Текст книги "Москва в улицах и лицах"

Автор книги: Лев Колодный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

У дверей зала, где когда-то и я прыгал в воду, установлен снятый с корабля штурвал. Рыцарь ордена Зураб Церетели встал за этот штурвал в позе бронзового Петра, рожденного его фантазией над Москвой-рекой. И дал возможность фотографам сделать редкий снимок, обошедший газеты и журналы. В рыцари ордена посвящены не только известные художники, артисты, но и первые лица правительства Москвы Юрий Лужков и Владимир Ресин, не давшие погибнуть Сандунам и другим достопримечательностям Неглинной.

Все видимые старые строения появились лишь в первой четверти ХIX века. От того времени сохранились двухэтажные каменные дома. Среди них отмечено мемориральной доской здание на углу с Пушечной, где в 1822 году открылось Военное сиротское училище, построенное по эскизу члена "Комиссии для строения Москвы" архитектора Осипа Бове. Этой комиссии и зодчему Москва многим обязана, в том числе появлением Неглинной. (О нем – ниже.)

Ее ширина от Театрального проезда до бульвара, оставшегося от прежнего канала, определена была в 21,3 метра. В просторечии улица называлась Трубой, так как простиралась над трубой, где текла река. Как и Москва, улица не сразу строилась. Автор первой книги с названием "Москва и москвивич" писатель Михаил Загоскин оставил картину Неглинной 40-х годов ХIX века:

"Ступайте по широкой улице, которая называется Трубою, и вы тотчас перенесетесь в другой мир! Позади, в шагах в пяти-десяти от вас кипит столичная жизнь в полном своем разгуле, одна карета скачет за другой, толпы пешеходцев теснятся на асфальтовых тротуарах, все дома унизаны великолепными французскими вывесками; шум, гам, толкотня... А впереди вас и кругом вас тихо и спокойно. Изредка проедет извозчик, протащится мужик с возом, остановятся поболтать две соседки в допотопных кацавейках... Работницы в простых сарафанах и шушунах идут с ведрами за водой. Вот расхаживают по улице куры с цыплятами, иногда гуси, а иногда вам удастся увидеть жирную свинку, которая прогуливается со своими поросятами. Я по крайней мере не раз встречался с этими интересными животными не только на Трубе, но и на Рождественском бульваре".

Запечатлел Неглинную в балладе, датированной 1855 годом, Николай Некрасов, поведавший историю, как некий московский Каин на глазах умиравшего жадного отца, признавшегося сыновьям в тяжких прегрешениях, поднял руку на брата. И случилось это в роскошном барском доме, где разбогатевший скупец жил, как нищий, в конуре:

В счастливой Москве, на Неглинной,

Со львами, с решеткой кругом,

Стоит одиноко старинный,

Гербами украшенный дом.

Он с роскошью барской построен,

Как будто векам напоказ;

А ныне в нем несколько боен

И с юфтью просторный лабаз...

По всей вероятности, этот дом со львами плод поэтического воображения, московские аристократы обошли Неглинную вниманием.

Из знаменитостей в прошлом веке жил на Неглинном проезде Александр Гурилев, композитор, сочинивший романс "Однозвучно гремит колокольчик" и другие шедевры, ставшие народными песнями. Но богатства музыка ему не дала. Возможность свободно жить в Москве он получил в 28 лет вместе с вольной как крепостной графа Владимира Орлова. В неволе однако мог учиться не только у отца, крепостного музыканта, но и Джона Фильда и И. И. Геништы, служивших у графа. Приписанный к сословию ремесленников-мещан Гурилев жил в доме по соседству с небогатыми людьми. На этом месте теперь стоят чередой несколько двухэтажных строений, появившихся во второй половине ХIX века, образующих ворота улицы на Трубной площади.

На четной стороне тянется с рядами бесконечных окон дом дешевых "номеров Ечкина", служивших до 1917 года общежитием бедных студентов Московского университета. Эти постояльцы номеров Ечкина описаны в рассказах Чехова, как люди "без денег, без родных и... без будущего".

В доме Ечкина на первом этаже находилась одна из булочных Филиппова, куда после разгрома революции 1905 года доставляли тайно литературу, изданную подпольной типографией большевиков. По всей видимости, обитатели этих номеров вышли на улицу в дни первой русской революции, взявшись за оружие. Это дало повод писателю, звавшему тогда народ на баррикады, "буревестнику революции" – Максиму Горькому, с радостью сообщать в Петербург 10 декабря 1905 года:

"Сейчас пришел с улицы. У Сандуновских бань... идет бой. Хороший бой! Гремят пушки – это началось вчера с 2-х часов дня, продолжалось ночь и непрерывно гудит весь день сегодня... Большой успех! На улицах всюду разоружают жандармов, полицию..."

Артиллерия била по двухэтажным домам, стоявшим рядом с номерами Ечкина, откуда стреляли из револьверов по рецептам, выписанным стратегом революции Владимиром Ульяновым, призывавшим восставших в случае отсутствия оружия поливать стражей порядка с крыш кипятком и кислотой.

Перед революцией 1905 года и после нее Неглинная быстро застраивалась новыми домами. При этом однажды случилась катастрофа, потрясшая трагизмом Москву. Известный архитектор Александр Каминский для Московского купеческого общества по своему проекту строил большой дом на углу с Кузнецким мостом, 10. Каменщики работали быстро, но с грубыми нарушениями строительных норм и правил. В результате недостроенное здание рухнуло.

"Сегодня на Кузнецком в присутствии сестры обвалилась высокая кирпичная стена, упала через улицу и подавила много людей", – писал Чехов. Погибло одиннадцать человек.

Дом достроили в 1892 году, в нем помещалась контора Николая Шмита, владельца мебельной фабрики, разгромленной артиллерией во время восстания на Пресне. И магазин ювелира Фаберже.

На Неглинной архитектор Константин Михайлович Быковский на месте старинного сада построил дворец в стиле ренесанса, предназначенный для Государственного банка. Казенный, то есть государственный, ассигнационный банк появился в Москве в 1769 году на углу Мясницкой улицы и переулка, до наших дней в память о нем называющемся Банковским. Спустя сто лет Московская контора Госбанка обосновалась на Неглинной, где пребывает до наших дней рядом с растущей пред ним ветлой, единственной оставшейся на бывших берегах реки.

Стены банка декорировал скульптурами на заданную тему "Земледелие, промышленность и торговля" Александр Михайлович Опекушин. Его бронзовый монумент Александру Пушкину стал гордостью родины поэта Москвы, опередившей сановный Петербург, убивший великого стихотворца. Опекушин вошел в историю не только как автор больших монументов, Александру II и Александру III, судьба которых нам известна. Он много времени отдавал малым формам, заведуя в Москве фигурным отделением скульптурной мастерской А. С. Козлова. Из нее выходили в большом количестве популярные статуэтки из терракоты, папье-маше, алебастра... Они, очевидно, не были конфискованы, как золотые и бронзовые изделия, революционерами и, по всей видимости, украшают квартиры москвичей.

По обеим сторонам здания Быковского другой поклонник классики архитектор Иван Жолтовский возвел в стиле классицизма флигеля, намного выше центрального здания. Произошло это при советской власти в 1927-1929 годах, на закате нэпа, новой экономической политики, когда рубль свободно менялся на доллар.

Охраняемый как крепость дом Госбанка России стоит в бушующем океане экономики, отражая с переменным успехом накаты и удары волн финансовых цунами, сотрясающих мировую экономику...

Напротив Госбанка находилось Министерство финансов РСФСР, игравшее, как все республиканские министерства в Советском Союзе, второстепенную роль в экономике, которая в конечном итоге рухнула, похоронив под обломками развалившуюся страну.

Еще одно известное имя архитектора-классика связано с Неглинной. По рисунку Осипа Бове на Неглинной выстроено в первой четверти ХIX века Военное сиротское училище. В 1883 году, в год смерти великого русского актера Михаила Щепкина, здание заняло Московское императорское театральное училище, основанное Александром I. Принятая в училище дочь суфлера Мария Ермолова была после первых уроков признана бесперспективной, но вскоре доказала свое право играть на сцене. Будучи ученицей, в семнадцать лет заменила в спектакле заболевшую Гликерию Федотову, после чего всю долгую жизнь под бурные аплодисменты выступала в Малом, став любимицей Москвы. Многие прославленные актеры этого театра прошли школу на Неглинной.

Учились здесь не только артисты драмы и комедии, но и балета. В классах у станка годами стояли Екатерина Гельцер, Майя Плисецкая, Екатерина Максимова, многие другие звезды Большого театра...

(Сорок лет тому назад каждое утро в дверь квартиры, где я снимал угол, кто-то стучал и протягивал с порога в приоткрытую на цепочке дверь букет цветов, предназначавшихся не моей хозяйке, а Майе Михайловне, соседке по лестничной площадке дома на Кутузовском...)

Во дворике старинного ампирного дома установлен памятник Михаилу Щепкину, тридцать лет преподававшему в училище и не прекращавшему выступать на сцене Малого. Жизнь многих замечательных русских актеров прошла на этом клочке московской земли между берегами Неглинки, протекавшей у них под ногами, под зданием театра, воздвигнутого на сваях.

И этот театр выстроен по проекту Осипа Бове. Позднее его перестраивал Константин Тон, автор храма Христа Спасителя и Большого Кремлевского дворца. Малым – театр называется по сравнению с Большим, вместе с которым он входил в созвездие государственных императорских театров. В его зале тысяча мест, это в десятки раз больше, чем в действительно малых современных театрах, появившихся в атмосфере наступившей творческой свободы. После всех переделок и ремонтов Малый театр остался самым уютным и милым, самым домашним, и в то же время державным...

Итак, Малый, Театральное училище, Сандуны... А под ними невидимо течет Неглинка. На моих глазах она дважды выходила из берегов, откуда-то из преисподней поднималась большая вода, превращая улицу в русло реки. Совсем неожиданно появлялась на волнах лодка, плывшая по течению к центру... То были последние буйства речной стихии, после чего город решил раз и навсегда обуздать реку, чего не удавалось сделать со времен Екатерины II.

Ни канал XVIII века, ни труба ХIX века не обезопасили центр Москвы от наводнений. Они грозили не только весной, в ледоход, когда поднимается по закону природы уровень рек. Неглинка приходила в неистовоство после каждого сильного дождя.

Застигнутый однажды ливнем на Неглинной Владимир Гиляровский стал свидетелем сцены в пивной, где люди пережидали дождь:

"Ливень усиливается... Через порог набегает вода. Гости ставят ноги на перекладину столиков. И вдруг водопадом через порог хлынули волны мутной воды... Кто-то лезет на стол, стулья всплывают.

Вода прибывает и прибывает... Ужас на лицах...

В окна доносились неистовые крики: спасите!

Тонул кто-то.

Это Неглинка не вместила в себя огромной массы воды...

Широкая, великолепная Неглинка".

Наводнение ускорило давнее желание журналиста изучить московское дно. Это стремление возникло после чтения романа "Отвеженные" Виктора Гюго, подробно описашего подземные клоаки Парижа. Гиляровский в 1884 год первый раз, надев охотничьи сапоги, с двумя провожатыми опустился в мрачную зловонную трубу. И оказался под сводами в рост человека, по колено в воде, потоках тины. Путь преграждали заносы грязи, мусора, сброшенных в подземный поток останков домашних животных. (И как показалось составителю криминальной хроники "дяде Гиляю" – людей, сброшенных сюда преступниками из близлежавших притонов.)

Городская дума отреагировала на заметки в газете решением – очистить русло. Однако Неглинка не сдалась окончательно. Второй раз постаревший репортер спустился в Неглинку, будучи сотрудником "Вечерней Москвы", в 1926 году, когда ее вновь после наводнения взялись приводить в порядок. Гиляровскому казалось, наводнения происходят из-за пробок грязи. Причина была в другом. Под "Метрополем", когда строили гостиницу, инженер Щекотов выложил из кирпича трубу диаметром 5 метров, настолько просторную, что в нее способен войти поезд метро. Здесь Неглинка не буйствовала. Выше по течению зауженное русло не вмещало бурный поток, поэтому он находил выход через люки Неглинной улицы.

Так продолжалось до 1964 года. Тогда-то произошло последнее сильное наводнение, затопившее пороги домов, после чего город, стремившийся стать "образцовым коммунистическим", решил раз и навсегда обуздать Неглинку. Вместе с Алексеем Прокофьевичем Ивлевым, всю жизнь присматривавшим за подземной рекой, я прошел по новому руслу, проложенному на глубине 8 метров под землей. Увидел прямоугольный бетонный коридор, на финише расходящийся рукавами, тремя тоннелями, чтобы дать свободный выход любому полноводному потоку.

С тех пор о Неглинке Москва забыла.

А я ее навсегда запомнил, потому что проплыл полкилометра по ее воде на плоту, сколоченном из двух шпал, скрепленных скобой. Такой плот придумал Алексей Прокофьевич, однажды чуть не погибший во время ливня, застигнутый потоком снега и дождя. С помощью такого транспортного средства его помощники не только быстро следовали от колодца к колодцу, но и обследовали дно, нуждавшееся в постоянном ремонте.

Тогда река быстро, как горный поток, текла в старой николаевской трубе, уложенной в устье под сильным наклоном, 6 сантиметров на 1 метр. Плот цеплялся за неровное дно, вставал на дыбы, нас как щепку бросало то вперед, то опрокидывало назад, швыряло по сторонам. Настолько бурным был водопад, стремившийся на соединение с Москвой-рекой.

Неглинная начинается Малым театром. Заканчивалась "Эрмитажем". Так назывался первоклассный ресторан, о котором путеводители информировали: самая лучшая французская кухня – в ресторане "Эрмитаж". На углу улицы и Трубной площади, где торговал недоброй славы "Афонькин кабак", французский повар Люсьен Оливье с русским купцом Яковом Пеговым построил ресторан, перед дверью которого тормозили самые дорогие упряжки лошадей. Француз придумал салат "Оливье", увековечивший его имя в Москве, как Сандунова. Все другие блюда ресторана, где священнодействовал на кухне шеф-повар из Франции, были на таком же уровне, удовлетворяя вкус гурманов.

Перейдя позднее в руки торгового товарищества, без Оливье, "Эрмитаж" стал еще роскошнее. В комплексе с рестораном открылись номерные бани, гостиница, благоухал вечнозеленый сад, играл оркестр на хорах Белого колонного зала...

В летопись города ресторан вошел не потому, что в нем икру подавали в серебряных ведрах и резали аршинную стерлядь на глазах у богатых гостей. Икры хватало и в других ресторанах. Но только в "Эрмитаже" после каждого Нового года, 12 января, в Татьянин день по традиции отмечалась годовщина образования Московского университета. "Эрмитаж" преображался. Толпы студентов вместе с профессорами, выпускниками факультетов, ставшими врачами, юристами, учителями, литераторами, направлялись в ресторан по улицам с пением на латинском языке гимна "Гаудеамос" и русской "Дубинушки". Толпа входила в настежь распахнутые двери, где с утра ждали.

"Дорогая шелковая мебель исчезала, пол густо усыпался опилками, вносились простые деревянные столы, табуретки, венские стулья... Это был народный праздник", – пишет свидетель тех дней Владимир Гиляровский.

В императорской Москве задолго до революции 1905 года в залах "Эрмитажа" происходило по сути не только шумное застолье, но и оппозиционная вполне легальная демонстрация. Произносили политические речи, каждый мог свободно высказаться, даже провозгласить лозунг: "Долой самодержавие!" под аплодисменты либеральных профессоров и литераторов, не догадывавшихся, что с ними всеми будет, когда монархия их усилиями рухнет.

Еще одна традиция соблюдалась учеными. Без студентов они собирались на танеевские обеды, которые проходили под председательством адвоката Владимира Ивановича Танеева, социалиста по глубокому убеждению, состоявшего в переписке с самим Карлом Марксом! В дни обедов сходились шумно и весело под одну крышу известные ученые, художники, артисты. То был прообраз современных демократических "тусовок". Застолье превращалось в заседания политического клуба, где русская интеллигенция усердно рыла себе могилу, вырабатывала "общественное мнение" по злободневным проблемам.

Еще одну традицию установили "таланты и поклонники", посещавшие "Эрмитаж" после спектаклей, ночью. Так было и после триумфа в Художественном пьесы Максима Горького "На дне". В ресторане появился смущавшийся автор в косоворотке и сапогах, и с ним звезды самого популярного театра.

В Белом колонном зале был задан банкет по случаю столетия со дня рождения Александра Пушкина. В его стенах собрались тогда все живые классики России. В 1879 году в "Эрмитаже" чествовали здравствовавшего Ивана Сергеевича Тургенева, в 1890 году – Федора Михайловича Достоевского, и эти события стали достоянием не одного города, всей империи.

Проходили также торжества тихие, но попавшие в анналы истории. Здесь Петр Ильич Чайковский представил друзьям после венчания жену, состоялась свадьба, за которой последовала трагедия разрыва.

История "Эрмитажа" оборвалась в 1917 году, когда лозунг "Долой самодержавие!" был претворен в жизнь. В годы нэпа несколько лет снова шла разгульная жизнь. Затем, как все знают, началась коллективизация, есть стало нечего. В опустевшем, захиревшем здании советская власть открыла недолго просуществовавший Дом крестьянина. После войны здесь обосновалось министерство. Потом издательство.

От Моховой, где сохранилось несколько факультетов Университета, студенты не ходят сюда, отмечая, как прежде, Татьянин день. Потому что некуда. Пока.

Верю, "Эрмитаж" возродится, как Сандуны.

Двухэтажный запущенный дом на углу Неглинной и бульвара утратил нарядную башенку над крышей, из трех балконов на фасаде сохранился однин без решетки. В Белом колонном зале с потолка свисают неукраденные бронзовые люстры. На стенах привяли цветы эклектики: лепнина, зеркала, статуи, резьба по дереву. В историческом зале играет театр "Школа современной пьесы"...

Есть на Неглинной заурядный кирпичный почерневший от времени дом, номер 25, чей адрес знали многие на просторах бывшего Советского Союза, потому что дверь его вела в приемную Минздрава СССР.

Сюда адресовал меня микрохируг Святослав Федоров, который без бумажки из этой приемной не мог прооперировать мою мать. Без пяти минут летчик – он попал под трамвай и лишился всякой надежды летать. Стал глазным хирургом. Рискуя головой, под вой и улюлюканье коллег, вживил в пораженный катарактой глаз девочки Лены Петровой искусственный хрусталик. Тем самым проложил новый путь не только себе, но микрохирургии глаза. Сидя за рулем подаренного американским обществом офтальмологов "Мерседеса", он промчал меня по Москве между дегунинской районной больницей, где ему выделили палату для больных, и своей лабораторией, рядом с которой шла большая стройка. Подняв меня на крышу будущей крупнейшей в мире клиники, он, стоя на пронизывающем ветру, нарисовал картину, которая казалась фантазией. Над земным шаром летают самолеты с бригадами хирургов, владеющих методикой Федорова. По морям и волнам плывут океанские корабли, плавучие операционные, где в Африке, Латинской Америке и Австралии микрохирурги оперируют за доллары аборигенов по методике Федорова. Во всех столицах республик СССР и в больших городах открываются филиалы московского Центра микрохирургии глаза, выросшего из крохотной лаборатории. Все так и вышло, как мечтал 30 лет назад этот большой человек.

И если бы ему Президент Ельцин доверил руль страны, как это чуть было не случилось в 1991 году, уверен, собственные загородные дома были бы не только у сотрудников Центра Федорова, но и у многих врачей, учителей, инженеров, которые, дружными рядами пойдя за Борисом Николаевичем, пришли к нищете...

У устья Неглинной угнездился некогда популярный и недорогой ресторан "Узбекистан". Перед ним в 60-е годы застрелили человека, это происшествие попало на страницы всех газет. То был первый в советской Москве случай, когда убивали у дверей ресторана. Кто бы мог тогда подумать, что в свободной Москве такие убийства станут нормой жизни!

Неглинная не потеряла за годы советской власти ни одного храма, поскольку их на ней никогда не было. Почти ничего здесь не сносили. Поэтому осталась такой, как была, когда загремел на ней в 1905 году первый уличный бой, так порадовавший Максима Горького.

Глава пятнадцатая

РОЖДЕСТВЕНКА

Стрелка компаса. – Обитель в честь Рождества

Богородицы. – "Неплодная смоковница". – Легенда о Кудеяре. – Убийство монахини Варвары.

Усыпальница Лобановых-Ростовских. – Пушечный

двор. – Дом на три улицы. – Читальня Черенина. – Террористы "Ада". Немецкий клуб. – Дебют

Алексеева-Станиславского. – Подарок партии

ЦДРИ.– Аджубей в ударе – Первый триумф Ильи

Глазунова. – Строгановское училище. – Граф

Строганов и его род. – МАРХИ. – Институт

востоковедения Евгения Примакова. – Архитектор

Карл Бланк. – Роковая любовь Сухово-Кобылина.

"Свадьба Кречинского". – Мария Андреева, жена

Максима Горького. – Ленин уходит от полиции.

Герасим Хлудов и его род.

Улице возвращают имя.

У Рождественки одна особенность. По ней можно ориентироваться как по стрелке компаса. Один конец нацелен на север, другой – на юг. Вторую особенность приписывают зря, по страницам книг кочует выдумка, что этот проезд – самый малый радиус Бульварного кольца. Но соседка, Большая Лубянка, короче...

Это обычная старомосковская улица, которая вела от ворот Китай-города к Рождественскому монастырю. Ему она обязана именем. На краю Кучкова поля меж диких лесов и сел, вдали от города поднялась над берегом Неглинки маленькая деревянная церковь под крестом. Для каждого, кто ее видел, то был символ единения с великой Византией, откуда лился свет православия, знак, что на московской земле живут по заповедям Христа.

Возникла обитель в 1386 году в честь Рождества Богородицы – девы Марии. Земная мать Иисуса происходит из израильско-иудейского царского рода Давида. Родители Марии Иоаким и Анна долго страдали от бесплодия, моля Бога о даровании дитя. Чудо рождения произошло у праведников, как у Сарры и Авраама, в старости. С трех лет Мария прислуживала в Иерусалимском храме, дав обет безбрачия. Поэтому ее выдали замуж за престарелого праведника Иосифа, в семье которого случилось чудо девственного материнста, рождество Хри-стово.

Русское имя Мария происходит от еврейского – Мариам, что значит сильная, прекрасная. В честь ее две тысячи лет слагают гимны и стихи, пишут картины и иконы, строят храмы, называют детей.

Имя Мария самое распространенное на Руси, его носила мать князя Владимира Храброго. На ее средства на краю Кучкова поля и крутого склона Неглинки выстроили деревянный храм Рождества Богородицы, ставший со временем собором монастыря.

В монастыре жил одно время вместе с матерью князь Владимир. Титул Храброго молодой 26-летний князь удостоился после Куликовской битвы. Прославился тем, что во главе Засадного полка внезапно ударил во фланг Мамаева войска, обратив татар в бегство.

Жил в монастыре, дав обет молчания, монах Кирилл, скрывшийся за его стенами от гонений. Уйдя отсюда, основал на Сиверском озере ныне всем известный Кирилло-Белозерский монастырь.

Княгиня Мария, став монахиней Марфой, завещала похоронить себя в обители. Приняла монашество вдова Владимира Храброго, княгиня Елена. Примеру княгинь последовали вдовы воинов, погибших на поле Куликовом. На их средства обустроили этот женский монастырь, один из древнейших в Москве.

В нем насильно постригли жену Василия III, унаследовавшего от отца, Ивана III, свободную и возвысившуюся державу. Прекрасную Соломонию выбрали на смотринах из 1500 невест, свезенных из разных городов в Кремль. Брак оказался несчастным. За двадцать лет супружества княгиня ни разу не родила, что вселяло ужас в сердце стареющего князя, опасавшегося за судьбу громадного царства.

– Кому по мне царствовати на русской земли, и во всех городех моих и в пределех. Братии ли дам? Ино братья своих уделов не умеют устраивати.

– Государь, – отвечали бояре. – Неплодную смоковницу посекают и измещут из винограда.

Так князь и поступил при поддержке митрополита, бояр. Но встретил противодействие патриарха в Константинополе. Вместо благословения получил от святейшего суровое предостережение:

– Если женишься вторично, то будешь иметь злое чадо: царство твое наполнится ужаса и печали, кровь польется рекою, падут главы вельмож, грады запылают...

Даже это пророчество не остановило князя, воспылавшего желанием заиметь потомство подобно всем сущим тварям на земле.

В молитвах, сохранившихся на страницах летописей, он обращался к Богу:

– Люте мне! Кому уподоблюся? Аз не уподобихся ни птицам небесным, яко птицы небеснии плодовити суть; ни зверем земным, яко звери земнии плодовити суть; ни водам, яко плодовити суть: волны бо их утешающе, и рыбы их глумящеся.

Несчастную княгиню насильно привезли в обитель, где после рукоприкладства остригли и выслали в один из суздальских монастырей под именем старицы Софьи.

Драма в семье князя породила в народе устойчивый слух, что якобы беременная Соломония после пострижения родила в неволе сына, ставшего разбойником Кудеяром.

В действительности после второго брака с Еленой Глинской у Василия III на свет появился долгожданный наследник, будущий царь Иван Васильевич, он же Иван IV, он же Иван Грозный. Как видим, пророчество патриарха сбылось, кровь полилась рекой и Москва наполнилась ужасом и печалью. По летописи, в момент рождения наследника великого князя вспыхнула ослепительная молния и раздались раскаты оглушительного грома. В народе же родилась легенда о Кудеяре. По одному из мифов именно он привел к Москве войска хана, наделавшего много бед. Об атамане Кудеяре Шаляпин поет так, что мурашки бегут по коже:

Жило двенадцать разбойников,

Жил Кудеяр-атаман,

Много разбойником пролито

Крови честных христиан.

При Иване III возвели в монастыре каменный храм Рождества на месте сгоревшего деревянного. В прошлом веке пристроили к нему два придела Сошествия Святого Духа и Дмитрия Ростовского. Под этим именем вошел в историю Даниил Саввич Тупталло (1651-1709). Родился на Украине, умер митрополитом Ростовским. Прославился как просветитель, церковный деятель и религиозный писатель. Автор многотомного свода житий святых "Четьи-Минеи", проповедей, драм, составлял летопись о происхождении славян. Основал большую школу, где учили русский, греческий, латынь. За свои деяния причислен к лику святых.

В XVII веке у церкви Рождества построили усыпальницу князей Лобановых-Ростовских. Этот княжеский род ведет происхождение от Рюрика. Его потомка в ХIX колене Ивана Ростовского прозвали Лобаном, от него пошла ветвь Лобановых-Ростовских, давших России воевод, бояр, генералов, сенаторов, министров...

В XVII веке монастырь обнесли каменной стеной с башенками на деньги княгини Фотинии Ивановны Лобановой-Ростовской. Ее же усилиями взамен деревянной соорудили каменную церковь в честь Иоанна Златоуста, жившего в IV веке нашей эры. Этот епископ Константинополя в Византии и на Руси считался идеалом проповедника и обличителя. Он служил примером протопопу Аввакуму, не страшившемуся царя и патриарха. Пятиглавый храм тогда же расписали. К нему позднее пристроили приделы Николая Чудотворца и Филарета Милостивого. (Филарет – родом из Пафлагонии, области в Малой Азии, раздавал богатство бедным).

Монастырь пережил грозу 1812 года. Его сокровища спрятали в трех тайниках: трапезной, усыпальнице Лобановых-Ростовских и под колокольней. Ворвавшиеся в ворота обители французы ничего не выведали о тайниках. Им даже не удалось украсть серебряную ризу с иконы Казанской Божьей Матери, которую в дни оккупации каждый день с молитвами обносили вокруг стен. Сдиравший оклад грабитель поранил себя так сильно, что солдаты поспешили ретироваться от греха подальше.

Вместо старинной колокольни, разрушенной молнией, в ХIX веке воздвигли новую – и под ней – церковь Евгения Херсонского. (Греческий монах-богослов, вынужденный покинуть родину. По рекомендации Фридриха Великого Екатерина II назначила Евгения придворным библиотерем, позднее – епископом Словенским и Херсонским.) Церковь постролили на деньги тайной советницы Штерич в память о ее умершем сыне Евгении.

В стенах монастыря строительство продолжалось и в начале ХХ века, тогда встал над горой большой храм Казанской Божьей Матери. Того же времени трехэтажные кельи с классами церковноприходской школы.

Если от французов монахи спасли ризницу с сокровищами, то от большевиков золото и серебро, дорогую церковную утварь уберечь не удалось. Колокола сбросили на переплавку. Монастырь, где проживало около 800 человек, закрыли. Некоторым монашкам разрешили доживать век в образовавшихся на месте келий коммуналках.

Но кое-что из ризницы чекисты не увезли. Одна из манахинь -Варвара, казначей монастыря, дожила до 1978 года. Быть может, здравствовала бы еще, если бы ее не задушил алчный сосед, позарившийся на иконы старухи. Кроме них она хранила ценности, упрятанные покойной настоятельницей. Из рук банды награбленное попало заграничным охотникам за русскими шедеврами. На границе таможне удалось их спасти.

Если Петровский монастырь служил усыпальницей Нарышкиных, породнившихся с царями, то Рождественский – хоронил Лобановых-Ростовских. Историки выделяют двух князей Лобановых-Ростовских. Один из них, Алексей Борисович, живший в 1824-96 годах, служил послом, министром иностранных дел. Известен как историк, инициатор Русского генеалогического общества, издатель, составитель "Русской родословной книги". Он коллекционировал картины, рукописи, монеты, книги. Его как ученого интересовал XVIII век, судьбы людей загадочной, трагической судьбы.

Другой Лобанов-Ростовский, Александр Яковлевич, даты его жизни 1788-1866, генерал-майор, собирал полевые карты и книги по военному искусству, переданные Главному штабу. Коллекция портретов Петра I перешла в Публичную библиотеку. Изображений шотландской королевы Марии Стюарт в его коллекции насчитывалось 800! Он опубликовал три тома ее писем, конечно, на свои средства. Князь собирал в архивах сведения, относящиеся к русской княжне Анне Ярославне, жене французского короля Генриха I.

Веками в монастыре хоронили Лобановых-Ростовских. Их могилы затоптаны. Сохранились чудом три надгробные плиты князей Долгоруких... При всем при том хочу с радостью сообщить, что в отличие от других московских монастырей полностью или частично разрушенных большевиками, Рождественский – сохранил все церкви! Втиснутая в монастырский двор коробка школы стоит, оказывается, не на месте храма, а на земле вырубленного сада. В ограбленных церквях и кельях возрождается утраченное.