте.
Его Святейшество молчал. Как на фасаде дома, чья жизнь тщательно скрыта от посторонних глаз за жалюзи, на высоком челе патриарха все его внутренние борения почти не отражались. Вот только посох в руках гостя вел себя все более нервно и самостоятельно.
– А хотите, для вас зачистим под корень все нетрадиционные конфессии? – Я подмигнул первосвятителю. – Освободим вам поле, вы же всегда об этом мечтали, нет? Введем, например, статью в Административный кодекс, чтобы этих гребаных сектантов можно было без суда высылать за сто первый километр. Как, нравится? Мормонов, мунитов, адвентистов – всех под каток. И католиков прижмем для вас, чтоб не переманивали клиентуру, и протестантов додавим, чтоб не дурили граждан своей этикой… Согласны? Кстати, церковную собственность, которую большевики отобрали, можем вернуть до последнего гвоздика – и еще за амортизацию пени выплатим. Годится? Может, вы заинтересованы восстановить церковную десятину? Я, правда, не помню, что это еще за фигня, но в любом случае нам и это сделать – раз плюнуть…
Плюх! – Посох вырвался из рук Его Святейшества и упал в воду. Я тотчас же нырнул, на полдороге ко дну подхватил реликвию и, вынырнув, вручил ее хозяину сквозь прутья ограды парапета.
– А не желаете ли пойти ко мне вице-президентом? – вкрадчиво спросил я. – С сохранением сана, конечно, а? У нас будет такой властный тандем, союз земли и неба. И если я, скажем, отравлюсь паленой водярой или вдруг мне на голову грохнется метеорит, вы моментально ррраз – и сделаетесь президентом России, без всяких там выборов. Как вам такая перспективка на будущее? Бодрит?
Плотину бесстрастности прорвало. На лице первосвятителя пятнами выступили следы сильных чувств – многообразных и вполне земных.
Невольно я вспомнил, что лет двадцать назад отец Мефодий (в миру Григорий Ипатьевич Гнусавин) деятельно исполнял роль и.о. главы Внешторга Московской Патриархии и неплохо приподнялся на льготах от беспошлинного импорта ликера «Амаретто» и спирта «Ройал», а также американских сигарет «Кэмел» и «Винстон», производимых на острове Тайвань. С этих-то сигарет и началось его восхождение.
– Я… – Его Святейшество словно подавился воздухом. – Мы… Господин президент, Денис Анатольевич… Если вы типа всерьез…
И в этот момент чугунная слива, как будто подслушав наш благочестивый треп, нанесла мне серию ударов. Подлых, резких и очень болезненных. Похоже, я разозлил ее шуточкой про водку и метеорит. Или, что верней, за беседою я позабыл о моционе: для снятия стресса мне надлежало больше плавать и меньше болтать, а не наоборот. Вот террористка и отыгралась по полной. Водяное перемирие сменилось яростной атакой на бедную мою голову.
Ох, ч-черт! Я поспешно нырнул, вынырнул, сделал маленький кружок, однако ничего уже не помогало. Залп был произведен изнутри сразу по нескольким стратегическим точкам черепа. Области лба, носа, правого виска и левого уха подверглись прицельной бомбардировке. Меня сразу бросило в жар и в холод. Тошнота, которая долго пряталась в желудке, поторопилась открыть второй фронт где-то на близких подступах к горлу. Куда, сволочь? Назад! Тпрру!
Все свои внутренние ресурсы я бросил на отражение атак. Для сантиментов у меня уже не хватило сил. Потому-то я не сумел сдержаться – и опрокинул ложку желчи в бочку с церковным елеем.
– Всерьез я, все всерьез… – морщась, буркнул я патриарху. – Только помните, святейший отец, мы с вами живем в эпоху рынка. Значит, и от Церкви кое-что потребуется взамен. Сущая малость – разделить ответственность за страну. То есть по-братски, на равных, плечом к плечу. Чтоб уж не вышло, как при Ельцине: ели из одной кормушки, но потом мы, чиновники, все в дерьме, а вы, пастыри, белые и пушистые. Уж вместе так вместе – и в тучные годы, и в тощие. Если мы победим кризис, сообща будем на коне. Если кризис победит нас, вместе нам висеть на фонарях, как в 1917 году. Готовы висеть? Да? Нет? Ну! Отвечать не раздумывая!
Лицо первосвятителя все еще, по инерции, оставалось зеркалом души. Мефодий только начал открывать рот, а я уже по его мимике догадался, каков предполагается ответ.
– Ладно, забудьте, – хмуро сказал я. – С налогами помогу, как обещал, а в остальном пока фигушки. К джекпоту вы еще не готовы, кишка у вас тонка. Чур, без обид. Рулить целой страной – это, Григорий Ипатьич, не беспошлинный ликер толкать. Другой уровень. Халявы меньше, геморроя больше… Ну все, ступайте с миром.
Подобрав полы мантии, патриарх поднялся со стула, отвесил мне прощальный поклон и засеменил прочь, к выходу.
