Текст книги "Москва в улицах и лицах"

Автор книги: Лев Колодный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

На эти карташевские деньги куплен был "Дом Черткова", который хозяйка сдавала в аренду в хорошие руки – Московскому архитектурному обществу, Артистическому кружку... Значит, стены особняка, Большой, Дубовый и прочие именные залы видали и слышали до 1917 года цвет русской интеллигенции.

После "залпа Авроры" этот дворец разделил судьбу Москвы. Его разграбили, выломали полы, даже кирпич стен понадобился для кладки печей, которые не давали людям замерзнуть в "Красной Москве". При нэпе дом отремонтировали и передали Деловому клубу, директором которого стал управляющий делами ВСНХ, Высшего совета народного хозяйства, Виктор Таратута. Именно этот деловой хозяйственник, до революции член ленинского ЦК, по заданию большевиков ухаживал за одной из сестер Николая Шмита, завещавшего деньги большевикам. По словам Ильича, он "зубами вырывал" эти деньги.

Еще один клуб в стенах особняка организовали "красные директора". Позднее их объединили в Клуб работников народного хозяйства, которому присвоили имя покойного Феликса Дзержинского. Главный чекист по совместительству с тайными делами ведал промышленностью страны победившего социализма. Главой клуба стал его заместитель, Мартын Лацис, прославившийся репрессиями в годы массового террора. По-видимому, и в клубе Лацис не забывал о своих прямых обязанностях, да и его подчиненные вслушивались, о чем говорят расслабившиеся спецы.

Имя Дзержинского до недавних дней носил Дом научно-технической пропаганды, фактически клуб инженеров. На одном из вечеров поведал о "современных проблемах науки и техники" докладчик, которого представили под псевдонимом. Скрывался под ним инженер, ставший академиком и главным конструктором ракет, Сергей Павлович Королев. Как мы помним, прошедший через Лубянку и лагеря.

(Книжку "Земная трасса ракеты" о первых секретных запусках под Москвой маленьких "изделий", где о Королеве я в 1965 году писал как о безымянном "начальнике ГИРДа", Сергей Павлович с благодарностью принял с автографом. Сказал, что любит получать подарки, какие не купишь в магазине. Но на предложение – написать о нем книгу, заказанную Политиздатом, ответил: "Рано еще, по решению ЦК я "закрытый ученый", подождите..." Через полгода после этого разговора по телефону правительственной связи Королева с воинскими почестями похоронили на Красной площади.)

Мясницкая каким-то чудом сохранила не только этот дом, чья история укладывается в триста лет, но и несколько усадеб XVIII века. Все они предстают за бульварным кольцом, где видны ограды бывших роскошных дворцов, о которых нельзя не рассказать, когда речь идет о Мясницкой.. Под номером 42 значится "Дом Бегичева". Во-первых, его построил Матвей Казаков. Он включил в структуру особняка сводчатые средневековые палаты, но придал и фасаду и залам классический вид, украсив главный вход колоннадой. Уцелели частично интерьеры времен Казакова.

Одно время домом владел Степан Бегичев, сослуживец по армии и ближайший друг Александра Грибоедова. Здесь, а не в родном гнезде на Новинском бульваре, поселился прибывший в Москву в отпуск с Кавказа автор двух актов "Горе уму. Комедии в стихах". Вскоре все узнают это сочинение под несколько другим названием. Нигде не появляясь в свете, на балах, в театрах, Грибоедов сочиняет день и ночь в предоставленном ему кабинете, где свет горит до утра. Одиночество вдруг сменяется бурной светской жизнью, посещением гостиных друзей и знакомых, где гремит музыка, танцуют, играют в карты, пьют и едят всю ночь до утра, когда в замоскворецких домах купцы встают...

– Что с тобой сталось? – спрашивал Степан Бегичев, пораженный столь крутой переменой в образе жизни друга.

– Степан, мои старания не пропадут даром!

Желание окунуться в водоворот бурной московской светской жизни вызвалось творческой потребностью, стремлением пообщаться с теми, кто вскоре заговорит на всю Россию словами Чацкого, Фамусова, Скалозуба... Все они, как бы к ним не относился автор, выражаются крылатыми словами, вошедшими в русский язык. Они звучат сегодня, когда угас обличительный пыл главного героя, как гимн Москве и москвичам:

Возьмите вы от головы до пяток,

На всех московских есть особый отпечаток.

В Москве ведь нет невестам перевода;

Чего? Плодятся год от года;

А, батюшка, признайтесь, что едва

Где сыщется столица как Москва.

По моему сужденью,

Пожар способствовал ей много к украшенью.

Старания надворного советника завершились явлением комедии "Горе от ума", вызвавшей восторг современников и вечную признательность потомков. Никто до Грибоедова не писал столь реалистично и образно о современной жизни древней русской столицы. О ней мы хорошо знаем благодаря "Грибоедовской Москве". Задолго до выхода в свет стихи стали общеизвестными, комедию переписывали от руки и размножили таким способом тиражом, которого не имели печатные книги.

В доме на Мясницкой всесторонне одаренный Грибоедов сочиняет вальс, блестяще играет на рояле. Необычайная музыкальность притягивала к нему московских композиторов. Один из них, "весельчак" Алексей Верстовский, пел в доме Бегичева сочиненный им романс "Черная шаль", аккомпанировал ему автор "Горе от ума".

В особняке на Мясницкой Грибоедов читал отрывки из незавершенной пьесы другу, который высказывал настолько серьезные замечания, что после них автор сжег многие страницы рукописи и написал некоторые сцены заново. В стенах этого красивого и гостеприимного дома пролетели лучшие дни жизни писателя в Москве. Перед дальней дорогой, получив назначение в далекую страну, уезжая навстречу гибели от рук озверевшей толпы фанатиков-мусульман, Грибоедов сказал:

– Прощай, брат Семен, вряд ли мы более с тобой увидимся, предчувствую, что живой из Персии не вернусь... Вблизи "дома Бегичева", на площади Мясницких ворот установлен памятник творцу комедии, прославившей Москву.

Напротив "дома Бегичева" за оградой между домами на Мясницкой, 37, притаился особняк, перестроенный из палат Осипом Бове в стиле ампир. Еще раз дом модернизировался в середине ХIX века. Последнюю переделку выполнили по заказу Козьмы Терентьевича Солдатенкова. Он прожил здесь почти полвека с 1857 года по 1901 год. Одним словом его не охарактеризуешь. Текстильный король, выгодно вкладывавший капиталы в удачные дела. Это крупная фигура купеческой Москвы ХIX века. Солдатенкова избирали членом разных комитетов, он заседал в суде, ему доверяли важные общественные поручения. На его деньги построена на Ходынском поле больница, получившая название Солдатенковской, одна из лучших в городе. Ее врачам Ленин доверил извлечь пулю, застрявшую в теле после выстрела Каплан. Советская власть переименовала больницу, мы знаем ее как Боткинскую.

Солдатенков первый опубликовал сказки и легенды, собранные А. Н. Афанасьевым, первый издал "Отцы и дети" Ивана Тургенева, он выпускал книги русских и зарубежных классиков, труды историков, с которыми тесно общался: Грановского, Забелина, Ключевского... Все нераспроданные книги своего издательства, права на них завещал Москве. В доме на Мясницкой библиотека насчитывала восемь тысяч книг и пятнадцать тысяч томов журналов. Собирал Солдатенков картины русских художников.

Его отец, купец-старообрядец не дал сыну образования. Простояв молодость за прилавком, Козьма наверстал упущенное в зрелые годы, прослушав курс лекций по древней русской истории, который читал в Московском университете Грановский.

За несметные богатства и хороший вкус его звали московским Медичи. По желанию Солдатенкова залам дома придали неповторимый образ, декорировали в мавританском, византийском, античном стиле. Стены и потолок гостиной облицевали резным деревом в стиле эпохи Возрождения. В таком же стиле была мебель. Краснодеревщики сделали редкой красоты монументальный буфет, у его стойки угощались многие знаменитости минувшего века от аксаковских до чеховских времен.

В этом дворце хозяин открыто жил гражданским браком с любимой женщиной, непохожей на девушку из старообрядческой семьи, которую бы желал видеть невесткой батюшка. Была избранницей француженка Клеманс, с ней Солдатенков совершал путешествия по Европе, возвращаясь из дальних стран на Мясницкую, где общался с Богом в старообрадяческой молельной.

Стены особняка украшали скульптуры и картины крупных мастеров. Первую работу собиратель приобрел лично у Карла Брюлова. Восемь картин купил у Александра Иванова, консультировавшего коллекционера. Всего собрал 269 холстов, музей! Шкафы заполняли редкие книги.

Оба собрания, и книги, и картины, завещал Москве, продолжив традицию истинных сынов отечества. Они пополнили сокровищницу Румянцевского музея, состоявшего в прошлом из картинной галереи, библиотеки и этнографической выставки. До революции картины Солдатенкова можно было, согласно его завещанию, увидеть в отдельных залах, теперь они растворились в залах Третьяковской галереи. И в Русском музее, далеко от Москвы...

Иконы ушли в Покровский собор старообрядческого Рогожского кладбища. Где они сейчас?

Напротив Солдатенкова в бывшем доме сенатора Аресеньева, где бывал Пушкин, на Мясницкой, 44, жила Надежда Филаретовна фон Мекк. Столь же состоятельная, как сосед, Московский Медичи, поскольку была женой Карла Федоровича Мекка, инженера путей сообщения, строителя Московско-Рязанской дороги, концессионера железных дорог, миллионера. Она любила и знала музыку. В доме фон Мекк постоянно жили музыканты, служил учителем детей молодой француз Клод Дебюсси, ставший основоположником импрессионизма в музыке. Он сопровождал Надежду Филаретовну в путешествии по Европе, дважды гастролировал в Москве и Петербурге.

Но кумиром этой дамы был другой творец, Петр Ильич Чайковский. Его музыка приводила ее в экстаз. Каждый год фон Мекк переводила на имя композитора шесть тысяч рублей, была не только меценатом, но и другом. Издательство "Аcademia" издало в 1934-36 годах три тома переписки Надежды Филаретовны с Петром Ильичом. Письма предстают памятником редкой в истории платонической любви. Фон Мекк восторженно почитала гениального творца, она завязала переписку вдовой, будучи матерью одиннадцати детей, бабушкой, обремененной заботами по управлению домами и имениями. Но сердце и душа ее были полны Чайковским:

– В Вашей музыке я сливаюсь с Вами воедино, и в этом никто не может соперничать со мною. Здесь я владею и люблю...

– Если бы знали, как я люблю Вас. Это не только любовь, это обожание, боготворение, поклонение...

В ответ он писал:

– Нужно ли мне говорить Вам, что Вы тот человек, которого я люблю всеми силами души, потому что я не встречал в жизни еще ни одной души, которая бы так, как Ваша, была мне близка, родственна, которая бы так чутко отзывалась на всякую мою мысль, всякое биение моего сердца...

Они жили в одних городах, имениях близко друг от друга, но никогда не общались, даже среди людей. Лишь однажды на лесной дороге, на повороте, встретились взглядами и тотчас разъехались по сторонам. Разошлись, как в море корабли.

Роман в письмах длился четырнадцать лет. Чайковский жил и творил в роскошном дворце фон Мекк на Рождественском бульваре, где ему отвели 3 комнаты из 52. Жил на Мясницкой в особняке зимой 1886 года с братом Модестом. То были напряженные дни перед премьерой в Большом театре оперы "Черевички", где Петр Ильич впервые дирижировал оркестром. Но как всегда гостил, когда хозяйки не было дома...

Чем обьяснить эти уникальные отношения? Дело не в том, что обремененная семьей, детьми, будучи дамой высшего света фон Мекк не спешила сблизиться с музыкантом, поначалу нуждавшемся в ее финансовой поддеркже. Причина в другом. Чайковскому природа отпустила редчайший по силе дар творца, но лишила простой способности, присущей большинству мужчин – любить женщин. Донжуанского списка у "Пушкина в музыке" быть не могло, влюбляться как Ленский, как все герои сочинений Чайковского, автору гениалных опер и балетов, симфоний и романсов было не дано, как ни печально об этом писать. По этой причине, приносившей страдания Чайковскому, как мы знаем распался скоротечный брак Петра Ильича. По этой же причине не желал композитор видеть ближайшего друга, Надежду Филаретовну.

Переписка, ставшая частью жизни двух замечательных людей, прекратилась неожиданно по воле фон Мекк, решившей не только больше не субсидировать Петра Ильича, но и оборвать роман в письмах. О тайной страсти друга она узнала позже многих. И простить Чайковскому умолчание не смогла.

Чайковский к тому времени не нуждался в деньгах, но он страдал от внезапного разрыва, случившегося за три года до смерти. И, конечно, догадывался, какая причина оборвала казалось бы вечную духовную связь до гробовой доски. Имя фон Мекк было последним, которое умиравший в муках от холеры композитор с проклятием называл в предсмертном бреду.

И такая бывает любовь...

На Мясницкой началась история не только почтамта и банка, но и двух главных художественных школ Москвы. Во дворце Кампорези на Мясницкой, 43, проходили занятия основанной в 1825 году и финансируемой первые годы графом Сергеем Строгановым "Школы рисования в отношении к искусствам и ремеслам". В нее первоначально принимались дети, обучавшиеся шесть лет. Эта школа позднее получает государственный статус, в 1860 году преобразуется в училище технического рисования, а еще позже получает имя основателя и название художественно-промышленного. Оно прочно и казалось бы навсегда укореняется на Мясницкой, 24, во владении, некогда принадлежавшем графу Шувалову и барону Строганову...

Училище, чтобы укрепить финансовое положение, строит в начале ХХ века по проекту Федора Шехтеля комплекс жилых доходных зданий, сдавая нижние этажи под магазины и конторы, верхние под жилье. Поэтому сегодня между Банковским и Кривоколенным переулками мы видим городок пятиэтажных корпусов, выстроенных в стиле "модерн", украшенных майликовыми панно. Они исполнены в мастерских Строгановского училища по рисункам архитектора. Вот только художникам этот квартал не принадлежит с 1917 года...

Другая художественная школа обосновалась в "доме Юшкова" в 1844 году на Мясницкой, 21, когда владение перешло Московскому художественому обществу. И здесь история повторилась. Сначала образовался маленький кружок любителей живописи, собиравшийся рисовать по вечерам то в одной, то в другой квартире. И у этого кружка нашелся идейный вдохновитель и меценат, ровня графу Строганову. Имя его, граф Михаил Федорович Орлов, с ним мы встречались на Пречистенке, на Малой Дмитровке, знаем о его прошлом, связанном с декабристами. К сказаннному хочу добавить, что генерал отличался либерализмом, отменил в дивизии, которой командовал, телесные наказания, обучал солдат в школах... Но дисциплина в дивизии упала от либерализма, пришлось командиру выйти в отставку.

Князь Петр Вяземский дал ему характеристику в трех словах: "Рыцарь любви и чести". Более развернутую характеристку оставил в "Былом и думах" Александр Герцен, наблюдавший за графом со стороны:

"Бедный Орлов был похож на льва в клетке. Везде стукался он в решетку, нигде не было ему простора, ни дела, а жажда деятельности его снедала.... Пробовал он и хрустальную фабрику заводить, на которой делались средневековые стекла с картинами, обходившие ему дороже, чем он их продавал, и книгу принимался писать "о кредите", – нет, не туда рвалось сердце, но другого выхода не было. Лев был осужден праздно бродить между Арбатом и Басманной, не смея даже дать волю своему языку".

Герцен сгустил краски, не знал, что кое-что опальному графу сделать удалось. Он стал одним из директоров-учредителей "публичного художественного класса". (Двумя другими директорами-учредителями были известный нам предводитель дворянства А.Д. Чертков и адъютант военного генерал-губернатора Ф. Я. Скарятин.) Орлов привлек к преподаванию художника В. А. Тропинина, взял на себя расходы, когда класс остался без средств к существованию. Он составил устав, по которому в школу могли приниматься дети всех сословий, разного вероисповедания. Это предопределило демократический дух, воцарившийся в стенах бывшего дома генерал-поручика. В нем началась славная история Московского училища живописи, ваяния и зодчества.

Наиболее талантливые ученики освобождались от платы за обучение. В число таких пенсионеров приняли мальчика по имении Исаак. Он терпеливо ждал, когда товарищи пообедают и разойдутся, чтобы попросить у доброго старика-буфетчика бутерброд и стакан молока в долг. После занятий незаметно исчезал наверху и оставался, тайком от сторожа, в опустевшем доме, чтобы "один коротать ночь в тепле". Такими словами описал Михаил Нестеров жизнь друга Исаака Левитана, будущего великого русского художника-пейзажиста, профессора училища.

С годами это учебное заведение крепло, его выпускники были уравнены в правах с выпускниками Петербургской академи художеств, училище превратилось в центр высшего художественного образования.

"Живое, просто образцовое училище... Жизнью веяло от этой молодой, простой и своеобразной школы", – восхищался от виденного в Москве Илья Репин.

Своеобразие выражалось в классическом мастерстве, культивируемом в классах, в реалистическом, демократическом направлении, которого придерживались отцы-основатели, профессора училища, вдохновляя учеников писать картины о жизни русского народа, его истории, родной природе.

На фасаде здания установлена мемориальная доска в память о преподававшем здесь художнике Саврасове, авторе пленительного пейзажа "Грачи прилетели". Такими досками можно было бы увешать весь фасад, потому что на Мясницкой сложилась московская школа живописи, прославленная многими именами мастеров ХIX-ХХ веков.

И дом, и вся улица оживлялась, когда проходили ежегодные выставки выпускников, вернисажи Товарищества передвижных выставок. Тогда сюда спешили меценаты, коллекционеры, люди, стремившиеся вложить капиталы в картины. Публика раступалась при появлении Павла Третьякова, Козьмы Солдатенкова, пополнявших свои галереи картинами, созданными реалистами.

За "передвижниками" на авансцену искусства вышли художники других направлений, искавшие новые пути в стороне от "правды жизни", казавшейся им слишком простой. В конце ХIX века возникло объединение "Мир искусства", образовался "Союз русских художников". В начале ХХ века московские художники создали объединения с эпатирующими названиями "Голубая роза", "Бубновый валет" и "Ослиный хвост", такими же эпатирующими были и их картины. Многие живописцы, изменившие реализму, прошли школу в классах на Мясницкой.

Среди них был Казимир Малевич. Имя, гремящее в ХХ веке. Он автор "Черного квадрата", картины-манифеста современного искусства, хранимой в Третьяковской галерее.

И это училище, как строгановское, до революции занималось коммерческой деятельностью. За фасадом "дома Юшкова" в обширном дворе выросли два массивных красно-кирпичных доходных дома. Сдаваемые в них квартиры приносили большую прибыль...

Мясницкая из барской, аристократической, превратилась в капиталистическую, купеческую, в выставку промышленного капитала, в главную деловую улицу Москвы. Это побудило дирекции художественных училищ возвести именно на ней доходные дома.

В хронике улицы переломным, наиважнейшим был 1851 год, когда к Каланчевскому полю прибыл первым рейсом поезд, доставивший из Петербурга гвардию и императора. С вокзала Николай I со свитой проследовал в Кремль по Мясницкой. Если прежде из Петербурга въезжали в город по Тверской, то теперь всех из града Петра принимала Мясницкая. Так определилась новая роль улицы, для многих она стала дорогой к вокзалам, сначала Николаевскому, откуда следовали к берегам Балтики, потом к двум другим, Рязанско-Казанскому и Ярославскому.

Рядом с пассажирскими вокзалами строились товарные станции, откуда начинали путь по всему миру изделия московских мануфактур, фабрик и заводов. К ним потянулись тысячи московских извозчиков, вагоны конки, трамвая, потом машины, с пассажирами и грузами. Где многолюдно, там спешит утвердиться капитал, если не конторой, магазином, витриной, то хотя бы рекламой.

Поэтому Мясницкая как никакая другая улица резко изменила лицо. На рубеже ХIX-ХХ веков на всем протяжении от Лубянской площади до Красных ворот поднялись на месте старинных зданий большие дома, вставшие рядом с Гребневской Божьей Матерью, Евплом, Флором и Лавром, Николой Мясницким... На церкви никто руку не поднимал, но палаты, усадьбы, особняки не щадили.

Улица превратилась в строительную площадку, куда поспешили во главе с Романом Клейном и Федором Шехтелем десятки других архитекторов. Им "купеческая Москва" предоставила простор для творчества.

Свидетель перемен, житель Мясницкой, на глазах которого произошла строительная лихорадка, Борис Пастернак писал:

"С наступлением нового века на моей детской памяти мановением волшебного жезла все преобразилось. Москву охватило деловое неистовство первых мировых столиц. Бурно стали строить высокие доходные дома на предпринимательских началах быстрой прибыли. На всех улицах к небу потянулись незаметно выросшие кирпичные гиганты. Вместе с ними, обгоняя Петербург, Москва дала начало русскому искусству – искусству большого города, молодому, современному, свежему".

На Мясницкой, 8, на месте "домика малого", вдохновившего Пушкина написать "Новоселье", выстроил Федор Шехтель здание с крупными окнами. Не для литератора, для "Товарищества фарфорового и фаянсового производства М.С. Кузнецова".

Для его однофамильцев, братьев Кузнецовых, архитектор Борис Великовский (построивший первый советский небоскреб Госторга на Мясницкой) соорудил крупный шестиэтажный дом (№ 15), украшенный изваяниями львов и Меркурия, бога торговли.

Не всем эти строения пришлись по душе. Скорбила о подминаемых под колесами ХХ века, сметаемых особняках Марина Цветаева, написавшая эллегию:

Домики с знаком породы,

С видом ее сторожей,

Вас заменили уроды

Грузные, в шесть этажей.

Да, это так. И не так, поскольку кроме шести этажей и грузности у новых московских домов была незнакомая прежде красота, гармония и удобства: ванны, паровое отопление, газ, лифты, электрическое освещение, о которых не помышляли в прошлом.

Владельцем строения на месте "домика малого" стал Матвей Сидорович Кузнецов, хозяин заводов стеклянной и фарфоровой посуды. В большом зале магазина выставлялись "кузнецовские" сервизы, чайники, тарелки, чашки, произведенные в Дулеве, Конакове, славившимися фарфором и фаянсом. Фирме потребовалось сто лет, прежде чем она развернулась на всю империю и далеко за ее пределами, обзавелась построенными по последнему слову техники заводами, смогла выстроить фирменный дом. Редкий случай в истории советской Москвы, магазин Кузнецова не "перепрофилировали", здесь и по сей день продают посуду.

Весной 1907 года этот дом превратился в выставочный зал, утопавший в цветах. Дорогая мебель и ковры служили фоном картин шестнадцати московских художников: Павла Кузнецова, Сергея Судейкина, Николая Крымова... Все они вышли из стен училища на Мясницкой, но выставились не в родных стенах, где торжествовали передвижники. Они входили в жизнь под флагом обьединения "Голубая роза". Такого цвета розы нет в природе, но это обстоятельство не смущало новаторов, не стремившихся копировать натуру.

"...Подобного не видали никогда. Благоухала выставка цветами, невидимый оркестр как-то тихо и чувствительно играл, красота нежных мягких красок в картинах, наряднейшая красивая толпа, небольшой размером каталог, на обложке его по рисунку Сапунова голубая роза – нежная блеклая, – все так сгармонировано, чарующе, так цельно, красиво и радостно", – писал очевидец-художник.

Все это пиршество красок в цветах и музыке, выставка в голубом – стали возможны, потому что у современного русского искусства в Москве появился на несколько лет меценат – Николай Павлович Рябушинский, член одной из самых богатых семей купеческой Москвы. Он не походил на Павла Третьякова, как ХIX век на ХХ. Среди шестнадцати живописцев выставлялся и Рябушинский, представавший перед публикой как художник и как издатель роскошного журнала "Золотое Руно". Он покупал картины тех, с кем дружил, о ком писал, с кем выставлялся, особенно любя Павла Кузнецова. В отличие от основателя Третьяковской галереи Николай Рябушинский музея не основал, прожигал жизнь, пировал, кутил, играл в карты и в конце концов проигрался. Из советской Москвы сбежал в Париж. Но "Голубая Роза" и "Золотое Руно" не позволят о нем забыть.

Как считают искусствоведы, вернисаж 17 марта 1907 года был первым праздником "Серебряного века", отдавшего приоритет символам, мистике, фантастике, праздника молодого искусства, с которым Москва вошла в ХХ век с гордо поднятой головой.

В начале ХХ века на Мясницкой первый этаж улицы принадлежал всецело коммерсантам. Они заказывали проекты, вызывавшие всеобщее удивление, такие, как например, "Чайный дом". Это не то трехэтажный доходный дом, не то китайская пагода. Именно таким захотел видеть фасад принадлежавшего ему строения на Мясницкой, 19, московский чаеторговец Сергей Перлов. Ему стало известно, что регент китайского императора, приглашенный в Москву на коронацию Николая II, намерен был остановиться у одного из двух московских чаеторговцев, закупавших товар в Китае. Оба они носили фамилию Перловых. Но кому выпадет честь принять гостя и тем самым повысить престиж фирмы? Чтобы обратить на себя внимание, Сергей Перлов срочно перестроил фасад дома в китайском духе. Эклектика такую возможность давала. Регент в Москву прибыл, но с вокзала отправился на Мещанскую, к другому Перлову. До революции китайский чай, лучшие его сорта, большими партиями прибывали в Москву, где на него был большой спрос.

Не перловский чай, не кузнецовский фарфор были главенствующим товаром на Мясницкой. На ней господствовали магазины, торгующие метизами, металлом, инструментом, машинами, механизмами... Эти изделия высшего качества производились главным образом за границей, поэтому вывески пестрели именами иностранных фирм. Жильцами новых доходных домов были иностранцы, служащие контор, фирм.

Американский инженер Бари, владелец завода "Парострой", содержал техническую контору на Мясницкой, 20, где главным инженером служил Владимир Шухов. Если когда-нибудь Москва начнет устанавливать монументы не только поэтам и маршалам, но ученым и инженерам, то первый такой памятник в центре следовало бы установить ему. Металл, стальные конструкции были подвластны этому инженеру как скульптору – глина. Шухов строил по всей России котлы, клепаные баржи, нефтехранилища. В Москве его стеклянные крыши Верхних торговых рядов, Петровского пассажа, Брянского-Киевского вокзала, Нового здания Московского университета на Моховой...

Венцом творения поднялась над Шаболовкой высочайшая радио-башня, гиперболоид инженера Шухова.

(...На нее я поднялся однажды, когда пришла пора, это случается регулярно раз в семь лет, окрашивать башню по международным правилам в два цвета, белый и оранжевый. Вместе с мачтмейстером Николаем за семнадцать минут вознесся в железной клети, подвешенной за трос, на высоту 165 метров. Шесть гиперболоидов, вписанных один в другой, поднялись на высоту небоскреба в 50 этажей. На металлических фермах я с близкого расстояния увидел массу заклепок и услышал легенду

– Когда инженер Шухов умирал, он завещал башню народу и сказал, что она простоит 50 и 100, и 200 лет, но только если при ремонте ее будут клепать, а не сваривать...

Замерзающая Москва в 1919 году начала строить самую высокую радиобашню в мире, какой не было у Америки!

"Даже в тяжелые моменты, будучи совершенно голодными и плохо одетыми и, невзирая на жертвы, происшедшие при крушении башни, рабочие, воодушевляемые своей коммунистической ячейкой остались на посту", отмечалось в праздничном циркуляре N 25366 наркома почт и телеграфа по случаю завершения строительства в 1922 году. Тогда занесли на Красную доску имя Владимира Шухова, инженера Александра Галанкина, отличившихся рабочих.

Зачем понадобилась голодной республике такая супербашня? В интересах мировой революции, о которой мечтал Ленин в Кремле, чтобы над всем миром звучал гимн "Интернационал" и призыв: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Вот зачем.

За полвека наклонилась Шухова башня всего на 6 сантиметров. Испытание на прочность выдержала перед войной, когда за трос, связывавший ее с соседней мачтой, зацепился почтовый самолет. Машина рухнула на землю, башня устояла.

Париж с птичьего полета показался мне сизым. Москву я увидел в тот ясный солнечный день розовой.)

В другой технической конторе на Мясницкой, 24, недолго служил отставной подпоручик Александр Куприн, искавший путь в жизни конторщиком, актером, грузчиком, рыбаком, церковным псаломщиком, и нашедший его в литературе.

Буквально в каждом доме, за исключением храмов, размещалась "техническая контора", или "контора технических работ", они арендовали конторские помещения и в доме церкви Гребневской Божьей матери, и в здании Московского училища живописи, ваяния и зодчества, и в доме Духовной консистории. Повсюду втречались учреждения ныне забытые, где инженеры, уполномоченные заводов и фабрик, предлагали моторы, турбины, станки, локомобили, любые технические новинки. Они брались не только эти сложные изделия продать, поставить, но и установить, наладить, ввести в эксплуатацию. По вывескам этих мясницких контор можно судить, что Москва к 1917 году стала центром научно-технического прогресса. Город имел все, что только могла предложить современная индустрия.

Фасады зданий от тротуаров до крыш покрывали вывески, рекламные щиты, с названием товаров, фамилиями производителей и продавцов. Выглядела реклама яркими цветными пятнами, было кому ее исполнить быстро и за умеренную плату, ведь Мясницкую заполняли ученики двух лучших художественных училищ.

Читайте железные книги!

Под флейту золоченой буквы

Полезут копченые сиги

И золоткудрые брюквы.

А если веселостью песьей

Закружат созвездия "Магги"

Бюро похоронных процессий

Свои проведут саркофаги.

Когда же, хмур и плачевен,

Загасит фонарные знаки,

Влюбляйтесь под небом харчевен

В фаянсовых чайников маки!

Краски витрин и вывесок, маки на боках рекламных чайников, вдохновили Маяковского написать "Вывески", зарифмовав в нем название фирмы "Магги". Она изготавливала бульонный экстракт и рекламировала бульонные кубики световой рекламой, дополняя огнями электричества масляные краски рекламных щитов.

Не один громкогласый Маяковский заворожен был московскими вывесками. Эллинист, переводчик древних греков и римлян поэт Сергей Соловьев, не издававшийся все годы советской власти, описал путь по июльской Москве 1913 года от Кузнецкого моста до Мясницкой: