Текст книги "Время дождей"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

«Длинные незнакомые названия», – подумал Кремер.

Он сел за машинку и печатал, пока в. коридоре не послышались шаги: возвращались Вероника и Шкляр. Когда вновь стало тихо, Кремер взял с подоконника журнал, выскользнул в холл.

Запутанные ходы, какие приходилось все утро делать, были в то же время удивительно просты, имея в виду цель, которую с самого начала он преследовал в Клайчеве.

– Сочетать труд с активным умственным отдыхом… – встретил Кремера в холле Мацура. Искусствовед сидел в кресле, закованный в свои невидимые доспехи, кресло он поставил так, чтобы видеть всех, кто шел по коридору и поднимался по лестнице. – Я, например, читаю сказки – карельские, японские, даргинские. Несколько страниц – и голова удивительно свежая. Суббота – день кроссвордов…

Шкляр и Вероника могли появиться в любую минуту.

– Пять кроссвордов, из которых минимум два труднейших. Что такое кроссворд?… – Он не успел с формулировкой.

Послышались шаги – Шкляр, в плаще, в шляпе, вслед за Вероникой вошел в холл. В руке художник нес плоский чемоданчик – «атташе-кейс».

– Далеко? – спросил Мацура.

– В ближние дали…

– Если в Ужгород, значит, в «Скалу». Уникальный ресторан, бывшие подвалы Габсбургов.

Шкляр не ответил, Кремер подошел к ним.

– Речь не о выпивке… – Шкляр хотел что-то добавить. Внезапно, поддаваясь порыву, неловко чмокнул Кремера в щеку. – У меня в номере бутылка «Плиски», возьмите. Сервус!

Кремеру стало жаль его.

– Я провожу.

Мимо встретившегося на лестнице Ненюкова втроем они спустились вниз. Метрах в двухстах от гостиницы стояла машина – красный потрепанный «Москвич» первых выпусков. Пухлый толстяк сидел рядом с шофером, подкреплявшимся куском холодной говядины.

Кремеру стало вновь тоскливо, когда он увидел Шкляра, отрезанного от мира крутыми плечами и животами спутников. Все молчали. Вероника, желая поднять настроение, послала отбывающим улыбку стюардессы и пожелала счастливого полета… то бишь пути. Вместе с Кремером она вернулась в гостиницу. В вестибюле они снова увидели Ненюкова – инспектор по особо важным делам разговаривал со старичком администратором.

Расстались молча. Уже в номере Кремер вспомнил: пухлого толстяка и его «Москвич» он видел рядом с Вероникой на Перевале во время экскурсии в Карпаты.

Дождь застал Гонту в машине по дороге в Берегово, мелкий, унылый, потом, набрав силу, он превратился в настоящий ливень. Сразу после обеда быстро стало темнеть. Шоссе опустело, за все время им встретилось не более десятка неуверенно продвигавшихся автобусов.

Подшивок «Недели» и «Русского слова» военных лет в Клайчеве найти не удалось. Теперь, усталый, жалея о потерянном времени, Гонта спешил в Берегово.

«Надо было сразу ехать в архив, сейчас я был бы уже в Берегове…» – подумал он.

Вода стекала по шоссе бурлящим потоком, закрывая асфальт. Шофер находился в беспрестанном напряжении.

– Может, переждать? – пожалел его Гонта.

– Не успеем, товарищ старший лейтенант! Надо ехать!

«Старший лейтенант» подействовало безотказно. В армии среднего начальствующего состава милиции Андрей Гонта был не зеленым юнцом, а офицером, дважды уже приказами начальника управления повышавшимся в звании.

Впереди мелькнул стоп-сигнал ползущей машины – старенький «Москвич». Шофер-милиционер чуть поднажал. На мгновение, пока желто-синяя «Волга» с гербом обгоняла «Москвич», Гонта увидел его пассажиров.

«Шкляр!» – Двух других Гонта видел впервые.

– Сможем связаться с постом ГАИ? – спросил он у шофера.

– Вряд ли, – тот тряхнул затекшей рукой. – Ну и погодка!

До поста ГАИ оставалось не более двадцати километров.

Ехали долго. У самого Перевала начался длинный, необычайно трудный серпантин, его преодолевали из последних сил. Наконец мелькнул знак «ГАИ 200 метров», правее освещенное окно контрольно-пропускного пункта. Дежурный инспектор в огромном намокшем плаще жезлом показал на обочину, подошел к дверце.

– Товарищ Гонта? Радиограмма, – осторожно, чтобы не намочить бумагу, инспектор прикрыл ее концом плаща. – Из Клайчева. После архива вам необходимо выехать в аэропорт…

«Бржзовска прилетает из Минска в 2.45. – Гонта дважды пробежал глазами скупые строки, к тому же написанные неразборчиво. К этому времени работа в архиве должна быть закончена. – Обеспечьте приезд Бржзовски в Клайчево к началу операции…»

– Ориентировок не было? – спросил Гонта.

– О «Москвиче» красного цвета из Клайчева. Усилить наблюдение. В случае обнаружения доставить с находящимися людьми в областное управление, в Ужгород.

– Есть шанс, поздравляю.

– Вы видели их?

– Часа через два будут здесь. Не пропустите?

– Никогда! – Инспектор ГАИ глубже надвинул капюшон, потоки дождя заструились по плащу. – Считайте, что «Москвич» находится в областном управлении.

5

Мацура потоптался в дверях номера, в последний момент выпустил вперед старичка администратора.

– Не помешали? – спросил старичок.

– Пожалуйста, – Кремер отложил страницы с описанием забавного семейства прилипаловых рыб. – Берите стул, кресло.

– Ужасная погода! О съемках не может быть и речи. – Мацура покосился на распечатанную бутылку «Плиски», презент Шкляра.

На стене против окна раскачивались из стороны в сторону ползшие на крышу растения.

Кремер поднялся, чтобы помыть стаканы.

– Было так, – Мацура продолжил разговор, прерванный в коридоре. – Святых писали, следуя строгим правилам. Святой Георгий, например, на всех иконах «юн, без бороды, кудряв». Нестор – «юн, без бороды», Акиндин – «молод, с бородой немного остроконечной»…

Старичок, должно быть, кивнул, потому что Мацура продолжил:

– Заметьте тонкости, так сказать, по линии бороды. «Круглая», «едва показавшаяся», «раздвоенная»… Но даже поставленный в эти жесткие рамки Тордокса писал Апостола Петра особо, на что искусствоведы обратили внимание. До смешного мало людей разбирается в этом! – крикнул он Кремеру в ванную комнату.

– Я могу узнать Спасителя, – сказал старичок, – по надписи «Вседержатель»…

– У Спасителя по меньшей мере двадцать имен: «Заступник», «Благоутробный», «Еммануил»… – Кремер услышал шелест переворачиваемых страниц на письменном столе. – Ваш последний рассказ? – крикнул Мацура. – «Рыбы-прилипалы»? Почему?

– У них спокойная жизнь…

– Но вы пишете, что их залавливают вместе с хозяевами, к которым они прилипли, и поднимают вместе на палубы. Согласитесь, это не очень-то спокойно.

– Это происходит сравнительно редко, – вернувшись к столу, Кремер разлил коньяк, – чаще прилипалы свободно плавают в поверхностных слоях очередного «хозяина»… Будьте здоровы!

– Сервус! – Старичок смело сделал крошечный глоток. – Чудесный коньяк! Прости, пречиста дева!

Мацура выпил не морщась. Кремер со стаканом вернулся к умывальнику.

– Запивать вредно! – предупредил из-за стола Мацура.

– Привычка! – Он хотел вылить содержимое стакана в раковину, но передумал – запах распространился бы по помещению, перелил в пластмассовый стаканчик с зубной щеткой и выпил воды. Вода была с сильным привкусом железа и совсем не отдавала хлоркой.

– Перстосложение! – продолжал Мацура. – Большой палец художник клал на конец безымянного, а мизинец сгибался еще больше, чем безымянный…

Войдя в комнату, Кремер увидел, что старичок администратор из последних сил борется с дремотой, а Мацура ходит от стола к окну.

– Хочет Ассоль Сергеевна или нет, «Суд Пилата» написан Тордоксой…

Так Марк Катон Старший заканчивал будто бы каждое выступление в сенате: «Впрочем, я полагаю, что Карфаген должен быть разрушен».

– Обед! – негромко пропела официантка в коридоре. Она несла судки в угловой номер.

– Обе-е-ед! – пропела она еще раз.

Мацура посмотрел на часы.

– Пойдете?

– Я плотно завтракал, – сказал старичок, – манный пудинг да еще свеклу и кисель.

– Тогда до ужина. У меня режим.

Администратора развезло, Кремер отставил бутылку.

– Не хотите отдохнуть?

– Нисколько.

– Завтра и мы уедем, приедут другие…

Старичок высвободил из рукава тонкое, как у подростка, запястье.

– Объясните, что против вас имеет Пашков? Сейчас встретил меня и Мацуру в коридоре. Спрашивает, читали ли вы хоть один рассказ Кремера. Мацура не читал. Володя говорит: «Я иду из библиотеки, там о нем тоже не слыхали…»

– Удивительный человек! – Кремер усмехнулся.

– Вот именно. Разве всех писателей запомнишь?

Кремер и раньше замечал: воззрения старичка администратора страдают неким механицизмом. Рассуждения о крупных и мелких мошенниках, например. Он раскладывал явления на простейшие составляющие и рассматривал вне связи с целым. Вот и сейчас было непонятно, как он вернется к главному: «Писатель ли Кремер?» Но он вернулся:

– Володе обещали срочно навести справки по телефону в Библиотеке Ленина в Москве. Завтра придет ответ.

– Прекрасно, – кивнул Кремер. – Теперь он успокоится. На Перевале ничего нового?

Старичок с радостью сменил тему.

– Слушайте, – он показал на бутылку, – а не ударить ли нам по второй? По случаю дурной погоды. Преступники, наверное, тоже сейчас в окна поглядывают: посты ведь могут снять…

С контрольно-пропускных пунктов, получивших приказ наблюдать за «Москвичом», в котором выехал Шкляр, не поступало никаких известий. Междугородная молчала.

Несколько раз Ненюков принимался читать Сенкевича, ходил по номеру, ворошил оставленные Гонтой фотографии Хаазе Альзена Младшего. Эрдельтерьер смотрел круглыми удивленными глазами, наклонив под углом квадратную морду.

«Не ошибся я, приняв историю с лотерейным билетом за отвлекающий маневр Спрута?» – подумал Ненюков. Он позвонил старшей по смене на междугородную.

– Вы имеете представление о том, что происходит в горах? – спросила старшая.

– Не очень.

Она смягчилась:

– Советую подойти к окну.

– Вы имеете в виду грозу?

– Бурю! Когда кончится, я сама позвоню.

Однако вместо междугородной около двадцати трех позвонил Молнар. Голос был тоньше комариного писка.

– Не слышу. Говорите громче! – крикнул Ненюков.

Так ничего и не разобрав, он положил трубку.

Еще несколько раз раздавались звонки, Ненюков снимал трубку, связь вышла из строя основательно.

В начале первого в номер постучали – приехал Молнар с инспектором розыска.

– Связаться с вами невозможно, – он снизу вверх встревоженно смотрел на Ненюкова. Черноглазый инспектор, вызвавший в свое время неприязнь Поздновой, наоборот, чувствовал себя необычайно уверенно, неизменную замшевую кепку он нес под мышкой. – Последние новости! Звонок в милицию анонимного доброжелателя…

«Началось! – понял Ненюков. – Контригра Спрута».

– Художник продал фальшивый лотерейный билет.

– Шкляр?

– Получил задаток. В случае обнаружения подделки Шкляра ждет… Впрочем, вы и сами не хуже меня знаете, что его ждет. Дежурный тянул время, просил уточнить. Трубку повесили.

Установлено, что звонили из автомата от кинотеатра «Верховина».

«Но лотерейный билет ведь действительно фальшивый», – подумал Ненюков.

Он вышел в коридор. Дежурная по этажу безуспешно боролась со сном.

– Не спится? – спросила она сквозь дрему.

– Меня интересует Шкляр.

– Не видела.

– Он не звонил Веронике?

– Веронике? – дежурная проснулась окончательно. – Так ведь она тоже уехала! Едва дождь чуть поутих. Кто-то позвонил ей, и она уехала. Тройную плату пообещала – иначе таксист не соглашался. До Ужгорода в грозу!

– До Ужгорода?

– Сказала так… А там кто знает! Девка не промах. Кастелянша видела: Вероника деньги на аккредитив клала. Нам, говорит, и не снились такие!

Ненюков спустился в вестибюль. За конторкой, набросив пальто, сидел Буторин, напротив – приехавший из Мукачева Терновский. Увидев Ненюкова, Буторин поднялся:

– Настоящая буря, миллион кубометров воды унесло…

– Вы не за мной? – пошутил Терновский. – Нет? Тогда мы еще посидим, покурим.

Ненюков вернулся в номер.

– Веронике позвонили. Она уехала… Звонил, видимо, тот же аноним.

– С вами невозможно было связаться! – Молнар хрустнул костяшками пальцев. – Я дал приказ: снять посты вокруг Клайчева, бросить на розыск Шкляра.

– Художник действительно попал между жерновами.

Контригра Спрута теперь была видна во всех деталях: вместо спасения шедевров заставить милицию заниматься поисками Шкляра.

Черноглазый инспектор воспользовался паузой, в руке он держал пакет с фотографиями.

– Поездка в Карпаты, товарищ подполковник. Завтра снимки появятся на доске у экскурсионного бюро.

Ненюков быстро просмотрел фотографии.

Ущелье с белкой. Впереди круча, в ущелье снег. Сбоку, метрах в двадцати, пост ГАИ, постовой проверяет машину. Шкляр позирует в центре, рот полуоткрыт, что-то по обыкновению объясняет. Вероники рядом нет. Чтобы, возвратившись домой, отвести каверзные вопросы? Возможно. Буторин? Здесь. Поднятая к верхушкам сосен рука – Терновский. Сбоку Мацура. Все на месте. Вероника разговаривает с водителем «Москвича», администратор смотрит в их сторону.

– Фотографию водителя «Москвича» увеличить, – Ненюков обернулся к Молнару, – дать в ориентировку…

– Обратите внимание на понятого, – сказал инспектор. В суть предстоящей операции кроме Ненюкова и Гонты был посвящен только Молнар.

Ненюков нашел Кремера: половину его лица загораживало дерево. Ненюков пробежал глазами другие снимки: Кремер нагнул голову. Вот он снова – спиной, разговаривает с шофером автобуса…

– Прячет лицо, – сказал черноглазый. – Заметили?

Он никак не мог успокоиться после сделанного им открытия:

– Не получился ни на одном снимке! Я сначала не мог понять: то ли проявитель старый, то ли что-то с бумагой?

Дождь на некоторое время стих, потом снова вошел в силу, словно обрел второе дыхание. Междугородная бездействовала – там даже не считали нужным снимать трубку.

– И проявитель грел, – рассказывал инспектор, – и бумагу тер. Не думал, что он нарочно отворачивается. Между прочим, товарищ подполковник, хотя вы предупредили, я на свой риск принял кое-какие меры. Не знаю, одобрите ли…

Телефон звонил громко, словно в компенсацию за вынужденное молчание. К трубке попросили Молнара, через минуту он уже кивал удовлетворенно:

– Гонта получил радиограмму, он предупредил инспектора ГАИ, что обогнал машину со Шкляром… Сейчас она должна быть на подходе к контрольно-пропускному пункту.

– Чтобы Спрут не исчез, – торопливо договорил инспектор, – когда шли к вам, я закрыл его в номере. Поставил у двери кресло. Вроде шутки. Самому ему теперь не выйти: одна ножка на полу, а остальные прислонены к двери… Только бы сообщник не узнал – не отодвинул!

6

Настоящая Советская Армия подошла к Карпатам в августе сорок четвертого. Пятого августа был освобожден Старый – один из наиболее крупных городов Прикарпатья. Шестого пал Дрогобыч, седьмого – Борислав и Самбор. В результате Львовско-Сандомирской операции неприятельская армия «Северная Украина» была разгромлена. Москва салютовала героям – войскам 1-й гвардейской армии, 18-й армии и 17-го гвардейского стрелкового корпуса.

Приближался заветный час освобождения Закарпатья.

Однако, перелистывая в архиве пожелтевшие страницы «Недели» и «Русского слова» за тысяча девятьсот сорок четвертый год, Гонта словно перенесся за тридевять земель от фронта:

«Сенсация: убийство на свадьбе в Нягове!»

«Великое землетрясение в Аргентине!»

Регулярно печатались футбольные новости:

СК Русь – УАЦ 2:1

УАЦ – Газдяръ 2:0

Можно было подумать, что именно здесь, на футбольных полях, решались судьбы Европы и мира: тщательный анализ учебно-тренировочного процесса, кулуарные сплетни.

По договоренности с областным управлением архив не закрыли. Плотный человек без галстука, служащий архива, откровенно похрапывал.

Гонта читал внимательно, не совсем представляя, каким образом имя Спрута отыщется среди футбольных отчетов, рекламной чепухи, списков жертвований на организацию очередного литературного конкурса.

В безбрежном море псевдоинформации тонули немногочисленные – то тщательно закамуфлированные, то, наоборот, вынесенные на первую страницу для «организации доверия к независимой прессе» – сообщения:

Подкарпатя – военна территория!

Новая советская инвазия остановлена!

Новый порядок железнодорожной коммуникации!

И снова крупно:

ИЗВЕЩАЕМ

О ДОСТАВКЕ ИСКУССТВЕННОГО ЛЬДА НА ДОМ!

Ложные вести о кормлении свиней!

Максимальная цена сандвичей!

Отравление грибами!

Мукачево – УАЦ 3:1

Гонта уже отчаялся обнаружить что-либо, как в середине столбца мелькнуло знакомое слово: «борбыль». Он слышал его в Москве через несколько дней после ареста Сенникова и сразу обратил внимание: в числе связей задержанных – парикмахер из Закарпатья, борбыль.

Заметка называлась «Наказан поделом!».

«Вниманию любителей поживиться в трудное для народного господарства время!

За то, что на возу за сумму 10 000 пенге переправил к границам двух молодых женщин, арестованных за нарушение закона «Об охране нации» и преступления против рейха, интернирован борбыль Федор Джуга из Текехазы…»

Откровенно похрапывал за сатиновыми шторками служащий архива, мокли за окном крыши городка, который Гонта видел только из машины да из этого окна.

Сомнений быть не могло: имя и судьба интернированного Федора Джуги совпадали с тем, что рассказал Юрий Русин Молнару и Ненюкову. Именно Джуге передал Русин в теплушке свое обручальное кольцо с гравировкой «Олена anno 1944», которое теперь было изъято в Москве у напарника Сенникова, знакомого с парикмахером-закарпатцем.

«Круг замкнулся!… – подумал Гонта. – Надо срочно звонить Ненюкову… Борбыль Федор Джуга из Текехазы и есть Спрут!»

Словно что-то почувствовав, работник архива зевнул. Гонта быстро дочитал заметку.

«…Теперь авантюрист по справедливости занял кресло, которое предназначалось его клиенткам, и будет эвакуирован с другими внутренними врагами. Пожалуйте бриться, Джуга!»

К ночи гроза переместилась в Клайчево, гром ударил совсем близко. В разрывах молний глухая стена напротив окна Кремера казалась ближе, узловатые растения раскачивались, взбираясь на крышу, и никак не могли взобраться.

Кремер переставил футляр машинки к дверям – в случае опасности икону следовало тотчас вынести из номера, кресло он подтащил к окну, устроился удобнее.

Подушки, казалось, еще хранили умеренное тепло, оставленное старичком механицистом.

«Забытое со студенческой скамьи слово!…

Механицисты рассматривали движение как цепь бесчисленных фаз покоя, дробили события на бесконечно малые. Обычные явления при таком подходе становились неузнаваемыми: Ахиллес не мог догнать черепаху, стрела никогда не долетала до цели…

Дождь лил не переставая. В темноте был виден унылый строй балконов, заканчивавшийся выходом на полуротонду, тройной ряд трубок ограждения.

Уже в половине десятого в гостинице стало тихо: отдыхающие покинули холл, из-за помех телевизор пришлось выключить. Кремер вел себя как человек, изрядно хвативший «Плиски»: на ужин не пошел, не появился у телевизора.

После двадцати трех гостиница замерла окончательно. Мягкие паласы делали шорохи едва различимыми. Ни один звук не переносился из номера в номер.

Кремер старался не думать о том, что ему предстоит. Он думал о другом. Чем меньше дней оставалось до традиционного сбора филологов, тем чаще вспоминался ему старый декан, непременные ленчи со студентами, «подававшими надежды», термос с кофе и строчки поэтов, писавших в жанре цы в десятом-одиннадцатом веках: Оуяна Сю, Лю Яна, Су Ши, но чаще Ван Вэя – «Остановлены лошади в ряд…»

…Он увидел, как человек, поднявшись на полуротонду, перешагнул невысокое ограждение и, словно вдоль палубы, напрямик двинулся к его балкону. Вовсю хлестал дождь. Человек с секунду задержался у окна, но, ничего не разобрав в темноте, надавил на дверь.

Злополучная бутылка из-под «Плиски» покатилась по комнате, Кремер вскочил:

– Что вам надо? Кто вы?

– Сам знаешь! – послышался ответ.

Кремер отошел к двери. В кармане он сжимал бесполезный в данной ситуации жилетно-карманный браунинг.

– Икону! – приказал гость.

Видимо, он читал или слышал, как должно себя вести, когда попадаешь ночью к «прилипале» – мелкому хищнику, долго шедшему по пятам своих более крупных собратьев, чтобы урвать кусок с их стола.

– Живей.

Отобрать икону казалось ему делом легким, как удалить кирпичи в наскоро заложенном потолочном перекрытии. Кремер не сомневался: именно этот человек проник в выставочный зал замка, в то время как его напарник запер снаружи дверь. Он похитил «Оплакивание», «Поругание Христа», «Суд Пилата», в которых ничего ровным счетом не смыслил, а теперь решил еще добыть «Апостола Петра», чтобы сосредоточить всего Тордоксу в руках того, кто стоял за ним.

– Сначала о возмещении, – сказал Кремер. – Вас послали договориться, а не грабить.

– Жить надоело?

– Не валяйте дурака!

Кремер отступил к двери. Больше всего боялся он зацепиться за что-нибудь, свалить тумбочку, стул. Отступая, Кремер вытянул руку по направлению к двери, второй – подхватил футляр.

Гость двинулся за ним.

– Разбудите гостиницу! – предупредил Кремер.

– Давай икону.

Выхода не было. Кремер нажал ручку двери – вместо бесшумного поворота петель послышался тихий царапающий звук. Кремер тотчас потянул ее на себя: снаружи дверь подпирало что-то грозившее в любую секунду упасть. На раздумья оставались секунды.

– Стой! Ваша взяла! – сказал он. – Правая тумба стола. Только тихо! Икона там…

– Давно бы так, – гость вернулся к столу.

– В каком ящике?

– В среднем.

Послышался стук.

– Здесь нет…

Кремер зашел сзади, сжал браунинг. Гость снова нагнулся, Кремер сделал выпад – рукоятка пистолета пришлась поперек шейных мускулов. Тот свалился, прижимая колени к подбородку, руками он держался за шею. На полу, у стола, было светлее – сюда падали отблески света фонарей, но Кремер все равно ничего не мог рассмотреть.

– Вот кресло! – Кремер помог ему подняться. – Вас послали устроить скандал? Откуда вы меня знаете?

Гость сел, каждое движение причиняло ему страдания.

– Мы видели друг друга в Москве, на Ярославском вокзале.

– Там бывает много людей, – сказал Кремер.

– Вы схватили икону…

– Но почему вы решили, что она со мной?

– Почему? – Боль понемногу отпускала его, он снова взял прежний тон… – Ты вез ее в Мукачево Терновскому. По дороге узнал про кражу из замка. Поворачивать было рискованно…

– Я мог передать икону в Москве.

– Не мог. Терновского не было. Он уехал перед тем, как все случилось в Залесске.

Все еще сжимая шею, ночной гость сказал:

– «Апостол» тебе не нужен.

– Вот это деловой разговор! – Кремер взял стул. – Я мечтал договориться.

– Что хочешь за него?

– Много не надо. Я возьму «Оплакивание» и маленькую икону из Твери, которую вы взяли у онколога. Разницу заплатите… – Он торговался как «прилипала».

– Кто здесь сказал про онколога?!

– Дураку ясно! Вы же подбирали Тордоксу!

– Икона здесь, в номере?

– Здесь. Как вы узнали про меня и Терновского? – спросил Кремер.

– Каталог международной выставки с его автографом!… Понятно? Ничего не оставляй под матрасом.

Кремер кивнул:

– Значит, вы навестили меня, пока я ездил в Карпаты?

– Пока ты прятался от экскурсионного фотографа… Между прочим, тебя не разыскивают?

– Не разыскивают, – Кремеру стало смешно. – Что это вы так неприветливы? Все-таки имеете дело с искусством… Вы не из шпаны?

Из кресла донесся звук – полусмех, полустон. Ночной гость, забыв про боль, радовался собственной находке:

– Литератор я…

– Ладно, – сказал Кремер. – Договорились?

– Пока нет. Где держал ее?

– В камере хранения.

– Я знал, что ты принесешь икону перед самым отъездом… – Гость что-то достал из кармана, по-видимому блокнот с описанием иконы.

«Экспертиза» заранее продумана», – понял Кремер.

В ту же минуту в коридоре раздались шаги. Скрипнул плохо закрепленный плинтус, легкое сотрясение послышалось рядом с холлом. Скрываемые паласом шаги приближались к двери.

– Больно? Массируйте шею, – Кремер не особенно осторожно тряхнул ночного гостя.

– Какой массаж? – Он ничего не слышал. – Шея не гнется!

– Отвлекайтесь, массируйте. Стихи любите? – Не дождавшись ответа, Кремер забормотал первое пришедшее на память: – «Остановлены лошади в ряд, мы готовы разлучить рукава и полы. Над каналом большим императорским снова начинается чистый холод…» [3]3
  Ван Вэй – (китайский поэт VIII века). Покидаю Цуй Син-цзуна. Перевод Ю. Шуцкого.


[Закрыть].

Человек в коридоре с секунду постоял под дверьми, потом шаги стали удаляться.

– Где икона? – спросил гость.

– Сейчас.

«Апостол» был тщательно упакован. В темноте Кремер убрал первый предохранительный слой, потом второй. Наконец поставил икону на стол, включил лампу.

Лицо «Апостола» было просто и величаво. На этот раз оно говорило о порывистости и простодушии. Сквозь оградительное стекло хорошо просматривался древний потрескавшийся левкас.

– Переверни!

Кремер повернул икону. По дереву рассыпались крошечные завитки старославянских литер: «В лето 6922 а писана бысть икона си рукою раба божия Антипа Тордоксы».

Когда гость ушел, Кремер тихо вернулся в прихожую, осторожно нажал на ручку – дверь в коридор беззвучно открылась.

Больше Гонта не нашел в газетах ничего, что относилось бы к парикмахеру Федору Джуге – «торговцу людьми», наживавшемуся на человеческом горе. Приближался последний штурм, сообщения с фронтов исчезли, зато резко возросло количество материалов под рубриками «Разное» и «Спортивные сообщения».

«Денатурированный спирт убил шестьдесят семь людей!»

«Пянство – найбольший ворог народного господарства!»

В конце сентября, когда даже самым твердолобым стало ясно, что дни фашистской диктатуры сочтены, газетами овладела подлинная футбольная лихорадка:

Газдяръ – Мукачево 1:3 (1:1)

Мишколцъ – СК Русь 1:2 (1:0)

И наконец, 24 сентября 1944 года:

Сентлеринцъ АЦ – УАЦ 3:1 (0:1)

Больше «Неделя» не выходила. «Независимая политическая газета» «Русское слово» прикрылась еще раньше.

Гонта отложил подшивки, посмотрел на часы. Пора было ехать в аэропорт – встречать Бржзовску. В углу, за шторками, положив голову на стол, спал работник архива.

Черные сатиновые шторки… Где он их видел совсем недавно? В кабинете Холодилина! Конечно! Окна зашторили, и на экране видеомагнитофона побежали кадры, отснятые при задержании Сенникова и его напарника на Ярославском вокзале. Полупустой зал у суточных касс, «сектор захвата» – между киосками «Военной книги» и Союзпечати… Пассажиры, чемоданы, сумки… Здесь преступники ждали Спрута, когда сидевший рядом с Сенниковым пассажир схватил его за пальто… «Похититель редчайших икон не побрезговал обычным бумажником?»