Текст книги "Подставное лицо (сборник)"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

– Подбрось по пути… Новый инспектор ГАИ едет, назначение получил, а это наш бухгалтер. Им недалеко.

– Ну, вечерок, – сказал таксист. – Садитесь. С назначением, товарищ начальник.

Вскоре попутчики вышли.

– Вон и Посад! – показал таксист. – Куда здесь?

– В больницу.

– Заболел? – впервые за дорогу Денисов почувствовал интерес к себе шофера. – Так бы и сказал!

Он остановил такси у калитки длинного каменного забора.

Здание больницы оказалось основательным, старым. У входа перед приемным покоем горел фонарь. Большая железная урна казалась чугунным геральдическим львом. С аллеи вспорхнул пятнистый нездоровый больничный голубь.

Шансов на то, что план его увенчается успехом, у Денисова было совсем мало.

«Посмотрим…» – вздохнул он.

Денисов поднялся по щербатым ступеням, словно выложенным белым туфом. В приемном покое было пусто. Мимо висевших на стене «Правил» Денисов прошел дальше, открыл дверь в кабинет. И здесь ни души. Оставалось ждать или идти наверх, в отделение.

Осторожно, боясь причинить себе боль, Денисов достал блокнот, открыл первую попавшуюся страницу, начал читать все подряд:

«Ты сказала: „Наверное, все-таки не люблю. Привычка…“ Я закрыл лицо. Это было под навесом в детском саду… Спросила: „Тебе важно услышать это слово?!“ – „Я завишу от слов…“

«Чтобы миллионы людей спокойно любили друг друга, нужно, чтобы тысячи любили до исступления, а десятки чтобы жертвовали всем…»

Хлопнула дверь. Денисов оглянулся.

Перед ним стоял полковник Бахметьев в осеннем пальто, промерзший, и чистым платком отирал глаз.

– Удивляешься? Чуть-чуть, и я бы тебя на стоянке такси перехватил…

– Диспетчер сказал? – спросил Денисов.

– Он самый… Поехали домой!

Бахметьев ни словом не обмолвился о звонке в медкомнату, о доставлении Верховского в милицию, его допросе. Будто Денисов знал, что эта версия ложная, как и все предыдущие.

– …Сдам тебя Лине с рук на руки, пусть лечит. Отдышишься, придешь в себя…

Денисов дернулся.

– Болит? – забеспокоился Бахметьев. – Тогда подождем уезжать… Пусть все-таки хирург посмотрит.

Вошел врач – полный, с кавказскими усами, в широком халате. Он удивленно взглянул на Бахметьева.

– Опять?! Что случилось, дорогой?

– С ним. – Бахметьев кивнул на Денисова. – Упал… с крыльца.

– Покажи!

Денисов скинул куртку, пиджак, осторожно развязал шарф.

– Ну и крыльцо! Высо-о-окое!

– Закурить можно? – Бахметьев сел к окну, под форточкой.

– Закури, дорогой…

Хирург несильно, холодными подушечками пальцев надавливал на тело, следил за выражением денисовского лица.

– Больно? А здесь… Кем работаешь? – Он отошел к умывальнику.

Тугая струя прокатилась по раковине,

– Инспектор он, – ответил за Денисова Бахметьев. – Инспектор уголовного розыска.

– Что скажу, дорогой? Посмотреть надо. Утром рентген сделаем.

– Ребра целы? – спросил Бахметьев.

– Думаю целы. Там увидим.

– Положите меня в палату усиленной терапии, к Горяинову… – сказал Денисов. – Такой случай. Нельзя упустить…

Хирург нахмурился, что-то поискал на столе. Оказалось, клей. Переставил пузырек ближе к настольной лампе.

– Нельзя, дорогой.

– Почему?

– Плохо ему пока…

– Так ведь я выписывать его не прошу… Только лежать рядом.

– Разговаривать будешь. – Хирург посмотрел на Бахметьева, но тот отвел глаза, не желая вмешиваться.

– А если я слово даю? – Денисов снова стянул себя шарфом.

– Слово? – Хирург внимательно взглянул на него. – Если слово, можно, дорогой!..

Бахметьев у окна закашлялся.

– Как мыслишь? Если у Горяинова не туда пойдет с выздоровлением?! Родители узнают, что ты лежал с ним в палате!.. Ничего?

Абсолютная тишина лежала вокруг.

Из коридора в палату усиленной терапии через застекленную дверь проникал неяркий свет. По стене откуда-то вползала толстая труба, напоминавшая анаконду.

Кровати стояли почти рядом.

Забинтованное лицо Горяинова казалось в полутьме крошечным.

«В чем Горяинов не хотел или не мог признаться следователю?» – гадал Денисов.

– Мама… – прошептал вдруг Горяинов.

Денисов отвернулся от истощенного, маленького, с детский кулачок лица. Задумался.

У нас закладывает уши от поп-рок-музыки… Рябит в глазах от крикливых одежд и застежек – и мы уже ничего хорошего не хотим видеть и слышать за этим…

Когда пацан начинает говорить про инструментальные ансамбли – про «Стилай Спэн» или альбом «Ринго Старра», отцов тянет к газетам, у матерей на кухне сразу же пригорает лук…

Горяинов, должно быть, тогда, в поезде, посмеивался над легковерием Коношевской, говоря, что далеко не заглядывает…

У этих девиц и парней тяга к современным ритмам странным образом соединяется с мечтами о заброшенных архангельских избах, с «балдежем» в подъездах, с русской иконой, с желанием жить на собственные, заработанные деньги…

Денисов не позволил мыслям о нравственном здоровье Компании увести себя в сторону. Теперь он уже мог сказать:

«По-моему, я знаю, что произошло в поезде здоровья. Правда, подтвердить или опровергнуть мою версию в состоянии только один человек. Если он захочет, если сможет…»

Денисов приподнялся на локте, так он яснее видел лицо Горяинова. Тот что-то зашептал. Денисов разобрал знакомую фразу:

– Не рви! Не режь по живому, Малыш!.. – Он словно просил подругу не обрывать связывающую их живую нить.

Вошла сестра, она сделала Горяинову укол, которого он не почувствовал. Дыхание его стало размереннее: он спал. Сестра ушла так же неслышно, как и появилась.

«Неужели у них проблемы?! – вспомнил Денисов брошенное Бахметьевым полушутливо: – Неужели они всерьез добиваются своих целей, всерьез любят, ревнуют, увлекаются?! Ты ближе к этому нежному возрасту, Денисов…»

«Еще какие проблемы… – подумал Денисов, прислушиваясь. – Не надо считать, что у Горяинова или Момота их мало или они не так остры, как у ККК или Бахметьева. Во внутреннем мире подрастающих они занимают столько же места, сколько и у взрослых… И, может, переживаются они еще острее! Любовь, друзья, престиж…»

Горяинов снова забормотал:

– Прикуси! Чтобы я почувствовал: это не сон… Мочку уха! Будет больно? Умоляю, Малыш! Верю боли, твоему стону… – Он бредил.

Денисов мог достать из-под подушки блокнот, но при тусклом свете, падавшем из коридора, все равно бы ничего не разобрал. Он вспомнил почти дословно:

«…Какие только мысли не лезли мне в голову за эти десять минут, пока она не появлялась. А люди выбегали из беспрестанно подкатывавших автобусов и бежали в метро…»

«…К утру все прошло. И совсем непонятно, отчего с вечера этот бессмысленный приступ ревности, тоска и слезы… В воскресенье для меня все кончится…»

Денисов знал эти фразы почти наизусть.

«Записи эти вовсе не малосущественны для дела», – подумал Денисов. И вспомнил: на противоположной стороне листа, против слов «К утру все прошло…» была выписана гипотеза Бахметьева:

«Не пересеклась ли в поезде здоровья линия „Анкудинова – Горяинов Дмитрий“ с линией „Верховский Владимир – Анкудинова“?!»

И дальше шло извлечение из показаний Горяинова-отца, которое могло считаться ключевым:

«…Я – Димке: „Без меня – никуда, учи!“ Запер их вместе с женой, с Ольгой. „Приеду, – говорю, – через час, – выпущу!“ Что же вы думаете? Ушли!.. Через соседний балкон. Все-таки шестой этаж!..»

С этим перекликалась найденная Денисовым в Крестах записка Горяинова-младшего: «Любовь, Жизнь, Смерть – величины одного порядка, они взаимосвязаны!»

Неожиданно Денисов увидел: темные карие глаза Горяинова открыты, смотрят в упор.

– Сколько времени?

Денисов не ответил.

Горяинов заговорил с собой:

– Кто-то меня окликнул: «Дима!» В последние дни мы просыпались в два и в три ночи. Каждый у себя. И мысленно будили другого… Звонят? – спросил он через минуту. – Она всегда звонит, когда кажется: больше без нее уже невозможно, как без воздуха. Вы любите кого-нибудь? – спросил он вдруг.

Это было выше и больше узкой утилитарной задачи, которую ставил перед собой Денисов как инспектор: узнать истину, не дать пострадать невиновным. Но и для Денисова служба, как он ее понимал, была сама жизнь.

– Почему вы молчите?.. – Не меньше врача Горяинову был необходим внимательный собеседник, с которым никогда больше не встретишься, которому можно безбоязненно открыть душу.

– Да или нет?

Денисов шепнул:

– Да, – он тоже мог открыться только чужому человеку. – Спите.

– Тогда вы поймете! Она сама нежность… Я говорю вам, потому что вы не задаете дурацких вопросов… – Шепот стал едва слышен, словно кто-то сгребал с тропинки сухие шелестящие под ветром листья. – Путевку в санаторий ей принесли в пятницу, всего за два дня до отъезда… Понимаете?

«Два дня!.. – отозвалось в Денисове. – Вот откуда это злополучное число „два“? Со дня, когда принесли путевку!»

– …Я не знал, что произойдет после ее отъезда. Жизнь, казалось, должна была остановиться!.. – Горяинов закашлялся. Попросил: – Пить!

– Сейчас! – Денисов хотел подняться – резкая боль в торсе пригнула к постели. Не поднимая спины, он осторожно сполз на пол, дотянулся до поильника, стоя на коленях, выпрямился, держась за кровать, поднес воду к губам Горяинова.

– Спасибо, – прошептал Горяинов. Вода попала ему в лицо, стекла на подушку. – …Я не знал, что делать. Я злился на то, что она есть. Мы решили проститься в тот же день. У нас на даче. Я был в отчаянии. Я проколол ее лицо на фотографии… Она утешала как маленького: «Два месяца… Что они в сравнении с вечностью?!» Написала на листе бумаги в столовой: «Мы еще будем здесь не один световой год!» Чудачка!

Денисов стоял на коленях, держа в руках полупустой поильник, прижав больной бок к кровати.

– …А в это время один человек, мой близкий родственник, забрался в дачу и совершил… Не знаю, как назвать… Подлость? Роза все видела и еще один парень, Серега. В тот вечер он подарил мне титановый браслет…

Горяинов долго молчал.

– Подлец всегда бросает тень на всех порядочных людей. Юрист должен поговорить с ним серьезно… Мне самому нельзя…

«Кража икон все-таки сыграла роль в этой истории… – подумал Денисов. – Горяинов должен был доказать, что он не чета подлецу, что родство по крови ничего не объясняет…»

– …Потом пришел последний день. Мы поехали кататься на лыжах. В поезде все было против нас. Какие-то парни, которые к ней липли. Поссорился с товарищами… Мы курили у открытой двери в тамбуре… – Горяинов заговорил медленнее, словно вспоминая с трудом. – Бежали деревья, дома. Скорость была страшная… Если бы день этот, последний, кончился как обычно, она забыла бы меня за месяц и была бы права…

В промежутки между паузами Денисов слушал стерильную больничную тишину, спресованную словно вата.

– …Я ждал, когда уйдет из тамбура наш товарищ, Володя. Наконец он ушел. «Я люблю тебя, – сказал я. – Сейчас ты узнаешь, как я тебя сильно люблю». Она пыталась задержать меня, схватила за куртку. Я ее оттолкнул… Человек обязан совершить подвиг ради любви… Понимаете?

Он все оттягивал последнюю фразу. Горяинову казалось: тайна принадлежит только ему и Анкудиновой. Ни следователю, ни Компании – никому больше.

– …Я подождал, пока промелькнет очередная контактная мачта… – Горяинов тяжело сглотнул. – Прыгнул!..

Денисов, превозмогая стон, держась за кровать, поднялся.

«Анкудинова бросилась следом, чтобы быть рядом… – понял Денисов. Горяинов подтвердил его версию. – Какой верный, бесстрашный друг!»

В коридоре у столика дремала сестра. Денисов осторожно прошел к лестнице, в приемный покой, где вечером заметил телефон.

«Горяинов мечтал о подвиге… – Денисов вспомнил: – Он писал об этом в конспекте по экономике производства, который привезла ККК из больницы. Вплотную за цифрами, почти без знаков препинания, по-видимому, на лекции… Следователю надо отыскать это место. Между сведениями о пересчете на годовой рост розничных цен…»

У Бахметьевых долго не отвечали, наконец он сам снял трубку.

– Слушаю…

Разговор получился кратким, сухим. Денисов опустил подробности, доверенные Горяиновым ему лично.

– Ты молодец… – Бахметьев вздохнул. – Поправляйся…

Денисов переставил пузырек с клеем на столе хирурга, подошел к окну.

«Действительно ли исступленная любовь тысяч… помогает миллионам быть нравственно здоровыми? – думал Денисов, вглядываясь в темноту. – А для этого Ромео и Джульетта, Фархад и Ширин во имя любви должны свершать подвиги… Но как же тогда Аксинья и Григорий Мелехов? Тысячи других, не знавших о Шекспире? Может, для них существовали другие образцы? Вне литературы?»

Стекла отражали спартанский интерьер приемного покоя. По каким-то неуловимым признакам за окном Денисов понял:

«Ночь кончилась…»

АКТ

судебно-медицинской экспертизы от 10 февраля.

Заключение.

…2. Перечисленные повреждения причинены тупыми предметами или при ударе о тупые предметы вследствие падения. Возникновение их при падении с движущегося со скоростью 60 – 80 км/ч поезда вполне возможно.

3. Смерть наступила от несовместимости с жизнью множественных повреждений головы, позвоночного столба, грудной клетки…

…5. При фотометрическом исследовании алкоголя в организме не обнаружено…

Эксперт (подпись)

ХАРАКТЕРИСТИКА

на бывшую ученицу ГПТУ

Анкудинову Розу.

Анкудинова Роза обучалась с 1 сентября по специальности «Наборщик вручную». Показала средние способности, но при желании могла бы учиться только на 4 и 5. Иногда была вспыльчива, не умела сдерживать чувств и эмоций. Очень любила петь, была жизнерадостной, отзывчивой, не любила трусость. Товарищи уважали ее за смелость и решительность. Любила твердость и справедливость…

Характеристика дана в следственные органы.

Директор ГПТУ (подпись)

Мастер производственного обучения (подпись)

Анкудиновой Розе,

больница, г. Видное.

Малыш!

Пять дней мы всей Компанией искали тебя. Объездили все больницы на линии, Михнево, Барыбино… Сегодня позвонил в медкомнату вокзала – мне дали этот адрес. Ты бесстрашный человек, Малыш, и верный друг. Все ждут твоего выздоровления. Я тоже. Как мы и договорились, я позвонил этой гниде – Коле Горяинову и предложил, как юрист, возвратить черные доски, если не хочет неприятностей. Мне пришлось открыть, что Сережа Солдатенков тоже наблюдал за ним, стоя с собакой по другую сторону дачи. Мясо поверил, когда узнал, что Сережа в тот вечер подарил Диме именной браслет. Так что все поправится, доски он подбросит. Но это так: чтобы развеселить Тебя.

В пакете апельсины!

До встречи, Малыш! Какие у тебя всегда горячие руки! Все будет хорошо!

12 февраля. Володя Верховский.

Из конспекта Горяинова Д. А. по экономике производства

«…Япония – 4, Франция – 9, 5… В пересчете на годовой рост розничных цен… Малыш! Люблю тебя, милый, единственный… По свидетельству журнала английских деловых кругов „Экономист“. Во имя тебя хочу совершить подвиг. „Предчувствиям не верю и примет я не боюсь…“ Италия – 12, Нидерланды – 4, 5, Великобритания – – 8…»

Дополнительный прибывает на второй путь

ЗАЯВЛЕНИЕ

Не собираясь приводить пространные доводы как в пользу принятого мною теперь решения, так и в оправдание другого, какого я придерживался во время следствия и суда, хочу с прямотой и откровенностью сообщить обо всем, что мне известно о людях, приведших меня на скамью подсудимых, способствовавших моему моральному падению, а также раскрыть их связи, каналы приобретения и уловки при транспортировке груза.

Прошу вызвать меня для беседы 25 августа с. г. после свидания с женою, которую хочу оповестить о предпринимаемых мною шагах.

К сему: Мостовой М. З., 1930 года рождения, осужденный, числящийся за Московским городским судом.

(подпись)

СПРАВКА

Согласно имеющимся сведениям, лица, вовлекшие Мостового М. З. (уголовная кличка Стоппер) в преступную деятельность, обязались в случае его провала в трехмесячный срок полностью компенсировать материальный ущерб, причиненный арестом и конфискацией имущества, а также выплатить крупное вознаграждение семье при условии, что Стоппер не назовет на следствии основных организаторов преступления.

По тем же сведениям, лицо, направленное с деньгами к жене Стоппера, до настоящего времени в Москву не прибыло.

Срок обязательства истекает 25 августа.

Начальник отдела уголовного розыска

полковник милиции

(подпись)

ИЗ СВОДКИ

…В 08.48 зафиксирована встреча Мостовой Ф. Т. с неустановленным гражданином. Последний вручил Мостовой пакет, завернутый в газету, после чего быстро ушел без сопровождения. Есть основания полагать, что в пакете находились деньги, предназначенные семье Стоппера оставшимися на свободе организаторами преступного картеля.

25 августа

(подпись)

РАПОРТ

В соответствии с полученной инструкцией мною для беседы по существу поданного заявления о явке с повинной был вызван Мостовой М. З. Беседа происходила в следственном изоляторе после того, как осужденному было предоставлено свидание с женой – Мостовой Ф. Т.

В ходе беседы Мостовой М. З. (Стоппер) поставил меня в известность о том, что ввиду изменившихся обстоятельств он решил отказаться от сделанного им заявления и не дополнять ранее данные на предварительном следствии показания.

Старший инспектор по особо важным делам подполковник милиции

25 августа

(подпись)

1

Свет погас в три шестнадцать, в ночь на двадцать шестое августа, через тридцать с лишним минут после отправления из Москвы: что-то грозно треснуло на групповом щите между туалетной комнатой и служебкой, и вагон погрузился в темноту.

Перед тем с ходу проскочили безлюдные платформы Бирюлево-Пассажирское, Расторгуево, впереди был город Домодедово с известным аэропортом. Большинство пассажиров спали, сморенные душной ночью, вокзальной суетой. Посадка приходилась на глухие часы суток.

Суркова, проводница одиннадцатого купейного, не пошла в штабной вагон к бригадиру, прикорнула у себя в служебке, накоротке, головой к двери. Поезд был дополнительный, на время пика пассажирских перевозок собранный по вагонным депо, – за лето в нем привыкли к неожиданностям.

Проснулась она внезапно, сразу не поняла, в чем дело. Мигнула фонарем, поднесла к часам на руке.

«Три сорок шесть…»

Состав равномерно потряхивало на стыках.

– Товарищ проводник!..

Узкоплечему человечку на пороге было не меньше семидесяти: голый стариковский череп, ребячья пижама, большие, как капустные листы, уши.

Впереди, за десять вагонов, загудел электровоз – вкрадчиво, но мирно. Человек переждал.

– Пассажира в третьем купе убили.

Голос его при этом оставался спокойным.

Дверь третьего купе оказалась приоткрытой. Луч со слепым пятном посередине потянулся к столу, все остальное в купе было в тени: бутылки, еда. Слева спали: внизу – женщина, на верхней полке – мужчина.

Суркова повела фонарем. Пассажир на двенадцатом месте вверху полусидел, склонившись к коленам, лицо было повернуто к двери. Косивший, лишенный жизни глаз следил за всем, что происходило в купе.

Человечек в пижаме стоял в коридоре.

– Надо сообщить… – он замолчал.

Проводница заметила, что лоб его испачкан в крови.

– Бегите в девятый вагон, пусть бригадир Шалимов идет сюда… – она показала в тамбур, почти не видимый в темноте. – Погодите, как ваша фамилия?

– Зачем? – Он растерялся.

– На всякий случай. Спрашивать будут: кто обнаружил, как?

– Ратц. Из Хмельницкой области я. Бывшая Каменец-Подольская…

За окном все время плыл длинный голый бугор, словно состав не переставая двигался по дну огромной высохшей реки. Выше виднелась узкая полоска неба. Русло реки было прямым, с крутыми обрывистыми берегами. Суркова привыкла к ним. Время от времени набегали неяркие огни нескончаемый бугор прерывался, и тогда не было ни реки, ни обрыва, а только бегущая вдоль полотна черная тень вагонов.

Проводница достала мешочек с билетами, кассу, нашла нужную ячейку: убитый брал билет в Москве, ехал до конечного пункта – «на Каспий», как почти все в поезде.

Она еще возилась с кассой, когда пришел заспанный озябший Шалимов.

– В тамбуре кровь. Я чиркнул спичкой – на полу большое пятно, – он хрустнул переплетенными пальцами. – Молодой?

– Тебе только молодых жалко?

Вдвоем они подошли к купе.

Постель четвертого пассажира, справа, была застлана. Рядом, ближе к окну, стояла стремянка.

– Света давно нет? – Шалимов вздохнул, сон его сразу пропал.

– От Домодедова.

– Электрика разбудила бы или меня…

Он приставил к губам пострадавшего маленькое зеркальце.

– Отъездил! – шепотом сказала Суркова.

– Да-а… – Шалимов заметил, что тыльная часть кисти у него в крови, оглянулся на проводницу. – В тамбуре, видно, зацепил. Дверь у тебя справа по ходу открыта…

– Открыта? – Она вздохнула, добавила, словно кому-то назло: – Теперь ищи ветра в поле! Дверь я сама запирала!..

Пассажиры – мужчина и женщина на полках слева – по-прежнему не шевелились. Женщина дышала ровно, чуть посапывая.

– …Следователя бы сейчас!

– Подумаем, – Шалимов поскреб подбородок. – Во сколько он тебя разбудил?

– Три сорок шесть было – по Привалову.

На ходу передали обстоятельную телеграмму:

«Поезде сто шестьдесят седьмом дополнительном Москва – Астрахань отправлением двадцать шестого августа вагоне одиннадцать полученного ранения скончался неизвестный пассажир обеспечьте представителей следственных органов прибытию поезда Каширу тамбурная дверь правой стороны ходу движения обнаружена открытой-нвп Шалимов».

…В дверь купе стучали металлическим железным ключом, «тройником».

Денисов открыл. В коридоре стоял механик-бригадир поезда, нвп, по железнодорожной терминологии, с нарукавной повязкой. Он держал билет Денисова, выписанный по перевозочному требованию Министерства внутренних дел.

– Извините, что разбудили. Тут у нас… Документ, пожалуйста…

Денисов подал удостоверение инспектора, отпускное.

– Уголовный розыск… – бригадир только мельком заглянул под красную обложку. – Чепе, товарищ лейтенант! Пассажир убит в одиннадцатом купейном. Кто, что – неизвестно… – Он словно боялся, что его остановят не выслушав. – Надо меры принимать. Пойдемте, по дороге доскажу.

Пока шли по составу, Шалимов уточнил:

– Об убийстве сообщил старичок с одиннадцатого места, Ратц. Из Хмельницкой области, бывшая Каменец-Подольская, – Шалимов сохранил эту деталь, посчитав ее важной. – Дверь в купе, видно, оставалась всю ночь открытой. Понимаете? На полу в тамбуре тоже кровь.

– А другие соседи по купе?

– Спят.

Денисов не мог сосредоточиться. Через несколько часов после начала отпуска он снова оказывался на месте происшествия.

– Остановок не делали, – сказал он. – Выходит, преступник в поезде…

– Подлец мог выскочить у Вельяминова. Там ограничение скорости.

– Наружные двери смотрели?

– Я и хочу сказать. Тамбурная дверь открыта и поручень в крови, Шалимов на ходу достал платок.

– Какая у вас схема, поезда?

– Четыре первых вагона общие, с пятого плацкартные по восьмой. Потом купейные. Пятнадцатый и шестнадцатый тоже плацкартные.

Композиция была стандартной.

– А ресторан? – поинтересовался Денисов.

– Между восьмым и девятым.

– Первые восемь отпадают – через запертый вагон-ресторан не пройти… В Кашире многие выходят?

– Немного. Почти всем на Каспий.

– Пусть проводники проверят по билетам. Если преступник выпрыгнул, кого-то должны не досчитать.

Денисов начал чувствовать обстановку.

– Что же вы? Так и искали инспектора по воинским билетам?

– А что делать?

Суркова встретила их в тамбуре.

– Людей будить, которые ехали с пострадавшим?

– Они спят? Будить обязательно.

– Не перепугать бы!

Пока бригадир вместе с Сурковой объясняли в купе ситуацию, Денисов прошел в следующий тамбур. Бурое пятно, о котором говорил Шалимов, темнело на полу у самой двери. В углу валялись осколки бутылочного стекла.

«Похоже, что-то разбилось…»

Он прошел в десятый вагон: в тамбуре и в малом коридоре виднелись бурые пятна – следы обуви. В середине вагона следы пропадали.

Денисов вернулся в одиннадцатый – наружная дверь справа по ходу оказалась незапертой, сбоку, на поручне, виднелась кровь. Он выглянул из поезда.

Над нескончаемым полем плыла гряда облаков. Нигде не виднелось ни домов, ни деревьев. Было совсем светло. Странная группа неожиданно промелькнула у насыпи – женщина в макси с букетом, двое мужчин в черных костюмах, в галстуках.

«Кто? Откуда в такую рань?..»

Дверь переходной площадки внезапно скрипнула, показался человечек с голым блестящим черепом, в пижамке. Денисов понял – Ратц. Старичок увидел Денисова, красное пятно на полу, попятился.

«…Если бы знать, – подумал Денисов, – что потребуется инспектору уголовного розыска через час, через год! Приметы промелькнувших мужчин? Ратц? Может, первостепенное сейчас – недоверчивый взгляд проводницы? Буроватый мазок на руке бригадира?»

Денисов вернулся в вагон.

Первым из купе показался мужчина – разрумянившийся после сна, в джинсах, замшевой куртке, наброшенной на голые плечи.

– Надо, значит, надо… – Он не задал бригадиру поезда ни одного вопроса: «Почему?», «Зачем?», «С какой стати должен оставить купе?». Мельком оглядел оба конца пустого коридора.

– Сюда, – показал Шалимов. Он нашел два места в разных купе.

– Вещи взять? – спросил мужчина.

Шалимов посмотрел на инспектора.

– Пока не следует, – Денисов подошел ближе.

До осмотра на месте происшествия полагалось оставить все как есть: преступники могли что-то унести, что-то, наоборот, подбросить в купе.

– Не беспокойтесь, – кивнул Шалимов, – за вещами мы проследим.

– А постель?

– Там постлана чистая.

Из купе появилась проводница и следом молодая женщина в очках. Денисов заметил: ей стоило большого труда не броситься опрометью в другой вагон.

Подбирая полы халата, женщина быстро пошла за Сурковой.

– Взгляните… – Шалимов подал Денисову фонарь.

Бригадиру хотелось, чтобы затея со следователем из пассажиров оправдала себя. Поступали же точно таким образом, когда в пути требовался врач!

Денисов шагнул вперед. Лампочка в фонаре мигнула.

Убитому, определил Денисов, было не меньше пятидесяти пяти. Лицо хорошо запоминающееся: коротко подстриженные волосы, широкий лоб, слегка уплощенная спинка носа. Широко расставленные глаза.

Постепенно Денисов представил картину происшедшего и свои первые неотложные действия.

«Удар, по всей вероятности, нанесен, когда потерпевший лежал поверх простыни одетый – в майке и брюках…»

Пиджак и серая в полоску рубашка висели у изголовья, галстука Денисов не увидел. На третьей полке, над трупом, виднелся поставленный косо клетчатый баул, рядом свисали ремни пустого рюкзака.

Ранение в грудь показалось Денисову единственным. Сквозь покрывало он прощупал колено пострадавшего: трупное окоченение еще не наступило.

«У пострадавшего еще хватило сил приподняться, потом он упал головой вперед, согнувшись…»

Денисов оглядел купе – туфли на вытертом коврике, лесенка-стремянка у стола. На столе следы поспешного дорожного пиршества – «Двин», отпитый меньше чем на треть, початая бутылка «Марсалы», выдохшееся шампанское. Пробка от шампанского валялась здесь же, тот, кто открывал, проткнул ее ножом. Под столом Денисов заметил еще пустую бутылку из-под боржоми, обертки от конфет, мятый телеграфный бланк – им пользовались как салфеткой.

Требовался детальный осмотр.

– С собою принесли, – Шалимов кивнул на бутылки, – «Марсала» без штампа вагона-ресторана. А минеральная вода у нас – «Айвазовская».

– Ресторан ночью работал? – спросил Денисов.

– Не положено. Там кто знает!

Постель на нижней полке справа была едва примята: Ратц, похоже, не ложился или, поднявшись, успел аккуратно ее заправить.

– Постели постланы заранее?

– До посадки. – Шалимов достал носовой платок, повертел в руках. – У нас такое правило. Вам тоже застлали?

– Да, спасибо.

Денисов продолжил осмотр. При спущенной шторе картина преступления выглядела ненатуральной. Безжизненные глаза, восковое лицо убитого. Брови шли углом, словно приклеенные. Телесного цвета майка на потерпевшем казалась принадлежностью инсценировки.

– Закройте меня на минутку, – Денисов сделал шаг вперед, выключил фонарь.

Шалимов налег на дверную ручку. Угольно-черная темнота наполнила купе, представления Денисова о пределах мгновенно сместились: стол, стремянка, голое плечо неживого человека. Ничего невозможно было рассмотреть.

– Открывайте!

– Выяснили что-нибудь? – Шалимов ждал немедленного результата.

Денисов не ответил.

– Скорее бы сентябрь, – бригадир переменил тему. – Все едут, все на Каспий, поездов не хватает! А экипировка в дополнительных какая? Вы из территориальников? Я не рассмотрел удостоверение…

– Железнодорожная милиция. С этого вокзала.

– Уважаю, – Шалимов кивнул. – Командировка?

– Отпуск.

Денисов вышел в коридор, закрыл купе. Яркий свет ударил в глаза. Проехали Белопесоцкий. Два моста – старый и новый – на разной высоте пересекали Оку. Главный путь и с ним вагоны астраханского дополнительного скользнули вниз, два других пути, наоборот, потянулись вверх мимо старого блокпоста.

– Кашира! – Шалимов поправил китель, сразу заметно приостановился.

Между клавишами моста показалась желтоватая небыстрая Ока. Приближавшийся берег был усеян бесчисленными лодочками, катерами остановившаяся разноцветная карусель.

– Возьмите под наблюдение поручень… – сказал Денисов.

Шалимов не понял.

– Поручень, испачканный кровью. Чтобы на стоянке следы не могли уничтожить.

– Совсем выскочило из головы! Суркову я поставлю в тамбур. Пусть смотрит!

– Стоянка шесть минут? – Денисов посмотрел на часы.

– Да, дальше, на станции Ожерелье, пятнадцать.

– Сколько до Ожерелья по расписанию?

– Семнадцать минут.

«Каширская опергруппа доедет до Ожерелья, – подумал Денисов. – Итого на осмотр тридцать восемь минут. Немного…»

Мелькнула граница станции. Ржавый звук возник в середине поезда, заскрипели тормозные тяги.

Против окна Денисов неожиданно увидел оперативную группу русоголовую голубоглазую Наташу Газимагомедову – следователя транспортной прокуратуры. Наташа что-то говорила каширским инспекторам уголовного розыска, уважительно кивавшим в ответ.

Поезд еще двигался. Денисов ощутил напряжение колесных пар, дописывавших последнюю полуокружность.

На миг показались начальник линотделения – бледный, со шрамом на тонком умном лице, пожилая женщина – патологоанатом, а рядом тяжелый, в кителе, казалось готовом ежесекундно лопнуть, Актон Сабодаш, третьего дня направленный из Москвы в командировку.

«Кашира…» – мелькнула надпись по фронтону.

Денисов стоял в коридоре, чтобы не мешать оперативной группе. В купе, как всегда в таких случаях, была суета, и спешка, и вспышки «блица», и потом короткая заминка, перед тем как стоящие ближе инспектора должны взять остывшее тело на руки, чтобы снять с полки.

На станции Ожерелье отправление дополнительного пришлось задержать. Пока упаковывались вещественные доказательства, на вагонах вывесили красные флажки.

Начальник линотделения подошел к Денисову, едва отъехали от Каширы.

– Я мыслю таким образом… С поездом поедете вы и капитан Сабодаш… – Он кивнул на Антона, перегородившего коридор. – Я звонил в Москву, там дали «добро».