Текст книги "Наша Маша (Книга для родителей)"

Автор книги: Леонид Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Да, такой ввести в соблазн не может. Тут действует уже не сила примера, а сила преувеличения, сатиры, пародии. Может быть, общество такого обезьяныша даже полезно Машке. В той мере, в какой полезны “Ревизор” или “Горе от ума”.

* * *

На пляже встретили детгизовцев– К.Ф.Пискунова и С.М.Алянского. Маша вежливо поговорила с ними, а потом, когда я сказал ей, что эти дяди издают детские книги, она оглянулась и сказала:

– Жалко, что я не знала. Я бы еще поговорила с ними.

* * *

По-прежнему тоскует вечерами по Ленинграду.

“Хочу в Ленинград!” звучит, как некогда звучало: “Хочу маму!..”

23.7.61.

Днем плакала, узнав, что папа уехал в Пумпури, в пионерский лагерь.

“Почему он не взял меня к этим детям? Я бы с ними поиграла”.

А папа сознательно не берет ее с собой в таких случаях. Не один раз, еще холостым, я видел самодовольные лица писательских детей, когда их папам аплодировали или подносили цветы. “Эх, папы, папы,– думал я.– Глупые вы папы...” И поскольку сам не хочу быть глупым папой, увожу Машку от искушения– искушения примазаться к чужой славе.

26.7.61.

Мама и тетя Гетта ездили в Ригу, мы с Машкой весь день были вместе.

Все утро я работал, она играла на галерее.

Перед ужином ходили встречать наших “рижанок”.

Смотрели, как два латыша укладывали бетонные плиты на отлогом берегу Лиелупе и как подносил им эти плиты плавучий подъемный кран.

Оба рабочих были в высоких рыбацких сапогах.

Я сказал– и не сказал даже, а только начал:

– Как у кота в сапогах...

– Да, я уже думала,– перебила меня Машка.– У меня таких три в Ленинграде.

Мама и тетя Гетта приехали в девятом часу. Мы пропустили десять или двенадцать поездов.

* * *

Пили с Машкой (дома, у меня в комнате) яблочный сок.

– Давай кокнемся?– предложила мне Машка.

– Не кокнемся, а чокнемся.

– Ну, все равно, кокнемся.

Под дождем, под двумя зонтами, ходили на вокзал за газетами.

До ужина просидели на вокзале.

Мы с Машкой играли в “поезд дальнего следования”. Она была проводницей-латышкой и неподражаемо (да, не преувеличиваю– неподражаемо) имитировала латышскую речь и латышский акцент.

* * *

Любит играть с Янеком, сыном здешних уборщицы и садовника. Янек моложе Машки на полгода. Очень плохо говорит по-русски. Но в играх– верховодит... Впрочем, не во всех играх.

Когда играли в “дочки-матери”, командовала, если не ошибаюсь, Маша. Коронный номер Янека– “кино”... Изображает он нечто фантастическое. Ставит всех присутствующих перед белой занавеской, сам уходит на лестницу, затем появляется и быстрым спортивным шагом идет к занавеске. Там он делает какие-то странные пассы и кричит:

– Кондуктор... ужинать... маленькая девочка... после кино выходить... пять минут!

Машка стоит, смотрит, слушает, ничего не понимает и– робеет: она же понятия не имеет, что такое кино. И Янек выглядит в ее глазах необыкновенно образованным, знающим, бывалым парнем.

– Кондуктор– я, а потом ты будешь кондуктор,– командует Янек, и Машка безмолвно подчиняется, хотя сообразить, что делает кондуктор в кино, она, конечно, не может. Так же, как и я и все прочие присутствующие. По-видимому, кондуктором Янек именует контролера.

1.8.61.

Утро было довольно ласковое, но после обеда, когда мы ходили за газетами, вдруг подул ветер, небо на горизонте стало чернеть. Мои дамы (и спутник их Янек) успели убежать, а я остался ждать газету.

Был ураган. Поломало много деревьев. У нас в саду повалило огромную старую липу. Упала она на крышу того одноэтажного домика, где помещаются душевая и медицинский пункт.

Машка была страшно расстроена, когда кто-то сказал при ней, что “погибло такое дерево”.

– Может быть, его можно починить?

– Да нет, Маша. Ведь когда ты цветок сорвешь, его уже не починишь.

– Может быть, в воду можно его поставить?

И глаза у нее наливаются слезами.

– Папочка... давай... давайте поставим его в море!..

5 ЛЕТ

5.8.61.

Весь день солнце не сходило с неба.

У Машки было много радостей.

Перед обедом мама и тетя Гетта ездили в Майори на рынок, а мы с Машкой играли на пляже. Вырыли очень глубокий колодец, даже не колодец, а целый пруд, и сделали спуск к нему со ступеньками– как на Неве или на канале Грибоедова. Рядом играли, рыли неглубокие ямки и заливали их из ведерка водой, Янек и незнакомая длинноногая девочка, не запомнил ее имени. Машке было неприятно, что ребята обособились, ей было бы интереснее играть с ними, а не со мной.

Девочка все время хвасталась:

– У нас лучше!

А Янек, дурачок, даже подбежал и сказал:

– Вы уходите, а мы будем зарывать ваш пруд.

– А мы давай их зароем,– предложила мне Машка. Пришлось объяснить ей, что на подлость отвечать подлостью не следует.

С Янеком у нее отношения вообще вышли из той стадии мира и безмятежности, в какой они были еще три дня назад.

Третьего дня перед ужином они подрались. Янек стал отнимать у Машки мяч, она оттолкнула его, он ударил ее по голове, она кинулась к матери. Мама сказала:

– Жаловаться нечего, разбирайтесь сами.

Во всяком случае, от дружбы уже ничего не осталось, кроме легкого пыла похмелья. И для Маши это, конечно, первый жестокий урок, первое серьезное разочарование.

* * *

Вчера у Машки были гости.

А утром сегодня подавальщица Таня спросила:

– Сколько же тебе, Машенька, исполнилось вчера лет?

– Пять,– ответила Машка.

– О, да ты совсем старушка!

И вдруг губы у Машки задрожали– и громкие рыдания огласили столовую. И тут мы поняли, что до старости нашей дочери еще ой как далеко!..

7.8.61.

Второго вечером я повел Машку на море, хотел показать ей небывалой красоты закат. Но пришли поздно, уже не было этого малинового полудиска и малиновой гармоники-дорожки на стальной, перламутровой водной глади...

Впрочем, Машка была вознаграждена. В отдалении, на пляже, слышалась музыка, шумела большая толпа. Мы пошли туда.

Зрелище вообще-то довольно жалкое. Отдыхающие из соседнего санатория, затейник или культурник с аккордеоном. Танцуют вальс, медленный фокстрот, играют в “подвижные игры”.

Машка стоит и смотрит. Глазенки ее сияют. Для нее это сказочный бал.

Пора уходить. Уже темнеет. Повеяло прохладой.

– Папочка! Ну прошу тебя! Ну совсем немножечко еще!..

8.8.61.

Плакала Машка, плакала, ныла, ныла: “Хочу в Ленинград!”– и вдруг выясняется, что уезжать ей отсюда вовсе не хочется.

Проснулась вчера у меня на балконе и говорит:

– Я привыкла. Почему это так: в Ленинграде поживешь не хочется оттуда уезжать, здесь поживешь– отсюда не хочется. Правда, папа, почему это так?

* * *

А нам тем временем и вправду надо собираться. Вчера папа и мама ходили в Майори, заказали на сегодня такси.

Вечером отбываем.

* * *

Задала мне вчера загадку. Идем на вокзал за газетами. Маша говорит:

– Помнишь, как мы в Комарове у вокзала кобылу нашли?

– Какую кобылу?

– Ну, кобылу нашли. Что ты– не помнишь?

– На вокзале?

– Не на вокзале, а у вокзала.

– Настоящую?

– Да, настоящую.

– Палочку, может быть? Прутик? Мы играли, что это лошадь?

– Да нет, настоящую кобылу.

– Кобыла, Маша,– это лошадь. Лошадь-мама, лошадь-женщина.

– Ломаную мы нашли.

И тут меня осенило.

– Подкову! Подкову, Машенька, а не кобылу!

– Да, да! Подкову!

Такое с ней нередко бывает.

9.8.61. Ленинград.

Утром сегодня прибыли домой.

Радовалась она и Ленинграду, и тете Ляле, которая встретила нас, и тете Нине Колышкиной.

Сейчас она лежит у мамы в комнате. Прежде чем лечь, просила меня:

– Папочка, можно сегодня не спать?

Нет, милая, надо начинать ленинградскую жизнь по-доброму.

12.8.61.

Ездили в Пушкин. Оставили Машку на несколько дней у тети Ляли.

Оставаться она очень не хотела,– ведь это первый случай, когда ее оставляют без папы и мамы в чужом (хоть и в тети Лялином, а все-таки чужом) доме!

* * *

Говорил по телефону с Лялей, потом с Машуткой.

– Тебе хорошо?

– Хорошо. Спасибо.

– Что делаешь?

– Играю на балконе с тетей Ниной.

– Погода хорошая?

– Хорошая.

И мама спросила:

– Тебе хорошо?

И когда узнала, что хорошо, даже обиделась немножко.

19.8.61.

Ура! Ура! Ура! Машка в Ленинграде.

* * *

Еще у тети Ляли, в Пушкине, спросил:

– Скучала без нас, Машутка?

– Да.

И на ухо:

– Я один раз даже плакала ночью.

А вообще-то она не очень, конечно, скучала. Много была на воздухе, играла, завела приятелей и подруг.

20.8.61.

Были втроем в парке Ленина. Смотрели, как строится метро.

Мама ушла домой– готовить обед, мы с Машкой еще постояли, посмотрели. А поздно вечером– опять втроем– ходили на Неву, к домику Петра.

Домик, против обыкновения, был освещен, все окна ярко светились. Я начал было сочинять сказку– о том, как Петр Великий раз в году съезжает со скалы и едет в свой домик– праздновать свой день рождения... Но тут безжалостная мама прервала меня и сказала:

– Посмотри!

В домике Петра Великого две женщины мыли полы. Сказка осталась незаконченной.

* * *

А вот весьма конфузная история.

Машка призналась мне (об этом я, кажется, уже писал), что в Пушкине один раз плакала ночью.

Маме (а быть может, и папе) это было приятно слышать. И вчера мама снова завела разговор на эту тему:

– Ты, говорят, плакала, Манюся?

– Да.

– А почему же ты плакала?

– Я после скажу.

– Ну, скажи сейчас. Почему ты плакала? Грустно было? Да?

– Да. Грустно. Я подумала, что дома в холодильнике арбуз остался.

Сконфуженная мама в ее присутствии рассказала эту историю мне. Я говорю:

– Значит, арбуз ты больше любишь, чем нас?!

Покраснела.

– Нет... и вас тоже.

21.8.61.

Придумала новую игру:

– Заходите, пожалуйста! Заходите! Это знаете что? Это– новое. Это– домик царя Петра.

– Да? А вы– экскурсовод?

– Да.

– В таком случае покажите мне, пожалуйста, домик. Где у вас тут билеты продаются?

– Вот здесь. Нет, нет, вон там!

Билеты куплены, вручены экскурсоводу.

– Ну, показывайте.

Широкий, очень похожий, очень знакомый жест:

– Это– стена!

– Ах, какая стена!!!

– Теперь идемте в другую комнату. Это– кровать.

– А кто здесь спал?

– Здесь спал Петр. А вот здесь его дочка спала. (Показывает на картину– вид старого Таллина.) Это– замок старинный. Это– тувалет. Это жены его тувалет (возвращается к диванчику). Нет, здесь жена спала, а дочка спала с папой. Днем. Иногда и ночью...

* * *

Вечером играли в домино. Играть она не умеет– и правил не знает, и проигрывать не хочет.

– Нет, не я проиграла! Нет, я выиграла!..

Пришлось объяснить, что такое проигрыш и что такое выигрыш и как надо относиться к ударам судьбы.

* * *

Были гости. Гости пили водку.

– Это они что– лекарство пьют?– спросила Машка.

Оказалось, что в Пушкине дядя Прокофий пил с кем-то водку и Маше нашли почему-то нужным сказать, что это лекарство. Обман маленький, “невинный”, а почему-то противно. Ужасно не люблю обманывать маленьких.

26.8.61.

Вчера сказала маме:

– Ты почему то папу, то меня кормишь? А когда же ты сама будешь есть?

– Мне, Машенька, некогда.

– Хочешь, я тебе ряженку оставлю?

А ряженку она очень любит.

– Спасибо, Машенька.

Оставила ровно половину банки. Потом посмотрела, примерила на глаз:

– Еще одну ложечку возьму...

27.8.61.

Сегодня прекрасный день. Голубое небо. Солнце. Но, кажется, ветер. Белая занавеска у меня на окне надувается и плещется, как парус.

Мама и Маша ушли в Зоологический сад. Там народился у жирафа жирафенок, у львов– маленькие львята.

На днях были в ЦПКиО. Мама стала разъяснять Машке, что такое Арктика и что такое Антарктика.

Спрашивает:

– Где белые медведи живут, знаешь?

– Знаю. На севере.

– Правильно. А на юге кто живет?

Задумалась только на одну секунду:

– Бабушка.

* * *

Там же.

– Мама, пойдем посмотрим пельмени.

– Какие пельмени? Где?

– В детском городке.

А там на щитах изображены не пельмени, а пингвины.

29.8.61.

Рассказывает матери сказку:

“Девушка упала в воду, но не утонула, а осталась жива. Кто-то ее заколдовал, что она семнадцать лет будет спать. Потом она умерла по-настоящему. (Ты, мамочка, не бойся, конец все-таки будет хороший!)

Плывет она и вдруг видит– навстречу ей плывут два короля в аквалангах...”

А что ж– все понятно. Для нее и акваланги, и корона, и золотой башмачок, и черная коробка диаскопа– одинаково и волшебство, и реальность.

2.9.61.

У Машки вчера был праздник: весь день гостила у нас живая кукла– Машкина племянница Аллочка Кальницкая, она же Кулемушка.

Конечно, это наслаждение– держать эту двадцатифунтовую куклу на руках, играть с нею, надевать на нее платьице и штанишки. Даже вытирать ей платочком губы– и это было радостью.

Но к этой радости примешивалось и нечто горькое: ревность!..

Вся нежность, все поцелуи, улыбки, восторги были обращены к маленькой. И я очень хорошо видел, чувствовал, как где-то в глубине Машкиной души шевелится неприязнь к этой улыбающейся розовощекой малышке. Ничего! Это очень полезно. Любовь победит, переборет эту неприязнь. А Машка слегка сдвинется с того места, которое называется “пуп земли”.

5.9.61.

Часа два гуляли вчера с Машей. Вышли из ворот– солнечно, прохладно, дует ветер.

Зашли в сад при большом доме на Мичуринской улице. Собирали желуди и голубиные перья. В этом саду– маленький игрушечный домик, мечта всех ребятишек, особенно девочек. Домик набит девчонками лет по шесть-семь. Побежала туда и Машка.

– Можно и мне с вами играть?

– Можно. Тебя как зовут?

– Маша. А тебя? А вас?

– Меня Лена. Меня Таня. Меня Маня. Дай перышко.

– Пожалуйста.

И раздала все перышки. И все желуди.

Играли в прятки, в палочку-выручалочку. Машка до сих пор играть не умеет и не пытается даже научиться. Просто бегает и смеется.

* * *

– Ты что плачешь, Маша?

– Я просто так. Не то плачу, не то смеюсь.

6.9.61.

Ходили вчера за покупками– в молочный и другие магазины. Машка помогала– стояла в очередях, хотя что такое очередь– до сих пор не понимает.

– Стой,– говорю,– вот здесь, за этой тетей.

Возвращаюсь и вижу, что лишь одна часть задания дошла до нее: стоит здесь, то есть там, где была поставлена. А тетя... тетя уже далеко, а за ней еще пять теть.

В другой раз говорю:

– Иди стань в очередь у кассы.

Через две минуты ищу– нет Маши в очереди.

Вижу– стоит у другой кассы, у неработающей. Стоит сбоку, беспечно покачивает ногой, терпеливо ждет меня...

* * *

Ночью мы с мамой рассадили в столовой на тахте всех Машиных кукол.

Утром Машка вошла в столовую и буквально остолбенела.

По словам мамы, минуту стояла молча в дверях и наконец выговорила:

– Мама, ты знаешь!.. У Катарины сегодня день рождения. К ней все дети в гости пришли!..

А минут через пять спросила:

– Мамочка, это они сами, или это ты их так посадила?

Ах, Машка, Машка, счастливый ты человек!..

* * *

Читал ей на прогулке стихи Хармса.

– Это кто написал?

– Хармс.

– Как?

– Хармс. Даниил Иванович Хармс. Очень хороший поэт.

– А где он сейчас?

– Умер.

Помолчала.

– Почему это все умирают писатели?

7.9.61.

На Кировском проспекте папа зашнуровывал Машке ботинок, и вдруг она закричала:

– Ой, здравствуйте! Здравствуйте!

И еще раз:

– Здравствуйте!

– С кем это ты?

– Ты не знаешь. Это моя знакомая.

Пошли догонять.

– Кто же это?

– Это доктор. Знакомая. В больнице Эрисмана меня лечила.

Не догнали. Да и хорошо сделали, пожалуй. Докторша шла с мужем, а у того на руках– ребеночек.

* * *

Третьего дня сидели в уютном садике– во дворе Дома художников.

Я сказал, что здесь, кажется, живет художник А.

– Это какой?

– А тот, что рисовал картинки к книге Бианки “Зоопарк”.

– Ты знаешь, папочка, надо им написать: почему для детей такие грустные книжки пишут? Я плохо сплю, когда мне что-нибудь грустное или страшное перед сном читают.

8.9.61.

Предложил Маше:

– Хочешь, поедем туда, где я родился и провел детство?

Подумала.

– Я лучше в Зоопарк хочу.

Все-таки поехали в места папиного детства.

На автобусе добрались до Никольского рынка, а там пошли пешком– до бывшей Покровской площади, по Английскому к Фонтанке и по Фонтанке– к двухэтажному домику с балкончиком посередине.

Вечером Машка сказала, что ей больше всего понравился этот балкончик и то еще, что в этом доме жил “маленький Алексейчик”.

Вошли во двор– грязный, “захламленный” и все-таки знакомый до последнего камушка.

У папы самым буквальным образом замирало сердце.

Маленький мальчик на трехколесном велосипеде (папа вспомнил себя в этом возрасте, на этом же месте и на таком же велосипеде) с места в карьер сообщил папе:

– Сегодня пожарные приезжали!

– Пожар был?

– Ага.

Недаром, значит, папу потянуло в эти места.

По Лермонтовскому дошли до Балтийского вокзала. По пути, на Покровской площади и на Лермонтовском, заходили в какие-то кофейни, ели крутые яйца, пирожки, пили тепленький кофе.

От Балтийского до Финляндского ехали на метро. И вечером Маша по секрету сказала маме:

– Все-таки больше всего мне понравилось метро.

* * *

Светский разговор за столиком кафе:

– Ты знаешь, папа, Сяо-Сяо хотя китаянка, она очень любит украинский борщ. И, абарот, не любит лягушек.

Сяо-Сяо– это кукла.

* * *

На днях мы были в садике, где Маша играла с девочками в пятнашки (палочку-выручалочку). Девочки считались. В считалке такие слова:

Здравствуй, попочка-дружок,

Сколько стоит пирожок?

На следующий день я говорю:

– Как это звали девочку, с которой мы играли? Которая считала.

– Таня! Плохая девочка!

– Почему?

– Говорит “попочка”.

Понятия не имела, что попочка– это попугай.

11.9.61.

Сейчас только хватились: батюшки, ведь Машка уже вышла из возраста “от двух до пяти”!.. Вышла, следовательно, если верить Чуковскому, из периода гениальности и перешагнула, если верить Макаренке, через ту черту, когда уже завершено основное воспитание ребенка.

Но мы, несмотря на это, еще пытаемся воспитывать ее.

12.9.61.

Сидели вчера в Дивенском садике. Впрочем, сидел я, а Машка играла– или, вернее, делала попытки вступить в игру с незнакомыми девочками. Да, не скрою, отцовское сердце больно сжималось, когда он видел издали, как Машка подбегает к компании девчонок лет по шесть-восемь, что-то им говорит (“Девочки, можно с вами поиграть?”) и тотчас отходит в сторону. По-видимому, ответ этих высокомерных девиц гласил:

– Иди, иди, карапет, без тебя обойдемся.

Машка возвращается ко мне. Я ее не расспрашиваю, она тоже ничего не говорит. Только говорит:

– Лучше я здесь посижу. Одна поиграю. С Люсенькой. Это даже интересней.

Люсенька– это кукла.

Неправда, что с Люсенькой интересней, чем с живыми девочками. Через пять минут– опять:

– Папочка, можно, я с этими девочками на качелях покачаюсь?

Наконец она находит себе товарища. Мальчик. Школьник. Лет одиннадцати-двенадцати. В ученической фуражке. Вижу, ведет этот парень, тянет за веревочку деревянный грузовик, сзади гордая и счастливая бежит Машка, а в кузове грузовика сидит, покачиваясь, ее Люсенька.

* * *

На днях, когда мама утром во время гимнастики рассказывала ей об олимпиаде и говорила о разных странах, Машке очень понравилось слово “СССР”.

Много раз на дню– ни с того ни с сего, но звонко, с аппетитом:

– Эс-эс-эс-эр! Эс-эс-эс-эр!

* * *

Не помню, по какому случаю, зашел у нас разговор о моей книжке “Часы”.

Ах, да, вспомнил! Звонила Г.В.Антонова, мой редактор, просила зайти, посмотреть рисунки к этой книге. Я собирался идти с Машей. А ей не хотелось. Я объяснил ей, зачем мне нужно. И стал рассказывать сюжет “Часов”. Показал старое издание с литографиями Пахомова. Она стала умолять:

– Папочка, прочти!

Думал, не выйдет ничего. Книга все-таки не на пятилетних.

И что вы думаете: слушала! И дальше просила читать.

Правда, пересказать не может, но она не может пересказать и “Девочку Машу” Введенского[ 16 ]16
  Введенский Александр Иванович (1904-1941)– поэт, прозаик, переводчик, пересказал для детей сказки братьев Гримм.


[Закрыть], и “Золушку”, и “Дюймовочку”.

Продолжение было обещано вечером. Вечером пришла ко мне– заставила читать.

Сцену в ванной слушала так, как слушают ее обычно ребята,– давилась от хохота.

Невольно зашел у нас разговор о том, что такое детский дом, что такое сирота и тому подобное.

Объяснил разницу между детским домом и детским садом.

Наговорил лишнего, как потом выяснилось.

– Кто живет в детском доме?– спрашивает Машка.

– Сироты. У кого нет ни папы, ни мамы.

– А если только мамы нет?

– Тоже.

– А если папы нет?

– Тоже.

– А папа же может кормить ребенка?

Объясняю, что все люди работают и что большинство работает не дома, уходят на весь день.

– Но ведь кормить-то он может девочку!

Долго не могла уснуть. Плакала. Звала то меня, то мать.

* * *

– Мама, я тебе никогда не рассказывала веселую сказку? Рассказать?

– Расскажи, пожалуйста.

– Жил-был король. И жила-была королева... У короля было девять мальчиков и девять девочек. Король ходил на работу, а дети очень шумели. Потом, когда он приходил с работы, он брал детей гулять. У всех девочек были сумочки, а у мальчиков– машины.

Народ говорил:

– Это вы что, детский сад ведете?

А королева готовила обед на кухне.

14.9.61.

Вечером читал ей (у себя в комнате, пока проветривалась спальня) “Слона” Куприна.

Пришлось на ходу переписывать рассказ– так много там непонятного, чуждого, дикого для современного ребенка: и “я сам– хозяин дома”, и “в гостиной”, и “городовой”, и “я за все заплачу”, и торты, которыми кормят слоненка. А кроме того, девчонка в этом рассказе такая противная, что пришлось тоже на ходу подкрашивать, подрисовывать ее.

* * *

По-прежнему на каждом шагу: “Так и знала!”

– Так и знала, что ты так скажешь.

На днях мама у нее спрашивает (перед обедом):

– Ты вымыла уже руки?

– Так и знала, что ты так скажешь. А теперь ты скажешь: “Если не вымыла, то мой быстрее”.

17.9.61.

В парке Ленина девочка Оля с двухколесным велосипедом на толстых шинах. Девочка эта умеет считать до тридцати по-русски и до десяти по-английски. Машка слушала, слушала, не вытерпела хвастовства этой милой, в общем-то, девицы и начала загибать пальцы:

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь...

Насчитала самостоятельно, то есть без подсказки, до сорока или даже до сорока пяти.

Я сказал:

– А теперь считай по-грузински.

– Как?! Я не умею.

– Эрти, ори...

– Это же гимнастика!

Понятия не имела, что это– цифры. По-грузински считает мама, когда занимается с нею гимнастикой. Слова эти пристегнулись к мостикам, приседаниям, к бегу на месте. И Машка думала, что эти “эрти, ори, сами”– что-то вроде аккомпанемента.

В саду нас настиг дождь. Насквозь промокли. Дома растирались и сушились.

* * *

Объяснил ей, что такое мясо.

Она перебивает. Ей хочется самой все объяснить.

– Значит, так,– говорит она.– Корову стреляют, потом берут и кладут в магазин, да?

19.9.61.

Сегодня обнимает меня, смотрит мне в глаза и говорит:

– Папочка, а из чего делают глаза?

С самым серьезным видом я начинаю объяснение:

– Берется монпансье...

Вытаращила глазенки:

– Правда?!

И уже вся горит любопытством:

– Нет, правда, папа? Из лимпасье глаза делают?

* * *

Никак не может научиться правильно говорить некоторые слова.

Говорит:

лимпасье (вместо монпансье),

прадва (вместо правда),

каклеты (вместо котлеты).

* * *

Я зову ее Маша и даже Машка– она не обижается. Но огорчается, даже протестует, когда Машей или даже Машенькой назовет ее мама.

То и дело слышится в нашей квартире:

– Не зови меня Маша! Зови Манюся!

Если “Манюся”,– значит, мама любит ее, не сердится.

20.9.61.

Хотел накапать Машке в нос санорина. Отбивается, хнычет. Накапал все-таки.

И вдруг– громкий плач.

– Что такое? В горло попала?

– Не-е-ет...

– А что же ты плачешь?

– А-а-а-а! А-а-а-а! А-а-а-а-а!

Взял бутылочку из-под санорина, стал собирать ее слезки. Говорю:

– Ты слыхала? Тому, кто полную бутылочку соберет, в Зоопарке дают пони.

Сразу перестала плакать.

– Правда? А где же он будет стоять? Ведь в квартире нельзя пони.

– Жеребеночка можно. Давай, давай, плачь дальше.

И подставляю бутылочку.

Стала пробовать плакать– ничего не выходит.

Способ старый, не мною выдуманный.

* * *

Играет во что-то с Буратино. Объясняет мне:

– Мы едем в Тбилиси. Это у нас ночное кафе... то есть куфе... кухе... кухве...

Не сразу понял, что она пытается вспомнить слово купе.

21.9.61.

Ходила с папой в Литфонд к глазному врачу, оттуда прошли на Литейный в книжные магазины...

В саду Машка ловила золотые осенние листья, которые все летели и летели и не желали попадаться ей в руки...

* * *

А сегодня утром мама зовет меня:

– Посмотри!

Прихожу. Машка сидит на табуреточке перед маминым “тувалетом”, смотрит в зеркало и на разные голоса разговаривает– сама с собой:

– Девочка, давай познакомимся? Тебя как зовут? Меня– Маша.

– И меня Маша.

– Поиграем давай?

– А как?

– Ну, давай на этом диванчике ездить... будто это автобус.

* * *

Третьего дня вечером играли в лото: папа, мама, тетя Неля и Маша.

Машка страшно хочет выиграть. Громко зарыдала, когда кто-то сказал, что сейчас выиграет, кончит партию, тетя Неля.

– Я! Я хочу! Я!..

В выигрыше самое приятное– получить приз, столбик леденцов, и угощать ими всех своих противников.

* * *

Рассказывала тете Неле:

– Я сегодня во сне видела тетю Лялю и тетю Нину.

– А меня не видела?– спрашивает тетя Неля.

Смутилась, покраснела:

– Я, может быть, тебя и увидела бы, но я уже проснулась.

Ах, ты, милая моя, добрая, вежливая девочка!..

22.9.61.

Была в Зоологическом.

Дома обедала за своим маленьким столиком. И вдруг мама из соседней комнаты видит: Маша нагнулась над столом и ртом пытается взять кусок хлеба. Взяла его– как-то боком– и грызет, жует.

– Ты что это делаешь, Маша?

– Ой, мамочка! Мне так интересно: как это они в Зоопарке без рук едят! Я тоже хочу научиться.

24.9.61.

У Машки большая радость сегодня– гостил у нас мальчик Толя, сын женщины, которая помогала Элико убирать квартиру. Толя живет в интернате, мальчонка он славный, мягкий, добродушный и очень рослый, не скажешь, что ему семь лет, дашь и все девять.

С Машкой он, как и полагается парню, да еще старшему по возрасту, снисходительно грубоват, иногда посмеивается над нею, но, в общем, играет с ней, кажется, с неподдельным удовольствием.

Рисовали, играли в “колпачки”, играли в “дочки-матери”, обедали и ужинали за маленьким Машкиным столиком.

Машка блаженствует.

– Толечка, Толечка,– только и слышишь.

Познакомилась она с ним и освоилась быстро. Еще в пальто (вернувшись из парка) ринулась на кухню и сразу:

– Здравствуй! Тебя как зовут? Сколько тебе лет?

И так далее– полная анкета.

Толя у нас ночевал. Утром они вместе занимались гимнастикой. Он ей показал свои упражнения, она ему– свои.

Вообще присутствие этого мальчика в нашем доме со всех сторон полезно Машутке.

Быстро ест (Толя в интернате к этому приучен), быстрее одевается. Учится быть хоть и в маленьком, а все-таки в коллективе.

Сейчас уходят втроем (Валя, Толя и Машка) в парк. Берут с собой ваньку-встаньку и большой мячик.

– Мячик понесу я,– говорит Толя.

– Нет, я,– довольно любезно отвечает Маша.

– Ты куколку понесешь.

Через минуту опять Машин голос:

– Я понесу мячик!

И уже чувствую– вот-вот вырвется из нее: “Это мой мячик!”

Зову ее к себе. Объясняю:

– Толя– у нас гость. И ему надо уступать. И надо все самое лучшее давать.

– Почему?

– Потому, что такой закон у людей. И неплохой, очень даже хороший закон.

* * *

Вчера вечером пришла ко мне и просит почитать ей “Часы”. Я не стал читать– некогда было. И, кроме того, объяснил ей, что у нее– гость.

А сегодня она, по словам мамы, спрашивает у Толи:

– Толя! Почему ты все-таки в детском доме живешь? Ты что-нибудь украл, да?

– Надо было видеть ужас, написанный на Толином лице,– рассказывала мне Элико.

– Маша!– воскликнул он.– Я никогда в жизни ничего не крал!

Могут спросить: откуда это у Машки? Это влияние художественной литературы, в частности творчества Машкиного отца.

25.9.61.

Играли в лото. Перед этим я провел с Машкой “разъяснительную беседу”. Объяснил, что плакать и сердиться, когда проигрываешь, нехорошо, некрасиво. Надо взять себя в руки, улыбнуться и поздравить того, кто выиграл.

– Почему?– удивилась она.

– А потому, что гораздо приятнее видеть, как человек радуется, чем когда он нос вешает. Мне приятно, когда ты выигрываешь. И когда Толя выигрывает. И я с удовольствием вас поздравляю.

Играли две партии. Первую выиграл Толя.

Машка вскакивает, протягивает руку:

– Поздравляю, Толя!

Я видел, что к этому она готовилась заранее, когда за столом стали говорить, что, кажется, выигрывает Толя. В этом, конечно, был элемент игры. И поздравить Толю было не менее интересно, чем выиграть.

Не заплакала, когда и вторую партию выиграла не она, а тетя Валя.

Разыгрывали рижский марципан.

Толя поделился с Машей своим выигрышем. Сделал это без подсказки. И я благодарен ему за этот добрый пример.

* * *

– Я все-таки, мама, некоторых вещей не понимаю,– говорит Машка.– Вот Каринэ! Ведь она хорошая девочка, воспитанная, и Маринэ– тоже. И мама у них приличная женщина. А папа у них пират. Ведь пират– это же разбойник?

– Да, разбойник. Но кто тебе сказал, что он пират?

– Ты сама мне сказала.

И тут маму осенило:

– Не пират, Машенька, а оператор! Кинооператор!

27.9.61.

Цирка еще не видела, но играет (в парке Ленина) в Маргариту Назарову.

– Сейчас будет цирк! Буду тигра в рот совать... Буду кормить. Буду мясо давать. Не бойтесь, не бойтесь!

Обращается ко мне:

– Испугайся! Папсинька, раскинь вот так руки и “ох” вот так!

* * *

На днях в Зоопарке. Семейство жирафов в двух загонах-клетках. В одном– самец, в другом самка и жирафенок.

Машка про жирафа-отца:

– Как ты, папа! Да? В другой комнате.

* * *

Вчера была в Русском музее на выставке ленинградских художников.

Смотрела с удовольствием.

– Папочка, запиши! Запиши вот эту!

Кое в чем наши вкусы совпали.

30.9.61.

Дочитали “Часы”. Слушала до конца хорошо.

Но не все еще держит ее память. То и дело перебивает меня, задает вопросы.

– Это кто? Петька?

– Какой Петька? Это же о Пятакове речь идет!

Не сердиться надо, а писать понятнее!..

* * *

Прибегает к маме.

– Мама, загадка!

– Что такое?

– Угадай, что такое “грузинская чепуха”?

– Не знаю.

– Наш обед!

В этом нет никакой дерзости и ни малейшей попытки унизить кулинарные способности мамы или бабушки. Третьего дня и вчера у нас на обед был грузинский суп чихиртма. Вот эта чихиртма (которую, кстати сказать, Машка очень любит) и превратилась в чепуху.

* * *

Нашел старую заметку. Летом в Дубулти стоит в саду под балконом и скандирует:

Ма-моч-ка!

Ско-ро ли

Мы пой-дем

На мо-ри?!

И так каждое утро.

2.10.61.

Вчера весь день провела без меня. Гуляла с мамой и с Толей. С Толей, говорят, ссорилась из-за велосипеда. “Я, я!”– “Нет, я!”

На моих же глазах, то есть в моем присутствии, была с Толей нежна.

Вечером я показывал “кино”: “Снегурочку”, “Трех медведей” и “Упрямого котенка”. Машка сидела на одной скамеечке с Толей, держала его за талию.

А он все рвался от нее, оглядывался, ему интересно было посмотреть, что я делаю с аппаратом и как это кино получается.

Утром они с Машей играли в школу, писали цифры. Вечером повторили эту игру у меня. Учителем на этот раз был я.

Толя, кажется, впервые попал в мою комнату. Оглядел со страхом и уважением мой большой книжный шкаф и спрашивает: