Текст книги "Время дождей"

Автор книги: Леонид Словин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Дело не в них. Такое преступление… Понимаете? А вокруг все чего-то ждут, едят, пьют. Тордоксой занимались Ассоль и Мацура. Ассоль – человек глубоко порядочный!

– Вы присваиваете функции должностных лиц.

– Но не для себя же я стараюсь! – у него навернулись слезы.

– Какое наивное представление о расследовании! Кто с кем переглянулся, кто покраснел… – Молнар покачал головой.

– Мы запрещаем подобную деятельность, – сказал Ненюков. – Кроме того, это сейчас становится опасным!

– Для меня?

Вдалеке глухо ударил пушечный выстрел.

– Началось! – послышалось внизу.

Центральная площадь была освобождена от зрителей, лишь сбоку, у автостанции откуда должен был отправиться тринадцатичасовой автобус, собирались пассажиры.

Вспыхнувший серебристый свет «юпитеров» на мгновение придал площади странный сказочный вид. Зрители на тротуарах заволновались. Высвеченные прожекторами участники съемок занимали свои места.

5

День быстро набирал силу, асфальт парил. До Клайчева оставалось не меньше половины пути. В зеркальце сзади Гонта увидел лицо Бржзовски – набухшие веки, белое, словно под слоем белил, лицо. Женщина ехала с закрытыми глазами.

– Смотрите! – шофер показал на дорогу.

Позади дорожного знака «Кемпинг 200 м» съезжал на шоссе знакомый «Москвич».

– Они! – сказал Гонта. – Дайте сигнал остановиться.

Бржзовска за его спиной тихо охнула.

«Москвич» приближался. Люди, сидевшие в нем, и не думали тормозить. Отсвечивавшая полоса на лобовом стекле мешала рассмотреть их лица.

– Беру по осевой, – предупредил шофер.

«Москвич» проскочил у самой обочины. Второй раз за эти сутки Гонта увидел размытые скоростью физиономии находившихся в «Москвиче» людей.

– Шкляр! – крикнул шофер-милиционер, – крепче сжимая руль. – На заднем сиденье!

Гонта и сам заметил промелькнувшее в долю секунды бородатое лицо.

– На разворот? – спросил шофер.

Гонта оглянулся.

– Поступайте, как будто меня нет! – Бржзовска откинулась к спинке сиденья.

– Разворачиваемся!

Спрут все-таки навязал им свою игру.

На повороте машину слегка занесло, брызги щебенки прогрохотали по кузову. Ленточка на спидометре быстро сползла вправо к стокилометровой отметке. «Москвич» мелькнул на изгибе шоссе и тут же скрылся: водитель бросил машину в вираж, не снижая скорости.

Гонта включил микрофон.

– Явор-три! Как слышите?

– Я – Явор-три! – откликнулись с ближайшего поста ГАИ. – У меня все спокойно.

Взревев, машина взяла поворот, но «Москвича» там уже не было.

– У них движок от «Волги»! – шофер скинул шляпу на сиденье. – Ну, дело будет!

– Явор-три! Я – Седьмой, преследую «Москвич», квадрат «Борис-6»…

До поста ГАИ оставалось не более шести – восьми километров.

– Вон они! – крикнул шофер и осекся.

«Москвич» развернулся и теперь двигался навстречу со скоростью, какую позволял ему мотор. Пустое шоссе было безлюдно. «Москвич» быстро приближался.

– Они пьяные!

– Включите сирену, – приказал Гонта.

Сирена сурово взвыла.

– Водитель машины двадцать два тринадцать, – успел крикнуть Гонта в микрофон, – приказываю остановиться! Приказываю…

Прогрохотало эхо:

– И-ха! И-ха-ху! И-ха!

– Остановиться!

Сзади Гонта почувствовал впившиеся в спинку сиденья пальцы Бржзовски.

– Ложитесь! – крикнул он.

На мгновение стали необычно ясно видны лица людей в машине. Тот, что сидел за рулем, спустился вниз, чтобы во время столкновения избежать удара рулевой колонки. Только глаза и лоб мелькнули в стекле. Его спутника не было видно совсем, и лишь Шкляр смотрел на дорогу невидящим равнодушным взглядом.

– Я Явор-три, вас вижу! – донесла рация.

За несколько метров до точки, где машины должны были встретиться, обе боковые дверцы «Москвича» приоткрылись. Все, что разыгрывалось на шоссе, было актом полнейшего безумия, на переднем сиденье никого не было. Внезапно, в последнюю долю секунды, над рулем появились руки Шкляра. «Москвич» вильнул в сторону у самого крыла милицейской машины, не удержался, влетел в кювет.

Когда Гонта вместе с водителем подбежали к машине, из нее на четвереньках выползал совершенно пьяный пухлый человек.

Рядом взвизгнули тормоза.

– Требуется помощь? – спросил автоинспектор «Явор-три».

Серьезных повреждений ни у кого не было: пьяных судьба бережет. Пока «Явор-три» с сержантом занимались автомобилистами, Гонта помог художнику выбраться из кювета.

– Плечо немножко… – сказал Шкляр.

– Переходите в нашу машину. Лотерейный билет с вами?

– Он фальшивый, я его сжег, – скрывать не имело смысла. – Покупатели знают, вот и хватили с горя…

Гонта посмотрел на часы, времени оставалось в обрез.

– Может, успеем!…

– А вдруг я не узнаю его? – спросила Бржзовска. Едва художник оказался в безопасности, она утратила ко всему интерес и лишь мельком взглянула на Шкляра, когда тот сел рядом. Впереди ждало Клайчево. – Ведь почти тридцать лет прошло…

6

И вот Ненюкову поступили по рации первые сообщения: человек, вступивший в переговоры с Кремером, взят под наблюдение. Из бухгалтерии гостиницы, откуда он звонил писателю, человек почти бегом направился в кафе под красным металлическим петухом, где за столиком его ждал «сам». Голландское полотно и другое, что требовал Кремер в обмен на «Апостола Петра», ожидавший за столиком должен был лично в портфеле доставить на автостанцию. Спрут и его сообщники спешили.

Некоторое время рация молчала.

Ненюков не отходил от окна. Держался он привычно спокойно, ничто не ускользало от его взгляда.

– Внимание! – услышал Ненюков внезапно. – Зафиксировано посещение объектом заброшенного строения на Мукачевской улице… По выходе из дома Спрут имел при себе сверток!…

Теперь стал известен и тайник. Службы, обеспечивавшие операцию «Невод для Спрута», работали со все возрастающим напряжением.

Неожиданно заработал телетайп.

«Клайчево РОВД подполковнику Ненюкову…»

Как будто невидимая рука дотянулась до каретки, и помещение разом наполнилось трезвым заводским стуком. Ненюков не вздрогнул, не подбежал к аппарату. Гонта не мог находиться на другом конце телеграфного провода, но, если бы это все-таки был он, приостановить операцию Ненюков уже не мог.

…Обратилась к дежурному по областному управлению внутренних дел в Ужгороде и пояснила что лотерейный билет был найден ею в парке клайчевского замка…

«Ага, Вероника!» – подумал Ненюков.

Как он и предполагал, фальшивый билет Веронике подбросили, потом о нем чудесным образом стало известно двум весьма сомнительным личностям – Пухлому и его другу, Вероника противилась сделке, вывесила в парке объявление, которое читал Гонта, однако…

Механическая рука продолжала выстреливать текст, стремительно подбрасывая четкие строчки:

…После отъезда Шкляра неизвестное лицо предупредило по телефону о том что лотерейный билет подделан…

В этом месте аппарат неожиданно запнулся, и продолжение последовало сочным латинским шрифтом, видимо, телетайпист в Ужгороде от волнения нажал не тот клавиш:

…Primite meri rocicka…

– Сообщите, что силы брошены на поиск Шкляра, – сказал Ненюков, – в операции «Невод» участвует минимум инспекторского состава…

Он ни на минуту не позволял себе отвести взгляда от автостанции. Пассажиры там все прибывали, но посадка пока не началась: шофер «Икаруса» был вызван к инспектору ГАИ.

Связистка продолжала радиопоиски Гонты.

– Перед самым Клайчевом впадина, – в который раз принимался объяснять Молнар, – оттуда разговаривать бесполезно, ничего не слышно…

Ненюков кивнул.

В эту минуту у автостанции появились работники выставки: Позднова, Мацура, Пашков…

В дымке неестественного, пронизанного светом «юпитеров» сиреневого воздуха, по главной аллее парка двинулась странная в этот весенний день процессия. Мерно качали головами запряженные в одинаковые серые фурманки низкорослые кони. Перекликались с козел солдаты. Проводники сдерживали вырывавшихся из металлических ошейников – парфорсов сторожевых собак.

Так было.

В фурманках под охраной увозили из Клайчевского замка для отправки в Маутхаузен и Освенцим пожилых, больных и детей. Мало-мальски здоровые шли сами. Много было среди них арестованных «за помощь неприятелю», «за измену государству», «за действия против управления, а равно как и против рейха», но еще больше подозреваемых в связи с партизанами, нарушивших «закон об охране нации» и просто подвернувшихся под руку – всех, о ком на следующий день «отвечательный редактор и выдавец» «Недели» лицемерно сообщил о своей заметке «Неблагодарность»:

«Минувшего тыжденя Клайчево было сведкомъ не каждоденной подее: евакуацие жидов, что переубували в клайчевском табори… Сколько гуманности и людскости проявила держава – и сколько злобы и садизма скрывается в угрозах наших супротивников…»

Стрекотали съемочные камеры.

В глубине здания прозвучали позывные «Маяка». Вдалеке Ненюков увидел Кремера, приближавшегося к автостанции.

– Кремер вышел на площадь, – сказал Молнар.

В ту же минуту из миниатюрного динамика в комнату ворвался голос Гонты. Он передавал открытым текстом:

– Мы у Холма! Со мной Бржзовска и Шкляр… Как слышите?

– Слышу! – Ненюков поправил галстук, аккуратно поддернул рукава сорочки к плечу. – Пошли!

– Десять, девять, восемь… – почему-то по бумажке зачитала связистка, – два, один… Время!

Сначала ничего не произошло.

Хлопнула дверь райотдела: водитель «Икаруса» вышел к машине. Два сотрудника уголовного розыска в штатском оттянулись от автостанции ближе к туристическому бюро, где Спрут должен был встретиться со своим партнером. Инспекторов было всего двое, остальные пока еще стояли на шоссе по пути к Перевалу, чтобы прийти на помощь художнику.

Ненюков вглядывался в маленькую группку пассажиров – работников выставки и провожающих. Они стояли у сложенного на скамье багажа – Позднова, Мацура, Пашков… Терновский – его легко было узнать по портфелю – то и дело поглядывал на часы. Рядом стоял Буторин. Он да водопроводчик Роман, на этот раз в теплом свитере, натянутом почти на уши, представляли в своем лице гостиничный персонал. У автобуса уже выстроилась очередь.

– Десять, девять… – мысленно продолжал считать Ненюков. До завершения операции остались секунды.

Внезапно в маленьком кружке работников выставки что-то произошло: Ненюков увидел, как словно неведомая сила вытолкнула Пашкова в середину.

«Не выдержал? – Ненюков был весь напряженное внимание. – Решил все-таки произвести фурор! Только бы Пашков не пытался вывести на чистую воду Мацуру…»

Молнар посмотрел на Ненюкова, но тот и сам видел. Жестикулируя, Пашков обращался именно к Мацуре. Обещание указать похитителя икон перед посадкой в автобус и тем самым посеять тревогу у настоящего преступника? Ненюков вспомнил телеспектакль, из которого этот прием был заимствован, – назывался он «Кошачий король» с Юрским в главной роли.

«Где же бэм, Володя? – должно быть, спросил кто-то. – Обещал показать похитителей икон, а теперь в кусты?»

«И не собираюсь, – по-видимому, ответил Пашков. – Дело чести! Сейчас убедитесь…»

Ненюков оставил наблюдательный пост – больше здесь нечего было делать – и быстро пошел к выходу. Чтобы осложнить операцию «Невод для Спрута», экскурсоводу требовалось не более минуты.

«Спросите у товарища Мацуры, – Ненюков представил реплику Пашкова так ясно, будто находился рядом. – Что значит телеграмма «Ребенок здоров», если детей у него нет?»

Все наверняка замолчали после этого бестактного выпада. И похожая на черницу в туго затянутом вокруг шеи платке Ассоль Позднова, и Терновский, и Буторин. Даже Роман.

Мацуре было трудно уклониться от ответа. Закованный после болезни, как в латы, в тяжелый гипсовый корсаж, он, должно быть, обратился к Терновскому или Поздновой:

«Вы настаиваете? Что ж! Мы уезжаем, и я не вижу причины скрывать… Вас это обрадует! «Апостол Петр» не был похищен в Залесске. Милиция подменила его. Впопыхах преступники не заметили. Мой товарищ, работник выставки, сообщил, что икона цела, этой шифровкой…»

«Правда? Это правда, Ассоль?» – сообщение должно было вызвать сенсацию.

Когда Ненюков выбрался из толпы и увидел, что в группке работников выставки и их провожатых не хватало одного человека, он понял: разговор, который он представил себе, имел место в действительности. Среди лиц, к каким Ненюков успел привыкнуть за эти дни, он не увидел круглого, довольно приятного, может быть, самую малость отягченного низким лбом и густыми нависшими бровями лица, принадлежащего электрику Роману, того самого, что словно сошло с экрана видеомагнитофона в кабинете генерала Холодилина.

Электрик, он же сантехник гостиницы Роман, сорвавший операцию на Ярославском вокзале, в прошлом трижды судимый за кражи, подручный Спрута, незаметно отдалился от отъезжавших работников выставки и исчез в толпе. Следовало тотчас сообщить Спруту услышанное: «Апостол Петр» цел и находится в Москве!»

Вместо Романа под свисавшим над тротуаром красноватым металлическим петухом Ненюков увидел Кремера. Кремер держал в руках портфель и пишущую машинку, как в тот вечер, когда он впервые оказался на Холме и Ненюков с Гонтой наблюдали за ним из окна гостиницы.

Шофер «Икаруса» с путевкой и правами снова побежал в райотдел. Ненюков чуть-чуть успокоился. Наверху, в окне кабинета, рядом с радисткой, он угадал фигуру Молнара, заменившего его на КП.

Спрут был где-то рядом, на площади, стиснутой, как крепостной стеной, пузатенькими трехэтажными домами.

Ненюков внимательно смотрел по сторонам.

…Маленький старичок администратор с небольшим портфельчиком в руках показался из толпы, огляделся по сторонам и снова спрятался. На мгновение, показавшееся бесконечно долгим, Ненюков потерял его из виду.

По другую сторону возов рыскал Роман. Старичок администратор и электрик искали друг друга. Роман нервничал, воротник его притянутого к самым ушам свитера приспустился, обнажив полоску пластыря, закрывавшего след ночного разговора с Кремером.

Подручный Спрута не мог понять:

«Все совпало в деталях… Какую же икону показал Кремер?»

– Восемь, семь… – автоматически считал Ненюков.

Спрут показался снова. Сбоку Ненюков увидел сотрудника уголовного розыска, обходившего объект по кривой. Все действующие лица были на месте. Свет «юпитеров» погас – в съемках был объявлен перерыв. Громче зазвучали голоса на тротуарах.

Наконец, словно решившись, Спрут отделился от толпы. Размахивая стареньким портфельчиком, он быстро пошел навстречу Кремеру. Их отделял длинный ряд остановившихся фурманок.

– Гов ныкай! – Роман различил старичка за повозками. – Адэ [4]4
  Стой! Смотри! (местный диалект).


[Закрыть].

Администратор обернулся. Он не сразу заметил Романа, его внимание привлек Гонта, тоже спешивший к автобусу. Пожилая женщина в кургузом пальто едва поспевала за ним.

– Адэ! – громче крикнул Роман.

Спрут почувствовал опасность, но не знал, откуда она надвигается. Пожилая женщина рядом с Гонтой растерянно оглядывалась на ходу. Один раз она едва не встретилась глазами с администратором, однако ее взгляд прошел над его головой.

Низкий рост делал Федора – Теодора Джугу из Текехазы невидимым.

Бывший борбыль наконец обратил внимание на Романа, но не отозвался, пока Гонта и женщина не отдалились.

– Что кричите? Пречиста дева! – окликнул он.

Роман еще издали, по ту сторону возов, стал объяснять, показывая на Мацуру, на Кремера, приближавшегося с пишущей машинкой.

– Как? Повтори! – Джуга подскочил к соседней повозке, где было меньше людей.

Рядом с солдатом на козлах громко заворчала собака.

– Место! – крикнул солдат.

Бржзовска обернулась, кровь отхлынула у нее от лица.

– Теодор!

Гудела площадь, но шум не доходил до Джуги: на смену явилась тишина – так, закипая, проступала когда-то смола на дровах в печи в Текехазе. Он хорошо помнил ее превращение. Внезапно ему показалось, что он видит, как, затягиваясь вонючим дымом, плавятся в сорок четвертом ручки зонтов на костре, близ теплушки под брандмауэром.

Много раз представлялась Джуге эта минута и эта тишина, когда вдруг вспомнят его забытое с далеких военных лет имя.

«Теодором» называли его люди Шенборнов, жандармы, узники. Лихое время! Но коварны люди. Пречиста дева! Хотя бы Шенбор-ны: он взорвал фугас в замке, как они этого хотели, а вместо благодарности его самого решили стереть с лица земли, отправить в Освенцим! Будто из каждой тысячи пенге не платил он кому следует!»

…Снова отверзлись глаза и уши. Сотни голов, говор многих людей. Фурманки с солдатами.

– Теодор! Держите! А-а-а! – это был даже не крик, а стон.

«Все, все против!…» – подумал Джуга.

– Пошла массовка, – раздалось в ретрансляторах.

В свете вспыхнувших «юпитеров» на землистых скулах Джуги резко обозначились светлый и темный провалы – словно срезы разных пластов на склонах глинистого карьера.

– Держите!…

«Как же! Сейчас!» – Злоба поднялась в нем.

Разве они могли понять! Не он в конце концов создал лагерь в Клайчевском замке! Не он надоумил Филателиста собрать все иконы Тордоксы, чтобы продать за границу! И здесь, на выставке, Роман, а не он, Джуга, спустился в зал за иконами и полотнами голландцев. Ему, Теодору, нужен был только «Суд Пилата»… Не из-за него, из-за Джуги, убит Смердов. Да и к чему? Сколько им оставалось обоим жить на свете? Не сделал он ничего такого, чтобы можно было сказать: «Если бы не Джуга, этого бы не случилось». Таков мир. Не он придумал горе, оккупацию, преступления.

Прирожденный механицист, он мысленно раскладывал все на простые, устраивавшие его составляющие – что делал сам, что делали другие.

И когда он выхватил пистолет, действия его были такими же, как если бы маленький «фроммер» оказался незаряженным или заряженным одними холостыми патронами – те же легкие движения ладони вдоль рукояти, фиксации крючка, мягкий нажим указательным пальцем…

Он не целился ни в Ненюкова, ни в Гонту. Всех больше ненавидел он сейчас тех, кто стоял на площади, кто жил, смотрел без страха в свое прошлое; ненавидел люто, на первый взгляд необъяснимо; как уголовники ненавидят порой свидетелей, а главное, потерпевших от совершенных ими преступлений, проецируя на них свою вину.

Гонта оттолкнул Бржзовску, прыгнул вперед. Угловатый, он тем не менее точно выбрал момент.

Раздался тихий хлопок, пуля отскочила от мостовой.

Джуга попытался перезарядить пистолет. Гонта с силой рванул за оружие. Двое находившихся в толпе инспекторов придвинулись, закрыв старичка администратора от любопытных.

– По местам! – снова раздалось в ретрансляторах.

Романа задержали здесь же на площади, он и не пытался оказать сопротивление и только крикнул подбегавшему инспектору в замшевой кепке:

– Осторожно… – Он все еще старался избегать резких движений. И еще: – Не держите за свитер! – Теплые вещи Роман покупал на собственные деньги, таков был урок прошлых судимостей. Какие ценности ни проходили бы через его руки, только пальто да шерстяной свитер сопровождали его снова в камеру.

– Возражений не имею! – инспектор защелкнул наручник, второй он замкнул у себя на руке.

В нескольких метрах впереди вели Теодора Джугу.

Кремер с иконой в футляре пишущей машинки, не останавливаясь, прошел мимо: «Икарус» уже отправлялся.

Явления разного порядка и неодинаковой значимости одновременно происходили на площади.

Подражая старозаветному почтовому рожку, звучал клаксон. Это мощный «Икарус», увозивший Кремера и работников выставки, пролагал путь в толпе, почти касаясь крышей свисавшего над тротуаром металлического, с красным отливом, петуха. В трехэтажном здании против ратуши телетайп отстукивал телеграмму в Москву генералу Холодилину о завершении операции. По черному отшлифованному камню двигалась вереница возов. В серебристом свете стрекотали камеры, события прошлого переходили на кинопленку, чтобы остаться в памяти живых.

ДВА ПОСЛЕСЛОВИЯ

Послесловие первое

В апреле лучшие работы Тордоксы, в том числе «Апостол Петр», «Сказание о Георгии и змие», экспонировались на большой весенней выставке в музее Андрея Рублева, а в мае готовились отбыть за рубеж. Заканчивая дело Спрута, Ненюков и Гонта всего раз смогли вырваться с Огарева в бывший Спасо-Андроников монастырь. Их приход совпал с коллективным посещением выставки сотрудниками Московского управления воздушной милиции.

Как всегда на весенних вернисажах, толпилось много людей. Со стен смотрели на посетителей старые новгородские иконы – крупные головы с резкими чертами лица и большими черными глазами; более тонкие, изящные, на желто-коричневом фоне – московские; строгановские лики – еще более светлые, с легкими белыми тенями «оживками» и румянцем. На прежнем месте, в центре зала на втором этаже, «Апостол Петр» принимал большую группу экскурсантов. Гонте и Ненюкову «Апостол» мог уделить несколько минут, да и то издалека.

Икона Тордоксы не стала вещественным доказательством многотомного уголовного дела по обвинению Федора – Теодора Джуги, Филателиста и других, поскольку подлинный «Апостол Петр» никогда не был украден, и поэтому инспектор уголовного розыска, участвовавший в операции под именем Кремера, ни разу не был упомянут ни на одной из его страниц. В случившемся бывший администратор винил Романа: накануне кражи тот неосторожно интересовался у Поздновой «Азбукой» Бурцева, а потом неумно подбросил ее, боясь разоблачения.

Отвечая на вопросы Ненюкова, а потом следователя прокуратуры, почему он, Джуга оказался на автобусной станции с портфелем, в котором находилась крупная сумма денег, икона, похищенная у профессора, и украденное на выставке полотно голландского мастера, обвиняемый объяснил, что шел по делам и был случайно опознан Бржзовски: он не хотел впутываться еще в один эпизод обвинения. Эта ложь Джуги не была единственной, но ни Ненюков, ни следователь прокуратуры не настаивали на истине. Приход на автостанцию не вменялся в вину, не влиял на квалификацию совершенных преступлений и будущую меру наказания. Кроме того, уголовно-процессуальный кодекс, как известно, освобождает обвиняемого от обязанностей быть щепетильным до мелочей в выборе средств защиты. Это правило и великодушно и гуманно.

Обо всем этом думал Ненюков, всматриваясь в крестьянский широкий лоб, глубокие с прищуром глаза «Апостола».

Выставка имела успех. Подготовленная вступлением специалиста, знакомила с этическими идеалами прошлого, произведениями, говорившими на своеобразном языке древнего искусства. «Апостол Петр» был в центре внимания, и, несмотря на то что в руках он держал обычные атрибуты – золотой ключ и свернутый в трубочку свиток, пожалуй, никто не сомневался в том, что изображенный на иконе человек ходил за плугом, рубил избы, ставил верши и курмы далеко от Генисаретского озера.

Послесловие второе

Место Кремера в автобусе было позади, боковое, под табличкой «общественный контролер». В пути ему не пришлось ни с кем разговаривать.

Коллега Ненюкова и Гонты, он с самого начала был выделен для свободного поиска похищенных шедевров. В поле его зрения находились собиратели старины: им могли предложить икону или картину из коллекции профессора. Когда Ненюков заинтересовался Торженгой, его первым направили к Смердову – он первым прибыл на место преступления…

Работники выставки оборачивались, выражая Кремеру сочувствие в связи с его вынужденным одиночеством. Несколько раз инспектор ловил на себе растерянный взгляд Шкляра, в нем читались радость избавления и тревога. В Мукачеве художника ждала Вероника: им обоим предстояло нелегкое объяснение с сотрудником областного управления внутренних дел.

Кремер был благодарен людям, с которыми сдружился за эти шесть дней. Их знакомство заканчивалось здесь, в автобусе.

…Сейчас, после задержания Джуги, инспектор мог подвести первые итоги: что-то ему действительно удалось. Он узнал о существовании писем Сенникова в квартире, на фабрике зонтов, о лотерейном билете Вероники; именно он не дал провалить операцию на Ярославском вокзале и нашел способ для использования ее против Спрута.

В заключительной стадии под маской «прилипалы», идущего по следам более решительных и энергичных жуликов, он вытянул Спрута к тайнику, а затем с похищенной иконой и «Оплакиванием» – на автостанцию.

«Катализатор» – вещество, изменяющее скорость реакции и не входящее в состав конечных продуктов, – так можно было сформулировать роль инспектора в операции «Невод для Спрута». Но при этом он ни на йоту не преступил закон, не допустил ничего противоправного…

Возвращались назад городки, как две капли воды похожие на Клайчево, – с небольшими, исполненными чувства достоинства домами, с улицами, камни которых напоминали зерна в початках кукурузы.

На повороте автобус качнуло – инспектор крепче подхватил пишущую машинку. На железнодорожной станции знаменитую икону следовало передать оперативной группе. Дальнейший путь «Апостол Петр» должен был продолжать в поезде, в соответствии с протоколом, принятым в отношении шедевров мирового класса, – в отдельном вагоне, в присутствии вооруженной охраны.

Так транспортировались сокровища Тутанхамона, так путешествовала «Мона Лиза».

Недалеко от станции в автобус вошли сотрудники милиции – они возвращались из оцепления: несколько человек в штатском, работник ГАИ с белой портупеей и кобурой, коллеги. Инспектор встретил их спокойно: в случае проверки или досмотра багажа теперь можно было предъявить служебное удостоверение, где вместе с должностью и званием вписаны его настоящие фамилия, имя, отчество.

Как часто бывало в последние дни, инспектор подумал о предстоящем сборе филологов.

Как получилось, что он, зачитывавшийся произведениями даосских мыслителей, писавший дипломную работу о влиянии Тао Юань-мина на тянских и сунских поэтов, вдруг увлекся криминалистикой, баллистикой – всем, что называют наукой или искусством раскрытия преступления? Почему предпочел крепчайшее братство сотрудников уголовного розыска, скрепленное тяжелым трудом, благородством помыслов и вечным риском?

Он не мог бы сразу найти ответы на эти вопросы.

Освещенный щит за окном предупредил: по этим местам славной осенью сорок четвертого года шла армия-освободительница.

«…Теплотой и влагой три весенних срока славны, – вспомнились строчки стихов. – Но чиста и прохладна та, что белой зовется, осень…» [5]5
  Тао Юань-мин (365-427). Вторю стихам Чжубу-го. Перевод Л. Эдлина. – Иностранная литература, 1972.


[Закрыть]