Текст книги "Время дождей"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

И все-таки существовало главное – сами шедевры, выдающиеся памятники древнерусского искусства! Был ли их автором карго-польский крестьянин, или инок Киево-Печерского монастыря, или выходец из Греции, или кто другой из мастеров, чьи работы так и не были персонифицированы потомками, это было не столь важно.

Со своего места он видел киоски, ограничившие с обеих сторон сектор захвата. У Союзпечати топтались несколько покупателей. «Военная книга», похоже, не открывалась много дней. Чувство обостренного внимания не оставляло Ненюкова. От комнат отдыха прошел лейтенант милиции, должно быть инспектор наружной службы. Парни в куртках из болоньи подшучивали друг над другом.

Ненюков подошел к киоскерше Союзпечати, поздоровался, она обратила на него внимание.

– Внизу, пожалуй, побойчее торговля идет, – сказал Ненюков.

Киоскерша оказалась разговорчивой.

– Отстоялась на улице… – она показала на валенки с галошами. Под ноги была подложена деревянная решетка.

– Вы про бумажник ничего не слышали? На днях это было, рано утром…

– Как же! Это с вами было? Бумажник передали дежурной по залу… Вам не сообщили?

– Это не мой. А где его нашли?

– Где-то здесь, под лавкой, – она показала на злополучный диван, где во время операции сидел Сенников. – Пустой, правда. Дежурная, видно, не передала по смене, забыла. Дочь у нее болеет… Не знаете, зима будет в этом году?

– Обещали!

Простившись с киоскершей, Ненюков спустился вниз, прошел в дежурную часть отдела милиции. В просторной комнате с планом участка и пультом оперативной связи, никого не было, кроме дежурного. Начальника розыска вызвали в управление, заместитель работал ночью – Ненюков оставил записку.

– Завтра утром бумажник будет у вас, товарищ подполковник, – пообещал дежурный, – можете не беспокоиться. Я лично передам.

– Пусть позвонят мне.

– Будет сделано.

– Работаете давно? – Ненюков поколебался: он рассчитывал говорить с начальником розыска.

– Только в дежурной части семь. А так пятнадцать лет.

– В зале наверху часты карманные кражи?

– В новом? – Дежурный подумал. – Только у билетных касс. А что?

Оказавшись на очной ставке, недавние сообщники молча присматривались друг к другу.

В комнате было темновато, следователь поднялся, чтобы включить свет. Уже следователь прокуратуры, принявший дело в свое производство, молодой, болезненно-полный, раздавшийся в плечах.

– Имеете личные счеты? – спросил он.

Сообщники выжидали недолго.

– Он не раз угрожал мне, – вспомнил Филателист.

Сенников скрипнул зубами.

– Ясно. Вопрос к вам, – следователь обратился к Филателисту. – При каких обстоятельствах совершено преступление?

Филателист ждал вопроса. Он заговорил, глядя Сенникову в лицо:

– Данные мною показания подтверждаю полностью. Сенников угрожал, у меня были основания полагать, что угрозы будут приведены в исполнение…

– Почему?

– Он рассказал про убийство пастуха…

Сенников повернулся на стуле, едва не сломав его.

– Где я об этом рассказывал? Пусть назовет!

– В Залесске, когда шли по парку!

– Что говоришь?

– Убийца!

– Пусть скажет, как именно я сказал про Торженгу! – Сенников настаивал на бессмысленном: требовал в точности привести слова, которые, кроме них, никто не слышал.

– Торженга? Значит, знает о чем идет речь? – Филателист повернулся к следователю. – Он сказал: «Если кто-нибудь появится, отправлю к праотцам, как Фадея в Торженге!» Дословно!

Сенников сделал попытку броситься на напарника, но Гонта, стоявший позади, с силой схватил его за плечи. Следователь вызвал конвой.

– Уведите!

Сенникова душила злоба. Уходя, он повторил как заклинание:

– «Живем с бабушкой, никого не держим…»

– Разрешите, – Филателист потянулся к папиросам на столе. Следователь достал из ящика спички.

Несколько минут все прислушивались к звукам, доносившимся из глубины следственного изолятора.

– На местах происшествий – в квартире онколога, в Торженге, – сказал следователь, – находили окурки сигарет. Сенников, по-моему, не курит?

– Выходит, я не один таскал ему каштаны из огня.

– Возможно.

План допроса Филателиста был разработан с учетом всех добытых данных.

– Я хотел бы затронуть такой вопрос, – продолжал следователь. – Вы снимали комнату на фабрике зонтов?

– Было, я упустил из виду. Это важно?

– Сенников жил с вами?

– Какой-то злой рок все время толкал меня к нему.

– После ареста у вас остались его личные вещи – письма, фотографии…

– Фотографии, письма? Что вы хотите сказать?

В Филателисте было что-то от застенчивости шулера, которого не раз ловили с поличным.

– Вы хорошо придумали – прятаться за Сенникова. Фигура скомпрометированная, особо опасный рецидивист.

– Не понимаю.

– Он был игрушкой в ваших руках.

Филателист будто даже успокоился. Теперь в нем не было ничего от Нестора, да и вся история с пастушком казалась лишь уловкой, способом представить себя недалеким.

– Значит, Сенников не совершал преступления? – спросил филателист.

– Совершал. Именно вы дали нам доказательства его вины: фотографию его отца, письмо, телефон старухи Ковригиной…

– Какой смысл? Простите!

Ответил Ненюков:

– Мы тоже не могли понять. – Он прошелся по комнате. – Смысл есть. Шедевры будут искать вечно. Опасность разоблачения существовала бы всегда. – Он остановился у стола, рядом с подследственным. – В один прекрасный день вы сообщили бы нам о причастности Сенникова к преступлениям.

– То есть?

– Раскрыли бы правосудию глаза на цепь улик. Подсказали бы, что старик на завалинке – отец преступника, что письмо написано им сыну…

– Как та лиса, что выставила хвост из норы?

– Вы думали, что мы никогда не разберемся в запутанной системе улик – номера несуществующих телефонов, бессвязный текст…

– Разрешите? – Филателист взял папиросу. – Не думайте, что я собираюсь подтверждать ваши гипотезы. Наоборот: я хочу довести их до абсурда… Допустим, благодаря мне вы задержали бы Сенникова. Что потом? Где гарантия, что Сенников не выдал бы своего соучастника? Меня самого?

«Догадывается ли Филателист, – подумал Ненюков, – что от него избавились так же просто, как сам он думал избавиться от Сенникова?»

Ненюков встал, прошелся по кабинету.

– О Сенникове могли сообщить потом… Понимаете? Как бы точнее выразиться… Когда Сенников был бы уже не в состоянии никому ничего рассказать. После несчастного случая с ним, например! Или скоропостижной смерти… Вина Сенникова была бы доказана, дело прекращено.

Филателист занервничал.

– Разрешите спичку, Владимир Афанасьевич? – Всех, включая Гонту, он называл по имени-отчеству. – Слишком грустно вы все представляете.

– В этих уликах – приговор Сенникову, – Ненюков подал спичку. – Между прочим, я был на Ярославском вокзале…

Филателист прикурил, посмотрел на Ненюкова.

– В месте, где вас задержали, много лет не было зарегистрировано ни одной карманной кражи.

– Какое это имеет отношение?

– Непосредственное. Если бы не кража бумажника, вы с Сенниковым дождались бы Спрута. Так мы условно назвали скупщика икон…

– Я же говорил: Сенников способен на все!

– Мы вели киносъемку. Сенников карманной кражи не совершал.

– В чем же дело? – на секунду он как-то обмяк, но тут же взял себя в руки.

– Не догадываетесь? Почему этот человек хватился бумажника именно здесь? Не у касс, не у ларька!

– Это ваш человек, начальник! – Филателист сделал попытку улыбнуться.

– Мы могли вас взять в Залесске, на выставке. После кражи, у могил настоятелей. Могли взять на платформе в Калинине. В поезде.

– Разве? – но он уже знал, что Ненюков говорит правду.

– Вы подошли к музею со стороны могил. Ставень не поддавался…

– И это известно?

– Вы ехали на такси, потом в поезде. Вам дали возможность прийти на вокзал. Этот тип с бумажником – он человек Спрута, и наверняка он что-то заподозрил. Может быть, узнал кого-то из сотрудников милиции.

– Чепуха! Он бы предупредил меня!

– Не будьте наивны.

Закончились допросы в других следственных камерах. Умолк лязг ключей. Гонта дважды выходил в коридор, чтобы стрельнуть папирос у дежурного. Разговор шел прямой. Филателист больше не играл.

– Почему вы думаете, что Смердова убил я, а не Сенников?

Следователь загибал толстые пальцы:

– Ваш кровавый платок в избе. Высота, на которой оказались мазки, отпечатки пальцев, окурок сигареты «Визант». Смердов никогда бы не вступил в переговоры с Сенниковым об депонировании икон. Это смешно!…

Теперь уже следователь сидел на стуле, касаясь животом стола, а Филателист, против правил, ходил взад-вперед по кабинету.

– Вы действовали в Торженге как люди, незнакомые друг с другом. Смердов переписал с паспорта ваши установочные данные.

Филателист вздрогнул: гипотеза соответствовала действительности.

– Еще папиросу.

– Папиросы кончились. Сигарету? Кстати, в следственном изоляторе мы видели вашу карточку. В ларьке вы заказываете не. папиросы, а сигареты!

Все это время они говорили только о доказательствах и никто не вспоминал о наказании.

Ненюков достал сигареты. Пачка «Византа» напомнила Филателисту о предстоящей расплате. Словно чуть слышный звонок прозвенел в тишине следственной камеры. О чем предупреждал он?

Подследственный задумался, работники милиции не торопили.

– Пожалуй, лучше, что арестовали только меня и Сенникова, – наконец заговорил Филателист. – Если бы удалось задержать нас позже на полчаса, моя судьба интересовала бы вас лишь постольку поскольку. А сейчас я нужен… Я закурю, – он принял решение и как будто успокоился. – Разрешите? Связи обрублены. Сенников не представляет толком, что воровал, для кого, – Филателист улыбался. – Про Тордоксу узнал я. И про международную выставку тоже. Это не для протокола. Я нашел покупателя. Вы говорите – Спрут? Пусть Спрут. Без меня его не поймать – он затаится. А в крайнем случае бросит иконы в огонь. Вы его не знаете!… С ним немцы не могли ничего сделать. Он делал бизнес у них на глазах… – Филателист глубже затянулся, с силой ткнул сигарету в пепельницу. – Дело рано считать проигранным. Вы, конечно, слыхали о каторжнике Кораблеве. За свободу он обещал иеромонаху Илиодору вернуть похищенную икону Казанской богоматери.

– Вы хотите сказать… – начал следователь.

– Если мое дело прекратят, я гарантирую целостность уникальных произведений искусства!

– Среди нас нет ни иеромонаха Илиодора, ни епископа Гермогена, – генерал Холодилин выключил диктофон с записью показаний обвиняемого. – На сделку не пойдем, наш малоуважаемый противник заблуждается. Заблуждается он и в том, что с его арестом Спрут прекратит охоту. Ерунда! Коммерческая сторона предприятия обеспечивается монополией на все иконы Тордоксы, – он обвел глазами аудиторию, словно объединяя ее перед тем, как сделать следующий шаг в своих суждениях. – Существуют ли другие работы Мастера?

– Я разговаривал с Поздновой, товарищ генерал, – Гонта поднялся. – Другие работы ей неизвестны.

– Спруту необходим исчезнувший «Апостол Петр». Надо подумать, как это использовать, друзья. А пока я представляю вам ближайшего помощника Спрута!

На экране видеомагнитофона вновь побежали кадры, отснятые на Ярославском вокзале, – чемоданы, участники группы захвата. Замелькали кадры задержания.

– Стоп! – скомандовал Холодилин.

Оператор извлек Сенникова из гущи дерущихся, припечатал к экрану, Сенников замер, распластав подстриженную лопаткой бороду, рот его был раскрыт. Он весь отдался драке, не зная еще, что дерется с таким же подручным Спрута, как он сам, не ведая, что ему уже никуда не уйти из отгороженного скамьями сектора захвата. Исчезли из кадра мельтешившие вокруг фигурки. На экране остались два лица, с ненавистью глядевшие друг на друга, сотрудники смотрели на второе – благопристойное, может, самую малость отягченное низким лбом, густыми нависшими бровями.

– Этот человек приехал на вокзал задолго до назначенного часа, чтобы удостовериться, все ли в порядке. Он сел рядом с Сенниковым и Филателистом. По какой-то причине он заподозрил опасность и разыграл сцену с похищением бумажника. Сам Спрут, возможно, в это время входил в зал… – Настроение у Холодилина было отличное. – Мы не зря обозначили преступника Спрутом, гигантским головоногим. Наш противник как личность мелок: связь с оккупантами, эксплуатация подонков. – Генерал поднялся, закрывая совещание. – Надо быть готовыми ко всему: в минуту опасности шедевры могут уничтожить. Поэтому задержание должно быть произведено с поличным, когда станет известным местонахождение тайника…

Глава седьмая
НЕВОД ДЛЯ СПРУТА

(Задержание)

1

Гонта успешно выполнил оба задания Ненюкова.

В береговском архиве он нашел сведения о борбыле Федоре Джуге – Теодоре, а через несколько часов в аэропорту встретил прилетевшую из Минска Марию Бржзовску.

Цепь неопровержимых доказательств причастности Джуги к кражам икон тянулась от обручального кольца «Олена anno 1944», переданного ему Русиным в теплушке смертников, к изобличенному в совершении преступлений Филателисту, у которого это кольцо было изъято после ареста.

«Итак, Теодор, иначе Федор Джуга, и Спрут – одно лицо…» – подумал Гонта, глядя на летное поле в открытую дверь машины.

…Утренние краски беспрестанно менялись. Угольно-черные тона блекли, переходя в розовые, голубые, сиренево-темные.

На заднем сиденье дремала Бржзовска. Она прилетела под утро – из-за непогоды рейс несколько раз откладывали…

– Моего мальчика тоже звали Андреем, – были ее первые слова Гонте. – Иногда я не могу вспомнить его лицо…

– А того человека вы узнаете?

– Снится он мне каждую ночь! – Она тяжело влезла в машину – не старая еще, крупная женщина, в пальто, казавшемся тесным. – Когда швабы их встретили и стали звидать, чий сесь фаттю, Теодор сказав: «Не знаю! Прибился до нас. Надо его проверить!» Это он сказал про моего Андрея! – Бржзовска перемежала рассказ закарпатскими словами. Гонта понимал их. – А у швабов уже було дуже много дитей, яким не вдалось бежать: матери погнали их, абы диты остались живы. Немцы их проверили. Ни один в живых не остался, – она вздохнула. – Мы поедем мимо мемориала? Я хочу подойти к памятнику.

Гонта посоветовал ей отдохнуть – она послушно согласилась. Дремал, навалившись на дверцу, шофер.

На краю летного поля, под деревьями, лежали бурые прошлогодние шишки, похожие на ежат, свернувшихся в присутствии людей. У взлетной полосы, прощалась молодая пара, шофер бензозаправщика что-то кричал им, высунувшись из кабины.

Неожиданно запищала рация.

– «Вниманию патрулей на трассе! Уточняю приметы разыскиваемых – выбывших в автомашине «Москвич»…» – Составлявшие радиограмму спешили, она получилась не очень складной.

«Что произошло? – подумал Гонта. – Значит, инспектору ГАИ, которого я предупредил на Перевале, не удалось задержать машину? Или Шкляр и его спутники не доехали до Перевала?»

Он вспомнил «Москвич», тащившийся словно из последних сил, и Шкляра в нем.

Передававший радиограмму замолчал, похоже, его окликнула другая радиостанция, менее мощная. Гонта ее не слышал, услышал только ответ дежурного:

– «У художника фальшивый билет, на который якобы пал крупный выигрыш. При обнаружении подделки и ввиду невозможности вернуть задаток жизни Шкляра может угрожать опасность. Проверены действующие гостиницы, кемпинги…»

– Хитро задумано, – шофер проснулся. В голосе его звучала непоколебимая убежденность малосведущего, – лотерейный билет нужен расхитителю или спекулянту, чтобы и машина была, и ОБХСС не подкопался. Когда подделка выяснится, – он незлобно рассмеялся, – потерпевшим путь в милицию заказан. А художнику придется туго. Эти на все пойдут.

Гонта в последний раз оглянулся на клубки иод деревьями – они так и не пошевелились.

– Едем!

Ориентировку повторили два раза. Было ясно: случившееся со Шкляром серьезно и может повредить операции, на что и рассчитывает Джуга – Спрут.

– Мемориал, товарищ старший лейтенант! – сказал шофер.

Между деревьями мелькнул постамент. Жестяные листья венков ощетинились под прелой хвоей. Шофер затормозил. Все вышли из машины.

В глубь леса, за стену кирпичного завода, вела песчаная тропинка, начинавшаяся ступенями из белого туфа.

Бржзовска подошла к белому камню – на нем что-то лежало. Гонта не мог разобрать – что. В руках Бржзовска несла свертки. Но это были не цветы. Когда она развернула бумагу, Гонта понял – на белых ступенях лежали подарки детям, чей последний путь шел через этот тихий, пахнувший хвоей бор – игрушки, детские сандалии, книжки.

Плыли в небо верхушки неподвижных сосен. Сквозь дырочки маломерок-сандалий струился в вечность песок.

2

Причину волнений в коридоре Кремер узнал позже, когда, одевшись, вышел из номера. Не было света. Директор гостиницы уверял, что во всем виноват вчерашний буран, режиссер требовал заменить пробки, следователь…

Обо всем поведал Мацура, с которым Кремер столкнулся в полутемном холле.

– Собственно, что следователь?

– Дима пропал, – Мацура вертел головой; ему не хотелось упустить ни одной новости, ни одного передвижения действующих лиц. – Не ночевал в гостинице. И Вероники нет. Взяла вещи и… Вы же знаете!

– Ничего не знаю. К чему эта таинственность?

– Болтают ерунду: инспектор будто бы преследует Шкляра.

– То есть…

Мацура нахмурился:

– В училище, помню, только и твердили: Дима Шкляр! Талант, самородок… Администрация тоже носилась, но по другим поводам. Кто довел до слез уважаемого всеми мастера? Шкляр. Кто приставил лестницу и поднял в окно веселую компанию? Он же!

Сантехник Роман в кепке и свитере тащил к щиту-распределителю заляпанную краской стремянку. Мацура попытался и из него выжать информацию.

– Старший лейтенант не приехал?

– Из «люкса»? – Роман опустил лестницу: он не мог заниматься двумя серьезными делами одновременно. – Он уезжал?

– Здравствуйте!

– Я пропуска не выписываю, – обиделся сантехник.

Мацура пожалел, что связался.

– Рома-ан! – раздалось из-под щита. – За песнями тебя посылать!

Сантехник подхватил стремянку.

– Талант без самодисциплины! Возьмите меня, – продолжал Мацура как ни в чем не бывало, – семьи нет, времени много. Мог бы чаще бывать в «Авроре»…

Все, что говорил Мацура, было правильно, и все-таки слушать его было удивительно скучно, как смотреть на продолжавшуюся бесконечную прямую линию. Три линии, утверждал будто бы Делакруа, на свете самые уродливые, вспомнил Кремер, – параллельная, волнистая и прямая.

– Бывает, что вы показываете работы до опубликования? – спросил он.

– Непрофессионалам! Только! Мое правило. Среди них нет ни Шкляра, ни Пашкова…

«Можно ли быть таким наивным?» – Кремер вспомнил Филателиста. Только исследование Мацуры заставило того уверовать в «Суд Пилата» как вещь Тордоксы.

– …Пашкова не узнаю! Возьмите его бестактную выходку в отношении Антонина Львовича!

Он не договорил. Из комнаты кастелянши вышел Пашков. Накануне его весь вечер не было в гостинице, никто не видел, как он вернулся.

– Перед Антониной Львовичем я извинюсь, – экскурсовод театрально поклонился. – Публично. На автостанции. Но убежден: преступник здесь. У меня есть данные, я укажу его. Предупреждаю: на автостанции будет небольшой бэм.

– Опять вы, Володя, – Мацура поморщился, – есть инстанции, общепринятые нормы… Вы уходите? – спросил он Кремера.

Вернувшись в номер, Кремер одним пальцем, не прибегая к профессиональной десятипальцевой системе, достукал на машинке последнюю страницу – описание брачного периода аргонавтов. Им руководила потребность увидеть работу завершенной. Напечатанные листы он бросил в непрактичную корзину. Заключительная работа Кремера сразу опустилась на дно. Такое было впервые. Ставшую ненужной брошюру о глубоководных Кремер подарил горничной, катившей мимо двери круглый, на маленьких колесиках, пылесос.

Прозвонил телефон.

– Это я, – в трубке послышалась вчерашняя самоуверенность, но тут же исчезла. – Подача электроэнергии сейчас начнется… Вы понимаете меня? – Он звонил из учреждения, рядом с трубкой защелкали костяшки счетов. – Попробуйте слить горячую воду! Согласны с вашим предложением. Будет, как просили. Снизу полотно. Голландское. И десять тысяч. Миллиметров… Нет, хороших смесителей сейчас не найти. Вообще со смесителями беда!

– Пятнадцать тысяч, – Кремер знал, что они начнут торговаться, но в конце концов будут вынуждены согласиться. Он отошел, насколько позволял телефонный шнур, к окну. Над черепичными крышами поднимался туман. С соседних улиц к парку снова съезжались фурманки с солдатами. – Пятнадцать тысяч, ни копейки меньше…

– С ремонтом хлопот не будет, – юлили на том конце, – двенадцать с половиной миллиметров. Ни мне, ни вам.

Кремеру вдруг страшно захотелось, чтобы все кончилось побыстрее.

– Черт с вами! Встречаемся на автостанции, у кафе. Я еду тринадцатичасовым автобусом.

– Плашки у нас есть, не знаю, подойдут ли?

– Сложите все в портфель. Слышите?! И еще! Лично с вами после вчерашнего я вести дело не буду! Мало ли что вам еще взбредет в голову!…

– С тройниками обстоит не лучше. Я сказал!

– Оставьте идиотский жаргон! Портфель пусть принесет сам… Я ему отдам пишущую машинку. Поняли?

– Успокойтесь, – Кремеру послышалась угроза, потом наступила долгая пауза. – Ладно. Мы проверим коллектор… – В трубке раздались гудки.

3

Ливень застиг Шкляра и его спутников, едва они выехали из Клайчева. Небо было обложено тучами.

– Тем лучше! – мигнул Шкляру пухлый, с золотыми зубами, что договаривался с Вероникой. Он сидел с водителем. – Хуже погода – меньше проверок по дороге…

До этого Шкляр как-то не думал, что участвует в противозаконной сделке.

«Туда и обратно – на машине. Продадим билет – и с деньгами! Успеешь обернуться до завтрака… – решила Вероника. – Со сберегательной кассой растянется не меньше чем на месяц!»

– …Если милиция остановит – вы просили довезти. Друг друга не знаем. Из-за выставки посты по всей трассе!

– Какие сейчас посты! – буркнул водитель. – Льет вовсю!

Через час они ехали словно по бурно разлившейся реке. Вода прибывала.

– Надо брать назад! – высказался наконец Пухлый. – Зальем мотор! – Было похоже, что «Москвич» принадлежит ему.

– Объедем карьер – вверху суше будет!

– Там пост.

Они заспорили. Лотерейный билет покупал тот, что сидел за рулем, он же отсчитал Веронике аванс.

– Ремонт на мне, – сказал он.

– Нужен твой ремонт!

– Может, вернуться? – вступил в разговор Шкляр. – Переждем!

– А в машине не хочешь? – спросил водитель вроде бы даже весело, но самолюбие его было уязвлено: Пухлый с золотыми зубами оказался прав.

– Могу уйти. А вы сидите в машине.

Они сразу обернулись.

– А аванс?!

«Выходит, Пухлый – перекупщик. – Шкляр в полной мере испытал унизительность своего положения. – Он перепродает лотерейный билет этому типу в моем присутствии».

– Поворачивайте! Я не еду!

– Ты что? – угрожающе пропел водитель.

В заднее стекло ударили огни. Шкляр рассмотрел лица разом обернувшихся спутников – они не предвещали ничего доброго. Потом свет погас, шедшая сзади машина пронеслась мимо – желтая, с гербом и синей полосой вдоль борта.

– Милиция! – Пухлый как-то сжался, но машина, мигнув сигнальными огоньками, скрылась за поворотом.

– Довезите меня до гостиницы или кемпинга, – потребовал Шкляр.

Они посовещались.

– Может, в «Карпаты»?

– Закрыты, уже с полгода.

– Еще лучше! Не проверят! А в такую погоду везде пустят…

Водитель попытался развернуться, но мотор неожиданно заглох.

«Авантюристы», – подумал Шкляр.

Двухэтажный кемпинг был на выезде из ближайшего городка, но добирались до него долго и долго стучали в окно. Наконец мелькнул свет, бородатый сторож открыл дверь.

– На одну ночь, – переговоры вел Пухлый.

Бородатый не соглашался.

– Попадет за вас!

– Кто узнает? Гроза какая… Держи деньги!

– Эх! – Борода махнул рукой. – Заводи машину – гараж все равно свободный…

«Диковато здесь», – подумал Шкляр.

Номер оказался набитым мебелью. Кроме кроватей в него был втиснут диван, тумбочки, облитый чернилами стол. С потолка свешивалась двухсотсвечовая лампа без абажура.

Спутники Шкляра распили бутылку спирта, которую водитель захватил из багажника. Закусывали «Завтраком туриста». Ложась спать, Пухлый запер дверь, ключ сунул под матрас, свет выключать не стал.

Только теперь Шкляр почувствовал, что пиджак на нем мокрый, дождь залил рубашку и галстук. Оставив храпящих соседей, он снял пиджак, вытряс на стол содержимое – табак, блокноты для зарисовок. Лотерейный билет Вероника уложила отдельно. Шкляр вытащил и его, бумага успела отсыреть, изображение гостиницы «Россия» казалось синим.

Он достал платок и промокнул лотерейный билет. Вместе с влагой на платке появился едва заметный мазок.

Соседи по номеру спали. Свет огромной лампы ничуть им не мешал, даже делал их сон более глубоким и органичным.

Шкляр взял билет в руки. Открытие оказалось ошеломляющим. В том месте, где стоял «ноль», верхний слой был искусно срезан. Сначала Шкляру показалось, что к платку прилип крохотный кусочек волокна, пылинка…

Художник выключил свет. Никто из спавших не пошевелился. Впрочем, это уже не имело значения.

«Надо возвращаться в Клайчево, вернуть аванс… Черт возьми, как все получилось! Вероника? Она как-то странно вела себя, когда речь заходила о билете. Не хотела проверять. Ее отлучки к доске объявлений…»

Набитый мебелью номер усиливал впечатление заброшенности, запустения.

«Что же Вероника, откуда взялся билет?»

Не заботясь об осторожности, он подошел к Пухлому, выдернул ключ из-под головы. Пухлый чмокнул губами – в маленьком обрюзгшем теле жила жажда.

Бородатый сторож внизу долго не мог понять, чего от него хотят, спрягал металлический рубль в банку из-под монпансье, вздыхая позвонил на междугородную. Связи с Клайчевом не было долго. Потом не отвечал номер Вероники. За окнами кемпинга, не прекращаясь, шумел ливень.

Шкляр попросил дежурную по этажу.

– Вероника? – переспросила дежурная. – Она вызвала такси и уехала… Кто ее спрашивает?

Художник бросил трубку.

– Куда это мы навострились так рано?! Ну-ка бай-бай…

Шкляр обернулся, позади стоял Пухлый, его угрюмый спутник спускался к ним с лестницы, на ходу надевая пиджкак.

4

С утра центр Клайчева – Холм – полностью перешел в распоряжение съемочной группы. Погода налаживалась, ретрансляторы не переставая передавали закарпатские народные и эстрадные мелодии. Вестибюль гостиницы заполнила «массовка». На площадь снова устремились зрители.

Позднова, Терновский и Буторин с утра отправились за сувенирами. Ходили они долго. Гулкие каменные улицы каждый раз выводили на центральную площадь к бывшей ратуше – рядом со свешивавшимся над тротуаром красноватым металлическим петухом. Торговали магазинчики в важных, тесно приставленных один к другому трехэтажных домах. Их строгий строй повторялся в камнях площади. Сотни людей толпились на тротуарах в ожидании съемок.

У витрин туристического бюро висели отглянцованные фотографии.

– Не наши? – Ассоль замедлила шаг.

У стенда уже стояло несколько человек, Буторин заметил среди них Мацуру и старичка администратора.

– На нас заказали? – спросил он.

– Наш друг побеспокоился, – Мацура показал на старичка, попыхивавшего длинной трубочкой, – фотографии вышлют в Москву.

Буторин оглядел снимки.

– Только Кремер нигде не получился.

– Какая жалость, – огорчилась Ассоль.

Старичок засмеялся:

– Чисто женская реакция!

– Память далеких веков. Да, – Терновский увел разговор дальше от сделанного Буториным замечания.

– Смотрите! – перебил Буторин. – Володя Пашков! – Он показал на районный отдел внутренних дел. – Странно!

Все обернулись: Пашков с инспектором по особо важным делам Ненюковым входили в милицию.

– Бежит время! – Мацура взглянул на часы. – Надо идти.

Только старичок администратор оставался безучастным.

– Заявку прислали: к нам боксеры едут, на май обещались гандболисты… – Он кивнул на опутанную проводами автомашину съемочной группы: – Как подумаешь, какой ужас творили здесь…

Огромная автомашина «Урал» давала ток расставленным вдоль тротуаров осветительным приборам.

Старичок поднял узкую ладошку.

По дороге Буторин несколько раз оглядывался – Пашков так и не появился.

Из-за съемок обед подали раньше. Первыми кормили участвующих в массовых сценах солдат войск Прикарпатского военного округа. Легче обычного порхали по залу официантки.

Наконец солдаты показались в вестибюле. На площади раздались команды к построению. Взвод за взводом проходил мимо замка, выламывались мальчишеские голоса:

– Не пла-а-ачь, девчо-о-онка, пройдут до-ожди!…

Сразу же в ресторан пригласили отъезжавших с дневным автобусом. По традиции их столы украшали букетиками первых цветов и открытками с пожеланиями: «Счастливого пути! Приезжайте в Клайчево!»

Обед прошел скучно. Пашков к столу опоздал и сидел молча, не вступая в разговор. Один раз он все же заговорил – намекнул на возможные с его стороны публичные извинения, но Антонин Львович сухо поджал губы. Вероники и Шкляра в ресторане не было. Кремер к столу не спускался.

После обеда Терновский сразу исчез – его потертый портфель и замшевая развевающаяся курточка быстро промелькнули в дверях.

Пашков заперся в номере.

«Кривляка! Хвастун! – Он сам напросился на неприятный разговор с сотрудниками уголовного розыска. – О, эта унизительная привычка тянуться за чужим вниманием!»

Перед обедом, когда он вышел из гостиницы, ему показалось, что проходивший мимо Ненюков посмотрел на него внимательнее обычного.

– Владимир Афанасьевич? – не выдержал он.

– Вы в центр?

– Я провожу вас…

По дороге он не умолкал: запас удачных наблюдений, сентенций – собственных и чужих – израсходовал в несколько минут. Все, что говорил, представлялось необычным и удивительным.

Опомнился у милицейского дома.

– Заходите, – предложил Ненюков.

Они поднялись в кабинет, выходивший окнами на центральную площадь. Начальник уголовного розыска встал из-за стола, Пашков крепко, как знакомому, пожал ему руку.

– Володя Пашков.

– Помню, – Молнар показал на стул рядом со столиком, сам отошел к стене, к висевшей в простенке цветной фотографии эрдельтерьера.

– Я хочу спросить, – Ненюков не сел, поправил накрахмаленную сорочку, одернул манжеты. Пашков давно заметил, что инспектор предпочитает чистый хлопок, а запонки Ненюков и Гонта носят одинаковые – с изображением античной богини. Однако вопрос не имел отношения к его наблюдениям. – Скажите, та проверка Терновского после лекции…

Пашков насторожился.

– Вы смотрели телеспектакль «Мари-Октябрь», я понимаю. Что означала вся эта инсценировка?!

– Владимир Афанасьевич! – Он что-то лепетал, все звучало наивно. – Найти шедевры!… Хотелось узнать, как прореагируют на свидетеля! Мы все здесь не доглядели!

Ненюков прошелся по кабинету.

– А древние иконы, которые вы предлагаете?

– Никаких икон! – Он поднял ладонь, вторую прижал к груди. – Клянусь!

– Что с часами?