Текст книги "Наша Маша (Книга для родителей)"

Автор книги: Леонид Пантелеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Что такое? Меня это огорчило, испугало даже...

18.7.60.

Сделал не очень приятное открытие. Не всегда мое общество полезно Маше. Вчера мы с ней немножко поссорились, она была почти весь день с матерью, и это благотворно сказалось на ее самочувствии. И спала хорошо, и с аппетитом ела. По-видимому, я ее взвинчиваю. С нею мы все время живем воображением; оба мы, по выражению мамы, фантазеры, а это, как видно, не всегда хорошо, иногда и плохо.

Примирение произошло вечером. Ходили втроем в деревню, где у Машки буквально глаза разбегаются– так много там детей, и особенно почему-то девочек...

* * *

Вчера и сегодня стоит изнуряющая жара. Папа отправился сегодня на велосипеде на ту сторону реки Луги и чуть не сгорел– такой испепеляющий зной, такое жгучее солнце.

* * *

Много и о многом спрашивает. Но “почему” очень редко, чаще– “что такое”. Примерный диалог:

– Папа, а что такое “офицерский дом”?

– По-видимому, это дом, где живут офицеры.

– А что такое “офицеры”?

– Это военные, начальники.

– А что такое “военные”?

– Военные– это люди, которые...

Перебивает:

– А что такое “люди”?

И уже лукавинка в глазах. Узнать интересно, но, пожалуй, еще интересное запутать, заговорить, загнать.

* * *

Поминутно бегает на хозяйскую половину. Мы ей запрещаем, но тем чаще она бегает, ибо сладок запретный плод.

19.7.60.

Играл с нею. Она была почтальоном. Приходит и говорит:

– Вы знаете, у меня пожар был. Я теперь у вас буду жить.

– Да что вы говорите? У вас был пожар? И что– много сгорело?

– Все сгорело. И стены, и пол, и кровать сгорели. И труба сгорела. И плита сгорела. И дети мои сгорели.

– Да что вы говорите?! Какой ужас.

– Да! Я им говорила: не трогайте печку. А они трогали. И все сгорели.

– Сколько же их у вас было?

– Пять.

– И все сгорели?

– Все.

– Как же их звали?

– Таня, Оля и Вера.

– Это три. А еще как?

– Еще– не помню. Еще Наташа и Манюся. И все продукты сгорели. И кошка сгорела. И вся посуда сгорела.

– А пожарные были?

– Пожарные не были.

20.7.60.

Вчера мама и тетя Минзамал ездили в город. Перед этим слышал Машкин разговор с мамой.

– Мы уезжаем. Ты останешься с папой.

– Я боюсь.

– Чего ты боишься?

– Я его боюсь. Он опять заставит меня бежать за велосипедом.

То, что мне казалось шутками и баловством, со стороны выглядело совсем по-другому. Учел это и не только не заставил ее бежать, а полчаса возил на велосипеде новым способом: я– в седле, она– на багажнике. Конечно, с таким ценным грузом за спиной надо ездить очень осторожно.

21.7.60.

Третьего дня мама куда-то уходила, Машка провожала ее до калитки. Слышу– рев. Выбегаю в сад, вижу– в руках у Машки альбом для рисования. Идет и плачет:

– Что с тобой?

Думал– жалеет, что мать ушла.

– Я... я... кофточку синенькую рисовала и нечаянно лицо девочке закрасила!..

В таких случаях говорят: “Мне бы ваши заботы, господин учитель”.

22.7.60.

Днем лежала у себя в кроватке. Не спит, думает о чем-то.

Пришла мама, спрашивает:

– Машенька, ты о чем думаешь?

– Я думаю: есть ли в Ереване грибы?

* * *

Словарь и синтаксис ее “взрослеют” быстрее, чем следует. Это потому, что она с одними взрослыми проводит время.

Приходит ко мне и сообщает:

– Тетя Оля в больницу попала.

(Тетя Оля– вымышленный персонаж, родственница девочки Люси.)

Спрашиваю:

– Что с ней?

– Ей живот разрезали. Она на войну попала.

– Как мне ее жаль. Она такая славная.

– Да,– говорит Маша.– Она добрая. И вообще– очень хороший человек.

* * *

Перед сном, уже лежала в кроватке:

– Мне очень нравится почему-то, когда тебя мама “счастливчик” называет. Это когда ты белые грибы находишь.

И, помолчав, добавила:

– Не ложные белые.

23.7.60.

Период беззаветной храбрости опять сменился периодом глупой трусости. Боится петухов, кур, муравьев, мух, автомашин, коров, лошадей, бабочек, стрекоз...

Вчера, когда я был в маленьком нашем продуктовом магазинчике, а она стояла за дверью и караулила велосипед, вдруг дикий рев:

– А-а-а-а! Боюсь! Машина!!! Бою-у-у-усь!..

А машина– в ста метрах от нее, по шоссе идет.

Боится взять на руки крохотного котеночка. Тянет ее к нему, очень хочется погладить, взять на руки, а не берет ни за что.

Меня это все огорчает. Откуда это? И где лекарство от этой беды? Опять же– детское общество, добрый пример. Другие не боятся,– значит, и мне зазорно бояться. А взрослые в этом случае не в счет. Они– большие, они другой породы, чего ж им бояться?!

* * *

Вышел во двор. Она одна– играет у ящика, который заменяет ей и стол, и стул, и плиту, и шкаф. Жалко ее, как всегда, когда она одна.

– Что ты делаешь?

– Я знаешь в кого? Я в бабушку играю.

24.7.60.

Вчера папа в лесу потерял свой старый, любимый, еще холостых времен, перочинный нож. Ходили с Машкой искать его и не нашли.

Машка меня утешала:

– Я тебе другой нож куплю. Еще лучше. Красный.

– Да? А где ты деньги возьмешь?

– У мамы возьму.

– А если у мамы нет?

– Тогда я в магазине денег куплю.

Девчонке через десять дней четыре года!!!

Часто она производит впечатление глуповатой. Особенно когда дело касается чего-нибудь практического.

Не умеет играть в прятки. Прячется на глазах у других. Смысла игры понять не может.

Не понимает, что такое деньги, сдача, килограмм, километр...

Сегодня играли с нею в “тепло-холодно”. Тоже ничего не поняла. Но процесс игры ей нравится.

– Ище! Ище!– кричала она.

А в других случаях про нее говорят: умненькая, остренькая.

* * *

Мама уехала в Лугу на рынок. Мы ее должны будем пойти встречать. Машка немножко побаивается этого. Боится, что я заставлю ее бежать за велосипедом. Не бойся, дочка, не заставлю. Буду развивать твою храбрость и твои мышцы другими способами.

* * *

День очень жаркий. Рано утром в комнате с открытым окном за жалюзи +23°.

27.7.60.

Сегодня еще крепче, по Машиному выражению. Утром в тени +25°.

Мы с Машкой ходили на реку. Я мылся, Машка рыла настоящий колодец. Огорчала и даже сердила меня:

– Боюсь стрекозы! Боюсь рыбок!!!

Да, очень скверно, что нет рядом с ней ребят. Пример взрослых– совсем все-таки не то. “Ты не боишься– но ты эвона какая дылда!” И другое дело, когда двухлетний карапуз гладит при ней собаку или котенка.

30.7.60.

Вчера у Машки– событие: познакомилась с девочкой. За забором у нас, на соседнем участке, живет полковник в отставке. У него дети– мальчики и девочки. Мы их редко видим, дом в глубине участка, а участок густо зарос сосняком и елочками.

Вчера одна из девочек подошла к забору и заговорила с Машей. Через полчаса они уже играли– через забор. А еще через полчаса девочка оказалась в нашем саду и играла там до тех пор, пока ее обедать не позвали. Девочку зовут Таня, ей семь лет, она уже умеет читать (прочла: “санорин” на маленькой бутылочке, которую я ей подарил). Белобрысая, скромная, застенчивая. Но я ее быстро разговорил, рассмешил, растормошил.

Машка была в восторге, смотрела на Таню влюбленными глазами...

А сегодня она не находит себе места. Таня почему-то не появляется, так же как не появлялась и вчера вечером.

Признаться, и я волнуюсь. Очень хочется, чтобы у Машки появилась подруга, добрая, хорошая, чуть-чуть постарше и чуть-чуть поумнее ее.

* * *

Ходили на Лангину гору. Шли окольным путем, через лесок. По дороге кидали друг в друга репеем, и Машка была в диком восторге, покатывалась от смеха, когда ей удавалось залепить мне хорошую блямбу– куда-нибудь пониже спины.

* * *

А за ужином опять:

– Мне что-то скучно.

– Грустно тебе?

– Да... грустно.

Не безотчетная же это грусть. Мама говорит: ей грустно от сознания, что день кончается и скоро погонят спать.

* * *

Ждем Таню. Очень волнуемся. Оба. Машка идет мимо моего окна. Спрашиваю:

– Ну что? Не пришла Таня?

– Нет. Я с ее бабушкой сейчас говорила.

– Ну, и что она?

– Говорит: “Придет, придет...” У них две комнаты и кухня. И две бабушки.

* * *

Иногда фантазия разыгрывается самым прихотливым образом.

Нашел и подарил ей воронье перо.

Через минуту она говорит:

– Прости его.

– За что?

– Он на песочек сделал.

– Да? Какое безобразие! А как его зовут?

– Эм! Эм его зовут. Эм-счастливчик.

31.7.60.

Ездили на велосипеде встречать маму. На пути нашем, совсем близко от тропинки, по которой мы ехали, паслась стреноженная лошадь. Машка ее почти не испугалась. Похвалил ее. И она вся засияла. Это тоже очень важный момент– похвала, поощрение.

* * *

После ужина, перед тем как идти спать, зашла ко мне сказать “спокойной ночи”. Я читал книгу Хинтера “Охотник”. Книга эта ее уже несколько дней очень интересует. Спрашивает:

– Что это за книга? Кто ее написал?

– Это– про охоту на диких зверей в Африке.

Расспрашивает с жадным интересом:

– А лев? А тигр?

Слушает с волнением. И вдруг– зажмурилась. Понимаю, что ее охватил сладкий ужас.

– Ой, папа, нет, лучше не рассказывай!..

* * *

Встретили вчера на автобусной остановке маму; шли через лесок, нашли большой ложный белый гриб. Машка безошибочно определяет: ложный или не ложный, сыроежка или поганка.

Все время таскала этот гриб в руке.

Я говорю:

– Отдай его дяде Паше (хозяину).

– Его нет.

– Тогда– знаешь что? Положим на стол на кухне. А потом, когда увидишь дядю Пашу, скажи: “У вас волшебник был, гриб вам оставил”.

Машка подумала и говорит:

– Больших нельзя обманывать.

– А маленьких можно?

– Маленьких можно.

– Ну, погоди, тогда я тебя сейчас обману.

Радостно:

– Обмани!!!

* * *

Вчера под вечер мы ходили втроем, делали запасы топлива к 4-му. Плита у нас есть, а дров нету.

Конечно, Машка занимается этим делом с восторгом.

1.8.60.

Уже совсем большая наша Машута. Вечером вчера, перед тем как укладывать ее спать, гуляли в сгущающихся потемках.

– Смотри,– сказал я,– какой красивый закат!

– Да. Лиловенький. Очень красиво.

Бродили в потемках, взявшись за руки, говорили о всякой всячине.

* * *

А утром сегодня Машка часа полтора прилежно сидела в саду, чистила (одна!) красную смородину на кисель.

* * *

Ходили на Лугу, я мылся, а Машка... Машка должна была копать колодец, а вместо этого полтора часа ревела и хныкала, боялась: рыбок, собаки, стрекоз, крапивы... Конечно, явление это болезненное, и бороться с ним надо средствами тонкими и хорошо обдуманными. А я пока что ничего, кроме гнева и насмешек, не придумал.

Насмешки хороши, полезны– до поры до времени и в меру. А перегнешь палку– и можешь утвердить ребенка в том мнении, что он действительно личность неполноценная, неисправимый трус.

* * *

Очень меня огорчает (по-настоящему переживаю это событие) исчезновение девочки Тани. Смотрю на этот факт глазами Машки, и мне очень больно: почему вдруг она перестала ходить? Не понравилось? Большая уж, чтобы играть с четырехлетком? Родители запретили? Как ни поверни– обидно.

Думаю, что и Маша обижена, оскорблена, хотя анализировать и находить мотивы она, конечно, с такой дотошностью не может.

2.8.60.

Вчера вечером ходили втроем к тете Нине, у которой мама покупает картошку. Живет эта тетя Нина далеко– за Лангиной горой.

Идем и вдруг– неожиданная встреча. Две девочки. Одна из них– соседская Таня, коварная Таня, изменившая Машке ради очень милой особы своего возраста.

Машка смотрела на Таню и на свою “соперницу”, и я сердцем чувствовал, как она, не понимая, переживает измену.

Слабым вознаграждением за эти переживания был подарок, полученный Машкой от сына тети Нины, тринадцатилетнего парня, ремесленника. Это– сплетенный (и очень ловко, художественно сплетенный) из травы “петух-курица”– головной убор, напоминающий не то шапку Мономаха, не то убор вождя индейского племени.

Обратно одну остановку ехали автобусом.

* * *

На днях услышала поздно вечером гудок паровоза.

– Ой! Поезд?! Почему он не спит?

– Поезда не спят, Маша.

– Как не спят? Ты же говорил в Ленинграде, что трамваи в парке Ленина спят.

Не сразу понял, что она спутала трамвайный парк с парком Ленина.

– А как они спят? Рубашечки надевают? Или совсем раздеваются?

* * *

Вечером вчера событие: в гости к Маше пришли две девочки: уже известная нам соседская Таня и другая офицерская дочка– Оля. Обеим по семи лет, но они охотно играли с Машей. Может быть, тут помогало и то, что в роли связующего звена, в роли “коверного”, выступал я. Играли в магазин, по очереди исполняли роль продавца, а остальные стояли в очереди и ждали открытия магазина. Потом покупали рыбу, мясо, картофель, лимонад, конфеты, капусту и прочее и прочее.

На четвертое эти девочки и некоторые другие, а также один мальчик– Саша с Малой Посадской– приглашены к Маше в гости.

Одна из девочек, перед тем как уйти, сказала Элико:

– Я не знаю, что Маше подарить. Хотела цветов ей в нашем саду нарвать, а она говорит: мне цветов не надо.

Мама стала стыдить Машку:

– Ах, Машенька, как это нехорошо! Разве так говорят? В таких случаях надо сказать: “Да что вы! Мне ничего не надо, приходите так”.

Я сказал маме, что это– урок лицемерия.

Но Маша этим советом все равно не воспользовалась. Она, говорят, вспыхнула, потом подумала немножко и говорит:

– Хорошо. Принесите мне цветов. Фиалки и тюльпаны.

А ведь завтра нашей дочери исполняется четыре года!..

ТЕТРАДЬ ВОСЬМАЯ

4 ГОДА

4.8.60.

Проснулась около восьми часов утра. На дворе было прохладно, даже холодно, но откуда-то из-за ближнего леса уже выглядывало солнце. Папа через окошко поздравил Машу, предложил ей делать гимнастику. Машка вышла, позевывая, в соседнюю комнату и– глаза вытаращила: на трех раскладушках спят три лохматые тети (тетя Ляля, тетя Ира и тетя Нина Колышкина), а в придачу к ним на полу развалился наш старый друг Синдбад.

Гимнастикой занимались недолго. Ходили с гостями к роднику, умывались там, принесли воды для чая.

Маша была свидетелем малоприятного происшествия: видела, как Синдбад подрался с овчаркой нашей молочницы.

Вообще этот гость многим доставляет неприятности. Еще ночью наш кот, узрев это чудовище, в ужасе метнулся по дереву на крышу, и Элико не знала, как его оттуда достать. Пришлось лезть на крышу автору этих строк.

Побаивается Синьку и Маша. Только что она заявила тете Ляле:

– Тетя Лялечка, Синдбаду надо дышать воздухом, прогони его.

Получила несколько поздравительных телеграмм. Получила много подарков: от папы– пятнадцать маленьких куколок (по числу советских республик), от мамы– платье, от тети Ляли– тоже платье, от других гостей– утюг, мясорубку, мячик, магазинные весы. Приняла (вчера еще) повестку на посылку из Ленинграда. Ниночка Васильевна Пластинина прислала очень интересную и полезную книгу– “Памятка грибника”.

5.8.60.

Вчера после обеда я задремал и пропустил торжественный момент появления Машиных гостей. Мама уверяет, что зрелище было бесподобное. Девочки (две Тани, Оля и Лариса) шли гуськом, торжественные, благостные, нарядные, с бантами на головах, и у каждой в руке– букет.

Позже появился и ленинградский Машин приятель Саша Хагемейстер. Недолго гостил у нас маленький Сережа, внук “тети Нины”, лужанки, о которой говорилось выше.

Ребята долго сидели за столом, угощались. Потом играли в саду– со мной и с Сашиной мамой.

Маша никогда еще не выступала в роли хозяйки. И не привыкла к такому большому обществу своих сверстников. Это сказалось на ее поведении. За столом то и дело слышался ее голос:

– А мне?

Впрочем, среди гостей (если не считать промелькнувшего как метеор трехлетнего Сережи) она была самая маленькая.

К концу вечера немного развинтилась, куролесила свыше меры, но, в общем, была счастлива, весела и вела себя на пятерку с минусом.

7.8.60.

Мама и тетя Ляля ездили в город и получили на почте посылку– подарок от дяди Пети и тети Лели Морозов. Этот довольно объемистый ящик папа привез от автобусной остановки на велосипеде.

Ящик вскрыли. В нем оказался медицинский набор “Доктор Айболит”. Таких наборов у Маши скопилось уже пять или шесть комплектов. Всё дарят и дарят. Странные подарки. Мне в детстве такого не дарили. Но этот комплект оказался всем комплектам комплект. Над ним поработали золотые руки дяди Пети. В парусиновой сумке с красным крестом– кроме положенных предметов– Машка обнаружила: поильник, мисочку, косынку медсестры с красным крестиком, миниатюрную клизмочку, набор медицинских “банок”...

В косынке медсестры и с повязкой на рукаве Машка ходила со мной в деревню, где Любовь Ивановна сделала мне последний укол.

* * *

Когда возвращались домой, на небе уже сияла огромная, полная луна, появлялись одна за другой звездочки. Я рассказал Маше о звездах, то есть сказал, что их много и у каждой есть свое имя. Обещал позже, когда стемнеет, выйти с ней еще раз и рассмотреть как следует звездное небо.

Очень огорчилась, когда узнала, что звезды ночью не спят. Ей казалось, что, когда она спит, и все должны спать.

9.8.60.

Вечером была у Маши соседская девочка Таня. Машка почему-то не хочет называть ее по имени. Говорит просто:

– Ко мне девочка пришла. Ой, это моя девочка! Девочка, давай, ты будешь мама, а я буду дочка...

Я спросил у нее:

– Ты разве не знаешь, как зовут эту девочку?

Сначала сказала:

– Забыла.

Потом подумала и говорит:

– Знаю.

– Как?

– Таня.

– Так почему ж ты ее по имени не зовешь?

Не ответила. И я не мог понять (и сейчас не могу), чем ей эта “девочка” приятнее “Тани”.

Впрочем, нет, кажется, понял. Таня, Люся, Катя, Оля, Тамара– так зовут Машкиных кукол. Все это уже было. А тут– моя девочка! Не “моя кукла”, а “моя девочка”, живая, всамделишняя, говорящая, бегающая, по-настоящему радующая и по-настоящему обижающая тебя.

Вот именно: не “Таня”, а “девочка”.

* * *

Играли “в поездки”. Ездили из Луги в Ленинград, в Разлив, в Сибирь, во Владивосток.

Тане семь лет, она в сентябре пойдет в школу. Жизненный опыт ее богаче, отец ее– полковник, девочка много где побывала... Машка в ее четыре года сильно отстает, многого не знает, но все-таки и у нее есть кое-что за плечами...

Таня. Я– в Сибирь на самолете!

Машка в Сибири не бывала, на самолете не летала. Она пользуется своим опытом и своими познаниями:

– А я– в Разлив на лодке!..

И плывет на лодке, вовсю гребет понарошными веслами.

В Луге у обеих девочек “квартиры”. Приехав, они обстраивают их. Машкино воображение и тут не отстает от Таниного. Работает, пожалуй, даже активнее. Но, может быть, это как раз свойство возраста. Ведь от двух до пяти– это самый расцвет таланта. Может быть, потом это гаснет, человек становится серьезнее, стесняется играть, выдумывать, упиваться фантазией?

Я тоже принимал посильное участие в игре. Играю до тех пор, пока чувствую, что не мешаю...

Потом Машу позвали ужинать.

– Девочка, идем со мной ужинать,– говорит она Тане, которая все еще летит на самолете во Владивосток.

* * *

Во время игры Таня вдруг спрашивает Машу:

– Тебе кто больше нравится: я или Оля?

Машка, святая душа, отвечает не задумываясь:

– Оля.

Пришлось вмешаться в этот разговор мне:

– Таких вопросов, Таня, не задают.

– Почему?

Давать семилетней девочке урок лицемерия мне тоже не захотелось, я не ответил ей, а сказал:

– Маша тебя и Олю любит одинаково.

А через минуту слышу опять:

– Нет, правда, Машенька, кого ты больше любишь?

– Я же тебе сказала: Олю!

* * *

До появления Тани мы с тетей Лялей ходили на колодец за водой, поливали хозяйские огурцы, свеклу, малину, яблони... Машка работала ловчее и охотнее других.

11.8.60.

Вчера проводили тетю Лялю и тетю Иру. Гости шли пешком, а провожающие ехали в автобусе. Такая невежливость объясняется тем, что с гостями был Синдбад, которого в автобус не пускают; а с провожатыми была Маша, которая не очень-то может спешить, а спешить надо было...

Впечатлений у Машки много. Она была в настоящем железнодорожном вагоне, видела настоящий паровоз, была на вокзале и видела колокол, о существовании которого знает из стихов Саши Черного.

Тут же на вокзальной площади купили билеты на ленинградский автобус. Сегодня в 14. 20 мама и Маша едут делать Машке очередной укол. Папа собирается провожать их.

Маше со мной расставаться не хочется. Она уговаривает и меня ехать:

– Купи тоже билетик и приезжай.

Потом говорит:

– Можешь с нами в одном автобусе ехать.

Я говорю:

– Билетов больше нет.

– А может, еще принесут билеты?

12.8.60.

Ехать Машка очень хотела и в то же время очень боялась. Ведь ей не что-нибудь, а укол должны были сделать.

Это я очень хорошо понимаю. Это все равно как если бы мне предложили поехать, скажем в Венецию или в Париж, где я должен был бы подвергнуться серьезной операции. Тут и Монмартра, и гондольеров не захочешь.

13.8.60.

Вчера ездил встречать своих путешественниц. Машкину белую панамку увидал и узнал издали– в окошке автобуса. И она меня сразу узнала, когда я постучал по стеклу палкой.

* * *

Вчера же показал ей несколько хорошеньких сыроежек, которые нашел накануне во время своей одинокой прогулки в лесу.

Она расспрашивала меня:

– Ты где был? Когда? Далеко? А ты, когда ходил, взял с собой... как это... я забыла... который вертится...

И нетерпеливо:

– Ну скажи!!

– Что сказать?

– Скажи: как? Как называется!

– Что?

– Который Тбилиси показывает. Термос?

– Какой термос?

– Нет... не термос. Ну, как его? Ну, скажи (то есть подскажи)... Который вот так делает (показывает, как вертится и колеблется стрелка).

Тогда я пожалел ее и понял:

– Компас?

– Да, да, компас? Брал с собой?

– Сегодня брал, а вчера без компаса ходил.

* * *

О том, что такое дождь, уже давно забыли.

14.8.60.

Время летит на реактивном самолете. Давно ли Машке не было четырех, а вот уже пошел десятый день на пятый год!

* * *

Вечером уложили в девять, но до половины одиннадцатого она не могла уснуть.

Плакала. Даже вспотела вся. Пришлось мне прилечь рядом. Поговорили немножко шепотом. Держал ее за потную ручку и рассказывал какую-то ерунду.

Она прислушивалась к голосам мамы и тети Минзамал, которые работали на веранде и очень громко говорили. Я прикрыл дверь и сказал:

– Не кричите, пожалуйста!

– Нет, нет,– встрепенулась Машка.– Пусть кричат!

15.8.60.

Ходили вчера по-над берегом Луги в сторону Киевского шоссе.

Перед уходом мы с Машей сорвали с грядки огурец, взяли несколько кусочков хлеба и все это заначили в карманы. Я сказал ей:

– В лесу мамочка захочет есть, скажет: “Эх, хорошо бы сейчас огурчика съесть и хлебцем закусить...” А ты скажешь: “Тук-тук-тук. Пожалуйста!” А мама: “Ах!”.

Машка несколько раз просила повторить эту сценку. Но условий игры не поняла. Еще в саду стала вынимать из кармана пакет с хлебом.

– Можно?– спрашивает у меня.

Пришлось сказать:

– Рано, рано.

В лесу я давал наставления уже не ей, а маме. Попросил ее громко сказать:

– А неплохо бы сейчас закусить, хлебца поесть или огурчика!..

Мама, надо признаться, тоже не сразу поняла условия игры. Но потом все пошло как по маслу. И когда мама сказала: “Ах, откуда здесь огурец?! И хлеб!!!”– Машка возликовала.

Закусывали, сидя на свежем пахучем сене. Потом лежали недолго.

Потом, уже в виду Киевского шоссе, по которому бежали маленькие машины и автобусы, встретилось неожиданное препятствие: заболоченный ручей, впадающий в Лугу, и заболоченные берега его. В кустах на берегу этого ручья нашли очень красивые белые цветы: маленькие на высоких стеблях.

Перебрались через ручей и болото в другом месте. Промочили башмаки, дальше всем семейством шли босиком. Хотели переходить Лугу вброд, но пошли берегом.

Машка чувствовала себя весь день неважно, а тут еще трахнулась, ушибла ногу. В виде исключения из правила я нес ее недолго на плечах.

* * *

А правило у нас такое: никогда, ни при каких обстоятельствах не брать Машку на руки, на плечи, закорки. Я помню племянницу Иринку, которую любящая мать до шести лет таскала во время прогулок на плечах. “Эгоистку растишь”,– говорил я. И вот, следуя своему “учению”, сам никогда не сажаю Машу на плечи. И она не тянется, не просится.

* * *

Запишу здесь, кстати, несколько наших “заповедей”, несколько правил, которых мы с Аленой свято держимся вот уже без малого четыре года.

Только что я написал, что мы никогда не берем Машку на руки. Это неверно. Берем. В трамвае. В автобусе. В метро. Зато, если в вагоне стоят, она никогда и ни за что не сядет– даже на места “для детей и инвалидов”.

Так учили меня. Так следует, по моим представлениям, учить ребенка, если он здоров и если уже вышел из грудного возраста.

Да, правда, нам уже не один раз влетало от чадолюбивых наших ближних– в том же метро и в том же автобусе:

– Смотрите-ка! А? Отец с матерью расселись, а ребенок стоит!

Элико в этих случаях любезно, без раздражения, с улыбкой объясняет окружающим нашу позицию:

– Да, стоит. Она у нас, вы знаете, уже большая. Ей уже почти четыре года!

– Вы только подумайте! Четыре года ребенку, а его стоять заставляют! Садись девочка...

И добрая женщина демонстративно поднимается и уступает Маше место.

Машка смущенно улыбается, качает головой, говорит “спасибо” и остается стоять.

Многие поддерживают Машку, хвалят ее. Но чаще все-таки удивляются и возмущаются.

Удивляется и балбес лет четырнадцати, сидящий напротив. Не удивляются, потому что занимают места в другом конце вагона, два молодых человека лет по семнадцать-восемнадцать. Они сидят, вытянув ноги в узеньких брючках, а лицом к лицу с ними болтается из стороны в сторону, повиснув рукой на ременной петле, сморщенная и сгорбленная старуха с узлом.

Молодых людей тоже ругают. И ругают не менее пылко, чем нас:

– Молодежь пошла! Стыд! Срам! Никакого уважения к старому человеку...

Правильно. Верно. Никакого уважения. А кто виноват в этом? Да прежде всего мы сами, уважаемые товарищи! Не потому, что не требуем от них сейчас, а потому, что не научили их, когда они были маленькие.

Может быть, четырехлетнюю девочку, если она устала, можно и посадить– не на отдельное место, так хотя бы к себе на колени. Может быть, четырехлетнему даже и уступить место не грех. Но ведь как бывает? Раздвинулись дверки, в вагон хлынула толпа. Полная дама со следами сердечной болезни на лице испуганно кричит:

– Вова, садись!..

И розовощекий двенадцатилетний мальчик, поискав глазами, плюхается на единственное свободное место.

Вагон пошел. Он сидит. Мать стоит рядом.

Стыдно ей? Больно? Думаю, что и стыдно и больно. Но сказать сыну: “Уступи мне место”– ей и в голову не придет. Почему? Да ни почему, а просто он так воспитан. С тех пор как этот мальчик помнит себя, и мать, и отец, и бабушка стояли, а он сидел. “Закон природы!” Сидел и в пять лет, и в восемь, и вот сидит в двенадцать. Будет сидеть и в тринадцать, и в четырнадцать, и в шестнадцать... И когда ему в вагоне чужие люди делают замечание, он смотрит на них с удивлением: это кажется ему какой-то дикостью, каким-то старомодным предрассудком.

* * *

Вчера мама вывесила в саду проветриваться одеяла и покрывала. Мы с Машкой устроили себе очень уютное жилище: раздвинули нижние полы покрывала, прижали их к земле камнями, получилась палатка.

Делая во время работы передышку, я выходил в сад, и мы минуток по пять играли.

Она все-таки глупенькая, жизненный опыт у нее такой куцый.

Я объяснил ей, что мы путешествуем, ловим рыбу, охотимся.

– А как охотимся? Зачем охотимся?

Потом говорит:

– Я пойду ловить рыбу.

Приносит на тарелочке несколько щепок.

– Вот, поймала! Смотри, какая рыба!

– Ого! Это какая же рыба?

– Жареная. Пойду ее чистить.

* * *

Вечером, перед сном, ходили в лесок, где по утрам занимаемся гимнастикой. За нами увязался и наш Кисоня. Машка играла с ним, кидала шишки, а он ловил их. Я стоял в стороне и любовался, как дружно играют, забавляются два звереныша.

* * *

Ходили на Дальний колодец, поливали огурцы, помидоры и прочее. Ждали дождя, но он так и не пролился.

Закапал дождь нынче утром, когда мои еще спали, а я вышел в сад делать гимнастику.

Было начало девятого. Вот тут-то и припустил настоящий, шумный, веселый летний дожжок.

16.8.60.

Маша прихварывает, лежит.

Заходил к ней сейчас. Вся, до глубины души, увлечена рисованием. Нарисовала мячик, “как у меня”, то есть синий и красный. Нарисовала красный гриб на тоненькой ножке. Наконец нарисовала девочку, у которой один глаз как глаз, а другой– огромный и сплошь синий.

Я посоветовал сделать девочке очки– темные, от солнца.

* * *

Перечитал свою вчерашнюю запись о “сидящих детях”... Да, мы часто сами не понимаем, насколько важны и существенны эти мелочи. И как опасно в вопросах воспитания откладывать что-нибудь “на потом”...

Тут, как и во многих других случаях, возникает вопрос: хорошо, но в какой же именно момент, когда, в каком возрасте мальчик или девочка должны впервые уступить место старшему? На этот вопрос я уже ответил: по-видимому, в том возрасте, с той минуты, когда здоровый ребенок может стоять. Если это его немножко и утомит– не страшно. Но именно в этом самом цыплячьем возрасте для ребенка должно стать законом: если ты где-нибудь сидишь, и появился взрослый, и другого свободного места нет, тебе следует сразу же подняться и уступить место.

Так воспитывали меня.

В годы моей юности это уже называлось “буржуазным воспитанием”. В то время в широких кругах нашего общества “буржуазным” и “чужеродным” именовалось все, или почти все, что досталось нам в наследство от старорежимного прошлого. И стихи Пушкина. И галстуки. И шляпы. И “хорошие манеры”. И уважительное отношение к женщине...

В свое время “хорошее воспитание” и в самом деле было уделом привилегированных. У “простых” людей не было для этого ни времени, ни лишних денег. Не было и соответствующих традиций.

А классовый, сословный характер этого воспитания не мог, разумеется, не наложить на него своего отпечатка.

Помню, с каким нетерпением, даже азартом ждал я в детстве появления в вагоне трамвая взрослого. Особенно приятно было вскочить и уступить место военному. И особенно– раненому. Не моя вина, что эти раненые были офицеры. Нижним чинам сидеть в трамвае вообще не полагалось. Им было позволено только стоять и только на площадке!..

Может быть, отсюда (отчасти несомненно отсюда) и возникло когда-то в нашем советском обществе отношение к этим правильным, человечным нормам поведения как к чужеродному, как к какому-то глупому буржуазному предрассудку.

Вообще сколько на моей памяти избаловали, испортили своих детей люди, вышедшие из народных “низов”.

Одинаково нелепым и вредным было в их поведении и брезгливое отталкивание от всего “буржуазного”, и, наоборот, некритическое подражание этому буржуазному.

– Сама, бывало, недоем, недопью, а дочку растила принцессой,– не раз говорила мне NN, человек, казалось бы, неглупый, интеллигентный. И объясняла, оправдывая свою позицию:– Достаточно, что мы с братьями хватили в детстве лиха. В одних башмаках по очереди бегали в церковноприходскую...

И вот– сколько слез, сколько бессонных ночей и преждевременных седин от этой изящной, “воспитанной”, играющей на рояле, говорящей по-французски “принцессы”.

Боже избави усвоить хоть что-нибудь от этого внешнего “воспитания”, от этой глупой животной любви, когда все уходит на служение чреву, на вкусную еду, на лакомства, на игрушки, на башмачки и бантики, и совсем не думается о душе, о воспитании человека, о воспитании в высоком смысле, без кавычек.