Текст книги "Наша Маша (Книга для родителей)"

Автор книги: Леонид Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

5 ЛЕТ 3 МЕСЯЦА

4.11.61.

Рисует. Рисунки неинтересные, краски тусклые. Неужели и верно– с возрастом тускнеет талант?

А ведь каких она еще недавно рисовала “грузинок” и “латышек”! Как это все хорошо было скомпоновано, сколько в рисунке было движения, солнца, экспрессии! Как лихо неслись, например, взявшись за руки, танцующие девушки...

* * *

Мама вернулась из Дома писателя.

– Мама, ты где была?

– В Союзе писателей.

– Зачем?

– Платила членские взносы за папу.

– Что это? Не понимаю.

Мама объяснила.

– Ка-ак?! За то, что папа ходит в Союз писателей, он еще деньги должен платить?

* * *

Перед сном. Лежит, потирает животик.

– Живот... невозможно немножечко побаливает.

5.11.61.

По-прежнему создаем книгу про девочку Лизу. Я пишу, Машка раскрашивает иллюстрации. И каждый день читает (с каждым разом свободнее) новый текст.

Вечером слушали “Лунную сонату”. Машка положила голову мне на плечо и– наслаждалась. И музыкой, и всем, вместе взятым.

* * *

Последнее время часто слушает проигрыватель. Мама купила много детских пластинок: стихи Маршака, Чуковского, Михалкова, Заходера, целые музыкальные пьески по сказкам Андерсена (“Дюймовочка”, “Оловянный солдатик”), всякие детские песенки...

* * *

Среди прочих есть и такая песенка:

Вот пришел Первомай

В наш родной советский край,

Дружно в ногу ты шагай,

Красный флаг поднимай!

Машке эта песня нравится. Но поет она ее так:

Вот пришел дед Мамай,

Красноносый детский край

Нужно ногу рисовать,

Красный нос поднимать

Так она слышит.

* * *

А вот другая песенка. Колыбельная. Песенка довольно милая, но слова глупые. Девочка Оля не хочет спать, заводит волчок. А мама поет:

Я волчок поберегу,

Нашу Олю обниму,

Уложу в постельку,

Дам ей карамельку...

Вчера наша усталая и не совсем здоровая мамся баюкает вечером Машку и поет, импровизирует что-то на тот же мотив:

Уложу в кроватку,

Дам ей карамельку...

И слышит Машкин глухой голос из-под одеяла:

– Уж если поешь “в кроватку”, то надо “дам ей мармеладку”!..

6.11.61.

С утра сегодня играет в школу. Играет– это значит– с куклами. Со мной не играет, со мной– настоящая школа.

А тут усадила всех своих кукол “за парты”, положила перед каждой маленькую книжечку (из тех, что я делал когда-то для Машки) и учит их:

– Андрюша, читай!

И за Андрюшу– другим голосом:

– Ле-на.

– Правильно! Лева, читай ты!

– Ня-тя.

– Что за Нятя! Не Нятя, а На-та!

Звонит в колокольчик (вместо колокольчика– музыкальная Манька-встанька, подарок тети Клавы).

Мы с мамой пришли:

– Можно, Марья Алексеевна?

Поднимается, пожимает нам руки.

– Пожалуйста. Здравствуйте.

Объясняет:

– Сейчас у нас перемена.

– Ах, вот как?

Уходя, мы прощаемся. Я говорю:

– Я– директор.

– Да, ты директор.

– А я кто?– спрашивает мама.

– А вы– сторожиха.

Сторожиха для нее, может быть, выше директора.

7.11.61.

Вчера вечером ходили на Неву, на Кировский мост, любовались кораблями, разукрашенными лампочками и флажками. Считали их. Насчитали десять больших кораблей и три подводных лодки. Да еще пол-”Авроры”. Другую половинку не видно, она за углом того дома, где учатся нахимовцы.

* * *

У нашей Машки даже праздник, даже предвкушение радостей, с ним связанных, может доставить огорчение и вызвать слезы.

Вчера вечером, раздевая Машку, мама говорила: вот, мол, завтра, если будет хорошая погода, пойдем гулять... Может быть, красненький флаг или шарик купим. Помнишь, как в прошлом году в этот день папа купил тебе шарики у цыганки?

Да, Маша помнит эти шарики. Как не помнить: еще на улице, по дороге к дому, эти цыганские шарики лопнули.

Уложив Машу, мама ушла на кухню. Думала– Машка спит. Моет посуду и вдруг сквозь шум воды слышит рев.

Бросает посуду, бежит в комнату.

– Что? что такое?

– Боюсь!!!

– Чего боишься?

– Бо-о-оюсь, что шар ло-о-опнет!..

Мама с трудом успокоила ее:

– Ну что ж, если лопнет,– может быть, папа еще купит.

Успокаиваясь, всхлипывая, говорит:

– Надо по... по... поближе к дому ку... ку... купить... чтобы не успел лопнуть.

* * *

Рассказывает, как мама и бабушка вспоминали летом покойного дядю Рачика:

– Бабушка плачет и мама... И мне тоже стало стыдно...

– Стыдно?

– Ну... я тоже чуть не заплакала. И из-за этого съела много варенья.

Дело-то было за столом, за вечерним чаем.

8.11.61.

Маша никогда не говорит нам с мамой неправду. Поэтому вчера меня очень расстроило и встревожило одно событие.

У Машки опять выскочили на ноге, выше колена, красные диатезные пятна. Значит, была нарушена диета, слопала что-нибудь неположенное.

Обедали они с мамой в молочной столовой на Большом проспекте.

Спрашиваю у Маши:

– Что вы ели?

– Сосиски.

– А горчицу ты случайно не ела?

– Ела.

– Кто же тебе дал?

– Мама.

– Мама?!!

Стучу в стенку, вызываю Элико.

– Не стучи... не надо... не зови,– мрачно говорит Машка. Понимаю, что сказала неправду.

Мама все-таки приходит. И приходит в негодование.

– Я? Тебе? Горчицу? Ты что выдумываешь?

Машка не смотрит на нее. Смотрит в землю.

– Нет, давала! Нет, давала!

И плачет при этом.

Что это? Попытка хоть в мечтах, хоть понарошку свернуть с проложенного родителями пути, “утвердить свое я”... Или шутка, которая вдруг поманила соблазном греха и вдруг так скверно для нее обернулась. Ведь плачет-то она от того, что сознает свое грехопадение. Ведь это, пожалуй, первая ложь в ее жизни. Именно ложь, а не выдумка, не фантазия. И клевета: “Мама давала...”

Замял этот разговор. Она сама все понимает. И сама себя казнит.

9.11.61.

Вчера был сухой прохладный день. Гуляли, ходили на Неву, любовались прекрасным зрелищем: корабли, с которых снята дешевая мишура лампочек, черные силуэты на фоне Ростральных колонн, изрыгающих мятущееся на ветру пламя. Дым. Закатное небо. Черная вода. Прожекторы.

Обедали “Под Розой”. Так мы прозвали молочную столовую, над которой живет Роза Григорьевна Виллер. Пять лет назад эта женщина помогла Машке появиться на свет. В столовой Машка самостоятельно, без запинки прочла аншлаг на стене “У нас не курят”.

Вообще ее образование достигло уже той стадии, когда она не может пройти мимо печатного слова, чтобы не остановиться и не прочесть это слово. Идет и читает: “Четыре-четыре (то есть “сорок четвертый”) Октябрь”, “Слава”, “Театр”, “Сегодня”, “Один год”, “Воды”, “Булочная”, “Сберегательная касса”, “Да здравствует”...

* * *

На днях самостоятельно прочла вывеску: “Вегетарианская столовая”. Спросила, что такое “вегетарианская”. Объяснил. Рассказал про Льва Толстого, который не ел мяса. Очень ей это понравилось. Ведь до мысли о том, что нехорошо убивать и есть животных, она дошла своим умом еще года два назад.

А перед праздниками была с мамой на Сытном рынке. Мама что-то покупала, стояла в очереди, оглянулась– Машки рядом нет. Кинулась искать ее. Через пять минут нашла– в мясном ряду. Видит, Машка стоит перед прилавком, что-то горячо говорит, а вокруг толпятся и смеются покупатели и продавцы... Подходит мама ближе и слышит:

– Вы зачем маленьких теленочков убиваете?! Вы знаете, что Лев Толстой даже котлет не ел!..

Какой-то красномордый мясник выскакивает из-за прилавка, хватает телячью голову и с хохотом тычет Машке в лицо:

– На, на, целуйся с ним!..

У Машки уже слезы в голосе.

– Вы нехорошие... Грузины лучше вас. Они мяса не едят. Они только апельсины и хурму продают.

На этом Машкина проповедь была прервана мамой.

Вечером я говорил с Машей на эту тему. А насчет грузин, которые питаются одними фруктами, разочаровывать ее не стал.

* * *

Третьего дня потеряла, оставила в автобусе, своего любимца– маленького плюшевого слоненка.

Думали, будут слезы. Нет, хоть бы что. Если бы слоненок на ее глазах упал, скажем в Неву,– это действительно было бы горем и даже трагедией. Если бы его схватил вор (или хотя бы незнакомая девочка), это было бы несчастьем. А сейчас она уверена, что “еще найдется”. Мало ли она в жизни теряла– и ведь почти все находилось. Папа найдет!..

* * *

Ночью оставил ей две записки: одну, так сказать, общего характера, с просьбой тогда-то и тогда-то разбудить, а вторую, маленькую, вложил в руки Левы, а Леву посадил на стул возле Машкиной постели. На этой записочке написал:

“Маша, не буди маму, дай ей поспать”.

Машка утром проснулась, увидела у Левы в руках записку и первое, что сделала,– оглушительным криком разбудила маму:

– Ой, мамочка, мамочка, посмотри, какая прелесть!

Но тут же, бегло прочитав записку, пришла в ужас:

– Ой, что я наделала!

Вскочила, напялила туфли, подбежала к матери.

– Спи, мамсинька! Спи, моя хорошая. Я все сама.

Укутала мать одеялом, стала делать гимнастику, сложила и запихала в ящик постель, вынесла в коридор горшок... Мама лежала, прищурив глаза, и наблюдала.

Машка на цыпочках подходит и говорит:

– Спи, спи... Спишь? Ну, спи. Я потихоньку.

11.11.61.

Гуляли в Дивенском садике. Холодно, неуютно. У Машки ручонки совсем ледяные, нос посинел, но уходить не хочет:

– Еще! Еще!..

Не везет ей с подругами. Не умеет их привечать, не умеет держать себя с ними. Ласкова, предупредительна, нежна даже, но нет у нее никакого жизненного опыта, и это очень мешает ей. Знает она больше многих своих сверстниц и вместе с тем совершенный сосунок даже рядом с девочками младше ее.

Вот вчера пришла в сад девочка Марианна. Ей три года десять месяцев. С Машкой они уже знакомы, месяц назад вместе играли в “телефон”, Марианна не по возрасту большая, очень свободно держится, даже развязна. Увидела Машку:

– А-а-а! Давай в телефон играть?

Стали бестолково играть, Марианна не умеет, и Машка тоже не умеет. Она вообще ничему никого не может научить (кроме, может быть, азбуки, счета и прочей книжной премудрости). Всегда охотно поддается власти “коллектива” (любого) и других детей вообще. С совсем маленькими цацкаться не может. А вот если девочка или мальчик моложе ее на год-полтора, глядишь, через полчаса они уже командуют в игре, а Машка хоть и не понимает, а подчиняется им и при этом подчиняется с радостью.

А если девочек несколько и они не знакомы, Машку очень скоро отшивают. В чем же дело? Неинтересно с нею? Или дружбе– и даже простому знакомству– надо окрепнуть?

Вот и вчера. Пришла какая-то четырехлетняя Наташа, приятельница Марианны, грубо оттолкнула Машку и стала играть с Марианной.

Машка подавила вздох, как-то уже привычно отошла в сторону, села в качалку, стала качаться одна.

Когда мы выходили из сада, я сказал:

– Эта Наташа мне не очень нравится. А Марианна славная.

– Кто?

– Марианна.

– Да, она мне очень нравится.

И– никакой досады, раздражения, мстительных чувств.

12.11.61.

Пошли вчера– Маша с мамой и папой– гулять. Собирались дойти до Литейного, до аптеки, до книжных и других магазинов, но было так холодно, дул такой мерзкий пронзительный петербургский ветер, что прогулку отменили. Погуляли с полчаса в парке Ленина и вернулись к очагу...

* * *

Пересказывала “Девочку Лизу”. Там есть такое место: дядя по просьбе детей выпустил из клетки чижика, и дети кричат “ура”.

Машка так пересказала этот эпизод:

– Дети все обрадовались и стали кричать “караул”.

Пришлось объяснить, что есть некоторая разница между этими двумя словами.

13.11.61.

Третьего дня сошлись на кухне все члены нашей семьи, мама, Машка и я. Мама собирала пустые бутылки, нашла несколько водочных.

– Надо бы узнать, что с Валей,– сказал я.

И не успел закончить фразу, Машка вскрикивает:

– Только что подумала!

– О чем ты подумала?

– О тете Вале.

– Вот как! Это хорошо, что мы с тобой об одном и том же думаем. А что же ты о ней думала?

– Не скажу.

– Тайна?

– Да, тайна.

– Ну, хорошо, тайна так тайна.

– Ай, ай,– говорит мама.– Не хочешь папе и маме сказать!..

Машка повернулась ко мне.

– Тебе скажу.

– А маме нет?

– На ушко скажу.

– Ну?

Покраснела и– на ухо мне:

– Как Снегурочка растаяла.

Почему она сказала это только мне? Как поэт поэту? Ведь до сих пор она во всех случаях предпочитала маму... Одно могу сказать: это была не игра, не шутка. Образ тети Вали, которая появилась на ее горизонте, радовала ее хотя бы тем, что у нее был Толя, и вдруг неизвестно почему, волей каких-то роковых обстоятельств, исчезла, пропала, растворилась,– этот образ был ей очень дорог, и она боялась разбить его.

А мамочка наша, конечно, очень хорошо почувствовала прелесть этой детской мысли. И Машка не ее боялась. Она боялась гласности.

14.11.61.

Весь день гостил у нас дядя Ваня Халтурин.

Машка поражала его своей “воспитанностью”, “светскостью”, как он выражался. А он Машку– своими рассказами. Рассказывал о Гайдаре, с которым они много лет дружили.

* * *

Раздеваясь перед сном, говорила матери:

– Все-таки, мама, я думаю, что у Снегурочки папа и мама были глупые. Почему они отпустили ее на солнце? Если бы они были умные, они бы держали ее в тени, и она не растаяла бы...

15.11.61.

На днях ласкала меня, обнимала и вдруг говорит:

– Алексейчик ты мой... маленький... бездарненький!..

Мы с мамой, конечно, крепко посмеялись.

А сегодня она спрашивает у мамы:

– Что такое “бездарный”?

* * *

Сегодня же спросила:

– Что такое богатый?

Мама сказала:

– Это человек, у которого много денег и который другим не дает.

– А вещей?

– Да, и вещей тоже много.

– Ну, я буду всем давать– и деньги и вещи.– Потом подумала и спросила:– И чужим тоже?

– Да,– ответила мама.

Конечно, мама правильно сказала: богатство и скупость часто соседствуют. Но богатый и скупой все-таки не синонимы. Я прочел Машке державинские строчки о богатстве, “какого Крез не собирал”. Не поняла, но “понравилось”.

16.11.61.

Вечером вчера гуляли. Дошли до Зоопарка. Там уже темно, ворота и кассы закрыты, но на обратном пути мы с Машкой все-таки видели обезьянок... Да, и видели их, так сказать, в каникулярное, нерабочее время, дома, а не при исполнении служебных обязанностей... Верхние окошки обезьянника выходят в сторону парка. Если стать подальше от забора, можно увидеть мартышек и других четвероруких. Там очень светло, горят лампы дневного света, и видно, как обезьянки сидят, бегают, ходят, раскачиваются на трапециях, дремлют и укачивают обезьянышей. Я поднимал Машку над забором, и она смотрела.

17.11.61.

Вчера день у Маши был довольно плотно набит событиями.

Ездила с мамой в город, искали Машке обувку на зиму. Сидели в Шереметевском саду, рядом с “Академкнигой”. Позже туда явился и папся. Мама уходила в книжный магазин. Машка с папой играли. Папа устал и играл довольно лениво. Кроме того, он видел, что Машке хочется играть не с ним, а с девочками. А там, в саду, было очень много девочек и мальчиков из детского сада. Некоторые Машку задевали, на ходу втягивали в игру. Для них она– одна лишняя рыбка в том косяке, к которому принадлежат они сами. А для Машки– это событие.

Потом этот косяк куда-то уплыл.

Где же Машка?

Вижу– на противоположной скамейке две девочки поменьше Маши что-то делают, склонились, играют– в куклы, что ли? И Машка тоже там стоит. Потом, постояв рядом с девочками, поиграв с ними, возвращается ко мне. Минуту спустя я замечаю, что при ней нет ее белой сумочки. В сумочке– маленькая кукла, носовой платок и прочие шмутки.

Спрашиваю:

– А где твоя сумка?

– Девочки играют.

– Что же ты оставила ее? Они же разорвать и сломать ее могут. Они же маленькие.

Подошел, поговорил с девочками, деликатно и постепенно, одну за другой, выручил все Машины вещи. Машкин поступок понятен. Ведь мы учим ее, что надо быть “доброй, а не богатой”, и не только со своими, но и со всеми... А дети полушагов в вопросах морали не знают. Всё так всё. Со всеми так со всеми. Это взрослые, как писал Житков, облегчают себе жизнь компромиссами и “исключениями”: “Ведь не до идиотизма же! Бывают, знаете, такие случаи...” Нет, “таких случаев” дети не признают. Я знаю, что для взрослых (многих) герой моего рассказика “Честное слово”– идиот и растяпа. Мало ли что дал честное слово, ведь знает же, что ребята ушли, а стоит! Читатель-ребенок (если он еще не испорчен взрослыми) так никогда не подумает и не скажет...

ТЕТРАДЬ ОДИННАДЦАТАЯ

19.11.61. Воскресенье. Ленинград.

Азбукой не занимаемся. Еще не кончились октябрьские каникулы, а Машке они уже надоели.

– Хочу, чтобы кончились каникулы. Учиться хочу.

Но все-таки мы с мамой решили продлить Машкин отдых. Хотя я не уверен, что это именно “школьные” занятия утомляют и возбуждают ее. Нервный ребенок всегда найдет пищу для возбуждения и переживаний. Не вовне, так в себе, в воображении.

* * *

Мама купила ей крохотную куколку-голыша.

– Ой!– говорю.– У тебя еще одна дочка?!

– Да. Она совсем маленькая.

– Сколько же ей?

– Она вчера родилась. Ей один год всего.

И долго не могла понять: как это ей один день, когда всегда говорят или “год”, или “месяц”?!

– Поняла?– говорю.

– Нет.

Это она всегда честно заявляет: “Нет! Не поняла!”

Да, иногда кажется, что слишком часто и слишком поспешно прибегает она к этой формуле.

* * *

Вечером зовет из своей комнаты:

– Папочка!

– Что, Маша?

– Не забудь...

– Что не забудь?

Подхожу к постели.

– Ну, что тебе?

– Не забудь напомнить мне завтра.

И перечисляет, что именно ей нужно не забыть:

– Выгладить платье Сяо-Сяо, написать письмо бабушке, бусики на нитку надеть, поиграть в школу. Леночку Журба в гости пригласить...

И пальцы при этом загибает.

– Не забудешь? Напомнишь?

– Да, да, напомню.

– Не забудь! Пожалуйста! Обязательно!..

Это у нее новая навязчивость. Боится забыть. И пока не попросит напомнить, не уснет.

2.11.61.

Вчера гуляла с папой. Впрочем, прогулка эта ограничилась тем, что дошли до аптеки имени К.Либкнехта на Большом проспекте, получили кальций для Машки, купили витаминов и вернулись домой.

Заходили еще в магазин грампластинок, но ничего там не купили. Папа только почитал вслух список долгоиграющих новинок. А Машка все умоляла купить ей какую-то пластинку:

Ку-ку! Ку-ку!

Беспечно я живу.

Слышала эту песенку где-то по радио. Кажется, в Дубулти. Или в Союзе писателей на елке.

Дома позволил ей побыть у меня. Разглядывала БСЭ, “Всемирную историю искусств”, немецкого Брема. Читала– с трудом, по складам, но самостоятельно. Я в это время сидел за столом, работал.

25.11.61.

Была в “школе”. Занималась сегодня неважно, на троечки.

А я учитель плохой. Сержусь. Вспыхиваю. Кипячусь. А ученики этого не любят, и им это не на пользу.

Лучше всего на Машку действует спокойный тон, а еще лучше– соревнование, игра на честолюбии.

Даешь ей хлористый кальций. Морщится. Стонет. Не хочет, не может проглотить его. Но стоит сказать: “Вот смотрите, ребята (или: “Вот смотрите, товарищи студенты”), какая у нас Марья Алексеевна! Принимает горькое лекарство и не морщится”,– и Машкин рот моментально отверзается, и отвратительный кальций безропотно проглатывается.

Или: “Сейчас выступит, прочтет стихотворение Корнея Чуковского, Маша Пантелеева. Она очень способная девочка, первая ученица”– и так далее.

Не знаю, такой ли уж это хороший способ, что-то подсказывает мне, что не очень хороший. Оставляя в стороне моральную его сомнительность, не является ли он тем же насилием, только более тонко замаскированным?

Как и в других случаях, надо знать и чувствовать меру.

* * *

На днях Маша мне говорит:

– Папочка, ты мне сделаешь такой ночевальник?

– Что еще? Какой ночевальник?

– Ну, такой... чик сделаешь– и зажжется. Маленький, на столике. Чтобы мне ночью самой пипи делать.

– Ночник, что ли?

– Да, да. Ночник! Лампочку!

27.11.61.

Уже довольно бегло пишет. И пишет самостоятельно, овладела тайной “фонетического письма”. Исписывает целые страницы словами, которых еще недавно не писала и написания которых не знала. Делает, конечно, ошибки: ище, катлетка, холва, жерав (жираф)– но это значит, что она пишет сознательно, понимает структуру слова и ищет способ для его написания.

Писала вчера письмо (даже два письма, одно впрок, к Новому году) бабушке. Уже почти не спрашивает: “Как писать?” Я диктую, она пишет.

28.11.61.

Часа два-три занимались приведением в порядок нашей детской библиотеки. Разобрали все книги и установили очередность в их чтении. Книги, которые будем читать в первую очередь, положили отдельно, на самое видное место; немецкие сложили с немецкими, книги второй очереди отставили в сторону. Отобрали довольно много дублетов– будем дарить их другим детям.

Машка самостоятельно читала (первые полтора-два часа) все названия книжек. Потом утомилась, стала сбиваться, и я некоторое время “подменял” ее.

Не могли, конечно, удержаться и кое-что читали не только на обложках. Например, попробовали читать “Короля Матиуша Первого”[ 18 ]18
  “Король Матиуш Первый”– книга польского писателя Януша Корчака (1878-1942). Врач и педагог, Корчак посвятил свою жизнь воспитанию сирот в детских домах. Героически погиб вместе со своими воспитанниками во время фашистской оккупации Польши.


[Закрыть]. Это так хорошо, так непосредственно обращено к детскому сердцу, что Машка почти все понимала, хотя и там очень много не известных ей слов и понятий: “министр”, “закон”, “наследник”, “забастовка”, “юстиция” и так далее, и тому подобное. Прочли до конца первую главу. Сама Машка читала “Азбуку” Толстого и его же “Первую книгу для чтения”. К удивлению моему, быстро усвоила, что такое ь, i, ъ.

Три новых значка для нее– не нагрузка. А как мы в свое время (в очень далекое время) радовались, когда Советская власть отменили эти три буквы!

* * *

Перед сном опять плакала, звала мать, говорила, что боится забыть. Мама, конечно, права: это навязчивая идея– боязнь забыть что-то.

Днем тоже нередко напоминает, просит: “Не забудь, напомни мне”.

Я посоветовал:

– А ты записывай и не забудешь.

Завели специальную тетрадку, куда Маша своей рукой записывала:

“Тракунчик”– по-грузински попочка.

Сяо-Сяше платье выгладить.

Купить пластинку “Ку-ку! Ку-ку!”.

Бусики сделать.

Кальций (то есть не забыть принять кальций. Это уж я предложил: настоящее, серьезное ставить в один ряд с ее надуманным, вздорным, болезненным).

29.11.61.

Продолжали разбирать библиотеку. У Маши– радость: нашла одну из своих самых любимых книг– “Чижик, Пыжик, Рыжик и Женя Жукова” Л.Кассиля. Думали, что она пропала, а книга была, оказывается, у меня. Самое милое в этой забавной и симпатичной книжке– то, что героиня ее Женя Жукова, нарисованная художником Сазоновым, очень похожа на Машку. И вздернутый нос, и все ужимки. И даже танцует, как Маша. Одно время я даже называл Машку Женя Жукова.

Читала и разглядывала картинки.

* * *

Перед сном читал ей “Козетту”. Ох, как трудно это! Какое огромное количество непонятного! Впечатление, будто читаешь и переводишь еще раз с французского на русский.

Например, объясни ей, что такое “трактир”, “госпожа”, “постоялый двор”, “хозяин”, “хозяйка”, “господин”, “сударь”, “лампа”, “очаг”, “служанка”, “лохмотья” и так далее, и тому подобное.

Главное, конечно, не слова и даже не чужеродный быт, а другая социальная природа, социальные отношения: хозяин, хозяйка, служанка, деньги. Все это и у нас есть: хозяйка (дачи), домработница, деньги... Но домработницы у нас под столом не ночуют, ребят у нас не покупают и не продают.

Вчера утром старые товарищи-первоклассники: Маша Пантелеева, Лена Симпатулина, Володя Иванов, Гога Гогоберидзе и другие– собрались для занятий уже в качестве учеников второго класса. Появилась среди них и новенькая– Ирочка Снегова, приехавшая с родителями из Новосибирска. Читали, считали, занимались геометрией и немецким. Маша научилась читать глазами. Вглядится как следует в предложение, пошевелит губами и без запинки читает: “Летом девочки жили на даче”. Или: “Дуйте, дуйте, ветры в поле...”

Хотела учиться писать “по-письменному”, но дома не оказалось тетрадки в косую линейку. Отложили урок до сегодня. Зато учились читать по-письменному.

* * *

Раньше, когда Маша была маленькая, я оставлял с вечера записки маме: “Прошу разбудить тогда-то и тогда-то”.

Потом стал писать маме и Маше. Теперь обращаюсь иногда непосредственно к Машке. Стараюсь писать понятнее, доходчивее, и в то же время ввожу новые понятия, новые обороты, а буквы по начертанию постепенно приближаются к письменным.

Сегодня утром читает мое письмо и умиляется:

– Алексейчик... славненький!.. Смотри, как смешно маленькое “д” пишет!.. Маленький мой, славненький...

* * *

Вчера был у нас еще урок рукоделия. Сплели из цветной– зеленой и голубой– бумаги маленькую кукольную салфеточку. Приклеили синюю подкладку.

Утром я принес подсохшую салфеточку Маше. Она в восторге:

– Как это склеилось хорошо! Какой клей... остроумный!

Мне, сказать по правде, не понравилось это остроумие. При этом она еще быстро взглянула на меня. Как бы ожидая поощрения, смеха, растроганной и умиленной улыбки.

Я не улыбнулся.

Это с ней бывает последнее время: ломается, кривляется, сюсюкает, играет на публику.

Надо за этим следить и бороться– смехом, конечно, ничем другим.

3.12.61.

Полтора часа гуляла с папой. Ходили в аптеку, на почту. Остальное время провели в маленьком садике на улице Воскова– против бань. Там крохотная ледяная горка с двумя скатами. Мальчики и девочки лет по шести– восьми, кто стоя, кто на корточках, а кто и просто на попке, скатываются в обоих направлениях, орут, визжат, хрюкают. Уже одно это зрелище, весь этот визг, ор, красные лица, пар изо рта– все это привело Машку в восторг. Стала и она проситься на горку. Сначала ничего не выходило,– ноги расползаются, подгибаются, руки вперед лезут. Потом– ничего, пошло. С трудом увел ее из сада. Пришлось даже громко поговорить с нею.

Эти нотации Машку не очень огорчили– не привыкать ведь,– зато расстроила ее пятилетняя (а на вид даже семилетняя) девочка Тоня, которая, узнав, что Машку зовут Маша, стала нам рассказывать, что видела в кино картину “Маша и манная каша”. Машка не поняла, о чем она говорит, и сразу же обиделась:

– Я не манная каша.

После чего эта Тоня всякий раз, как скатывалась, проезжала мимо Машки и тонюсеньким голоском пела:

– Ма-а-аша и манная ка-а-аша!..

Я сказал:

– А ты– Тоня на макароне.

Засмеялась, и всё. А Машка... Машка– та, против ожидания, обиделась крепко и надолго затаила обиду. Она не привыкла к такому отношению к себе. До сих пор девочки, и вообще дети, сулили ей только радости. В худшем случае– не хотели с ней играть. Уже подходя к дому, она несколько раз сказала:

– Не нравится мне эта девочка Тоня.