Текст книги "Рыба, кровь, кости"

Автор книги: Лесли Форбс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

9

В тот период развития ботанической науки, когда мулов в основном заменил микроскоп, картами «Ксанаду» служили истории, легенды и слухи. Из Сиккима экспедиция двинулась на восток по тропе, которая проходила через горный хребет Донгку и вступала в тибетскую долину, известную Кристиану как Чумби, проводникам-бхотия как Амочу, тибетским китайцам как речная долина Дромо Мачу, а некоторым лепча как долина Цветов.

– А у нее есть какое-нибудь собственное название? – громко поинтересовалась Клер, шагая в сумерках сквозь упавшее созвездие светлячков.

Все свое время она проводила в воображаемом мире, который трудно было оставить, сказочном краю, где жили Магда, Арун и все остальные безвестные индийские художники и проводники, которые проходили этими тропами до них. Джек. немного отставший от головной группы, чтобы подогнать ее, положил руку на затылок девушки, но Клер немедленно отпрянула и начала оглядываться, чтобы увериться, что никто не увидел. Ее родственник нахмурился и сунул руку в карман.

– Ты только делаешь все хуже, Клер.

– Что делаю хуже? – Она злилась на него за то, что он прервал ее внутреннюю беседу с Аруном.

– Ты гораздо яснее даешь понять, что между нами что-то есть.

– Что? Что между нами есть?

– Ничего, о чем стоило бы поднимать столько шуму. Зуд, который надо было унять.

Клер вскинулась, готовая расплакаться.

– Похоже, любовь тебя ничему не научила, так, Джек?

Она тут же пожалела, что заговорила о любви. Еще одно щекотливое понятие, вроде героев и надежды.

– Давай-ка подумаем, чему меня научила любовь? – Джек почесал следы укусов насекомых на своей шее так яростно, будто это ее вопрос их вызвал. – Полагаю, она научила меня тому, что плохим бракам, как плохим гибридам, присущи пошлые цвета и болезни. И еще урок измены и предательства – вот что я выучил. Ты любишь кого-то, а потом предаешь его. Тот, кто любит тебя, всегда в конце концов изменит тебе. Все эти Иудины пакости, отсутствие веры – в других, в себя, наконец. Чем больше ты кого-то любишь, тем больше предаешь себя самое.

Клер обратила внимание, что его лицо, и без того тонкое, превратилось в лезвие топора из-за плохого питания и длинных переходов; все в нем казалось острым и резким.

– Тебя научила этому какая-нибудь женщина? – спросила она, и ее голос был мягче, чем слова.

– Это урок моего отца, преподанный ему на коленях твоей любезной Магды.

Боясь, что он вот-вот уменьшит ее грезы до размеров пластикового пакетика, Клер резко отошла от своего родственника; она предпочитала сохранять дистанцию между ними, свято оберегая собственные мифы.

* * *

За храмом Неба, Западный Бутан, ноябрь 1988 г.

К нашему всеобщему удивлению, мы благополучно миновали долину Чумби на прошлой неделе, лишь для того, чтобы едва избежать опасности сегодня, по пути в монастырь Таксанг, который называют Логовом Тигра; он прильнул к отвесной трехтысячефутовой скале. За ним лежит Санг-тог Пери, храм Неба, где Кристиан надеялся найти записи о зеленом маке, но наши проводники углядели бутанский военный патруль на дороге, что вынудило нас свернуть в лес и пойти по этой, более пустынной тропе. Горы, окружающие нашу сегодняшнюю стоянку, особенно остры, сумрачны и мертвенны; сложно поверить, что здесь кто-нибудь может выжить. Даже молитвенные флажки разорваны. И все же мы проходили мимо нескольких деревушек из трех домов, пропахших древесным дымом, и обнаружили карликовую примулу eburnea – неземную жемчужину, укрывшуюся от ветра в морщинах и складках торфяного покрывала.

Теперь наши заботы заключаются в том, чтобы избегать военных отрядов, которые разместились по обеим сторонам больших перевалов, ведущих в Тибет, еще со времен индокитайской войны 1962 года. Для этого, учитывая, как стесняют наше передвижение тяжелая поклажа носильщиков, обремененных образцами почв, и необходимость скрываться, проводники Джека предложили попытать счастья на переходе Як Ла, по которому местные торговцы-бхотия и погонщики яков все еще пробираются в район Тибета Хангмар.

*

– Если Крис добьется своего, то мы принесем в Тибет половину Сиккима и Бутана, – заметил Джек, наблюдая за неуклюжим передвижением их команды. – А на обратном пути мы понесем Тибет через Бутан и Сикким.

Кристиан вставил, что Шеклтон требовал бережно хранить тяжелые стеклянные фотопластинки во время своей антарктической экспедиции даже после того, как запасы продовольствия стали выдаваться ограниченными пайками.

– А Скотт по-прежнему таскал с собой тридцать фунтов образцов горных пород и собирал еще больше за несколько дней до своей смерти.

– Ну и что стало с этим Скоттом? – ответил Джек. – Впрочем, уверен, отрадно знать, что хотя бы его образцы пород выжили.

Вскоре после этого обмена колкими репликами один из перегруженных носильщиков поскользнулся на тропе и чуть не упал в ручей, покрытый толстой коркой льда, вода под которым казалась такой же тягучей, как замороженная водка. Это происшествие убедило Кристиана оставить весь день и ночь на отдых перед заключительным тяжелым рывком через северную границу Бутана. Они собирались сделать стоянку в долине, к которой вел подъем через один из тех лесов, которые, вероятно, видел еще Хукер, когда впервые посетил Гималаи в середине девятнадцатого века. Каждую ветку пригибали к земле темно-синие орхидеи, чьи огромные соцветия вырисовывались на деревьях, словно рождественские огоньки.

– Напоминает мне одну поездку в венецианский стеклодувный музей в Мурано, – воскликнул Кристиан, которого редко трогало что-либо, помимо хлорофилла. – Их стеклянные канделябры отличались такой же замысловатой хрупкостью. – Он повернулся к Джеку. – Не думал, что они будут цвести так поздно. Какой это вид?

Джек навел бинокль на ближайшее дерево и покачал головой.

– Какая-то очень редкая разновидность Vanda caerulea, по-моему. Стоят целое состояние, если найти правильного покупателя.

– Даже обыкновенный сорт не так-то часто встретишь, – сказал Бен. – Их естественные популяции в основном истреблены.

Вот дикий сад, из которого произошли все наши собственные домашние дворики, думала Клер, после полудня пробираясь сквозь пришвартованную флотилию колыхавшихся цветов. Здесь, в нижней части долины, Кристиан предложил носильщикам остаться и разбить лагерь, пока четверо мужчин и девушка поднимутся еще на тысячу футов, чтобы бросить первый взгляд на Тибет. Это был трудный двухчасовой подъем, но их наградой стал вид раскинувшейся на горизонте цепи бесконечных гор, величественного хребта белых как кость пиков, чьи изгибы убегали прочь от них, чтобы слиться с сумрачной, серовато-коричневой шкурой Тибета. И в этот час, проведенный на пороге того, что Хукер называл «ревущей глушью», команда почувствовала себя сплоченной, как никогда в эти дни.

Вернувшись в лагерь в долине, Клер оставила мужчин и рано ушла спать. Ей хотелось вновь присоединиться к Магде и Аруну, которые провели весеннюю ночь вместе на вершине неподалеку отсюда, наблюдая, как снег застывает на их теодолите. «Вынужденные пробираться вслепую по склону коварного утеса, мы, до того как спустилась темнота, под разными углами поворачивались к северным заснеженным пикам, искрившимся в последних лучах солнца, и на один полный час, когда мы карабкались вниз сквозь бледно-синий лес орхидей, нашим глазам представилось прекрасное зрелище, ради которого стоило вытерпеть следующие шесть месяцев дождей».

«Если мы можем оглянуться и мельком приметить этих старых призраков, – писала Ктер, – могут ли они пронзить взглядом туман и точно так же увидеть наши собственные тени?»

Решив поймать на пленку те образы, что вдохновили Магду, девушка встала на рассвете и ушла, оставив записку, в которой объяснила, что собралась провести пару часов, фотографируя лес орхидей внизу.

То, что Клер обнаружила внизу после долгого спуска, довело ее до слез. Деревья, вчера мерцавшие синим светом цветов, были ободраны, а куски орхидей валялись на тропе, словно разбитое стекло канделябров, о которых говорил Кристиан. Чтобы заполучить превосходные экземпляры, небольшие кусты срубили, редкие папоротники искромсали в клочья, чтобы высвободить орхидеи, росшие в их листьях. Почти не раздумывая, Клер принялась фотографировать, так же как любые другие трупы; к тому времени, как она вернулась в лагерь, ее уже переполняло настоящее бешенство, которое повело ее сразу к Кристиану.

– На этот раз надо остановить их, – начала она. – Они не могли уйти слишком далеко с таким грузом и…

– Кого остановить? Что случилось?

Клер, у которой в памяти жива еще была картина разорения, вопрос Кристиана застал врасплох.

– Контрабандистов, – ответила она и быстро объяснила, что обнаружила, ожидая услышать гневные возгласы, под стать ее собственным.

Кристиан потер свой гладкий, как у младенца, подбородок – с его внешностью актера рекламы это выглядело пародией на испуг здравомыслящего человека. Он медленно провел рукой по своим сияющим каштановым волосам. «Се разум» будет высечено на его могиле, подумала Клер, когда генетик стал повторять те же доводы, что и раньше: контрабандисты пойдут обратно в Индию; они смогут идти быстро. Даже если и получится догнать их, растения едва ли можно вернуть на место.

Один из Опиумной Пятерки подошел к Джеку с Кристианом и принялся что-то шептать; что бы он ни сказал, это остановило поток речи генетика на середине.

– А, понятно, – сказал Кристиан. – Сколько носильщиков ушло – трое, четверо?

Мужчины вступили в пространные рассуждения, в которых Клер была безмолвным участником. Бен убедительно говорил что-то о «ботанической Гернике», и Ник поддержал его. Завязался оживленный спор, в котором Джек неизменно опровергал, а Кристиан демонстрировал свои организаторские способности. Потрясение, оскорбление, наконец, компромисс – все это напомнило Клер заседание парламента. В результате было решено, что, хотя в ущербе, вероятно, виновны исчезнувшие носильщики Опиумной Пятерки, команда «Ксанаду» должна скорее идти дальше. Денежная компенсация правительству Бутана от ЮНИСЕНС последует.

– Давайте внесем ясность, – вмешалась Клер, не стараясь сдерживать свой гнев. – Мы ничего не имеем против того, чтобы пересечь границу нелегально, ничего против того, чтобы украсть зеленый мак, если найдем его, ничего против того, что наши действия сделали возможным для членов нашей группы искромсать растения на кусочки. – Бен положил руку на ее плечо, но она стряхнула ее. – Так скажите мне, пожалуйста: что именно отделяет нас от них?

– Разведчики сообщили об отряде бутанских солдат на дороге, по которой мы надеялись пересечь перевал Як Ла, – сказал Джек, словно она ничего и не говорила. Его голос был торопливым, он едва скрывал нетерпение. – Это означает, что нам предстоит долгий окольный путь. Надо двигаться быстро, если мы хотим попасть в Тибет прежде, чем выпадет снег.

10

В низкогорных долинах, через которые они проходили, не стихал дождь – дождь, туман, какая-то повсеместная мглистость, которая рассеивала свет и давила и на ботинки, и на мысли. Однажды ночью Клер выстирала свои носки и нижнее белье и развесила их внутри палатки сушиться. Наутро, когда она встала, шел сильный снег, а ее белье обледенело до того, что стало плоским, как одежда бумажной куклы, и таким жестким, что пришлось греть его в кастрюле над огнем. Мокрая изнутри и снаружи, она утомленно слушала мужчин, анализировавших алкалоиды и кислоты, и снова задавала себе вопрос, каким же образом остались неизвестными кумиры Салли, анонимные художники девятнадцатого века, хотя так точно были изображены растения, каждое название которых служило указателем, помогающим воссоздать историю.

* * *

Окольный путь между Бутаном и Тибетом, ноябрь 1988 г…

Falconeri

barbatum

Thomsonii

Thomsonii, названо по имени доктора Томаса Томсона, который нагрузил двести человек растениями, включая семь бочек голубой орхидеи, Vanda caerulea, и наблюдал, как команда Фальконера за один день отослала тысячу корзин похищенных орхидей, проклиная между тем других ботаников, следовавших за ними. Очень немного образцов достигло Англии живыми. Те орхидеи, что сумели выжить, часто погибали в течение нескольких недель по приезде или увядали от небрежения. За столь долгое время умерло так много растений, что к 1850 году директор Кью-Гарденз провозгласил Англию кладбищем всех тропических орхидей.

*

Ночью Клер лежала в своей палатке и размышляла о кладбище орхидей, представляя их зеленый мак на месте маленьких Vanda, этого вида орхидей с подкупающе открытым и веснушчатым личиком. Вырванные из высокогорных влажных тропических лесов, которые цветы так любили, брошенные в трюм корабля девятнадцатого века и перевозившиеся неделями по нестерпимой жаре, растения в буквальном смысле сваривались заживо.

Находясь на границе между сном и явью, она едва ли сознавала, что переписывает в свою собственную кадастровую опись слова Магды: «Орхидея – реликвия, оставшаяся от древних времен. Если ее не тревожить, она может пережить своих хозяев во много раз, может и в самом деле жить вечно. Спустя полвека после открытия волшебной орхидеи это когда-то широко распространенное растение стало настолько редким, что в 1904 году питомник орхидей предложил тысячу фунтов тому, кто найдет его снова. Что же тогда говорить о нашем неуловимом маке?»

Она случайно услышала, как Джек рассказывал Нику историю об одном своем знакомом американце – контрабандисте орхидей, который заявлял, что сделал более четырехсот тысяч долларов на спекуляциях с орхидеями; одним из его трофеев была волшебная орхидея, украденная в Бутане и впоследствии проданная за двадцать пять тысяч долларов.

– Даже венерин башмачок, более распространенный вид орхидей, он продает по шесть тысяч долларов за штуку.

– Почему так дорого? – спросила Клер.

– Потому что венерин башмачок не поддается разведению, а орхидеи редко дают семена, – объяснил Ник. – К тому же семенам требуется семь лет, чтобы созреть и расцвести.

– Этот парень хвастался, что никогда не платил местным больше двух долларов за растение, – вставил Джек.

– А сколько ты заплатил за те, что украл сам, Джек? – спросила Клер. – Сколько ты мог бы выручить на свободном рынке за наш зеленый мак?

Он ушел прочь, не ответив.

– Мы все сейчас слишком напряжены для этого, Клер, – сказал Ник. – И Джек больше, чем кто-либо из нас. Не его вина, что люди, которых он нанял, украли эти орхидеи.

Ей хотелось поверить в Джека так же, как верил Ник, как ему приходилось верить, если он хотел идти дальше, но она не могла.

– С какой стати Джек напряжен больше, чем мы все?

– В первую очередь потому, что именно он убедил нас приехать сюда.

В добавление к язвам, вызванным пиявками, царапинам и укусам москитов, от которых страдали все, каждый из западных участников группы начал выказывать собственные признаки утомления. Ник, не расстававшийся с наушниками, постоянно тер то место, где пластиковый протез соединялся с его рукой. Кристиан стал чистить зубы нитью от случая к случаю, и не только после еды. Джек непрерывно дымил. Бен шагал так, будто это он нес свое тело, а не оно его. После того как Д. Р. Дамсанг вместе с большинством бутанцев повернул обратно возле границы Тибета, Клер почувствовала себя еще более одинокой. Из их первоначальной команды оставались только трое лепча и один тибетец, присоединившийся к ним из монастыря в Калимпонге. За исключением Опиумной Пятерки, носильщики и проводники были новыми.

Она потихоньку теряла счет дням. Кожа зудела под лифчиком, который она больше не трудилась снимать; ногам всегда было холодно. Когда Кристиан, заботливо обращаясь к ней, словно доктор, показывающий историю болезни неизлечимо больному пациенту, пытался держать девушку в курсе их местоположения, она рассматривала его непригодные карты с отчуждением и недоверием. Вежливо кивая, когда он показывал ей широту и долготу, указательным пальцем она легонько выбивала собственную тревожную морзянку на словах, напечатапных поперек всей области за Гималаями, которую они пересекали: ПОДЛИННОСТЬ ВНЕШНИХ ГРАНИЦ НА ЭТИХ КАРТАХ тук-тук НЕ БЫЛА УСТАНОВЛЕНА тук-тук ВСЛЕДСТВИЕ ЧЕГО тук-тук-тук ОНИ МОГУТ БЫТЬ НЕТОЧНЫМИ тук-тук. Единственные географические записи, которые ее теперь интересовали, были старые кадастровые карты Джека, где перечислялись отдельные деревья, деревушки и надгробные камни, утрату которых Клер отмечала в своем дневнике вместе с названиями растений и мифами лепча: «Пилда Мун: жрицы лепча, наделенные властью призывать души умерших обратно в их тела и говорить голосами мертвых».

Для Клер изменение высоты отмечалось не картами, а исчезновением пиявок выше шести тысяч футов и заплатками снега, покрывавшего утесы, словно белый лишайник. Высокогорные пастбища обозначало появление темных палаток пастухов яков, а об альпийских лесах возвестили серебристая береза и рододендрон, сменившие бамбук и кипарисы, пышно росшие между девятью и двенадцатью тысячами футов.

Они вступили в Тибет по тропе контрабандистов, такой узкой, что даже погонщики яков избегали ее, жалуясь на то, что рога их животных застревали между скалами, высившимися по обеим сторонам дороги. Новобранцы Джека сумели раздобыть джипы в приграничном городке, который, по слухам, был самым грязным в Азии; в это, однако, было сложно поверить, учитывая, сколько неряшливых городишек группа повстречала на своем пути через Южный Тибет. На труднопроходимых дорогах, по которым приходилось ехать джипам, чтобы избежать военных патрулей, большую часть времени Клер провела обмотав лицо шарфом, борясь со всепроникающей пылью, однородным осадком, заползавшим под одежду, от которого грубела кожа. В Тибете она узнала, что до некоторых мест, которые, казалось бы, находятся всего в нескольких милях, можно ехать часами. Прошлое было куда ближе. Иногда она погружалась в него, как в глубокую воду, выплывая на поверхность лишь в те редкие мгновения, когда им приходилось съехать с дороги, чтобы уклониться от встречи с военным транспортным средством. Но гораздо чаще их путь пролегал по местности, куда забредали лишь овцы, козы, мулы и яки, по немощеным дорогам, которые трудно было отличить от каменистой пыли. Закрывая глаза, Клер погружалась в транс, повторяя слова Магды: «Идея дороги как линии, отделяющей собственность одного человека от собственности другого, чужда здесь; здесь, где земля обваливается и дрейфует, кочуя так же, как и люди, которые по ней путешествуют. Рыхлый и зыбучий песок, как в пустыне, не позволяет построить здесь настоящие дороги, и все тропинки вскоре скрываются под песком и теряются, зачастую и вовсе не оставив следа».

Лишившись живых героев, Клер влюбилась в Аруна так, как подростком влюблялась в героев книжек, вроде Дарси и мистера Рочестера. «Он захватывает меня, но совсем не так, как захватывают вражеское государство, – писала она в своем дневнике. – Я чувствую, что там, где кончается его история, начинается моя». И без всякой остановки продолжила, списывая слова Магды: «Я начал понимать: сохранить что-то можно, лишь остановив течение жизни, – сказал он. – Все наши ботанические сады отражают только предвзятый характер любой системы классификации. Что есть государство, как не очередной музей, навязывающий свою логику там, где ее нет?» Однако которая из двух – Магда или Клер – опустила перо, девушку уже почти не заботило.

«„Каждое дерево умирает по-своему, – рассказал он мне в один из наших долгих походов, – и строение всего леса зависит от того, как умирают его деревья".

Как люди, подумала я; как страны.

Примеры этому он искал и находил в течение последних нескольких месяцев, проведенных в Англии, так же как делал это в Индии. „Ни один человек, который любит разнообразие дикого леса, не посадит платан, – говорил он. – Так как если английская липа прогнивает у самых корней и падает, оставляя пенек, который пустит ростки и займет то же самое место, то платан, потакая своим захватническим привычкам, далеко разбрасывает семена, производя на свет сотни побегов, которые умножатся при первой же возможности, вытесняя менее цепкие местные деревья".

– Но дубы умирают стоя, – продолжал он, – медленно. Дуб может пять сотен лет простоять в одиночестве, словно часовой, но за те двадцать пять, что его корни сгнивают и дерево рушится под своей тяжестью внутрь, в него давно уже проникают более крепкие соседи.

– Ты хочешь сказать, оно гниет изнутри, – ответила я, – подобно плохо управляемой стране, которая становится беззащитна перед вторжением.

Сеянцы дубов встретишь редко, объяснил он мне, даже в дубовых рощах, потому что они не выносят тени, равно как и гусениц, кишащих в родительских деревьях; под пологом другого дуба побеги вскоре умирают. „Чтобы снова вырасти, дубу нужно пространство – вдали даже от собственного вида", – объяснил он. Я нахожу странной эту нужду дуба в свободе, учитывая, что в Англии эти деревья обычно отмечают собственность, старинные границы – между одним приходом и другим, между этим миром и следующим».

Как-то раз Бен подошел к Клер и протянул ей свой экземпляр «Книги мертвых», объясняя, что там она найдет указания, как пройти Бардо, что по-тибетски означало «между двух существований».

– Это период перед реинкарнацией, сопровождающийся галлюцинациями, – сказал он; его голос дрожал от волнения, а на лбу выступил пот, словно он участвовал в трудном забеге.

– Мне понадобится компас? – Мысленно она задала себе вопрос: кто из них двоих более безумен.

Джек обернулся посмотреть, что вызвало задержку, и Клер осторожно объяснила, что Бен подозревает ее в том, что она уже полумертвая.

– Зато просветленная, – подтвердил Бен, – потому что только просветленные могут воскрешать в памяти воспоминания о прошлых существованиях, которые иначе кажутся лишь мимолетными призраками, тревожно знакомыми.

Джек как-то странно посмотрел на них обоих.

– Шоколадное голодание, – грубо пошутил он, теряя терпение от убежденной метафизики Бена. – Ты, наверно, уже все свои батончики прикончил.

Клер не помнила, когда же стало ясно, что Кристиан потерял веру в мак.

– Какие у нас есть подлинные доказательства? – услышала она его разговор с Ником во время одного из длинных переходов, когда они уже давно оставили джипы позади; переходов, очерченных горизонтами, столь далекими, что они казались искусственными, подобно тому образцу растения, зажатого между страницами гербария, в который они все верили: его цвет слишком поблек, чтобы служить доказательством. – Мне всегда казалось странным, что ни один другой ботаник не отметил его существования.

Бен отозвался с редким для него порывом страсти:

– У научных идей всегда есть свое место и время, ты же знаешь, Крис! Если ты прочтешь дневник Бейли за тот день, когда он нашел голубой мак, то увидишь лишь заметки о том, что среди альпийских цветов были голубые маки, которых он никогда раньше не видел, или что-то в этом роде. А ведь это цветок, который, как он позже признавал, послужил ему пропуском в вечность, стал единственным, что обессмертило его имя, в то время как все его военные подвиги и исследования канули в Лету! И все же тогда он и понятия не имел об этом! И потом, подумай о тысячах лекарственных растений, которые проглядели только потому, что западная наука не подтвердила их применение, и о восьми миллионах листов высушенных растений в Кью и Музее естественной истории – просто высохшая река новых сведений: растения, которые исчезли, экземпляры, известные народам, не имеющим собственных памятников письменности, народам, чье исчезновение с лица земли забирает вместе с ними все их знания.

Бен оглянулся на безмолвный круг лиц, таких же осунувшихся и обветренных, как и его собственное.

– Ладно, я горожу чушь. Но думаю, нам надо идти дальше.

– С этим я согласен, – отозвался Ник.

Кристиан снова утомленно взвалил на плечи свой рюкзак.

– Знаете, какое одно-единственное свойство Шеклтон ценил превыше других в членах своих экспедиций?

– Непроходимую тупость? – предположил Джек.

– Надежду, – сказал Кристиан.