Текст книги "Наша Маша (Книга для родителей)"

Автор книги: Леонид Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Я потом еще приду.

– Вылечите меня? Поправлюсь я?

– Нет.

Я понял, в чем дело: боится, что, если я поправлюсь, ей нечего будет делать и игра прекратится.

Но, видя мое огорчение и возмущение, она говорит:

– Сейчас поправитесь, а потом, когда я приду, опять заболеете.

* * *

Только что бабушка водила Машку в ванную мыться перед дневным сном. Вытирала ей физиономию. Машка спрашивает:

– Губки сухие?

– Сухие.

– Непохоже.

Мы все смеемся и умиляемся, и вот уже даже в тетрадь это событие попадает, но по существу это совсем не то, что должно попадать в эту тетрадь.

Случаи, когда Маша взросличает, не самые интересные. Ведь это– прямое подражание маме, обезьянство чистой воды и самодеятельности, творчества здесь– ни на копейку.

* * *

Стучит в дверь:

– Тук-тук.

– Кто там?

Басом:

– У-го-мон. Кто у вас здесь не спит?

– Я не сплю.

Входит:

– Я сейчас буду вас угоманивать. Я вас угомоню.

* * *

А вчера пришла, просит дать какую-нибудь книгу.

– Папа, дай книжку. Пожалуйста. Я без спросу не хочу брать.

5.11.59.

...Склонность к юмору, к острячеству не оставляет ее. Вчера взяла бумажку от тянучки, бумажка свернулась в трубочку. Машка сунула ее в рот и говорит:

– Папироска.

Я говорю:

– Не папироска, а мамироска.

Каламбур до нее не дошел.

– Нет,– говорит,– папироска.

Потом вдруг осенило. Засмеялась и говорит:

– Машироска.

* * *

Это еще на даче было. Обращаюсь к Машке:

– Пожалуйста, дай очки!

А она:

– Где кабачки?

Позже я ставлю на живот грелку и говорю:

– Брюхо болит.

Она хохочет:

– Брюки болят?

И острить любит, и к рифме ее тянет.

7.11.59.

Праздники. А мы с Машкой на больничном положении.

Температура у нее все эти дни прыгает. Кашляет. Жалуется на горло.

И другие вещи огорчают меня. Например, те страхи, которые вдруг напали на Машку. Уходишь из столовой, а она:

– Не уходи! Я боюсь! Я боюсь одна!

– Кого ты боишься? Чего ты боишься?

– Боюсь!

И не знаешь что делать, как разогнать эту нечисть, эти призраки, мешающие Машке засыпать, спать, играть.

Вот еще один минус единственного ребенка! Боятся, конечно, и в больших семьях, но там ребята или не дают друг другу пугаться, или пугаются скопом, все вместе, а в этом не только ужас, но и радость и даже блаженство.

* * *

Вчера мама подарила Маше к празднику два больших надувных шара. Маша принесла их показать мне. Я говорю:

– Кому это? Маше и Алеше?

– Нет, это мне.

– Ты же большая. Ты же– мама.

Нет, жалко ей шариков. В конце концов Маше (то есть маме Элико) она согласилась подарить один шарик, а мне– нет.

Сегодня, когда я завтракал в столовой, пытался возобновить этот разговор.

– Так как же? Подаришь Алеше один шарик?

– Нет, я что-нибудь другое подарю.

– Какая же ты мама?!

– Мне они нравятся, эти шарики.

Объяснил, что именно то, что нравится, и надо отдавать другим.

Слушала внимательно, но поняла ли– бог ведает.

Говорит:

– Я тебе одну тряпочку подарю, у меня есть.

– Не надо мне тряпочек.

– Алеша, я сейчас принесу тряпочку.

– Не хочу я быть Алешей. Не хочу быть твоим сыном. Я– папа.

Для нее это большое огорчение.

Говорит:

– Папа... На тебе шарик... понарошку. Алеша, на, возьми!

И подает мне что-то воображаемое в щепотке.

– Нет,– говорю,– такого шара мне не надо. Вот тебе Алеша! На! Играй!

И понарошку даю ей маленького Алешу.

Она расстроена.

Однако шарик мне так и не подарила.

Я тоже огорчен. Но, поразмыслив, нахожу утешение.

Глупая Маша не научилась еще (и дай бог не научится) лицемерить. Она не догадывается, что шарик этот мне не нужен, что я все равно его не взял бы, что она могла сделать этот великодушный жест, ничем не рискуя и ничем не жертвуя.

И это меня радует. Ведь даже Машкин эгоизм– проявление чистой младенческой души.

9.11.59.

Почти весь день Маша провела с бабушкой. Вечером прибегает ко мне, а за ней– мама:

– Слушай свою дочку!

И Маша с уморительным пафосом декламирует:

Вечей бый. Свейкали звезды.

На двое моёз тъещал...

Это она с бабушкиной помощью вызубрила. И читает с удовольствием– без конца. Первое стихотворение на четвертом году жизни! И, к сожалению, далеко не из самых лучших.

* * *

Вечером я, после долгого перерыва, устроил “кино”. Вынес диаскоп в коридор, там до сих пор висит на стене маленькая Машина простынка. Принесли из кухни табуретки. Зрителей было четверо: бабушка, мама, тетя Минзамал и Маша.

Показал два диафильма.

– Еще! Еще фильму!– умоляет Машка.

Ее поправляют: “Фильм!”– не ведая или позабыв о том, что прежде чем в русском языке появился “фильм”, была “фильма”.

10.11.59.

Я лежал. Машка сидела рядом. Мы что-то делали, кажется– бусы из серебряной бумаги. Я тяжело вздохнул.

– Алеша, зачем ты так делаешь?

– Как?

Показывает:

– Вот так.

– Это я вздохнул.

– Я не умею вздыхать. А бабушка умеет. Я люблю, когда вздыхают.

12.11.59.

Воображение у Машки болезненное. Вчера я высунул из-под одеяла свою ногу в клетчатом носке. Говорю:

– Крокодил.

Машка сначала понарошку, а потом и по-настоящему испугалась:

– Боюсь!

Я откинул одеяло, показал всю ногу.

– Видишь?

– Да.

Но тут я зашевелил пальцами и направил крокодилью морду в сторону Машки. А на носке у меня еще крохотная дырочка– вылитый глаз.

И Машка опять: “Бригадир! Бригадир! Боюсь!”

“Бригадирами”, говорят, покойная тетя Маша крокодилов называла.

А у Машки слезы на глазах.

Потом говорила бабушке и маме:

– Я к папе не пойду, там бригадир.

13.11.59.

Освоение ребенком грамматических форм не такое простое дело, как на первый взгляд кажется. Слушаешь Машкину речь, выдуманные, изобретенные ею слова и обороты, и начинаешь понимать, как складывался язык и диалекты его. Язык у тебя на глазах, так сказать, кроится, шьется, примеряется и обтачивается.

Играли в доктора. И Машка вдруг в разгаре игры спрашивает:

– В какох домах лечится?

Тогда я понял, а сейчас (когда переписываю с листочка эту фразу) уже и не помню, что это значило и к чему относилось.

14.11.59.

Утром прибежала меня будить:

– Алеша! Алешенька! Вставай!

Ворвались, шумная, чистенькая, нарядная (готовились с мамой идти в поликлинику).

Забыла сказать “здравствуй”.

– Где твои бригадирчики? Ой, а почему они голые? А где у них рубашечки ночные?

Мама принесла мне завтрак, увела Машку. И тут же, в дверях, Машка спохватилась:

– Доброе утро, Алеша!..

* * *

Третьего дня выучила четверостишье, которому еще в далеком детстве научила нас нянька:

Завтра праздник, воскресенье,

Нам лепешек напекут,

И помажут, и покажут,

А поесть-то не дадут!

Стишки звучные, энергичные. Когда-то они очень понравились С.Я.Маршаку. Машка читает их с удовольствием. А над бабушкиной “Сироткой” проделывает всякие эксперименты. Например, так ломает стих:

Вечер был, сверка. Лизвезды,

На дворе сидел– Мороз.

Или:

На дворе малютка шел...

А мне приходится дописывать строфу, придумывать рифму. Эта игра Машке нравится.

20.11.59.

Вчера Машку смотрел врач-физиотерапевт. Горло у Маши красное.

– Что нам с тобой делать, Машенька?– говорит доктор.

– Ничего. Я сама меня буду лечить,– заявляет Машка.

* * *

Огорчительно, что не проходят ее страхи. Стоит ей остаться одной в комнате, как уже слышишь:

– Боюсь! Я боюсь!

Мама говорит, что Машка ей не один раз жаловалась, будто ей мерещатся какие-то глаза. И бабушке она говорила:

– Бабушка, ты видишь? ОН смотрит!

А сегодня под утро проснулась и разбудила мать:

– Мама, я боюсь. ОН там стоит... с глазами вот такими.

Как с этим бороться, не понимаю. Одно знаю: в этом случае ни кричать, ни высмеивать ее нельзя.

21.11.59.

Вечером зашла ко мне:

– Давай книгу читать.

– Какую?

– Много-много разных.

– Ну все-таки, какую? “Амба-Хамба” хочешь?

– Нет.

– Почему?

– Я боюсь там хозяина, которого собака укусила.

– Какую же тогда?

– И “Волшебника” не хочу.

Открыла шкаф и выбрала три книги: “Мойдодыра”, “Белочку и Тамарочку” и немецкую– про Би-Ба-Бутцимана. Эти книги волнуют, но не пугают.

* * *

Обнимает маму:

– Мамочка, я тебя люблю больше всех.

Потом подумала и говорит:

– И больше всех люблю папу. И больше всех люблю бабушку.

* * *

Очень любит колдовать, “превращать” меня– чаще всего– в “девочку Люсю”.

– Тук-тук-тук. Будь девочка Люся.

И я тоненьким голоском отвечаю:

– Здравствуйте. Я– девочка Люся.

Ей очень нравится, когда я так говорю. Вероятно, и я неплохо вхожу в роль...

– Пойдем в Зоопарк,– говорит она девочке Люсе.

И девочка Люся отвечает:

– Я не могу. Мне мама не позволила.

– Я тоже твоя мама.

– Нет, у меня одна мама. Ее зовут Анна Семеновна.

Машке очень хочется оказаться в родственных отношениях с девочкой Люсей. Она говорит:

– Я твой папа.

– Папа? А где твои штаны?

Задрала юбку:

– Вот!

– А где твои усы?

Задумалась. Глазенки забегали. Придумала наконец:

– Нет, я бабушка просто!..

* * *

Наконец она нашла себе амплуа. Она– тетя. Тетя Оля.

Девочка Люся больна. Они живут на даче. Люся лежит в гамаке и скучает. Тут вот и появляется тетя Оля. По просьбе Люси она заваривает кофе, потом молочница приносит молоко– и Люся угощает молоком гостью.

Люся (то есть я). Тетя Оля, если вам не трудно, налейте мне, пожалуйста, тоже молока!

– Трудно!

– Что трудно?

– Трудно мне.

Это– отклик на “если вам не трудно”. Буквалистка, как и все маленькие.

23.11.59.

Вечером сегодня играли. Я превращал Машу в разных животных.

– Тук-тук-тук. Будь корова!

– Му-у-уу!..

– Коровушка, дай мне, пожалуйста, молочка.

– На! (Лезет рукой за спину.) У меня там сися есть.

* * *

У нас в гостях тетя Ляля. Пьют чай в столовой. И Машка там. А я все еще лежу. Скоро Машку приведут или притащат прощаться.

Мама купила ей длинную, до пят ночную рубашку. Машка не нарадуется. Приходит сейчас, придерживает рукой подол.

– Видишь, какая я большая!..

Только что опять заходила– с тетей Лялей.

– Цыганский ребенок!– очень точно определила тетя Ляля.

И шумит как цыганка.

25.11.59.

Вчера до половины двенадцатого не могла заснуть. Все кричала:

– Боюсь! Хочу маму! Мама, иди сюда, боюсь!

Не знаешь, как тут быть. Конечно, Алена права: одной строгостью тут ничего не добьешься. Но вместе с тем и потакать, откликаться на каждую просьбу и на каждое требование (а просьба очень быстро перерастает в требование) нельзя. Надо, конечно, искоренять страх, развивать храбрость, приучать к темноте. Но все это требует очень тонкой работы. Ни грозными окриками, ни мягкими уговорами здесь ничего не сделаешь.

А ждать нельзя.

Элико читала вчера соответствующее место в книжке американской педагогессы Септ. В книге этой много дельного, но много и чепухи. Слишком часто автор выступает в роли утешителя: “Не надо волноваться, годам к пяти, семи, десяти это может само собой пройти”– и тому подобное.

* * *

Уверяла, что в комнате, где она спит, в темноте на нее “глаз смотрит”.

Говорили: “чепуха”, “глупости”, “выдумываешь”, а один раз Алена проснулась ночью и сама испугалась. Действительно– из черного мрака алькова смотрит на нее огромный зеленоватый глаз. Не сразу она поняла, что это фосфоресцирует циферблат будильника, который стоит на полке с Машиными игрушками.

На другой день Маше объяснили, в чем дело, показали светящийся циферблат, часы спрятали. Страхи эти исчезли. Но на смену им пришли новые. Вероятно, детская душа сама ищет их.

* * *

Плохо усваивает цвета, краски. Одно время боялся– не дальтонистка ли она?

Показываю на дверь, обитую черной клеенкой. Спрашиваю:

– А дверь какого цвета?

– Гм... Я что-то молчу.

Так и сказала: “Я что-то молчу!”

А подумав еще, сказала:

– Я что-то молчу крепко.

28.11.59.

Опять Машка плохо засыпала. И может быть, опять я виноват. Перед сном тискали пластилин, и я лепил всякую нечисть.

Впрочем, чтобы напугать Машку, вовсе не требуется что-нибудь очень уж страшное. Вылепишь что-нибудь бесформенное, не похожее ни на человека, ни на животное, и вдруг Машка:

– Ой, боюсь! Боюсь! Я его, кажется, боюсь!

Думаю, что может и сама что-нибудь вылепить– и тоже испугается.

Еще К.И.Чуковский заметил эту способность ребенка пугаться порождений собственного вымысла:

Дали Мурочке тетрадь,

Стала Мура рисовать...

* * *

Ест сливочную помадку, наслаждается, жмурится, причмокивает:

– Ой, как вкусно мне!..

30.11.59.

...Ей сказали, что если будешь есть– вырастешь большая.

Часто прибегает ко мне и очень смешно показывает, как она выросла: вытягивается на цыпочках, при этом выпячивает живот, таращит глаза; шейные сухожилия напрягаются, рот почему-то тоже участвует в этой демонстрации роста– растягивается чуть ли не до ушей.

* * *

Врач назначил мне инъекции витаминов. Вчера у меня была сестра, делала уколы. Пришла Машка, взяла из пепельницы ватку, понюхала:

– Ой, уколом пахнет!

Нюхает с удовольствием. Я тоже люблю этот запах. Мама смеется над нами, говорит: одного поля ягода.

А Машка с наслаждением втягивает в себя резкий запах медицинского спирта:

– Нет, правда, укольчиком пахнет!..

* * *

Подарил ей пустой флакон из-под духов “Шипр”. Флакон в коробочке с зеленой кисточкой. В бутылочке несколько капель зеленых духов.

– Кому это?!

– Тебе.

Не может поверить своему счастью.

Спрашивает у меня:

– Откуда у тебя духи?

– Мне бабушка подарила.

– А почему ты мне даришь?

– Потому, говорит мама,– что папа тебя любит.

Сияет.

– Я буду Аннабеллу душить.

– Вот скоро Новый год,– говорит мама,– ты всех своих кукол на Новый год и надуши.

– Дай я тебя на Новый год надушу,– говорит Машка и тянется к матери и мажет ее пробочкой от флакона.

ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ

3 ГОДА 4 МЕСЯЦА

4.12.59. Ленинград.

Я все еще лежу. Но много работаю. С Машкой мы видимся только по вечерам– перед ужином и после ужина.

Сегодня немножко читали (Чарушина, Сладкова), разглядывали картинки в “Мурзилке”, играли в “лепешки”. Еще раз убедился в том, что игрушки-импровизации доставляют ребенку (во всяком случае, ребенку этого возраста) гораздо больше радости, чем игрушки магазинные, готовые, то есть уменьшенные копии настоящих людей, зверей и предметов: куклы, собаки, мишки, посуда, автомашины и тому подобное.

“Лепешки”– это разноцветные пирамиды. Их у меня четыре. Самая маленькая– это Маша, маленькая потолще– Павлик, тоненькая высокая– мама, а самая высокая– папа.

Маша играет с этими куклами-абстракциями с большим удовольствием, чем с куклами-натуралистками, всеми этими Сонями, Тамарами, Аннабеллами. Она раздевает пирамидки и одевает, купает их, делает с ними гимнастику.

Почему же играть с этими пирамидками интереснее? Вероятно, только потому, что тут больше простора для творчества.

* * *

Я поставил на голову “папе” самую маленькую пирамидку– “Машу”.

Машка придумала молниеносно. Схватила толстого “Павлика” и говорит:

– Это не Павлик, это тетя Ляля.

И густым трагическим голосом тети Ляли, обращаясь к “папе”, восклицает:

– Алексей, не нужно! Алексей!!!

Именно так, в этих выражениях и с теми же трагическими интонациями, взывает ко мне моя сестрица, когда я проделываю с Машкой какие-нибудь акробатические трюки, сажаю ее на плечи, на багажник велосипеда и тому подобное.

Какое же воображение у трехлетнего ребенка! И какое острое художническое зрение! Увидеть за этими деревяшками живых, конкретных людей и тут же придумать им роли, целую сценку!..

* * *

Вчера вечером, вызывая к себе маму, я кричал грубым голосом:

– Люди! Звери! Птицы! Рыбы! Насекомые!

– Не кричи!– умоляла меня Машка.– Не кричи, а то меня возьмут.

То есть заберут спать.

* * *

– Насекомые!

Машка удивилась:

– Какие босикомые?

7.12.59.

Вчера была у меня недолго. Читали, потом играли в превращения.

Я говорю:

– Будь волк!

– Bay... Bay.

– Будь муха!

– Ж-ж-ж. Ж-ж-ж.

– Будь корова.

– Му-у-у-уу... Я вам м-м-м-молочко несу-у-у...

– Будь стул!

Подумала секунду– и скорчилась, приняла какую-то замысловатую позу, в которой она кажется себе похожей на стул.

* * *

Обещал ей как-то показать настоящий шприц для уколов.

Показал. Она увидела и испугалась.

– Не надо! Боюсь! Больно будет.

– Давай я тебе покажу, как укол делают.

– Боюсь!

– Я тебе больно не сделаю. Я без иголки.

– Боюсь!

– Папа говорит, что больно не будет...

– Будет!

– Иди сюда!

– Боюсь.

– Если папа говорит, что больно не будет, надо папе верить.

Не верит. И это меня, конечно, огорчает. А потом я подумал, что где же им верить, детям, если их на каждом шагу обманывают, объегоривают, обмишуривают.

– Иди, девочка, иди, дай ручку, больно не будет.

Девочка доверчиво протягивает руку, а ей: р-раз!

– Ничего, ничего, не плачь, сейчас пройдет.

Трудно, но надо воспитывать так, что:

– Будет немножко больно, но потерпи...

И всегда надо правду!

* * *

И вот– кстати– о правде.

Вчера мама возвращается из своего очередного похода, в прихожей ее встречает Машка и с места в карьер объявляет ей:

– Мамочка, я плохо себя вела, я была нехорошая.

Похвальна ли такая самокритика? Нет, в данном случае нисколько не похвальна.

Машка совершила поступок действительно очень дурной. После дневного сна она не захотела одеваться, раскидала всю свою одежду, а когда бабушка попыталась взять ее на руки, толкнула бабушку и несколько раз ударила ее по лицу.

Бабушка плакала.

И тут раздались три звонка, означавшие, что пришла мама.

– Сейчас я расскажу мамочке, как ты себя вела,– сказала бабушка.

– Не надо, можешь не говорить, я сама расскажу.

Расчет бы простой. Уже не один раз Машка признавалась в своих грехах, и чаще всего ее не только прощали, но и хвалили за правдивость.

На этот раз не вышло.

Мама накричала на Машку и велела ей немедленно извиниться перед бабушкой.

– Ты сама знаешь, что нужно сделать,– сказала она.

– Не помню,– нахмурилась Машка.

Извиняться она ни за что не хотела. Это уже второй случай, когда она отказывается извиняться перед бабушкой.

Когда я узнал о случившемся, я настоял, чтобы этот случай не был оставлен без последствий. Одних извинений тут мало. Нужно, чтобы девчонка поняла, как плохо она поступила. А индульгенция, которая покупается за бездушное, холодное “прости”, ничего не стоит.

От моего имени Маше было объявлено, что папа не хочет ее видеть.

Мама не разговаривала с ней.

И даже бабушке было рекомендовано, чтобы она не таяла от первого слова раскаяния, от первого поцелуя внучки.

Когда Машка наконец сказала:

– Прости, бабушка.

Та ответила:

– Я еще подумаю, стоит ли тебя прощать.

Все это было и для бабушки и для Машки потрясением. Между нами говоря, кто из них больше виноват– я судить не берусь. Знаю только, что если бы моя милая, добрая и мягкая тещенька так не распустила девчонку, нам не пришлось бы всем домом устраивать этот педагогический аврал.

Машку было жалко. Весь вечер она сидела в столовой на тахте и негромко подвывала:

– Ма-а-а-а-ма-а-а...

* * *

Была ли в этом случае перегнута палка? Думаю, что нет, не была.

Одними внушениями, проповедью, разговорами о том, что дурно бить по лицу любимого и любящего тебя человека, тут обойтись нельзя было. Нужна была строгость. И нужно было потрясение.

А сегодня– новая беда.

Нашла на полу или в корзине для бумаг ломаную немецкую “архитекторскую” кнопку– красивую, блестящую, золотую...

– Денежка,– сказал я.

Она засмеялась: дескать, шутишь!

Такая взрослая ирония меня обманула. Я позволил Машке взять эту понарошную денежку.

А через двадцать минут из комнаты Элико вопли и крики. Оказывается, Машка запихала “денежку” в ноздрю... И забыла об этом. Потом пришла к матери и говорит:

– У меня козявка в носу.

Мама, не посмотрев, стала запихивать в нос вату.

А дышать Машке еще труднее.

Тогда мама подвела ее к окну, к свету, заглянула в нос и увидела, что там что-то блестит...

Заставила Машку сморкаться, и, слава богу, кнопка была извлечена.

А бабушке опять было худо.

* * *

Вчерашняя история сказалась на Машкином поведении. Слушается всех, даже бабушку и тетю Минзамал. Сейчас (три часа дня) мама и бабушка отправились по делам. Машку готовит к дневному сну Минзамал. И Машка беспрекословно дает себя разоблачать.

* * *

После происшествия с архитекторской кнопкой извожу Машку насмешками. Думаю, что в данном случае этот способ верный.

Говорю ей:

– Я ничего тебе теперь не буду давать– ни карандаша, ни ложки...

Мрачно усмехнулась...

– Ложку можно. Ложку мне сюда не засунуть.

– Дырка мала?

– Да. Мала...

И пытается пальцем растянуть ноздрю.

* * *

Донял ее. Убирает посуду у меня “со стола”, то есть с табуретки, которая заменяет мне во время болезни и письменный и обеденный стол.

Унесла тарелку с хлебом, кружку из-под киселя. Прибегает:

– А еще что?

– Вот тарелка и вилка. Только, смотри, в нос вилку не запихай.

Со вздохом:

– Халясо...

И совершенно серьезно, даже мрачно:

– Я не умею вилку в нос запихивать.

* * *

Полушутя я хотел шлепнуть Машку по попке. Она понимает, что делается это играючи, и, охотно подставив попку, сказала:

– Один маленький попопчик!

* * *

Вернулась с прогулки, очень просила почитать ей старую “Мурзилку”– номер за 1948 год,– где напечатана “Повесть о Галиной маме” Георгиевской. Там на картинке девочка Галя получает за маму орден, потому что у мамы забинтованы руки. Эта картинка произвела на Машу большое впечатление. Говорит:

– Я даже ночью сегодня думала об этой тете без рук.

Чтение отложили до вечера. Постараюсь вообще отложить. Чтение не по возрасту.

10.12.59.

– Пустите, пустите...

– Ты куда?

– Тете Минзамал хочу спасибо сказать!

* * *

Не пересаливаем ли мы с этими “спасибо” и “пожалуйста”? Может быть, и пересаливаем. Но в этом случае лучше, пожалуй, немного пересолить, чем недосолить.

Говорят: “Не в этом счастье”. Вообще-то верно– не в этом. Но отчасти и в этом. Смотря как понимать это счастье. Если грубость окружающих ранит тебя, обижает, мешает тебе жить, то любезность, отзывчивость, дружелюбие– наоборот, жизнь украшают. Мудрость, казалось бы, не велика, а как мало считаются у нас с этим добрым законом, как не хватает нашей молодежи этих “внешних форм”!

Телефонный звонок. Снимаю трубку:

– Я вас слушаю.

Молодой повелительный голос:

– Галю!

Отвечаю как можно мягче и любезнее:

– Простите, вы не туда попали.

И чаще всего слышу в ответ:

– А, черт!..

И скрежет брошенной на рычаг трубки.

Через день, через два или в тот же день попозже– уже другой голос, но опять молодой и опять повелительный:

– Марину позовите!

– Такой у нас, простите, нет.

– Как нет? А, ч-черт!..

Зато как приятно бывает услышать в ответ:

– Ах, простите!..

Или:

– Извините, пожалуйста!..

Редко, но бывает.

Между прочим, заметил, что после этих любезных слов человек никогда не бросает трубки.

11.12.59.

Ездил вчера по делам в “город”, на обратном пути зашел в Гостиный двор, купил много всяких игрушек Павлику и немного– Маше.

В числе прочего купил маску– собачью, бульдожью морду, очень похожую на морду Синдбада...

Когда я надел эту маску и заглянул через застекленную дверь в столовую, Машка дико заорала. Конечно, я не ожидал такого эффекта и маску тут же сорвал. Потом по очереди при ней надевали маску мама и бабушка– она и тут орала.

Когда же я предложил ей самой попробовать надеть маску, она сделала это не задумываясь и охотно. Долго с любопытством смотрела на себя в зеркало. Бегала на кухню, пугала тетю Минзамал. Позже пугала шварцевскую тетю Нюру.

* * *

Показала мне туфли, которые мама и бабушка купили вчера в подарок Павлику.

– Это моему братишке Павлику.

– Вот он какой большой,– я говорю.

– А когда он жил в Разливе– в прошлом году,– он был маленький. И я была маленькая. Мы вместе были маленькие.

* * *

Ведет себя довольно прилично. Правда, с бабушкой у нее казусы бывают.

Проветривается мамина комната. Чтобы дверь в столовую не открылась, к ней приставили стул.

Машка влезает на этот стул.

– Машенька, слезь,– говорит бабушка.– Из той комнаты дует.

Машка сидит.

– Слышишь?

Слышит, конечно, но продолжает восседать на стуле.

Если бы в эту минуту не появился я, Машка оказалась бы победительницей в этой борьбе характеров. Я сказал:

– В чем дело?

И Машка слезла со стула.

Увы, поражение и тут засчитывается бабушке...

* * *

Вечером, перед сном, Машка была у меня. Я лежал.

– Маша,– сказал я.

– Я не Маша.

– А кто ты?

– Я девочка Мотя.

– Где ты живешь?

– Я одна живу. У меня мамы нет, и папы нет, и тети Гетты, и Павлика нет.

– Кто же тебе готовит?

– Я сама готовлю. И сама в магазин хожу. И сама в школу хожу.

– Что же ты готовишь на обед?

– Щи, каклетки, потом– компот. И в булочную сама хожу.

– Никого у тебя нет?

– Нет.

– Значит, ты– сиротка?

– Нет, я Мотя.

Пришла мама. Я говорю:

– Ты знаешь, эту девочку зовут Мотя. У нее нет ни папы, ни мамы.

– Да,– говорит девочка Мотя.– И тети Ляли нет. И Синдбада нет.

– А где же твоя мама?

– Она в магазин пошла. И папа тоже ушел.

Это уже не первый случай, когда таким неожиданным образом завершается трагедия одинокой девочки.

12.12.59.

Повесив трубку, я говорю Маше:

– Просят меня для детей рассказ написать.

– Напиши.

– О чем бы написать, как ты думаешь? О Белочке и Тамарочке, что ли?

– Напиши, знаешь, как они белье стирали.

– Об этом я уже писал. Что же я– второй раз буду писать?

– Тогда напиши знаешь о чем? Напиши о “Бемби”. У меня есть книжка “Бемби” и есть “Утенок Тим”. Напиши о них.

* * *

Указательный палец называет показательный.

И объясняет почему: ведь им показывают. И говорят: “Не показывай пальцем”.

* * *

Пришла ко мне, посмотрела на полку, где еще накануне лежал пакет с бульдожьей маской, радостно засмеялась:

– Павлику послали Синдбада! Я теперь не боюсь сюда ходить.

14.12.59.

Читал ей вечером: Чуковского, Чарушина, Е.Ильину[ 10 ]10
  Ильина Елена Яковлевна (1901-1964)– детская писательница, сестра С.Я.Маршака.


[Закрыть], Одоевского[ 11 ]11
  Одоевский Владимир Федорович (1803-1869)– русский писатель, журналист, ученый. Для детей создал книжку “Сказки и повести дедушки Иринея”.


[Закрыть]– “Мороз Иванович”. Самое, казалось бы, интересное– сказку про прилежницу и ленивицу– слушала невнимательно и даже не дослушала. Зато с восторгом, разинув рот, выслушала стихи Ильиной– о девочке, которая учится ходить. Стихи пришлись, что называется, в самый раз.

* * *

Огорчает нас (особенно меня) скверная привычка, которая, кажется, уже овладела Машкой: кусает ногти.

Я знаю, что это такое: сам чуть ли не до тридцати лет не мог отучить себя от этой пагубной страсти. Да, это– страсть, почти наркомания!

Не странно ли, что такие вещи передаются по наследству?

По-видимому, это свойственно определенному темпераменту (до сих пор, до 72 лет, грызет ногти С.Я.). Так же как алкоголизм– не сам же по себе передается!

Как бы то ни было, надо отучать Машку от этой гадости. И чем раньше, тем лучше. Не отучишь в три года– и в пятнадцать будет ходить с обкусанными ногтями.

15.12.59.

Гуляла с бабушкой. Перед тем как укладываться спать, мама принесла ее ко мне. Ах, какая она была славненькая: румяная, ясноглазая, переполненная радостью жизни.

– Там подвале баба Яга живет!– сообщила она мне.

– Под какой Валей?

– Подвале!

Предлогами она, по своей грузинской манере, до сих пор пользуется не часто.

– Под Валей? Может быть, под Люсей?

– Да нет. Под-ва-ле!!!

– Ах, в подвале?

– Да, да, подвале!

* * *

– Ты с кем гуляла?

– Куда?

– Не куда, а с кем. С бабушкой, с мамой или с папой?

– С каком папой?

– Что значит “с каком”? “С каким” надо говорить.

– С каким папой? С твоём?

И эти своеобразные “диалектизмы” сочетаются с самыми изысканными “интеллигентскими” оборотами:

– Я спать не хочу, во-первых...

* * *

– Ну, довольно,– сказал я.– Иди спатеньки.

– Нет, нет! Лежатеньки!

Спать днем не любит. Предпочитает лежать.

* * *

Зашел сегодня в столовую, где Машка в одиночестве играла– переставляла что-то на своей кухне.

– Ты знаешь?– объявила она мне.– Тамара у меня ногти кусает.

– Да что ты говоришь? Какая дрянная девчонка!

Усмехнулась.

– Она потому кусает, что у нее подарочков нет.

16.12.59.

Вечером пришла ко мне:

– Алеша, ты обещал музыку и кино показать.

Время было позднее, кино мы отменили. А музыку (“Рондо каприччиозо” Сен-Санса) слушали. Поначалу слушала как будто с удовольствием, но быстро утомилась.

18.12.59.

– Ты что, Маша, спишь?– спрашивает мама.

– Нет.

– А что ты делаешь?

– Я думаю.

– О чем же ты думаешь?

– Я все хочу сказку тебе придумать.

* * *

На днях лежали с нею с грелками на животах. Машка уверяла, что у нее болит живот.

Потом говорит:

– А тете Маше как больно было!

Я даже вздрогнул. Что такое? Откуда она знает?

Но тут Машка застонала, закряхтела:

– Охтеньки! Ох, не могу! Ох, как больно!

И я понял: она слышала, как стонала и охала тетя Маша, и вот– запомнила и представляет тетю Машу.

Талантливо? Да, очень. Но говорят, что в этом возрасте так талантливы все дети.

19.12.59.

У меня в комнате стоит новая, очень красивая, алюминиевая лестница-стремянка. Она высокая– в семь ступенек. Машка влезает на лестницу, и каждая ступенька у нас– этаж.

– Это,– я говорю,– второй этаж. Это под нами. А здесь– третий этаж. Здесь мы живем. И здесь рядом Олечка Розен живет. А здесь четвертый этаж. Здесь Алеша Григорьев.

Машке эта игра очень нравится. Спрашивает все время:

– Где Алеша? Где Оля? Алеша над нами? А тетя Нюра тоже над нами?

– Она под нами, а Алеша над нами.

– А где... знаешь... Леночка Журба живет? Не под нами она живет?

– Нет. Она над нами.

– Высоко?

* * *

Объяснил ей, что такое имя и что такое фамилия. Не очень-то поняла, конечно.

Играем в доктора.

– Как вас зовут?

– Оля.

– А фамилия?

– Фамилия? Финуля.

Или:

– Кули-бали.

* * *

Очень ей понравилась фамилия Журба. Леночку она давно знает, но что она “Леночка Журба”– для Машки открытие.

Весь вечер:

– Журба! Журба! Леночка Журба!..

20.12.59.

Все утро помогает матери убирать квартиру. Правда, в ту же тряпку, которой вытирает с туалета пыль, пытается и сморкаться. Но все-таки.

Спрашиваю у нее:

– Ты что делаешь?

– Помогаю.

– Кому помогаешь?

– По-мо-га-ю!!!

Помогать для нее– это работать.

* * *

Скрывать что-нибудь, лгать она не умеет (или почти не умеет). Всегда (почти всегда) признается в содеянном. Очень хотим, чтобы правдивость эта не была утрачена. Всячески поощряем ее, когда она говорит правду, не наказываем, если она сама пришла и сказала. Но и тут нельзя перегибать палку. Все зависит от размеров проступка, от степени вины и злой воли. За нечаянно никогда наказывать нельзя– можно пожурить, посердиться, посетовать, но не наказывать.

23.12.59.

Мама и бабушка с утра отправились “в город”. Я ночью работал, проснулся в первом часу, думал, что и Машки нет дома. Так тихо было в квартире.

Оказывается, дома, с тетей Минзамал.

Зашел в столовую. Вскочила, обрадовалась.

– Алешенька! На! На, подержи, пожалуйста!– и протягивает мне красный флажок. Отдать насовсем флажок– жалко, но, чтобы задержать меня хотя бы на несколько минут, дает подержать мне это сокровище.

25.12.59.

Бабушка и мама говорят, что Машка исключительно хорошо вела себя все утро. Объясняется это тем, что папа оставил ей с вечера записку такого содержания:

“Тук-тук-тук. Маша, превращаю тебя в очень хорошую девочку”.

Надо было видеть, как чинно сидела она за столом.

* * *

Играем. Маша– тетя Оля, она же– Ольга Крокодиловна. Я– девочка Люся, любимый Машкин персонаж. Тетя Оля идет в магазин, чтобы купить что-нибудь для больной Люси. Возвращается, кричит: