Текст книги "Наша Маша (Книга для родителей)"

Автор книги: Леонид Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

4 ГОДА 6 МЕСЯЦЕВ

28.2.61. Ленинград.

Третьего дня мама и папа вернулись домой. После Малеевки неделю провели в Москве, очень устали.

Машка ждала нашего приезда с нетерпением. Из Москвы мы несколько раз звонили сюда и дважды говорили с Машей.

Прощаясь, я ей сказал:

– Ну, будь здорова, доченька. Теперь уж мы скоро приедем.

Слышу, как она, оторвавшись от трубки, взволнованным голосом сообщает бабушке:

– Говорит, скоро приедут!

Конечно, была уверена, что “скоро”– это минут через пятнадцать-двадцать.

Весь месяц была здорова, гуляла, не кашляла, а перед самым нашим приездом простудилась и встретила нас бледная, с насморком, с кашлем, с повышенной температурой.

* * *

Читал ей вчера маршаковскую “Почту”. Начало читали вместе, в два голоса, а дальше она стала забывать. Но когда я с грехом пополам дочитал поэму до конца, Машка говорит:

– Ты сам пропустил, что в дороге оно не пьет и не ест.

Выходит– помнит.

* * *

После чтения показывал кино...

“Снегурочку” Маша смотрит с жгучим трепетом. Еще ничего не случилось ужасного, а она уже громко вздыхает и охает:

– Ох, горе, горе!..

1.3.61.

Бедная Машка сидит по-прежнему дома. Температура невысокая, но она кашляет, носик у нее плачет, а на улице тоже– лужи и слякоть.

Вечером вчера мы с мамой должны были пойти к Рахмановым, и мама имела неосторожность сообщить об этом Машке слишком заблаговременно– за обедом, так что вся вторая половина дня была для Машки отравлена.

Перед уходом, когда мама уже одевалась, Маша сделала попытку несколько изменить ход событий:

– Вы лучше завтра к Рахмановым идите.

– Как же можно завтра, если у дяди Лени сегодня день рождения?

– А пусть у него завтра будет день рождения.

* * *

В день отъезда нашего в Малеевку я рассказывал Маше, какие там, в Малеевке, хорошие, воспитанные дети. Идешь лесом, а навстречу тебе бегут по тропиночке, торопятся в школу деревенские мальчики и девочки. И все один за другим:

– Здрасти. Здрасти. Здрасти.

Машка:

– Знакомые, что ли?

– Нет, не знакомые. Такой там обычай хороший. Только одна девочка один раз не поздоровалась.

– Ее мама не воспитала? Да? У нее мама нехорошая?

– Нет, наверно, девочка нехорошая. А мамы у нее, может быть, и нету.

* * *

Да, в Малеевке нас умилял этот славный обычай старины. Пожалуй, только в деревне он у нас и сохранился– да и то не повсюду.

Вспомнил сейчас такой случай. В Москве на обратном пути мы остановились с Аленой в одной из останкинских гостиниц. Завтракали как-то в буфете. За соседним столиком пили кефир два парня, очень на вид славные. По разговору их я понял, что они приезжие, с Волги. Оба сидели за столом в кепках. И Элико им сказала:

– Молодые люди, почему же вы не сняли шапок, когда садились за стол? Ведь дома вы у себя, наверно, не сели бы так?

Пареньки смутились, покраснели. Стянули кепки. И один, постарше, сказал:

– Дома– да. Дома– конечно. А тут, в городе, все в шапках едят.

Вот она– сила примера. И положительного примера. И отрицательного.

* * *

Мне часто, почти ежедневно, приходится бывать на почте. И вот что я там вижу.

Среди нашей молодежи стало почему-то модным получать письма “до востребования”. Чем это объяснить– не знаю. Может быть, влияние коммунальной квартиры с ее не очень хорошими нравами? А может быть, причины и поглубже. Впрочем, сейчас не об этом. Вот что из раза в раз я вижу. Подходит очередь, молодой человек протягивает в окошко паспорт или студенческий билет, девушка за барьером тщательно просматривает пачку писем, счастливым подает письма, неудачливым говорит “нет”.

А дальше? А дальше– счастливый берет письмо и паспорт, несчастливый– только паспорт, и оба молча один за другим поворачиваются и уходят. Ни разу (за последние несколько лет) я не слышал, чтобы кто-нибудь сказал “спасибо”.

“Пожалуйста” еще скажут иногда. Этому научило, быть может, “Волшебное слово” Осеевой. А спасибу– тому никто не учит, даже детская литература.

И самое странное: девушке за барьером такое отношение к ней не кажется ни удивительным, ни обидным. Она привыкла. Таковы нравы.

А со мной на почту очень часто ходит Машка.

* * *

И сколько раз– в саду или на улице– на глазах у Машки:

– Дяденька, скажите, пожалуйста, который час?

Отвечаю:

– Пожалуйста! Без двадцати двух минут восемь.

И редко-редко услышу в ответ “спасибо”. Чаще и тут ограничиваются “волшебным словом”. И в самом деле– волшебство свершилось, чего ради разводить дальше эти цирлих-манирлих?!

В таких случаях я не ленюсь– окликаю парня или девочку, провожу небольшую разъяснительную беседу. Делаю это и для них и для Машки. Говорю:

– Если тебе человек оказал даже самую маленькую услугу, надо его поблагодарить. Понял?

Испуг, удивление. И– чаще всего с улыбкой:

– Понял. Спасибо!..

3.3.61.

Показывала мне, как она здорово научилась одеваться. Даже лифчик застегивает. Правда, застегивает не как все, а собственным способом: сначала на руках застегнет, а потом уже лезет головой в этот маленький хомут.

* * *

Напялила на голову зеленый бумажный кокошник, держит в руках палку с надетым на нее зеленым целлулоидным шариком.

– Я волшебница!

– Да? А сквозь стену можешь пройти?

– Как это?

Я объясняю.

– Нет, это я не могу еще.

4 ГОДА 7 МЕСЯЦЕВ

4.3.61.

Зима небывало гнусная, грязная, мозглая, сырая, бесснежная.

Машка стояла у скамейки, разговаривала со мной и вдруг– плюх прямо в лужу! К счастью, вода не успела просочиться сквозь рейтузы и прочие обутки. Но пришлось все-таки идти домой. Под штанишки я запихал скомканную газету, и Маша стала криволапой.

Дома на всякий случай растер ей ноги одеколоном.

* * *

Перед тем как плюхнуться в лужу, видели, как проходили в планетарий парами школьники и детдомовцы. Я рассказал, как в детстве тоже жил в детском доме. Слушала с интересом. Потом говорит:

– Ты лучше расскажи, как ты к нам попал!..

5.3.61.

Мама дала нам по яблоку. Машка свое кое-как обкусала и спрашивает:

– Куда бросить огрызок?

– А зачем же его бросать? Тут можно еще есть и есть.

Откусила еще разок и опять:

– Куда бросить?

Я вспомнил и рассказал ей, как мальчиком в Харькове нашел на улице огрызок абрикоса, вымыл его у фонтана и съел.

Сказал, что другая девочка или другой мальчик съели бы такое яблоко с косточками. Сказал, что в школе над ней смеяться будут:

– Смотрите, какая барыня эта Маша Пантелеева! Яблока не может доесть.

Пронял дочку.

Посмотрела на огрызок:

– А как его есть?

– Кусай– и все.

Все съела. До последней косточки.

И очень радовалась.

6.3.61.

Весь день я был занят. Вернулся поздно.

Вечером заводили проигрыватель, слушали Грига, Чайковского, “Рондо каприччиозо” Сен-Санса, “Лунную сонату”. Танцевали (импровизации под Сен-Санса и “Лебединое озеро”).

8.3.61.

Провожали бабушку!

Ах, этот детский, инстинктивный, стихийный эгоизм! Казалось бы, Машка должна была весь день тянуться к бабушке, искать общения с ней. А она, наоборот, словно бы избегая тяжелых переживаний, все бегала ко мне, заводила со мной всякие игры.

Со стороны могло показаться: вот бабушка уже не нужна. Уже вычеркнута. Уже отрезанный ломоть.

Нет, конечно,– очень даже нужна. И очень даже не отрезанный ломоть. Но быть вчера с бабушкой– это значило прощаться, огорчаться, признаваться в любви и все время бередить рану, все время, ежеминутно, помнить о предстоящей разлуке...

* * *

Сейчас Машка предвкушает удовольствие: мама оттачивает– все сразу!– Машкины чешские цветные карандаши. Машка будет рисовать.

Мама жалуется, что Маша рисует зеленые цветы.

– Ну и пусть рисует, как ей хочется.

– Не учить, значит?

– Не знаю, нужно ли учить в этом возрасте.

– Ты, значит, хочешь, чтобы из нее выросла абстракционистка?

– Нет, думаю, это не обязательно, чтобы абстракционистка.

9.3.61.

Вчера весь день сидели дома.

Перед сном мы читали с Машей английские песенки Маршака. Некоторые стихи (например, о котятах, которых выгнала, а потом пощадила хозяйка) она может слушать буквально без конца, то есть раз двадцать прослушает и:

– Еще! Еще!

Попросила подарить ей эту книгу. То есть в личную собственность. Подарил. Книга– единственный вид собственности, которая не портит человека.

* * *

Сегодня с утра сидит с мамой визави: мама разматывает синюю шерсть. Машка учит стихи.

Спрашивает:

– “Нынче”– это “сегодня”, да?

А вчера сказала:

– Мамочка, дай мне, пожалуйста, огарочек свечи.

Это все– из стихов.

* * *

Перед сном.

– Смазать тебе губки вазелином?

– Да, смажь, пожалуйста. Они у меня опять трескаются.

Мама смазывает ей губы.

– Что ты морщишься? Не нравится?

Маша вздыхает.

– Мало ли что нам в жизни не нравится... а надо!..

* * *

– Мамочка, спрячь эту (серебряную) бумажку. Мы завтра, как проснемся утром, будем бусики делать. Ты до утра потерпишь, да? Ты руки вот так сожми и терпи.

* * *

С каждым днем Маша говорит правильнее по-русски. И в некоторых случаях мы с мамой даже огорчаемся. Например, она самостоятельно– никто ее никогда не поправлял– выправила в своем языке “галявит” на “говорит”.

А нам это “галявит” очень нравилось.

Некоторые слова еще обтесываются.

Раньше температура была “тимантулька”.

Сегодня слышу– говорит про свою куклу:

– Надо ей тиримпатуру смерить.

– Что, что у нее?

– Тиримпатура.

И при этом старается выговорить каждую букву отчетливо.

12.3.61.

Мама вчера очень поздно легла, ночью ее разбудила Маша, просила пить. Вторично заснуть было трудно. К утру же мама разоспалась, видела себя во сне на “старинном” балу. Видела себя молоденькой девушкой. Танцевала в белом платье. Играла музыка. И вдруг вальсирующая мамся наша слышит:

– Мама! Мама!..

– Думаю, это не меня зовут. Это– какую-то взрослую женщину.

Открываю глаза и вижу– Машка сидит на своем диване и смотрит на меня.

– Мамочка, ты что во сне видела?

– Я бал видела.

– А я тоже сон видела.

– Что же ты видела?

– Я видела, что наш Кисоня во сне смеялся!

* * *

Прохожу мимо столовой и вижу сквозь стеклянную дверь: Машка сидит на тахте, держит двумя руками крохотную бумажку от шоколада и читает что-то вслух кукле Эмме, которая сидит рядом.

Приоткрыл дверь, заглянул.

– Я ей читаю,– говорит Маша.

– Это что– газета?

– Да... газета... Хрущёв...

* * *

Сегодня утром Машка сочинила стихи:

Расшумелся шар земной,

И пропал он под водой.

Стихи эти ей очень нравятся. Объясняла: написала эти стихи потому, что вспомнила, как один раз ходили на Неву и как там было красиво.

Я маме говорю:

– Маше вспомнилось, как вы с ней и с бабушкой ходили на Неву.

Думал, когда они октябрьскую иллюминацию смотреть ходили.

– Не с мамой, а с тобой,– перебила меня Маша.

И я сразу вспомнил темный осенний вечер, домик Петра Великого, спуск к Неве между двумя драконами...

Как видно, сильное впечатление произвело на Машу это зрелище: густая черная вода, шум невской волны... Но откуда шар земной?

Когда я пришел завтракать, она записывала свои стихи! Да! Собственноручно записала (консультируясь в некоторых случаях со мной и с мамой) обе строчки.

Я спрашиваю:

– Ты что– писательница?

– Да,– ответила она.– Буду... Может быть.

А стихи, надо сказать, страшноватые.

16.3.61.

Вчера не гуляла. Весь день играла, читала, слушала мамино чтение, разглядывала со мной “Мурзилку” и “Костер”. В “Костре” понравились рисунки Харкевича к повести Бикчентаева “Дочь посла”: на девочку напала змея, девочка играет с обезьянкой, мальчик тонет и прочие заманчивые ужасы.

* * *

Утром сегодня спутала, обмолвилась:

– Звонильник не будил еще?

* * *

– Видел, какое сегодня солнышко?

– Да, видел.

– Где ты видел?

– Во сне.

– А-а-а, в своем “восне” ты видел?!

17.3.61.

Вечером была у меня. Слушала с интересом далеко не лучшую, довольно-таки тягомотную житковскую книгу “Что я видел”.

* * *

Приходит мама и с трагическим юмором сообщает:

– Хороша у нас Машка! Очень своевременно цитирует:

Лучше, мама, не пищи, -

Ты мне няньку поищи

Нет, дочка, довольно! Обойдешься без няньки, большая уже...

22.3.61.

Мама с Машей ходили в гости к тете Леле Мороз.

По пути мама показывала Машке все достопримечательности.

Показала Медного всадника. Потом показала собор. Машу заинтересовали ангелы на кровле. Она привыкла, что почти все, о ком она спрашивает, уже умерли (“А где теперь Петр Великий?”– “Он уже умер”.– “А где Пушкин?”– “Он умер”.).

Так и тут.

– А где теперь ангелы?– спросила Машка.

* * *

Рано утром мама проснулась:

– Маша, зажги свет!

– Нет, не зажгу.

– Это почему?

– Надо сказать: “Пожалуйста, зажги”.

Это называется– перезавоспитали!

* * *

Вчера показывал Маше открытки с видами Ленинграда.

Показал фальконетовского Петра:

– А это кто?

(Видела этот памятник несколько раз, на днях проезжала мимо него с мамой.) Сморщила лобик. Думает.

– Мягкий знак?

Смотрит на меня. По глазам вижу– сама чувствует: что-то не так.

– Ой, как это? Мягкий... всадник? Мятный всадник?!

* * *

Утром сегодня:

– Мама, ты уже ела?

И быстро, не дождавшись ответа:

– Скажи: “Как видишь”.

Знает уже все речевые штампы родителей.

* * *

Писал вчера большими печатными буквами у нее на глазах:

Маша пила чай.

Мама пила какао.

Папа пил воду.

Бабушка пила молоко и так далее.

И Машка довольно бегло читала. Впрочем, “бегло”– не то слово. Долго смотрит на бумагу, пожимает плечами, ерзает:

– Не знаю. Не могу.

А потом сразу:

– Тетя Ляля пила кофе.

Главное– понять, в чем фокус. Очень мешает, что буквы “эн”, “эм”, “бе”, а не “б”, “в”, “н”.

29.3.61.

Вчера были у нас две московские дамы. Машка, как всегда при гостях, была хороша, мила, благонравна, чего нельзя сказать о гостьях. Хотя обе дамы педагогессы, ведут они себя при детях постыдно.

Есть отвратительная манера обращения с детьми: сюсюканье.

Но есть еще более ненавистный мне вид разговора с ребенком, когда взрослые развлекают себя малышом, растлевают его своими взрослыми похабностями и пошлостями.

– Ну как, Ваня, не выпиваешь еще? А жениться как– не собираешься?

– Машенька, маникюр ты скоро будешь делать?

– Смотрите, как она поглядывает на Семена Сергеича. Ох, берегитесь, Семен Сергеич!– и тому подобное.

Бывало, что в таких случаях я брал Машку за руку и выходил из комнаты.

* * *

Играла со своим любимчиком Чиполлино, взяла его за ноги и стала крутить. Бац!– ноги отлетели. В другую сторону летит туловище, а проросшая зеленым луком голова– та и вовсе закатилась под диван.

Умоляла меня:

– Почини!

Не раз чинил ее кукол. Но тут починить невозможно.

– Погиб,– говорю,– твой Чиполлино.

– Как погиб?!! Он же игрушечный.

– Игрушки, Маша, тоже погибают.

* * *

Была у нас в гостях тетя Минзамал. Машка ей рассказывает:

– Ты знаешь, какая у меня беда случилась. Чиполлино у меня сломался.

– Ничего, ничего,– равнодушно говорит Минзамал.

И это равнодушие взрывает Машку.

– Что “ничего”?!! Ты разве не знаешь, что он был мой любимчик?!

ТЕТРАДЬ ДЕСЯТАЯ

31.3.61. Ленинград.

Мама при мне (и для меня) спросила у нее:

– Маша, какое время дня ты больше всего любишь? Утро? Вечер? После обеда? Ночь?

Машка вспыхнула. Давно не видел, чтобы она так краснела.

– Это– сервиз,– говорит она.– То есть сюрприз.

Никак не может установить разницу между этими тремя словами. И я еще раз поправляю ее:

– Секрет!

А маме она (раньше) сказала, что любит больше всего раннее утро, когда она из своей кроватки перебирается к своей Эликошечке и целует ее.

Позже, наедине, я сказал Элико:

– Зачем же ты громко говоришь о таких интимностях?

– Я же только при тебе.

– И при мне не надо. Это же действительно “сервиз”.

* * *

Сейчас зашел к ней. Рисует.

– Посмотри, как я хорошо нарисовала! Можно даже на стену вешать.

Девочка-грузинка. Лес. Цветы. Солнце. Кусты. На кустах висит почему-то кепка. Я посоветовал нарисовать еще голову волка, который выглядывает из-за куста.

Маша говорит:

– Эта девочка у меня дрессированная.

– Волк, наверно, дрессированный? А девочка– дрессировщица?

– Да,– соглашается она.

Я посоветовал:

– Пусть она будет артистка, дрессировщица. И пусть пойдет в лес и найдет в лесу маленького волчонка. И выучит его всяким штучкам, и он будет выступать в цирке. А теперь ты цирк нарисуй.

Кажется, сейчас рисует цирк.

Пойду проверю.

* * *

Нет, рисует, наоборот, “дремучий лес”.

– Я цирк не умею рисовать.

И в самом деле: откуда же ей уметь. Никогда еще не бывала.

1.4.61.

Утром сегодня прибежала будить меня. Сует мне в лицо свои руки:

На... посмотри!..

И объясняет:

– Ногти! Ногти!.. Растут? Выросли?

2.4.61. Воскресенье.

Вчера были в Пушкине. День рождения тети Ляли. Для Машки эта поездка– событие. Она знала, что у нее появилась маленькая племянница и одно время даже сердилась, когда ее называли “тетей”. Хотела, конечно, посмотреть Кулемушку, но особого рвения не проявляла.

И вот...

У подъезда нас встречает тетя Ира, ставшая недавно бабушкой. На руках у нее– большой круглый пакет в синем одеяле.

– Кулемушка!

Машка заглянула туда, в этот пакет, с трепетом откинула белую кружевную простынку– и была покорена!

Кулемушка– смешное, безволосое и вместе с тем рыжеволосое существо, не ахти какое красивое, но чрезвычайно милое, привлекательное, симпатичное. Синеглазая, спокойная, веселая.

Сколько радости получили мы все, и всех больше, конечно,– Машка!

Ведь живая кукла! И можно трогать пальчики на руках и на ногах. Можно разглядывать ноготки, целовать и гладить затылочек с короткими рыжими волосками и теплый живой животик с настоящим большим пупком! Даже на руках Машке позволили Кулемушку подержать!

* * *

Обогащенная вчерашним опытом, сегодня с утра играет в куклы: пеленает свою крохотную тятятяшку, кутает ее в одеяльце и– самое трогательное– кормит ее, расстегнув на груди кофточку. Очень верные движения. Серьезно, спокойно и даже с какой-то материнской гордостью.

30.4.61.

Случилось так, что без малого месяц мама и папа не притрагивались к этой тетради.

Перепишу несколько Машкиных “сентенций и замечаний”. Сделаны эти заметки в разное время– в Комарове и в Ленинграде.

* * *

Увидела в газете портрет Гагарина. Залюбовалась.

– Красивый очень!.. На дядю Степу похож.

* * *

Мама была в Тбилиси. Ездила на похороны дяди Рачика, отца Павлика. Мы с Машей очень скучали. Один раз Маша мне говорит:

– Знаешь что, папа? Давай в Тбилиси поедем с тобой!

Я объяснил ей, почему нам сейчас ехать нельзя:

– Ты же помочь не можешь ничем...

– Почему? Я могу. Я в аптеку схожу.

И, испугавшись собственной храбрости, тут же добавила:

– С тобой вместе.

2.5.61.

Вчера, в Первомай, мама, папа и Маша много гуляли. День был по-праздничному солнечный, но ветреный.

Были на “Авроре”. Маше очень понравилось, но она все просила, чтобы “пароходик поехал”...

Купил ей у цыганки голубой красивый шар с белым грибом. Шар тут же лопнул.

Сегодня тоже много были на воздухе– в парке Ленина, в сквере им площади Революции, у Петропавловской крепости.

* * *

Дело было в Комарове. Мы с Машей возвращались с прогулки. У подъезда Дома творчества нас обогнал высокий, похожий на большого доброго зверя дядя, оглянулся, достал из кармана пальто бутылочку и показал Маше. Там, в бутылочке, на белой бумаге или на вате ползала какая-то нечисть.

– Видишь, девочка, сколько я наловил сегодня?

– Мухи?! А зачем они вам?

– Зачем? А я энтомолог, изучаю вредных насекомых.

– А бабочек тоже?

– Нет, бабочек другие изучают.

Дядя очень интересно рассказал, каких он красивых бабочек видел внизу, на взморье, и как он ловил морилкой мух, и пошел.

Маша постояла, подумала и вдруг кинулась за ним следом.

– Простите... А моль вы тоже ловите?

Дядя сказал, что моль он ловить не умеет и что за это ему даже попадет от жены.

* * *

Между прочим, на моей памяти это первый случай, когда Машка не вступилась за насекомых. Больше того– она с уважением рассказывала маме и еще кому-то про этого ученого мухолова.

Понимаю, в чем дело. Этот человек– ученый. Он изучает мух, делает полезное дело и никого не мучает. Поэтому нехороших чувств у Машки он не вызвал. Так же, как не вызовет у нее, вероятно, гнева и отвращения сторож или директор Зоопарка. А вот с существованием на свете такой профессии, как охотник, она до сих пор примириться не может.

* * *

И вот еще о насекомых.

Это уже не о Машке.

Живет сейчас в Комарове московская писательница X. В свое время она написала несколько книг для детей. Человек способный. Даже очень. Но почему-то уже много лет из-под ее пера не вышло ни одного детского рассказа. И хотя, знакомясь, она по-прежнему называет себя детской писательницей, пишет она для “взрослого” радио, сотрудничает в каких-то “отраслевых” журналах.

Мне казалось, что человек она не только умный и талантливый, но и добрый. А тут сидим как-то за столом, обедаем, она говорит:

– У меня в комнате появились муравьи. Убила вчера одного, сегодня два новых появились.

Я посмотрел на нее с удивлением.

– Зачем же вы его убили?

– А что я, по-вашему, должна была с ним делать?

– Не знаю, что... Вероятно, помочь ему найти дорогу домой.

А когда X. призналась, что терпеть не может ничего “ползучего”, что убивает с удовольствием божьих коровок, мне стало грустно и я ей сказал:

– Хорошо, что здесь нет сейчас моей Машки...

Я понял вдруг, почему X. перестала писать для детей. Ей нечего сказать им.

20.5.61.

Папа вчера приехал из Комарова. Приехал неожиданно, не предупредив. Машка спала. Когда проснулась, мама говорит ей:

– Ты знаешь, кто приехал? Папа!

Не верит. Смеется. Ну, да! Дескать, ври больше.

И вдруг папа самолично входит в комнату. Радость неподдельная.

Вчера и сегодня почти все время вместе. Только утром папа несколько часов работал.

Гуляли. Играли. Читали. Под вечер ходили к домику Петра, оттуда через Кировский мост прошли на Марсово поле. Несколько минут постояли у могил Жертв Революции, где бьется на ветру язычок вечного огня... Хотели зайти во двор Мраморного дворца, но ворота были уже закрыты. Только издали посмотрели на ленинский броневик. Я напомнил Машке, что это такое. Вцепившись ручонками в прутья садовой решетки, она внимательно смотрела на черную угловатую машину и вдруг спрашивает:

– Он детей любил?

И сама же ответила:

– Да, любил. Я знаю.

* * *

Еще из старых заметок.

Молодой месяц пробивается сквозь тучи.

– Как “э” оборотное,– говорит Машка.

* * *

Путает (и не в первый раз уже) “фабрику” с “Африкой”. Спрашивает:

– А эти стулья тоже на Африке делали?

* * *

Комарово. У магазина на Морском проспекте два маленьких мальчика– близнецы.

– Ой, папа, папа, смотри, близнецы!

Спрашивает:

– Это близнецы?

– Да, близнецы.

Подходим ближе, и Машка уже другим тоном, разочарованно:

– Нет, это не близнецы.

– Почему ты думаешь?

– У них шарфики неодинаковые.

* * *

Юношеская фотография моего отца Ивана Афанасьевича. Он в форме стандарт-юнкера Владимирского драгунского полка, с эполетами, в портупее. Говорю:

– Это твой дедушка Иван.

– Он что, милиционер был?

* * *

Читал я как-то маме в журнале подборку “Шведский юмор”. Мама смеялась. Маша посмотрела на нас и тоже стала смеяться.

Я говорю:

– Ты что смеешься?

– Я, правда, ничего не поняла, но все-таки мне смешно.

* * *

Между прочим, “все-таки” (и не все-таки, а все-така)– одно из любимых ее словечек.

– Папа, давай поиграем.

– Нет, Маша, мне некогда.

– Ну, все-така!

* * *

Были мы с нею и с мамой в Летнем дворце. Маше было интересно. Не то что в прошлом году, когда мы осматривали с нею Царскосельский дворец и она дико хохотала, видя, как у солидных дяденек и тетенек то и дело сваливаются с ног огромные туфли-шлепанцы.

Я показал Маше портрет Петра. Напомнил, что это Петр Великий (первая историческая фигура– после Ленина,– с которой она уже довольно хорошо знакома).

Машка очень внимательно разглядывала молодого царя. Задала несколько вопросов. Пошла дальше. Потом вернулась к портрету и снова с интересом стала смотреть на него. Вижу, хочет что-то спросить.

– Что, Маша?

– Папа, а откуда ты знаешь, что это Петр? Ведь ты же тогда был еще маленький.

4.7.61. Дубулти.

Уже пятнадцатый день мы в Дубулти, на Рижском взморье, в писательском Доме отдыха. Очень нехорошие были эти недели. Перед отъездом Маша хворала, долго была на постельном режиме, и чуть ли не прямо с постели мы взяли ее в это первое в ее жизни большое путешествие. Впервые ночевала она не дома, а в поезде, впервые услышала чужую речь, впервые попала в большой коллектив детей.

И вот все это сказалось. Машка захворала. У нее было настоящее нервное расстройство.

На десятый день возили ее в Авоти к врачу-невропатологу.

Сейчас она, слава богу, вышла уже из этого состояния. К ней вернулись и улыбка, и ясное настроение, и любовь к людям, большим и маленьким.

А было трудновато и страшновато.

Буду постепенно переписывать в эту тетрадь из того, что записалось за эти три недели. (Не все, а кое-что. “Истории болезни” здесь не будет.)

* * *

За обедами и завтраками то и дело трогает себя за щеку и спрашивает:

– Розовею?

* * *

Первый раз в жизни видела солнечный закат. Спросила у меня:

– Папа, а как делается солнце?

– Солнце существует давно. Еще нас с тобой не было.

– Нет, а как оно сделано?

– Этого я не знаю.

– А кто знает?

– Ученые люди знают. Но есть вещи, о которых точно никто не знает.

Секунду Машка подумала.

– А царь Петр?

Что это? Культ?

* * *

Как и при каких обстоятельствах я заметил, что она поправляется? После обеда пришла ко мне, рисовала. Нарисовала двух чудесных рыжеволосых латышек: маму и дочку. И по этому рисунку я понял, что наступает выздоровление.

Из маминых вчерашних записей

5.7.61.

Мама говорила Маше, что скоро приедет сюда тетя Гетта.

– Ты ей скажешь: “Здравствуй, тетя Геттик! А как бабушка поживает, как Павлик?”

– А я и так знаю, что Павлику плохо, зачем же спрашивать?

– Почему ему плохо?

– У него же папа умер.

Из старых, еще ленинградских, записей

6.7.61.

Две недели хворает. Лежит. Истомилась, соскучилась– по всему на свете.

Прихожу к ней, она говорит:

– Я давно не виделась с ней. Папочка, покажи мне ее!

– Кого?

– Юбочку мою. Синенькую.

* * *

– Лекарствушки мои где?

* * *

Вечером, как всегда, когда Маша хочет спать, напала на нее слезливость.

После ужина мама сказала мне, между прочим, что на рынке уже кончается клубника. Машка на эти слова никак как будто не реагировала. А позже, когда ее готовили ко сну и когда она только и искала повода, чтобы дать волю слезам, вдруг захныкала, заплакала, завыла:

– Клубни-и-ичка конча-а-ается!..

10.7.61.

Утром, то есть перед обедом, когда мама ездила по делам в Майори, я работал у себя в комнате, а Маша контрабандой тихо играла у меня на балконе. Конечно, немножко мешала, но вместе с тем и вдохновляла: написал я больше, чем накануне.

* * *

После обеда вдруг заявила:

– Хочу играть! Папочка и мамочка, мне очень хочется играть! Я же так давно не играла.

– Позволь! Что ты говоришь! Как “давно не играла”?

И тут же понял... Да, те “массовые” игры, в которых она принимает здесь участие,– для нее не игра. Она привыкла играть одна или со мной и играет в этих случаях активную, ведущую роль, а тут, когда на качелях играют в поезд или в самолет, ей достается бессловесная роль пассажирки или чьей-нибудь дочки...

12.7.61.

Видимся мало, реже, чем обычно. Она или с мамой, или с ребятами.

Вчера мама собиралась ехать с какой-то экскурсией, Машку оставили на попечение Н.В.Гернет. Элико не уехала, но Машку из детского общества изымать не стали.

Все утро лил дождь. Я хорошо поработал, и, когда во втором часу мы с мамой заглянули к Гернетам, игра была в разгаре. Самое удивительное и неожиданное– Машка в этой игре верховодила. Она– мама (передник до пят, засученные рукава), восьмилетняя Наташа– на вторых ролях: она– бабушка. Митя, Оля и все остальные, включая пятилетнего Гека,– дети.

Мы с Элико не стали вмешиваться в игру. То есть, говоря по правде, я пробовал вмешаться. Нажал воображаемую кнопку звонка и спросил, здесь ли живет Марья Алексеевна Пантелеева. Машка как будто готова была включить меня в игру, но другие смотрели на меня испуганно и с недоумением. Дело не в том, что я– взрослый. Мне приходилось играть в этой компании, и ребята охотно принимали меня и на другой день звали снова играть. А тут– другое. Как будто идет спектакль в Александринке, пьеса Островского, и вдруг выходит на сцену человек в современном костюме, у которого и роли-то нет, перебивает действие и говорит:

– Давайте и я что-нибудь представлю.

16.7.61.

Приехала тетя Гетта.

Вчера утром Машка занималась с нею гимнастикой, училась правильному дыханию. Я посмотрел: порозовела, посмуглела слегка...

* * *

У Машки (да и у нас тоже) событие: разъезжается большинство наших соседей, сотрапезников и приятелей по играм и беседам,– кончилась “смена”.

Уезжают почти все дети. И не удивительно, что Машка уже грустит и говорит, что ей жалко, что она привыкла, а к новым ей трудно будет привыкнуть.

Шутки шутками, а в этой резкой ломке заключается некоторая опасность. Ведь уже было такое месяц назад. Хорошо, что именно в эти дни Машка заново знакомится с тетей Геттой и привыкает к ней. Уже есть отвлечение и развлечение.

* * *

Машка на каждом шагу:

– Так и знала! Так и знала, что ты так скажешь.

Типизирует речевые обороты, коллекционирует слова, выражения, идиомы.

* * *

Рисует. Сломался карандаш, я стал точить его. Машка стоит, смотрит. Просто стоять и смотреть ей неинтересно. И она подсказывает мне:

– Скажи: “Что ты ждешь? Рисуй!” А я скажу: “Чем же рисовать? Ты же карандаш точишь...”

18.7.61.

Очень знакомый мне, крутой характер. Были у меня мама, тетя Гетта и Машка. Мы с Машкой играли на галерее. Все было тихо, мирно. И вдруг:

– Не хочу, не буду.

Это я предложил ей готовиться к ужину и уложить в платяной шкаф игрушки (банки из-под монпансье и прочее).

– Убери, пожалуйста.

– Нет.

Делается это, конечно, для тети Гетты. Очень давно ничего подобного не было.

Я попросил маму и тетю Гетту уйти. Они ушли, и я очень спокойно говорю Маше:

– Ты что же– хочешь со мной на всю жизнь поссориться? А ну, подними, пожалуйста, игрушки.

Подумала, подняла одну банку, бросила ее за порог комнаты.

Еще несколько спокойных фраз– и банки с грохотом падают в шкаф. На грохот я не обращаю внимания. Понимаю, что без грохота сейчас нельзя.

– Ну, а теперь помиримся. Поцелуй меня.

Надулась. Не хочет.

– Ну хорошо. Можешь идти.

Кидается ко мне, крепко обнимает, целует.

* * *

На днях познакомилась с Тимуром Гайдаром. Странно и замысловато складываются и переплетаются судьбы. Когда я познакомился с его отцом, он был намного моложе нынешнего Тимура. Теперь Тимур человек уже не самой первой молодости. А Машке еще нет пяти. Вот тут я и понял, что называется, воочию, как поздно я обзавелся семьей.

19.7.61.

Новая смена. Новые дети. И для Машки это, конечно, опять потрясение.

В столовой за соседним столом поселился черномазый и черноглазый, похожий на обезьянку мальчик лет пяти-шести с такой же черноволосой смуглой и темноглазой мамой. Как нам сказали, родители этого мальчика один доктор, другая– кандидат наук. Но парень этот– настоящий дикарь. Мы опасались, что поведение его будет соблазном для Маши. Но нет, такой в соблазн ввести не может. Так же, как не могут ввести в соблазн обезьянка или медвежонок. Сидит этот паренек, забравшись с ногами на стул, одна рука в кармане, и при этом еще вертится и крутится, как карась на сковородке. Или положит голову на стол. Или засунет столовую ложку за щеку. Или поднимет ногу выше стола. А мрачная черная мама сидит, молчит, не поднимает над тарелкой глаз.