Текст книги "Время дождей"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

В Калинине патрульная машина передала:

– Направляются к вокзалу. Видимо, уедут поездом.

На заднем сиденье Ненюков нашел расписание. Речь шла о скором Ленинград – Москва, прибывавшем в Калинин через тридцать минут. На этот раз машину Ненюкова вел Дед, морщинистый старик в очках с проволочными дужками. Дед крутил баранку и все время порывался увеличить скорость. Все вокруг ревело, казалось, не только машина – дорога, дома, деревья участвуют в сумасшедшей гонке.

– Будем в Москве вовремя, – пообещал Дед.

Некоторое время они еще слышали по рации голоса сотрудников, находившихся на платформе в Калинине, и потом, когда те занимали места в вагоне.

– Сенников – как на фотографии, – голос принадлежал старшему группы сопровождения, человеку обстоятельному. – Сейчас я стою в тамбуре, хорошо его вижу. Он с бородой. В меховой шапке. Вот он ее снял. Второй – в кепке под нерпу, в пальто с таким же воротником. Он помоложе, тоньше. У обоих сумки. В четвертом купе Гонта… Когда выйдем, он наденет зеленую шляпу. Она заметнее. «Апостол Петр» в сумке с молнией!…

Дед, казалось, только и делал, что прибавлял скорость. Когда он сидел за рулем, думать обо всем, кроме безопасности движения, было лишено смысла.

– У вас только первый класс, – пожурил его Ненюков. – А вы идете на побитие рекордов экстракласса…

Дед был одновременно прост и недосягаем.

– «Ралли Акрополис»! – Он снял руку с баранки, чтобы показать прокуренный палец. – У меня первый класс, но с тридцать восьмого года! Гонты еще не было на свете, а я получил первый! Он пошел в первый класс, а у меня был… – справа и слева гудело, дома сливались в одно длинное здание.

Только перед Московской кольцевой дорогой Дед сбросил скорость.

«Только бы они не рассмотрели иконы в поезде… – подумал Ненюков, мысленно возвращаясь к операции. – Но это маловероятно, рискованно…»

Вскоре по рации стали прослушиваться голоса инспекторов оперативной группы на Ленинградском вокзале в Москве.

Еще через десяток минут начальник штаба операции вспомнил про Ненюкова:

– Сто девятый! Сообщите свои координаты.

– Нахожусь в районе Водного стадиона.

– Гости в пятом вагоне. Как поняли? Связь заканчиваю. Сорок четвертый! Сорок четвертый! Кто знает, где Сорок четвертый?

Ненюков почувствовал: там, на вокзале, сейчас все напряжено.

– Я – Сорок четвертый, извините… – голос был незнакомый.

Ненюков посмотрел в блокнот: Сорок четвертый был телеоператор. Операция по задержанию Спрута записывалась на ленту видеомагнитофона.

– Все! – сказал Дед, когда, вырвавшись из гущи машин, он, почти не снижая скорости, выскочил на Садовое кольцо. – Теперь дело за вами. Готовьтесь к выходу…

Темно-зеленые вагоны подтянулись к перрону, громко лязгнул опустившийся токоприемник. Никакая сила не могла теперь сдвинуть с места мгновенно замерший состав. На подножках показались пассажиры, первые голоса отдались от стен высокого вокзального дебаркадера.

На перроне Ненюков никого из сотрудников не увидел. Одинокий милиционер в форме маячил в голове состава, ему едва хватало времени отвечать пассажирам. У пятого вагона заглядывали в окна встречающие. Задерживаться здесь Ненюков не мог, поэтому сразу направился к выходу. Он взял курс на Комсомольскую площадь – основной поток н правлялся туда. Было еще рано. На «пятачке» торговали цветами, чистили снег. Оранжевые куртки окружили каток у Центральных билетных касс – там клали асфальт.

Зеленая шляпа Гонты появилась на площадке между Ленинградским и Ярославским вокзалами. Ненюков сбавил шаг, чтобы держаться на расстоянии. От потока пассажиров вновь стали отбегать ручейки – к поездам дальнего следования, к суточным кассам, в автоматическую камеру хранения – под огромный синий ключ, вывешенный над тоннелем.

Зеленую шляпу втянуло в зал для транзитных пассажиров Ярославского вокзала. Ненюков ускорил шаг.

Впереди шли двое.

«Они…» Ненюков узнал их по описанию, услышанному в машине. Теперь уже ничто не напоминало о заводных фигурках, которые он вместе с Гонтой наблюдал с крыши залесского собора.

Сенников и его сообщник остановились в центре зала, недалеко от эскалатора. Ненюков сделал полукруг, чтобы лучше рассмотреть лица. Уголовник выглядел старше и плотнее – крепкий, с крупными чертами. Окладистая борода молодила его, чувствовалось, что он возбужден и заметно нервничает. Напарника Ненюкову разглядеть не удалось – оба преступника направились к эскалатору.

В последний раз мелькнула шляпа Гонты. Других участников группы захвата Ненюков не знал. Он обошел эскалатор, по лестнице поднялся на второй этаж. Зал выглядел пустоватым, Ненюков двинулся прямо по проходу. Оба похитителя икон шли впереди, метрах в десяти, в дальний левый угол к скамьям между киосками «Военной книги» и Союзпечати.

Скамьи отгораживали от остального зала правильный квадрат, представлявший собой идеальный сектор захвата. Даже придирчивый референт Холодилина («Где он, кстати?») не мог бы придумать более оптимальный вариант для места задержания. Судя по всему, передача икон могла произойти на вокзале, в ближайшие часы и минуты.

Места на скамьях быстро занимали пассажиры. Ненюков пытался угадать сотрудников уголовного розыска: «Парень в туристских ботинках? Женщина с корзиной? Ее нерасторопный спутник – увалень с рыжими усиками?» Угадать было нелегко. Внезапно он увидел майора Несветаева с авоськой, полной апельсинов.

Время шло удивительно быстро. Заполнялся зал. Открылся киоск с газетами. Ненюков посмотрел на часы – шел седьмой час. Сенников сидел терпеливо, поставив ногу на сумку с иконами. Его партнер сходил за газетами, принес целую пачку, принялся читать.

В десятом часу на скамье, где сидели преступники, Ненюкову почудилось еле заметное движение, после того как дикторша вокзального радиоузла сказала:

– Граждане пассажиры! – Тут она ненадолго умолкла. Ненюков догадался, что дикторша по ошибке начала не тот текст. – Граждане, – она поправилась, – встречающие пассажиров! На пятый путь прибывает экспресс… Либе геноссен!

Сенников оглянулся в сторону Ненюкова – он кого-то искал. Инспектор по особо важным делам продолжал безразлично смотреть в пространство: за его спиной был эскалатор. Третий человек должен был, видимо, появиться оттуда.

«Главное, не встретиться глазами», – подумал Ненюков.

Группа прибывших с экспрессом пассажиров вошла в зал.

– «Ледиз энд джентлмен…» – снова заговорило радио.

То, что произошло через секунду, было невозможно предвидеть.

Пассажир, сидевший рядом с Сенниковым, провел рукой по карманам, внимательно посмотрел на соседа.

Сенников отодвинулся. Одной рукой пассажир еще лазил по карманам пальто, второй схватил Сенникова:

– Отдай бумажник.

Оба вскочили. Ничего еще не понимая, Ненюков подался вперед.

– Со мной не пройдет, карманник!

– Ты что? – Сенников отбил руку.

Все смотрели на них.

Ненюков увидел круглые остановившиеся зрачки майора Несветаева. Сам Ненюков в эту минуту машинально искал в кармане вторую перчатку.

– Бумажник отдай!

Блестяще задуманная операция рушилась на глазах.

– Помогите, граждане! – крикнул пассажир. – Кража!

– Что там происходит? – услышал Ненюков по рации. – Что там происходит, черт побери?

– Милиция!…

Сенников отпихнул пассажира, схватил сумку, бросился к «Военной книге». Он надеялся проскочить к комнатам отдыха – там был второй выход, однако кто-то из сидевших подставил ногу – Сенников отлетел в сторону, но удержался. Сумка упала. Схватка продолжалась несколько секунд. Увалень с рыжими усиками неожиданно перехватил Сенникова, дернул за кисть, одновременно заваливая на бок. Задержание было проведено мастерски. Никто вокруг ничего не понял.

Напарник Сенникова еще раньше отбросил сумку, рванулся в другую сторону – его схватили, но операцию по поимке перекупщика икон ничто уже не могло спасти.

Когда началась драка, Кремер сидел в зале. Он еще колебался, а ноги уже выбросили его мускулистое тело из круга наблюдавших в самую гущу дерущихся, руки сами нашли отброшенную сумку с иконами, рванули молнию, выхватили кусок легкого, как пробка, старого дерева.

Зажав икону под курткой, Кремер бегом бросился к лестнице. За ним погнались.

«Выскочить на площадь, – подумал на бегу Кремер, – сделать петлю: к метро, и сразу повернуть назад…»

Он был уже в дверях и наверняка успел бы смешаться с толпой на площади, но младший инспектор уголовного розыска опередил его – выскочил наперерез. Он знал вокзал лучше Кремера.

– Стой!

Бежать было некуда. Кремер замедлил шаг, бросил на ходу:

– Если вы задержите меня хоть на секунду, вы сорвете операцию. Так надо…

На младшего инспектора жалко было смотреть: крупные капли пота выступили у него на лбу…

Через минуту с иконой под курткой Кремер уже петлял, удаляясь в сторону Каланчевки.

Глава пятая
«…ANNO 1944»

(Сутки до задержания Спрута)

1

«Два момента, – подумал Ненюков, – определяют оперативную обстановку после кражи в Клайчевском замке: стремление преступника заполучить подлинного «Апостола Петра» и невозможность в условиях нашего заслона на перевалах вывезти похищенные иконы из города».

К этому следовало добавить принимавший все большие масштабы и потому суливший успех поиск бывших владельцев колец «Мария anno 1898», «Анна anno 1908» и «Олена anno 1944», оставленных Спрутом в Москве и изъятых управлением.

«Все обручальные, все подарены мужчинам, все из Закарпатья…» – обратил внимание Ненюкова генерал.

Установление лиц, видевших или знавших о существовании бреши в потолке выставочного зала, также сужало круг подозреваемых.

Действия Ненюкова и его коллег диктовали контригру Спрута, о которой Ненюков теперь думал все чаще.

«Что он предпримет? Как попытается обойти заслон, когда придется транспортировать похищенное?»

Гостиница спала, но за окном раздавалось негромкое пение, там собирались отдыхающие окрестных санаториев. Собирались затемно, весело перекликались. Позднее появлялся руководитель, тоже из отдыхающих, с отменно прямой спиной, в перешитой папахе. Пели о незаметно отлетевших годах, любви, разлуке.

В конце парка полным ходом шли последние приготовления к съемке.

«Спрут попытается направить милицию по ложному следу. За кем? Что за история с лотерейным билетом Вероники? Кто повесил объявление: «Человека, потерявшего лотерейный билет, просят по средам и пятницам быть у бювета…» Вопросов было множество.

Звонок начальника уголовного розыска застал врасплох.

– Владимир Афанасьевич! Кольцо «Олена anno 1944»… – Молнар заметно нервничал. – Слышите? Владелец нашелся!

– Он с вами? – крикнул в трубку Ненюков.

– В соседней комнате. Сама Олена погибла, ее муж был в клайчевском лагере, потом в Освенциме…

– Вы можете прийти с ним ко мне?

– Сейчас?

– Так будет лучше. Кто он?

– Учитель истории из Ясини… Мы выходим.

Бывший узник Клайчевского замка, а потом лагеря смерти в Освенциме оказался нестарым еще человеком, рыжеватым, с лицом, густо усыпанным мелкими коричневыми веснушками, в шляпе, похожей на тирольскую. В облике его не было ничего трагического.

– Юрий Русин.

– Ненюков.

– …У перший день стояли на морози, в снегу, раздягнени и боси, цилий день, – Русин начал почему-то с Освенцима, – ввечери загнали до горячой лазни и знову вигнали голими на подвиря, до ранку, з двух тисячи в чоловик зашилилось килька десяткив… – Он умолк и лишь потом вернулся в Закарпатье.

Ко времени, когда Русин оказался в Клайчеве, сюда уже было согнано несколько тысяч людей. Число их быстро росло, задержанных свозили из отдаленных городков и сел. Режим в замке, отличавшийся вначале неупорядоченностью, провинциальной, что ли, бестолковостью, с каждым днем становился строже, бесчеловечнее. Замок представлял зрелище запустения и разгрома – стекол в окнах не было, деревянные постройки уничтожены. Все, что хоть сколько-нибудь поддавалось огню, было сожжено.

Теперь Ненюков понял, что с самого начала, в Москве и здесь, им не хватало человека, знавшего Клайчево военных лет.

– Что вас интересует в первую очередь? – Русин перешел с одного языка на другой, не заметив этого.

– Замок.

Запущенный и загаженный, даже в таком виде, замок оставался пятном в глазу Шенборнов, вызывая бешеную ревность строгим рисунком башен, удивительными пропорциями – всем своим благородным обликом архитектуры Возрождения. Поэтому никто не удивился, когда в середине весны сорок четвертого в замке неожиданно раздался взрыв.

Взорвавшаяся на чердаке бомба полностью снесла часть потолочного перекрытия в углу центрального зала. Заряд был огромен. Другое сооружение, несомненно, рухнуло бы, похоронив все под своими развалинами. Взрыв произошел ночью. В зале находились женщины с детьми, никто не понял, в чем дело. Крики раненых, стоны были слышны далеко за пределами Холма.

Русин говорил не спеша, в здешней спокойной манере. За точно отмеренными паузами угадывалась напряженная работа памяти. Иногда он умолкал, молча покуривал короткую трубку.

– Как долго, по-вашему, существовало отверстие в потолке? – спросил Ненюков.

– Недолго. Ждали какую-то комиссию, несколько арестованных спешно залатали отверстие, закрасили. В виде исключения им дали десять пенге каждому.

– Вы кого-нибудь знали из мастеров?

– Я был избит, лежал… – Веснушчатое лицо Русина не выдало боли, он сильнее прикусил трубку. – Нас арестовали за связь с партизанами. Меня и нескольких молодых парней. Сначала задержали в здании унгвартской гимназии – тюрьмы были переполнены. Потом раскидали в разные стороны – кого в тюрьму, кого в Чинадеевский замок, кого – в Клайчево. Командира нашего увезли в Мараморош-Сигетскую тюрьму…

Ненюков поднялся, чтобы заварить кофе.

– Кого только не было в Клайчеве, – оборвал себя Русин, он не хотел свидетельствовать об одном трагическом и лишь по необходимости рассказал о себе, – даже какие-то уж вовсе одиозные фигуры времен австро-венгерской монархии – в гамашах, с тросточками…

– Простите: коснусь вас лично… – Ненюков подвинул Русину чашку с кофе, его руки с высунувшимися на треть крахмальными манжетами умело хозяйничали за столом. – Ваше обручальное кольцо… Где вы расстались с ним? Помните?

– В вагоне, когда везли в Освенцим, – Русин незаметно, одним пальцем, отвел с ресницы слезу. – Кольцо Олены… На свадьбу я подарил ей такое же, только на нем было выгравировано: «Юра», «Юра anno 1944».

– Будьте добры… Кольцо отобрали немцы?

– Обстояло иначе. Когда лагерь решили эвакуировать, сюда согнали чуть ли не целую армию. На каждом шагу – солдаты, жандармы. Всюду повозки, сторожевые собаки. Всех, кто мог передвигаться, гнали к железной дороге. Стариков, больных везли на фурманках. – Рассказ был прерывист, и Ненюков, и Молнар, так и не произнесший ни одного слова, понимали: каждый пропуск – дань памяти погибшим по дороге в Освенцим. – На товарной станции ждали вагоны. Ночь и следующий день мы провели в теплушках. Жара, нечем дышать. Из вагона не выпускали. Крик, слезы…

С минуту Русин молча курил.

– Человек, которому я отдал кольцо, стоял у дверей. Он говорил с солдатом, о чем, я не слышал. Только вокруг зашептали: «Соберите денег для шваба! У кого что есть! Нам позволят бежать!» Кроме кольца, у меня ничего не было. Другие тоже отдали последнее: деньги, медальоны. Появилась надежда. – Русин выбил свою маленькую трубку. – Когда стемнело, немец приоткрыл дверь… – Он помолчал. – Бежал один человек.

– Тот, что договаривался с часовым?

– На наши деньги он купил свободу. Часть ценностей отдал солдату, золото оставил себе. О нас он не сказал ни слова. Старик из Брегова стоял рядом и все слышал…

«Ничего невозможно скрыть, – думал Ненюков. – Удивительный закон сохранения информации. В теплушке, набитой смертниками, должен обязательно найтись человек, который передаст дальше: «Каинова печать на предателе!…»

– Нас интересует этот… бежавший! – сказал он.

Русин задумался:

– Собственно, я не видел его. В лагере он не был, хотя и появлялся за проволокой. В теплушку его сунули прямо на станции.

– Будьте добры, подробнее. Что значит – «появлялся за проволокой»?

– Организовывал побеги состоятельным людям. Я уже говорил. Режим на первых порах не отличался упорядоченностью, а этот человек имел связь с охранниками…

Вначале и потом, после организации лагеря, никто не знал толком, что и как будет. Говорили об отправке в Германию – угон гражданского населения вообще не прекращался, но в те последние месяцы принял особый размах – с облавами, с засадами на дорогах, со специально натасканными на людей собаками.

– …Заключенные называли его Теодором, Федором. Коррупция среди охраны была чудовищной, голова арестованного оценивалась в несколько сотен пенге. Охранники пропускали Теодора под проволокой, между конным двором и садовыми домиками. – Русин подбирал слова и события, чтобы не коснуться живой боли. – Откуда он, никто толком не знал. Я слышал, что из Текехазы. Говорил по-украински, по-немецки, отлично владел венгерским. Ему помогали два немецких солдата.

Обычно Теодор появлялся ночью. Приходил к женщинам, мужья или братья которых на воле ему заплатили, инструктировал, как вести себя. Утром появлялись его друзья-солдаты: «Мария Габовда, или Челеняк, или Клайн – в немецкую казарму мыть полы! Пусть идут с детьми!» Пропусков не писали. Солдаты гнали их на другой конец города, Теодор уже ждал…

Ненюков не сомневался: речь шла о Спруте. Видимо, эти операции и имел в виду напарник Сенникова, когда на допросе сказал: «С ним и немцы не могли ничего сделать. Он делал бизнес у них на глазах…»

– После войны не приходилось слышать о нем?

– Нет. Положение его, как бы это выразиться, было щекотливым. С одной стороны, как будто помогал жертвам, спасал. С другой – наживался на чужом горе. – Русин снова закурил. – Рисковал? Но ведь из-за денег. И в Освенцим чуть не попал – видимо, что-то не поделили. Но выкрутился. За чей счет, правда…

– Во время взрыва он находился в замке?

– Не помню.

– Вроде контрабандиста, – сказал Молнар. Это были его первые слова. – Думаете, ему удалось спастись?

– Я никого не встречал из тех, кто был со мною в теплушке. Если жив, бояться ему, в сущности, здесь некого.

Оставался невыясненным, по крайней мере, один важный вопрос.

– Кто мог бы опознать его? – спросил Ненюков.

Русин не спешил с ответом.

Наконец он кивнул.

– Бржзовска. Он взялся спасти ее сына, но по дороге мальчика будто бы опознали. Тогда Теодор бросил его, если не хуже…

– Бржзовска? – переспросил Молнар.

– Мария.

– Что вы знаете о ней?

– Несколько лет назад она жила в Минске.

– А ее сын? Он жив?

Русин вздохнул:

– С детьми не церемонились.

Молнар снял телефонную трубку, набрал номер.

– Сервус! Минск… Да, срочно. – На междугородной его сразу узнали.

– После войны кто-то сказал мне, – Русин помолчал, его веснушчатое лицо было спокойно, – что об аресте Теодора в сорок четвертом году сообщала «Неделя» или «Русское слово».

2

Обитатели гостиницы и персонал наблюдали за приготовлениями к съемке с верхнего этажа. Отсюда был виден весь парк – съемочная группа, окруженная серовато-зеленым кольцом форменных шинелей, и полевые кухни жандармов, и сторожевые собаки, и те, кому предстояло сыграть узников.

Работники выставки говорили обо всем, хотя по-прежнему четко прослеживались две темы – уголовного розыска и кинематографа.

Маленький старичок администратор снова повторил суть своей теории, по которой мелкие и неудачливые мошенники, из «интеллектуалов», якобы всегда следуют по пятам более крупных и хищных, чтобы урвать кусок с их стола.

Слушали его невнимательно.

– Милиции обнаружить их трудно – вот главное! Совсем не обращают внимание на себя.

– Главный рвет и мечет! – Мацура был в курсе студийных новостей. – Съемочный план горит!

– Подкачала погода…

Кремер незаметно спустился вниз. В руке его был портфель – он шел за иконой.

– О билетах можно не беспокоиться? – Мацура обращался к Поздновой.

– Мы уезжаем завтра, – отношения их понемногу налаживались. – Рейс и места я скажу позже.

– А как вы? – спросил Мацура у Кремера.

– С вами.

– Чудесно.

Несколько белых ракет прорезало небо, в парке раздались звуки марша. На лестнице Кремер слышал голос Мацуры:

– Съемка откладывается. Вообще-то с самого начала надежды были на завтрашний день.

За конторкой администратора сидел Буторин, его ноги торчали из-под конторки.

– Как вам на новом месте? – поинтересовался Кремер.

Кроме них, никого в вестибюле не было.

– В жизни не встречал хозяйства запущеннее! – Буторин поднял полузакрытые глаза. – Удивляться не приходится – все администраторы временные.

– Теперь вы здесь?

– С выставки ушел по собственному желанию. Говорят, легко отделался. Виновен по всем пунктам: ротозейство, халатность. Еще что-то. Следы будто бы уничтожил – после кражи не отменил натирку полов… – У Буторина было выражение лица растерянно-глуповатое. – Даже следователь не поставил мне это в упрек.

– Бывает.

Поговорить им не удалось.

– А ты говорил, что тебя режут без ножа! – По лестнице спускались Мацура и старичок администратор, Мацура еще издали приветствовал Буторина. – До чего ты на месте! Чудесно смотришься!

Буторин улыбнулся.

– По выставке скучать не будете? – Старичок повернул маленькую головку подростка.

– Нет, честно говоря. – Бывший смотритель-кассир разразился неожиданной исповедью: – Икон я не знал и, признаться, не любил. – Он убрал ноги из-под конторки, обвил руками колени. – Сколько бы Ассоль ни объясняла природу шедевров, все равно не понять, почему непропорциональных размеров существо с недоразвитой головой и тяжелыми ушами – то ли осел, то ли кузнечик – вершина мастерства.

– Это же прекрасная икона! – Мацура узнал по описанию похищенный шедевр.

Буторин смутился, Кремер пошел к дверям.

3

Разговор с генералом был самый короткий, может, последний перед операцией, которая с этой минуты практически началась.

Спрут и его сообщник были здесь, в Клайчеве, Ненюков мог их задержать, если б существовала уверенность в том, что тайник будет найден.

– Какая требуется помощь? – спросил Холодилин.

Разговор с Русиным перевел дело в новое русло. Следовало отыскать последние унгвартские номера «Недели» и «Русского слова», сообщавшие о Теодоре, привлечь к расследованию Марию Бржзовску, знавшую Спрута по Клайчевскому лагерю.

– Может ли управление обеспечить своевременное прибытие Бржзовски в Клайчево, товарищ генерал?

– Когда же вы ее ждете?

– Завтра к тринадцати.

– К отъезду работников выставки?

– Произойдет реконструкция обстановки: идет съемка фильма… Кроме того, в этот день уедут все!

Холодилин понял.

– Спрут готовится к тому же часу, – сказал он. – Не забудьте. Он сделает все, чтобы на это время разбросать вас по всему Закарпатью. Подальше от тайника.

– Кажется, так.

– Бржзовску мы берем на себя.

За окном угадывались силуэты многих людей. Казалось, город пришел в движение. Из-за забора, где дежурили пожарные машины, пускали ракеты.

– Желаю удачи.

Несмотря на разделявшее их расстояние, Ненюков расслышал бой часов в кабинете Холодилина.

– Спасибо, товарищ генерал.

Сразу за заместителем начальника управления позвонил Молнар.

– Все тихо, – он будто был удивлен этим обстоятельством. – Гонта не приехал?

– Скоро должен быть.

Молнар и Гонта часто звонили друг другу, и одним из последствий этой возникшей дружбы, полагал Ненюков, должно было стать приобретение Молнаром щенка породы эрдельтерьер. Впрочем, начальник Клайчевского уголовного розыска, да и Гонта об этом пока не подозревали.

Стоя у окна, Ненюков взял с тумбочки роман Сенкевича, перелистал несколько страниц. Время ползло медленно. Не прошло и десяти минут, как Молнар позвонил снова.

– Мне подумалось, что Гонта у вас.

– Что-нибудь срочное? – Ненюков уловил напряженность.

– Лотерейный билет, выигравший «Волгу», о котором предупреждал Гонта…

– Я слушаю.

– Оплачен. «Волга» выдана шестого января в Москве. Сейчас сообщили.

– Оплачен?

«Что же за билет Шкляр проверял в сберкассе у источника? Если подлинный в Москве, то билет Вероники…»– Волнение Молнара передалось Ненюкову.

– Может иметь отношение к контригре Спрута, – Молнар выжидал.

– Посмотрим.

– Хорошо, Владимир Афанасьевич, – он похоже повеселел.

– Как с газетами военных лет? – спросил Ненюков.

– Где упомянут Теодор? Мне обещали.

– Иначе Андрею придется ехать в архив…

– Постараюсь.

Ненюков остался стоять у окна.

«Кроме объявления в парке, ни намека на существование билета, – думал он, – если это отвлекающая игра Спрута, то таким образом нас думают на нужное им время разбросать по Закарпатью? Будет только один такой маневр или несколько? Когда й как все начнется?»

В дверь постучали.

– Войдите!

Сантехник гостиницы, он же электромонтер Роман, снял шапку, потоптавшись, ухнул с порога:

– Дежурная велела идти на второй этаж. Клиент икону забыл. Дежурная сказала: надо начальника известить…

– На втором этаже? В каком номере? – Ненюков не сразу разобрался в этих «велела» и «сказала».

– В двести десятом.

«У Терновского!»

– Что за икона, не знаете?

– Девка, – Роман оглянулся, в коридоре никого не было, – на груди круг, а в кругу пацан…

«Богоматерь «Оранта», – определил Ненюков, – «Боголюб-ская»? С выставки?

– …Дежурная велела, чтобы срочно. Сказала, им еще белье в номере менять.

4

Все свободное население Клайчева поднялось на Холм, особенно много было детей. Ракеты, запускавшиеся с шоссе, привлекли людей из соседних сел, в связи с чем пришлось увеличить милицейский наряд, обеспечивавший порядок в районе замка. Закрыт был также подход к парку со стороны гостиницы.

Возвращаясь, Кремер сделал изрядный крюк, чтобы обогнуть оцепление. Окрестные улицы перегородили «фурманки», пахнувшие свежеструганым деревом, с солдатами на козлах. Вдоль панелей тоже стояли солдаты в серой форме, жандармы с собаками в намордниках, на строгих ошейниках – парфорсах. Пока шли съемки, Клайчево жило памятью страшных дней сорок четвертого.

Кремер шел не спеша. Боковые улочки были пусты. В магазинах, окружавших площадь-перекресток, казалось, не осталось ни одного посетителя, кафе с металлическим петухом над входом было закрыто, у автостанции толпились только пассажиры междугородных автобусов.

Автобусы отправлялись в Сваляву, Криву, Ясиню, Воловец, названия эти бессчетно повторялись в звучаниях, возвращавших словам их первозданный смысл: «Крива», но «Воловёц», «Ясиня», «Свалява».

На сквере, позади бывшей ратуши, сидело несколько пенсионеров-филателистов. Кремер на ходу заглянул в кляссеры: шиллинговый Ньясаленд, Остров Вознесения, голубые Бермуды с надпечатками.

Кремер подходил к замку, когда из-за угла неожиданно выдвинулась фигура, в форменной шинели с белой портупеей, и кобурой, Кремер замедлил шаг.

«Наверняка остановит, предложит открыть портфель…» – подумал он.

Еще не поздно было повернуть назад либо повторить прием, использованный в Москве, на Ярославском вокзале, но в условиях маленького Клайчева и то и другое было чистым безумием.

Как зуммер, предупреждающий об опасности, заныла рука, будто в портфеле лежала не высохшая за четыре столетия икона, а был он до самого верха набит гирями или гантелями.

«Бесславный финал, – Кремер окинул взглядом стеклянные стены гостиницы, – глупее трудно придумать!»

Неожиданно в вестибюле, как в аквариуме, показалось лицо новоиспеченного администратора. Бывший кассир-смотритель появился на крыльце.

– Кремер! Срочно в двести десятый!…

Это было спасение. У сержанта был такой вид, словно у него на глазах сорвалась с крючка огромная рыба. Момент был упущен.

– От следователя приходили!

Кремер поспешил в вестибюль, милиционер так и не успел его остановить.

– В двести десятый?

– Второй этаж, – рядом с Буториным стояла дежурная, дальше, у конторки, на высоком вертящемся табурете, покуривала Вероника.

– «Богоматерь Боголюбская» нашлась, – сказала Вероника, – поднимитесь в номер к Антонину Львовичу!

– Разве Терновский здесь?

– Он в Мукачеве, а икона здесь, в номере.

– Да, да…

Он вернулся к себе, приоткрыл балконную дверь. Весна несла туман и обещала грозу, приближалось время дождей. Кремер только мельком взглянул вокруг. Уже уходя, он переложил браунинг из куртки в карман пиджака.

Веронику, Шкляра, Мацуру – всю компанию Кремер нашел в вестибюле. Старичок администратор тоже был здесь, он понимающе мигнул Кремеру:

– Ну и дела творятся, пречиста дева! – Старичок зажал в кулачке трубку, выпустил несколько колечек, похожих на мыльные пузыри. – Как вам работалось?

– Заканчиваю главу… Последнюю!

– О наших событиях там будет?

– Только рыбы, птицы…

– Звери, – вмешался Пашков, в голосе слышалась плохо скрываемая неприязнь. – Почему не иконы? У вас познания в древнем искусстве… – он засмеялся, обращая все в шутку.

– Одних ты подозреваешь, Володя, – сказала Вероника, – других выводишь на чистую воду… Милиция знает, что твои часы нашлись?

Пашков покраснел:

– Наверное.

– Вас можно поздравить? – спросил Мацура.

– Кажется, их подобрали у источника… Собственно, мне не сообщили.

– Нашлись! Вместе с Володиным полотенцем. Знаете, как это бывает? – Вероника расставила точки над – Преступники после краж обычно идут к источнику, оставляют краденые часы, полотенца… Так? – Тяжелая, с высоким начесом голова делала Веронику крупнее. – Или их унес Антонин Львович?

Шкляр не дал ей продолжать:

– Мы хотели идти. – Он повернулся к дверям.

Кремер вышел на крыльцо вместе с художником и его подругой. Давешнего сержанта у гостиницы не было. Туман рассеивался, все небо оказалось затянутым тучами.

– Покой! – Шкляр показал рукой в сторону замка: стена была тех же тонов, что и стволы сосен, тишина и неподвижность царили в углу парка. – Замечали? Только сосны по-настоящему передают ощущение спокойствия. – Кремер случайно взглянул на Веронику, она внимала затаив дыхание. – Ели, напротив, тревожны…

В глубине вестибюля Кремер увидел Пашкова и Буторина, они стояли рядом и смотрели в его сторону. Чутье подсказало Кремеру, что бывший смотритель-кассир и экскурсовод говорят о нем – они сразу замолчали, едва он обернулся.

Пора было возвращаться в номер.

– Балкон открывать рано… – начал Шкляр.

К гостинице приближались двое, одного Кремер уже видел – пухлого, с тусклым металлическим блеском во рту.

Пухлый кивнул Веронике и показал спутнику на Шкляра. Кремер обратил внимание на повернувшееся к ним тяжелое невыразительное лицо.

– Простите, – не глядя на Кремера, сказала Вероника.

Кремер вернулся к себе. Сквозь балконную дверь он увидел внизу гору фанерных ящиков, обозначавших служебный вход ресторана. Пашков и Буторин разговаривали с шофером разгружавшегося фургона.

Кремер машинально перелистнул «Справочник флотов» – попал на аргентинские патрульные суда «Команданте генерал Запиола» и «Команданте генерал Кригойен».