Текст книги "Пробуждение Дениса Анатольевича"
Автор книги: Лев Гурский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
19.10–20.15
Посещение павильона «Животноводство» на ВВЦ
Педик он или не педик? Я терялся в догадках.
С одной стороны, выглядел румынский президент шикарно: лет на двадцать моложе своих анкетных шестидесяти пяти. Ни седины, ни морщин, ни пятен, ни кругов под глазами. На зависть гладкая кожа и здоровый цвет лица – кровь с молоком. Что из этого следовало? То, что он побывал – быть может, и не один раз – под ножом хирурга, делая косметическую подтяжку лица. И волосы наверняка он красил. И брови выщипывал. Эта трогательная забота мужика о своей физиономии была несомненным свидетельством голубизны.
С другой стороны, явных признаков, которые отличают безусловных педрил от всех натуральных людей, в господине Хлебореску я не заметил, сколько ни вглядывался. Ходил он вроде бы нормально, жопкой не вилял, плечами не поводил и не жеманничал. Ничего бабьего в голосе и в манерах тоже не проявлялось. Губы сердечком он не складывал. Глаза не подводил. Парфюмом не злоупотреблял. Фривольные татуировки на видные места не наносил. Одет был по протоколу: ни галстука-бабочки, ни кожаной куртки на голое тело.
С третьей стороны, откуда мне вообще знать, как выглядят и как ведут себя настоящие голубые? Из фильмов? Но там роли педиков обычно играют непедики. А в жизни я, слава Богу, сроду не водил знакомства ни с одним из откровенных жополюбов – если не считать известного Фердинанда Изюмова.
Да и у того, как потом выяснилось, ориентация была вполне правильная, без загибов, а под голубого он косил из-за политики, ради денег и по приколу…
Короче, за первые полчаса моей встречи с румыном я так и не смог вычислить, гомосек он или нет. Зато сумел пережить несколько мелких конфузов. Профилактически отодвигаясь от румына подальше, я свалил со столика бесформенный интерьерный букет и коллекцию зубочисток. Пытаясь вернуть на место хотя бы цветы, я потерял пуговицу на рукаве. А уклоняясь от возможных объятий, нарочно засунул руки поглубже в карманы пиджака – и сразу наколол палец какой-то острой дрянью. Тут только до меня дошло, что за весь сегодняшний безумный день я ухитрился поменять пиджак всего раз, сразу после визита к Потоцкому: в противном случае едкие запахи его продвинутых биотехнологий преследовали бы меня и в Кремле.
Кстати о Болеславе Яновиче! Где же его обещанное чудо-средство от долгоиграющего похмелья? Вечер на дворе, а диверсантка в моей голове – все как новенькая, и долбит, долбит, долбит…
Между тем наша светская беседа с румынским президентом, начатая в многолюдном Овальном зале, вот уже минут десять протекала в Круглом зале для приватных переговоров, а мы все еще болтали о ерунде. По-русски гость говорил с акцентом, однако все слова расставлял правильно. Мы с ним обсудили погоду (неустойчивую), вспышку рыбьей холеры (прискорбную), уровень аварийности на дорогах (высокий) и отношения их патриарха Даниила с нашим Мефодием (очень конструктивные). Я сообщил о том, что мелодия национального румынского гимна мне на слух напоминает песню времен гражданской войны «Все пушки, пушки грохотали». Гость проявил к моим словам вежливый интерес. В свою очередь, он похвалил новую аранжировку нашего гимна, но ничем себя не выдал, когда я назвал имя Элтона Джона и стал ждать какой-то особой реакции собеседника. Так и не дождавшись (может, Траян Хлебореску все же не педик?), я мысленно перебрал все оставшиеся темы и, в итоге, поинтересовался происхождением имени гостя.
Тотчас же я узнал, что греческая Троя, сдуру мной упомянутая, не имеет отношения к дорогому для всех румын имени завоевателя Дакии римского императора Марка Ульпия Нервы Траяна – в честь которого, собственно, родители ребенка и назвали. «Меня тоже назвали в честь одного там царя, – соврал я, – хотя, может, не такого воинственного, как этот ваш Нерва…» Не объяснять же гостю, что я получил имя в честь дедушки по материнской линии, заслуженного пчеловода Дениса Евстигнеевича Хворостухина?
Больше подходящих тем для разговора не было. Вообще никаких. Я отчаялся уже до того, что готов был обсуждать с гостем мировой финансовый кризис, но президент Хлебореску меня выручил. С его лица стерлось выражение протокольного дружелюбия, а на его месте возникла вдруг самая широкая из всех возможных улыбок.
– Дорогой господин Кораблев! – сказал Хлебореску. – А что, если нам отбросить, наконец, дипломатию и перейти к сути? Я и так преклоняюсь перед вашей выдержкой. Вам ведь не терпится узнать: каким чертом занесло в Москву хитрого старого румына?
И улыбка, и очевидное кокетство гостя меня насторожили.
– Ну, в известном смысле… – протянул я, а сам внутренне подобрался, готовый дать отпор любым проискам. – Безусловно, есть определенный интерес… Ладно, давайте начистоту: вы приехали за кредитами? К сожалению, состояние нашего бюджета…
– Да Господь с вами, Денис Анатольевич! – Хлебореску очень эмоционально всплеснул руками (ну точно, педик!). – Деньги? Что вы, нет! Я бы не осмелился тревожить великого восточного соседа из-за такой мелочи. У меня есть к вам куда более масштабное и взаимовыгодное предложение. Но для этого потребуется небольшой экскурс в нашу недавнюю историю… Надеюсь, вы позволите?
– Без проблем, – не без удивления согласился я. Что, кроме денег, он мог у нас просить? И что, кроме очень хороших процентов, нам предложить? Может быть, конечно, он нацелился всей Румынией попроситься в состав России. Но даже при таком невероятном раскладе потерь окажется больше, чем выгоды. Нам для полного счастья только еще румын кормить не хватало!
– В декабре 1989 года, – начал неторопливо мой собеседник, – в городе Тырговиште по приговору Временного военного трибунала был расстрелян Генеральный секретарь Румынской коммунистической партии, председатель Госсовета и президент Социалистической Республики Румыния Николае Чаушеску. Так вышло, что я был одним из пяти военных, кому поручили привести приговор в исполнение… Вы, возможно, слышали об этом эпизоде моей биографии?
Я кивнул, по-прежнему недоумевая, куда он клонит.
– Это чистая правда. Мало того, я и командовал расстрелом. Но есть кое-что, о чем мои биографы не пишут, потому что не знают. Считается, что Чаушеску был лишен последнего слова и последнего желания перед смертью, но это не совсем так. Между объявлением приговора и казнью прошло приблизительно полчаса. За это время «Великий Кондукатор» и «Гений Карпат», как его называли в наших газетах до восстания, пожелал говорить со мной. «Капитан, – сказал он, – твои начальники дорого бы заплатили за то, что ты сейчас от меня услышишь. Но моя главная тайна достанется не им, а тебе. Ведь ты просто исполняешь приказ и поэтому не виноват. Наклонись ко мне поближе, слушай и запоминай…» И как вы думаете, Денис Анатольевич, о чем он мне тогда сказал?
– Понятия не имею, – искренне ответил я. – О чем же?
– Вот это и есть самое удивительное. Он…
В то же мгновение за спиной Траяна Хлебореску случилось невозможное: сам собой исчез кусок только что монолитной стены. Вместо нее бесшумно возник прямоугольный дверной проем, из которого высунулась оранжевая рука с каким-то старинным на вид орудием – вроде арбалета, но только с двумя стрелами. И обе были нацелены прямехонько в шею румынского президента.
– А… – ошалело сказал румыну я и сумел лишь мотнуть головой: ни для слов, ни для иных движений времени не оставалось.
Но президент Румынии, представьте, понял меня с одного звука. Он вскочил… вернее, он почти взмыл с места, на лету оборачиваясь к нападавшему, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.
По комнате словно пробежал внезапный порыв ветра.
От человека за шестьдесят, пускай даже и бывшего военного, я не ожидал такой замечательной спортивной подготовки. До сего дня я был уверен, что молниеносная реакция возможна только в кино – да и то в исполнении каскадеров и компьютера в придачу. Однако кинозрителю хотя бы дают рассмотреть все на замедленной съемке, а я, сидя в первом ряду, ничего, по сути, не успел увидеть.
Не было ни красивых танцев карате, ни жаркого мочилова кикбоксинга. Просто две размытых от скорости фигуры рванулись навстречу друг другу, как две половинки магнита – черная и оранжевая. Костюм румынского президента и комбинезон нападавшего слились на миг в неразборчивый черно-оранжевый кокон, затем из кокона выскочила наружу стрела и с легким комариным жужжанием впилась в еще один портрет многострадального князя Александра Невского (сколько их, однако, по всему Кремлю понаразвешано!)
А потом все кончилось. Черный костюм снова превратился в Траяна Хлебореску и вернулся на место у стола, а оранжевый комбинезон с человеком внутри остался лежать на полу, тихонько постанывая. По гладкому паркету прямо к моим ногам приехал уже наполовину разряженный арбалет, и я его машинально поднял.
– Спасибо, очень выручили, – с легким поклоном сказал мне румынский президент. – Вы подарили мне целую секунду и уравняли наши шансы. А при равных условиях обычно выигрываю я.
– Не убежит? – спросил я, имея в виду поверженного врага.
– А? Нет, что вы, исключено. – Хлебореску оправил лацканы своего пиджака и, молодчина такой, уже почти восстановил дыхание. Этот чемпион по единоборствам, не мог, разумеется, быть педиком! – Я все-таки служил в спецвойсках, навыки остались. Есть один удар, он вызывает временный паралич. Это, признаюсь, неджентльменский прием, но на войне как на войне. Когда на тебя идет вооруженный психопат, все средства хороши.
– Так вы его знаете? – спросил я, рассматривая арбалет.
На самом деле несостоявшийся убийца теперь интересовал меня куда меньше, чем орудие убийства. Надо бы выпросить у румына эту игрушку на память, подумал я. Четкая красивая машинка – умели же делать в старину! Увесистая, но не тяжелая. Металл, приятный на ощупь: где нужно – гладко, где нужно – ребристо. Сбоку есть гравировка – надпись на латинском, по-моему, языке. В студенческие годы я немного знал латынь, но эти бессмысленные знания из меня с годами повыветрились.
– О да, я знаю, – с покаянным вздохом отозвался президент Румынии. – Тысяча извинений. Наша служба безопасности потеряла его в Бухаресте сразу после выборов: никто не думал, что он доберется до Москвы. Но он… есть такое русское слово… зарубился… нет-нет, затесался, мне думается, в строительную бригаду. Остроумный выход. Побрил себя наголо, перекрасил усы и, наверное, где-то раздобыл чуждый паспорт, иначе бы его взяли на любой границе. Такие экземпляры обычно изобретательны.
– Террорист? – Я рассматривал оставшуюся в арбалете стрелу. И на вид, и ощупь она была очень острая… только вот не пойму, из чего сделана. Нержавеющая сталь? Нет, блестит совсем не так.
– Сумасшедший, – улыбаясь, объяснил мне Хлебореску. – Некто Ион Малиминеску. Гражданин Румынии. Бывшая штабная крыса. Служил в СССР, в Венгрии, в ГДР – в структурах «Варшавского договора». После контузии несколько лет наблюдался у психиатра, а с некоторых пор, вы не поверите, одержим манией: хочет убить меня.
– Политика? – Кажется, я понял, из чего сделана стрела.
– Вовсе нет! У нас оппозиция мирная. Но вот этот тип забил себе в голову, что я не человек. Что я, как это сказать по-русски… кровопивец, да. Питаюсь человеческой кровью… О-о-о, по вашему лицу я вижу, что вы угадали: все верно, наконечники обеих стрел – серебряные. Это традиция, сами понимаете. Как же без серебра?
– Не пожадничал мужик, – согласился я. – Готовился к теракту на совесть. И даже оружие, я смотрю, где-то раздобыл старинное. Этой музейной редкости, наверное, лет двести или побольше.
– Какая уж там старина, – отмахнулся Хлебореску. – Китайская штамповка. У нас в Трансильвании сувенирные лавочки забиты этим хламом. Туристы едут отовсюду, хватают все подряд. Позвольте мне на минутку?.. Спасибо. Видите вон с краю клеймо: мэйд ин Чайна?
Сколько я ни всматривался, никакого китайского клейма не находил и, наконец, был вынужден признаться вслух:
– Не вижу. Ну-ка покажите, где?
Хлебореску хохотнул и отодвинулся – уже с арбалетом в руке. Теперь единственная стрела была направлена мне в сердце.
– Вы правы, – сказал он, – этой надписи там нет, я пошутил.
Лишь сейчас я обратил внимание на то, что мой гость держит орудие убийства крайне осторожно, немного на отлете, чтобы ненароком не задеть пальцами серебряного наконечника.
– Будет лучше, Денис Анатольевич, – уже без улыбки произнес румынский президент, – если вы некоторое время не будете двигаться с места и тем более звать охрану. Оружие действительно старое и довольно опасное. Оно может случайно и выстрелить.
– Вы чего, хотите меня убить? – изумился я. Ну и сюрприз! Уж лучше бы он оказался простым педиком. От такого бы я отбился.
– Нет же, наоборот… – Хлебореску досадливо поморщился. – Вот дьявол! Я-то думал, что у меня есть время для преамбулы, а из-за этого идиота придется форсировать… Нет, все-таки Гитлер был прав, когда вычищал психолечебницы от ненормальных. У них, как у собак, бывает очень развито верхнее чутье. Миллионы обычных граждан ни о чем не догадались, а этот убогий…
– О чем не догадались? – Я по-прежнему ни хрена не понимал.
Вместо ответа румынский президент издал горестный вздох:
– Ну и какой, по-вашему мнению, государственный секрет мне раскрыл в тот день Николае Чаушеску?
– Какой? – тупо спросил я.
– Никакого! Он меня просто укусил за шею.
«Что делать? Что мне делать?» – мысленно взываю я к ангелам.
Ни рукой, ни ногой шевельнуть я не могу. Остается лишь смотреть, слушать и покорно ждать, когда паралич пройдет. В спецвойсках я не служил, но тоже знал этот подлый приемчик. Полчаса, никак не меньше, мне придется лежать овощ овощем, а потом я смогу хотя бы ползать. Только куда мне ползти?
«Есть идея, – шепчет над ухом невидимый ангел Рафаил. – Вон видишь – одна стрела застряла в картине. Сумеешь сейчас, пока он не смотрит, подпрыгнуть, вытащить стрелу и нанести удар?»
«Рафа, ты круглый идиот, – хихикает ангел Мисаил. – Наш мальчик не то что прыгнуть, он и пукнуть сейчас не способен».
«Знаю, – сердито бурчит Рафаил. – Но я хотя бы предложил. А ты, если такой умный, может, придумаешь что-нибудь получше?»
«Легко, – учительским тоном замечает Мисаил. – Ты глянь левее! По полу рассыпаны зубочистки, и две совсем близко к нашему мальчику. Как только он начнет шевелиться, то сможет подгрести одну и уколоть его в ногу. Чтобы убить вампира, нужно, конечно, попасть осиной ему в сердце, но пусть хотя бы ранит его…»
«Мис, дорогой, ты бредишь, – объявляет Рафаил. – Какая осина? Это же китайские зубочистки! Они наверняка сделаны из бамбуковой стружки. И я не помню, чтобы бамбук на них действовал».
Мисаил молчит, затем признается: «Ты прав, бамбуковые. Жаль. Но если бы они были осиновые, план бы сработал. Я вообще-то теоретик, а не практик, мое дело – стратегия и перспектива».
«И какая тут перспектива?» – мстительно осведомляется Рафаил.
«Нулевая, – не спорит Мисаил. – Но, согласись, исходная идея была блестящей. Человеческий материал, как всегда, подвел. Грубо говоря, мы с тобой поставили не на ту лошадь».
«А кто его выбрал? – интересуется Рафаил. – Не ты ли?»
«Не я, – открещивается Мисаил. – Я вообще не понимаю, зачем мы связались с этим маргинальным типом. Он же ничего не умеет».
От такого внезапного предательства у меня щемит в груди.
«Я вам не лошадь и не материал, – мысленно говорю я. – А вот вы – сволочи! Разве могут Божьи ангелы быть такими сволочами?»
«Не могут, – отвечает Рафаил. – Но кто тебе сказал, что мы – ангелы? Мы просто голоса в твоей больной голове. Синдром навязчивых состояний. Ты слышал, что ваш президент сказал про контузию? Вспомни, до контузии никаких ангелов у тебя не было».
«Не слушай его, Ионе, – веселится Мисаил. – Это он – просто голос, а я настоящий ангел, только маленький… О, я купидон, я амурчик. Если ты в кого-то влюблен, обращайся».
«Мис, заткнись, пожалуйста, – одергивает напарника Рафаил, а мне говорит наставительно: – Раскинь мозгами: если бы мы были ангелы, стали бы мы помогать такому неудачнику, как ты? Ты сам нас придумал. И разговариваешь ты сейчас сам с собой».
«Злой ты, Рафа, – хихикает Мисаил. – Злой и противный. Взял и обломал человечка, а ему и так паршиво. Теперь придется кончать базар. Ну все, сворачиваемся и уходим. Чао, бамбино!»
«Погодите, не уходите! – мысленно восклицаю я. – Не бросайте меня, гады! Только не сейчас! Не сейчас!!»
Никто мне не отвечает. Впервые за долгое время в моей голове нет ничего, кроме гулкой пустоты. Голоса ушли.
20.15–21.00
Открытие выставки в Центральном Доме Художника
Если я выживу, обещаю тебе, Господи, что впредь буду следовать президентскому графику от первой до последней запятой. Папка Вовы-референта станет отныне моей Библией, Камасутрой и Уставом гарнизонной и караульной службы. Написано «обед» – буду жрать обед, написано «туалет» – буду тужиться, написано «головная боль» – буду усмирять свою черепную сливу. Никаких отступлений, никаких импровизаций, никакой самодеятельности, ни-ни! Если бы я, например, сегодня жил по графику, то час назад мирно общался бы с придурками-животноводами на ВВЦ, а сейчас перерезал красную ленточку на открытии какой-то художественной хрени в ЦДХ.
И что вместо этого? Вот уже час я торчу в Круглом зале, в башке моей бушует камнепад, а напротив меня, грозя средневековым арбалетом, расселся пожилой вампир – по совместительству еще и президент Румынии. Блеск! О таком ли я мечтал в день инаугурации?
– Значит, поэта Есенина все же ваши убили? – поинтересовался я. Вопроса поумнее мне отчего-то в голову не пришло.
– Какие еще «наши»? – приподнял идеальные брови Хлебореску.
– Ну гномы, эльфы… всякие существа из мифологии.
– Денис Анатольевич, помилосердствуйте, – улыбнулся румын. – Вы что, меня не слушали? Я же объяснял: нет в природе никаких гномов и эльфов! Вы в институте диалектический материализм не застали? Зря. Чудес не существует, есть стечение обстоятельств и сочетание генов. Раз в тысячу лет в одном случае из ста миллионов рождается человек с иным метаболизмом. Осознали?
– Так, в общих чертах, – пробормотал я. – Материализм… эмпириокритицизм, ну да, практически осознал. Днем вы спите в своих гробах, а ночью просыпаетесь и выходите на охоту…
– Ох уж эти выдумки мистера Брэма Сказочника! – хмыкнул румынский президент. – Много литературы и три процента правды. И ладно бы необразованные крестьяне, но вам, лидеру огромной державы, стыдно разделять простонародные предубеждения. Уникумы, подобные мне, – а ближайшем будущем, очень надеюсь, подобные нам с вами, – не спят в гробах с трансильванской или какой-то иной землей, не боятся прямых солнечных лучей, не страдают аллергией к чесноку, распятию или святой воде… вот, пожалуйста, глядите сюда. – Левой рукой Хлебореску полез к себе за пазуху и извлек желтый крестик, висящий на цепочке. – Смотрите! Я православный, как и вы… Видите? Я его поцеловал и ничего плохого со мной не случилось. Наш организм толерантен к золоту, к меди, к железу… к любому металлу, кроме серебра, хоть к урану или ртути… Я могу работать внутри ядерного реактора и максимум подхвачу ангину… Нравится вам?
– Где, внутри реактора? – тупо удивился я. – Не пойму, зачем вам самому туда лезть. У вас же есть подразделения МЧС…
– Да я не об этом! – с легким раздражением откликнулся тезка римского императора. – Я о преимуществах. Считайте: отличная выживаемость – раз, низкий болевой порог – два, физическая сила – три, устойчивость к агрессивным средам – четыре, высокий Ай-Кью и развитая интуиция – пять… А возраст! Чаушеску прожил, в общей сложности, лет триста, и мог бы дольше, если бы… Ну вы меня понимаете. Признайтесь, некоторая, скажем так, специфика нашего ежедневного питания – не самая большая плата за эти и другие природные блага, полученные взамен.
Из-за сильной головной боли я, должно быть, выпустил из виду одно важное звено в длинных рассуждениях президента-кровососа.
– У меня со школы было неважно с математикой, – сказал я, – но я помню про геометрическую прогрессию. Если все так здорово, почему же до сих пор Земля не заселена вам… вам подобными?
Слово «вампир» я не употреблял, чтобы понапрасну не доставать опасного гостя. Господин Хлебореску с первых же минут разговора в своем новом качестве дал мне понять, что этот грубый термин для него оскорбителен и что он, Хлебореску, предпочитает замену – «немуритор»: то есть «бессмертный» по-румынски. Подозреваю, сюжеты о Кощее были основаны на реальных событиях. Просто в стародавние времена еще не были знакомы с понятием «метаболизм».
– Вот еще одно классическое, хоть в учебник, заблуждение. – Румын воздел указательный палец. – Нет тут прогрессии. Нам, разумеется, для поддержания жизни необходима свежая кровяная плазма донора, и при этом, увы, некоторые доноры не выживают. Однако даже те, кто выживает, не становятся нам подобными. Укусить – еще не значит инициировать. Здесь что-то вроде… как это по-русски… одномужества для женщин, или одноженчества для мужчины… то есть моногамии, да. Один выбор. За всю свою жизнь каждый из нас может обратить только одного и только осознанно.
– Почему же Чаушеску выбрал вас? – вяло спросил я. – Почему он, как вы сказали, не обратил кого-то за предыдущие триста лет?
– Случай, Денис Анатольевич, элементарный случай, – пожал плечами мой собеседник. – Провидение, рок, судьба, сами выберите подходящее слово. Мне повезло. Разумеется, его дар не должен был достаться простому армейскому капитану. Чаушеску очень, очень, очень долго ждал. Он выжидал, пока был валашским господарем и пока был генеральным секретарем. Он заспешил, только когда армия отвернулась, а секуритате разбежалась: он подумал, что после расстрела ему отрежут голову, а это для нас так же необратимо, как и серебряная стрела… К сожалению.
Усмехнувшись, Хлеброреску провел ногтем по своему горлу.
– Покойник был большим хитрецом и огромным эгоистом, – продолжал он, – но за свои три сотни лет так и не научился мыслить глобально. Он воображал, что его дар – его личный капитал, как фамильярное… нет, фамильное золото, которое должно остаться в семье… Я потом нашел и расшифровал его записи. Там было много интересного, но не было мудрости.
В последние годы он все колебался, кому передавать эстафету, – сыну Нику или сыну Валентину, Валентину или Нику, больше никого в этом списке не было… Он все прикидывал и раздумывал, и тут пришел декабрь 89-го, и был этот глупый полет в Тырговиште… и вертолет с пустым бензобаком и пилот с пулей в голове. Выбирать стало уже не из кого, пришлось кусать первого, кто подвернулся ему под руку… под зубы. Будь Чаушеску мудр, он бы давно укусил Брежнева. Возможности были: ваш генеральный очень любил целоваться… Тогда вся история пошла бы совсем по-другому.
Я представил себе нетленного Леонида Ильича, бодро шамкающего ныне, и присно, и во веки веков – и тихо ужаснулся. Эгоизм румынского генсека не показался мне такой уж большой бедой.
– Вы, значит, расстреляли его серебряными пулями? – спросил я.
– Самыми обычными, – признался бывший армейский капитан. – И голову ему не догадались отпилить. Я ведь в тот день тоже не сразу сообразил, чего он мне в шею вцепился. Думал, спятил…
– Тогда я ничего не понимаю. – Я потер лоб. Изнутри меня туда же прицельно тюкнула слива. – Как же вам удалось его убить?
– А мы его тогда, в 89-м, и не убили, – почти равнодушно заметил Хлебореску. – То есть думали, что убили, но ошибались. Нам очень повезло: яму выкопали глубокую, и его, и Елену захоронили в отдельных цинковых гробах, и гроб с Николае положили снизу. Уже потом, когда вскрывали могилу, оказалось, что за год он прогрыз два слоя цинка и только во втором гробе, где Елена, завяз. Наш Великий Кондукатор живуч был необычайно. Если бы я не знал заранее и не приготовил оружие, мог бы его упустить… По-настоящему дата его рождения и дата смерти – не такие, как в энциклопедиях. Когда наш народ будет готов узнать правду, я прикажу внести поправки в учебники истории.
– А ваш когда народ будет готов?
– Не знаю. Нескоро. Я нетороплив. Новый порядок завоюет мир поступенчато… постепенчато. Сперва Румыния, потом Россия, после Соединенные Штаты Америки… G8, G20… Саммиты на высшем уровне бывают каждые три-четыре месяца. Лидеры общаются, процесс идет… Представьте: вот она, мировая элита – умные, опытные, почти бессмертные. Я, вы, Квам – все будем братьями по крови.
– Вот и летели бы сразу к мистеру Кваму, – предложил я румыну. – Все-таки Америка – главная сверхдержава. Не пойму, отчего вы не начали с президента США? Уж сразу кусали бы его.
– Я думал про это, – серьезно сказал Хлебореску. – Но там строже протокол. Вам-то в Белом доме устроят аудиенцию в любом формате, а для такой маленькой страны, как наша, трудно получить тет-а-тет с американским президентом. А свидетели нежелательны. К тому же, – румын мне подмигнул, – проект долгосрочный, а в вашей стране Конституция самая лабильная… то есть скользящая, подвижная. Глупо отдавать дар лидеру, которому осталось быть у власти год-два. У вас все проще. Президентский срок был четыре года, потом шесть… Теперь вы можете сделать и восемь, а потом вообще убираете ограничения. К вам привыкнут, и никто уже ничего не захочет менять. Тем более вы больше не будете стареть. Вы за-кон-сер-ви-ру-е-тесь в своем возрасте. Денис Немуритор!
О-о-о-ох! Первый раз моя чугунная слива просто откликнулась на это отвратительное «немуритор» ударным стуком. Теперь же, когда мерзкое кащеево слово возникло второй раз, паршивка в моей голове отбросила всякий политес и взялась за меня основательно.
Боль стала резонатором. Каждая фраза румынского президента кувалдой вбивалась мне в уши – в то время как собственные мои слова доносились до меня, словно бы через толстый слой ваты. Ага, вот и выход: мне тоже надо говорить. Пока я говорю с ним, он молчит. Моя реплика – крохотная передышка.
– В вашем плане дыра. – Я больше не отбирал выражений и выбрасывал из себя слова, которые первые приходили на ум. – И она его потопит. Та же Америка, допустим, – страна дикая: там не любят менять Конституцию под человека. Максимум через восемь лет Квам уйдет, и кто будет кусать его сменщика? Цепочка прервется. Ваш новый мировой порядок накроется медным тазом…
– Все поправимо! – Хлебореску, похоже, ничуть не обиделся. – В Америке такие же люди, как и везде. Конституция Конституцией, а Рузвельта, вы вспомните, они терпели целых три срока подряд… И выбирали бы его и дальше, окажись он нашим собратом…
– Рузвельта они выбирали, пока была война… – Каждым словом я заговаривал свою боль. Получалось так себе. – А сейчас ее нет.
– Правильно! Мировой войны нет, зато есть мировой финансовый кризис… Есть «Аль-Каида», талибы, озоновая дыра, Северная Корея, рыбья холера. Много людей и в Европе, и в Америке будут только рады снять с себя тяжесть самосознательных… нет, самостоятельных решений… Что, убедил я вас наконец?
– А вам-то, не пойму, какая разница? – мрачно буркнул я. – Из нас двоих оружие у вас, а не у меня. Могли бы меня уже сто раз вырубить своим приемом и искусать во все места. Убеждать зачем?
На лице у румынского президента снова появилась та самая широкая улыбка, с которой он сегодня уже шел ва-банк. И чем больше я смотрел на гладкое и молодое лицо старика-вампира, тем меньше меня злили педики – приличные, в сущности, люди.
– А затем, Денис Анатольевич, – сказал мой гость убаюкивающим голосом, – что мне не нужен обращенный враг, мне нужен союзник. Я хочу, чтобы все случилось добровольно, по взаимному согласию.
– Союзника, к вашему сведению, не держат под прицелом, – возразил я. В голове шумело все сильнее. – А изнасилование обычно не бывает по взаимному согла… О, ч-черт! – После точечной бомбардировки особо уязвимых мест под моим черепом чугунная паскуда перешла, наконец, к бомбардировке ковровой.
– А-а-а, – весело протянул румын, – вот оно в чем дело! Как же я упустил из виду? Вы меня плохо слушаете потому, что у вас есть головные проблемы… проблемы с головой. Понимаю-понимаю. Когда я собирался к вам в Москву, я надеялся найти вас еще в несколько другом, более приподвинутом… приподнятом, как говорится, состоянии духа…
Да-да, вы не смущайтесь, я легко догадался о вашем перманентном запое, я же вам рассказывал о нашей природной интуиции… Хотя, признаться, нынешнее ваше состояние мне нравится даже больше, чем прежнее. Оно более… как это правильно по-русски? договороспособное. Потому что, когда вы примете мое предложение, сразу почувствуете разницу.
– Разницу? Почувствую разницу? – Меня уже хватало лишь на слабое эхо чужих слов. Чувствовал я себя до того скверно, что впору было заняться членовредительством: неопознанным колким мусором в кармане разбередить ранку на пальце и оттянуть боль от лба, затылка, темени. – Это еще по-че-му?
– Потому что мы не испытываем нужды в спиртном и у нас никогда не бывает похмелья, – гордо объявил Хлебореску. – Вообразите: голова сразу пройдет, вам сейчас же станет легче. Достаточно подставить шею и на мгновение задержать дыхание… Соглашайтесь же, я жду! Только кивните, если согласны.
Уже на полном автомате я кивнул.
И тогда президент Румынии Траян Хлебореску, опустив арбалет, наклонился ко мне… Господи, чем от него так несет?! Неужели теперь и у меня будет такой же отвратительный запах?!
Он наклоняется к Кораблеву, а я только смотрю и ничего не могу с этим поделать. Я все еще парализован. Мои руки и мои ноги меня по-прежнему не слушаются. Сейчас вместо одного их будет двое, потом их станет еще больше, еще, а в самом начале этой цепи – моя страна, которую я, контуженный болван, не сумел спасти…
Должно быть, я моргаю, потому что секунду спустя картинка перед моими глазами уже чуть-чуть другая: президент Хлебореску все так же склоняется над президентом Кораблевым, но теперь ему что-то мешает. Что-то блестящее растет из шеи Траяна Немуритора… Нет! Что-то блестящее торчит у него из шеи!
Вилка! Откуда здесь вилка?
Я слышу шипение, словно из воздушного шарика выходит воздух.
Первый раз я вижу, как человек быстро тает. Так ледышка, попав на сковородку, уменьшается в размерах. Черный костюм оседает, руки истончаются, сквозь убегающую плоть проступают костяшки. На лице Хлебореску безмолвный ужас, и вместе с этим ужасом голова президента, превратившись в головешку, соскальзывает в ворот рубашки. Мгновение – и освобожденная вилка с легким звоном падает на стол. Кораблев ее поднимает, рассматривает и бормочет: «Сдобного, падлу, под суд! До чего довел столовое серебро!»
Мне кажется, я уже могу шевелить губами.
