Текст книги "Самая большая тайна фюрера"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

После убийства министра иностранных дел все трое подозреваемых бежали из Берлина. Эрнст Техоф, водитель, был арестован во Франкфурте-на-Майне и доставлен в Берлин. Прессе он сообщил, что принадлежит к «право-большевистской» группе. Потом это понятие уточнили: «правый» превратилось в «национальный», «большевистский» – в «социалистический». Иначе говоря, он принадлежал к национальным социалистам. Его младший брат впоследствии был близок к лидеру гитлерюгенда Бальдуру фон Шираху.

30 июня Техоф начал давать показания. Машина, которой воспользовались преступники, принадлежала богатому промышленнику Кюхенмайстеру из Саксонии. Он был арестован, при обыске в его доме нашли шесть пулеметов, сто пятьдесят винтовок и патроны к ним. Но следы остальных убийц – Фишера и Керна – затерялись. Неделю о них не было никаких сообщений.

10 июля их видели в небольшом городке Гарделеген в ста километрах от Берлина. Они передвигались на велосипедах. Характерно, что население сознательно указывало полицейским неверное направление их движения, потому что многие симпатизировали убийцам министра-еврея.

12 июля поступили новые сообщения. Преступники, видимо, направлялись к Гарцу. Полиция опросила сотни людей и отыскала человека, который приютил их на ночь. Полиция перекрыла все возможные пути их движения к подножию Гарца. Земельные правительства Германии чинили препятствия прусской полиции, которая вела следствие. Преступники надеялись добраться до Баварии, где в свое время укрылись убийцы министра Эрцбергера, но не успели.

В субботу 16 июля двое молодых торговцев решили осмотреть небольшую гору, увенчанную замком. Одна из его старинных башен превратилась в руины, другую занимали граф Ганс Вильгельм Штейн и его жена, которые были в отъезде. Любопытные туристы забрались на гору и в башне увидели свет. Два человека что-то читали. Они очень походили на преступников, чьи фотографии публиковались во всех газетах. На следующий день башню окружила полиция. Из города вызвали слесаря. Но надежный замок был закрыт изнутри, так что слесарь не справился. Башня не подавала признаков жизни.

Полиция не знала, что делать. Ломать дверь без достаточных оснований не решались. В сумерках из окон показались две фигуры. Они размахивали носовыми платками и кричали:

– Оставьте нас одних!

Теперь уже не оставалось сомнений. В башне – убийцы Ратенау. Полиция предложила им сдаться и выйти. Они стали отстреливаться. В какой-то момент раздался вопль:

– Мы умираем за наши идеалы. Да здравствует великий Эрхард! Ура!

Еще один выстрел, и все смолкло. Полиция ворвалась в замок. Фишера нашли на полу с револьвером в правой руке. На кровати лежал мертвый Керн.

Прусская полиция проделала большую работу и раскрыла это преступление, арестовав тех, кто его готовил. Организатор убийства Вилли Гюнтер убежденно доказывал следствию, что Ратенау входил в состав тайного еврейского правительства, которое развязало Первую мировую войну, а затем разрушило Германию. Накануне суда Гюнтеру прислали в тюрьму плитку отравленного шоколада. Обвинитель сказал, что таким образом решили устранить важнейшего свидетеля.

На скамье подсудимых Эрнст Техоф выглядел весьма жалко:

– Керн сказал, что намерен убить министра Ратенау, а я должен ему помочь. Он сказал, что Ратенау тесно связан с русскими большевиками и выдал сестру за коммуниста Радека.

Судья заинтересовался:

– Вы утверждаете, что Ратенау имел тесные связи с большевиком Радеком и даже выдал за него сестру?

– Должно быть, это так.

– Насколько мне известно, у Ратенау есть только одна сестра, – уточнил судья. – Она замужем за доктором Андрее и живет в Берлине.

– Я не знаю, – растерянно сказал Техоф.

– Каким же образом крупный промышленник мог завязать отношения с коммунистом Радеком? – спросил судья. – Вам самому это кажется правдоподобным?

– Так говорил Керн, – повторил Техоф.

Молодой Йозеф Геббельс писал Техофу, отбывавшему свой срок: «Я хочу пожать Вам руку – это является внутренней потребностью. Так как мне не дозволено публично признать Ваш подвиг, я хочу солидаризироваться с Вами как Ваш товарищ, как немец, как молодой человек и сознательный активист, который верит в возрождение Германии вопреки всему».

Адольф Гитлер, придя к власти, воздвиг убийцам министра Вальтера Ратенау памятник.

Напрасно коммунисты вместе с профсоюзами и социалистическими партиями требовали принятия закона о защите республики, роспуска всех тайных военных организаций и удаления реакционеров из рейхсвера и с государственной службы. С января 1919 по июнь 1922 правые совершили триста пятьдесят четыре убийства. Только двадцать четыре участника политических убийств предстали перед судом. Ни одному не был вынесен смертный приговор, тогда как десять из тридцати восьми левых были приговорены к высшей мере наказания.

ИСТОРИЯ С ЛАНДРАТОМ

Провинция не желала признавать столицу. Это столкновение раскрывает суть многих конфликтов внутри Веймарской республики. Провинция была средоточием самой ожесточенной реакции против любых современных веяний. Космополитизм столицы, открытость города противопоставлялись хранящей устои провинции, народным традициям и национальному духу.

Городская, или, как тогда говорили, асфальтовая цивилизация воспринималась как болезнь, разрушающая привычный образ жизни, подрывающая органические начала народной жизни. Многие люди испытывали страх перед всем новым, неизведанным, перед обновлением жизни, перед утратой всего привычного.

Европа была больна, и Германия была ее больным сердцем. Слишком много немцев не хотели демократии. В первую очередь республику беспощадно ненавидела политическая элита. Крайне любопытные воспоминания оставил один из чиновников Веймарской республики Фердинанд Фриденсбург, назначенный в 1921 году ландратом (начальником окружного управления) в Розенберге, одном из округов Восточной Пруссии.

12 января 1921 года он приехал в свой округ. Скупо освещенный газовыми фонарями заснеженный перрон показался ему пустым, но из темноты появилась фигура. Вытянувшись, как и положено старому унтер-офицеру, незнакомец отрапортовал:

– Окружной обер-секретарь Ёльшлегер прибыл для встречи господина ландрата!

Фриденсбург удивился, что тот прибыл в одиночестве. Они вышли на привокзальную улицу, на которой одиноко стоял наемный автомобиль, единственный в городке.

– А где же машина окружного управления? – поинтересовался Фриденсбург.

– Она не в нашем распоряжении, – смущенно ответил Ёльшлегер.

– Почему же?

На это последовал не менее туманный ответ:

– Господин ландрат завтра утром все увидят сами.

Они влезли в неудобную машину и поехали в единственный в городке отель «Леман». Здесь Фриденсбург услышал шум, крики. Ему навстречу высыпали какие-то крепкие краснолицые мужчины, которые продолжали оживленно спорить. Через открытую дверь зала было видно, что там только что закончилось какое-то собрание. Среди его участников Фриденсбург узнал крупного землевладельца Эларда фон Ольденбург-Янушау, который владел в этом округе двумя поместьями. Теперь фон Ольденбург-Янушау стоял с видом победителя. Он явно добился того, чего хотел.

Знаменитым на всю Германию его сделала одна фраза:

– Дисциплина в армии должна быть такой, чтобы в любой момент достаточно было одного лейтенанта и десяти солдат, чтобы разогнать рейхстаг.

Фриденсбург поинтересовался у кельнера, который проводил его в комнату, что происходит в отеле.

– Да это собрались местные землевладельцы, – равнодушно ответил кельнер. – Они протестуют против нового ландрата.

Фердинанд Фриденсбург понял, что его ждут бурные события. Предложив ему возглавить один из восточнопрусских округов, в министерстве поставили перед ним две задачи. Во-первых, провести электрификацию округа, которая из-за последствий Первой мировой войны так и не началась. Во-вторых, участвовать в определении новой границы с Польшей.

В министерстве будущего ландрата предупредили, что две трети сельскохозяйственных угодий находятся в руках крупных землевладельцев, и родовитые помещики привыкли к тому, что главой округа становится кто-то из них. Фриденсбург не был ни дворянином, ни консерватором. Он предполагал, что часть населения примет его без восторга, но открытого сопротивления не ожидал.

Утром он пешком дошел до нового места работы. Население городка составляло три с половиной тысячи жителей. Это была, собственно, большая деревня. Ведомство ландрата находилось в простеньком здании на Рыночной площади. Ландрат исполнял двойные обязанности. Он был представителем государства и в этом качестве имел пятерых сотрудников. Они во главе с обер-секретарем Ёльшлегером находились на службе. А в другом качестве ландрат возглавлял местное самоуправление округа, и ему полагался изрядный бюрократический аппарат – примерно сорок человек.

Ландрат управлял округом совместно с окружным советом (крайстагом), состоявшим из шести человек. В помещении окружного совета было пусто. На рабочем месте присутствовал один-единственный мрачный пожилой господин. Это был обер-секретарь окружного комитета Пицкс, которого считали левым и потому не втянули в заговор против нового начальника. Все остальные письменные столы были девственно-чисты, стулья нагромождены один на другой. Иначе говоря, окружного управления не существовало.

– Я бы рекомендовал посетить кабинет ландрата, – заметил Ёльшлегер.

Комната была по-прусски скупо обставлена. Зато на письменном столе громоздилась кипа документов, раскрытых на нужной странице. Нового ландрата ждали. Это были протоколы заседания окружного совета:

«10 января совет принял решение временно распустить сотрудников окружного совета…

Совет принял решение продать принадлежащий округу автомобиль, а пока что держать его под замком…

Совет принял решение сдать в принадлежащем округу имении служебную квартиру советнику фон Ферзену до 1 октября сего года независимо от занимаемой им должности…

Совет проголосовал за немедленное увольнение окружного шофера Грабловского…»

Фриденсбург выяснил, что его предшественник сделал окружного шофера личным водителем, не забыв при этом выплатить ему зарплату за три месяца вперед из кассы округа. Фриденсбург попытался отыскать своего предшественника, который должен был сдать ему дела. Фон Ферзен исчез. Из бумаг выяснилось, что он передал все полномочия одному из шести депутатов окружного совета – фон Путкамеру. Фриденсбург по телефону пригласил его приехать и услышал в ответ:

– В течение нескольких ближайших недель это невозможно.

– Хорошо, – сказал Фриденсбург, – я сам вас навещу.

– Это тоже невозможно, я сейчас уезжаю.

Все шесть членов окружного совета договорились не участвовать ни в каких совещаниях и не отвечать на вопросы нового ландрата. Это был настоящий бойкот. Обращаться за помощью к обер-президенту Восточной Пруссии в Кёнигсберге было бесполезно. Тот имел лишь совещательный голос и едва ли мог что-то изменить. Все бросить, уехать в Берлин и доложить министру, что он не в состоянии выполнить задание, было для Фриденсбурга невозможным. Именно этого от него ждали. Он же намеревался честно исполнить свой долг. Причем действовать следовало незамедлительно.

В ближайшее время должен был начаться мучительный процесс делимитации границы, когда немцам и полякам при посредничестве французов предстояло бороться за каждый хутор. Многие продукты еще распределялись по карточкам, и следовало наладить распределение продовольствия, чтобы города не голодали. В Берлине и Кёнигсберге ему втолковывали, что надо поскорее проводить электричество, потому что каждый потерянный день стоил денег и уже приобретенные материалы могли сгнить.

Но все документы его предшественник фон Ферзен либо забрал с собой, либо роздал служащим, которые разошлись по домам. У нового ландрата были все основания распустить окружной совет, как неработоспособный орган власти, уволить нерадивых чиновников, провести новые выборы и назначить новых чиновников. Но это требовало времени.

Фриденсбург попытался действовать иначе.

Для того чтобы заседание окружного совета считалось действительным, ему нужны были как минимум двое. Фриденсбург позвонил одному из членов совета, местному бургомистру, который имел репутацию человека внепартийного, добродушного и неконфликтного, и сказал, что сейчас к нему приедет. Тот был поражен. Прежние ландраты вызывали бургомистров к себе.

Местный полицейский отдал ландрату честь, и тот счел это хорошим предзнаменованием. Фриденсбург заговорил о необходимости полного согласия между ландратом и бургомистром окружного центра. Намекнул, что элекростанция может быть построена и в другом месте и что сам краевой центр можно перевести в другое место – скажем, в самый большой город округа Дойч-Эйлау.

Бургомистр забеспокоился. На его лбу выступили капельки пота. Тут ландрат сказал, что послезавтра состоится заседание окружного комитета, и многозначительно добавил:

– Так что жду вас в четыре часа!

Бургомистр не посмел отказаться.

Следующим союзником ландрат сделал крестьянина Гренке, руководителя местечка Гуринген. Фриденсбург позвонил ему, непринужденно сообщил о своем вступлении в должность и о желании прибыть на чашку кофе. В истории Гурингена такого еще не было, чтобы ландрат пожаловал в гости.

Мамаша Грёнке испекла горы пирогов и выставила такие же горы масла, ветчины и вкуснейшего крестьянского хлеба. Фриденсбург плотно закусил, выпив невероятное количество посредственного кофе, не отказался от столь же посредственного шнапса, посетил конюшни, похвалил поросят, восхитился общинным быком, порадовался трехдневному жеребенку и при этом ни словом не обмолвился о делах. Поздно вечером осчастливленный Грёнке со всей семьей проводил ландрата к машине. Прощаясь, ландрат как бы между делом заметил:

– Кстати, послезавтра в четыре у нас заседание окружного совета. Буду очень рад вас видеть.

Крестьянин был вытесан из более крепкого дерева, чем бургомистр. Он покраснел как свекла и пробормотал:

– Я не могу прийти.

– Отчего же, ведь вы член совета?

– Но я дал честное слово!

– Дорогой господин Грёнке, насколько я понял, вы дали слово отнюдь не добровольно.

– Это, конечно, так…

– В таком случае честное слово не считается. Да и не забывайте о своем долге члена краевого совета и местного начальника. Вы ведь давали клятву добросовестно исполнять свои обязанности? И эту клятву вы давали добровольно, не так ли?

– Конечно, господин ландрат.

– Тогда все ясно. То, что потребовал от вас господин фон Путкамер, противоречит вашей клятве, которую вы дали добровольно и в соответствии со служебным уложением. Разве я не прав?

– Конечно, господин ландрат, – выдавил из себя Грёнке.

И все же Фриденсбург хотел быть уверен, что в решающий момент у того не заболеет дочка и не захромает лошадь. Он в последний раз взял наемный автомобиль и сам заехал за Грёнке в Гуринген. Ровно в четыре они втроем собрались в зале заседаний все еще пустого здания окружного управления. Четверо остальных членов совета, которых уведомили по почте, не явились, но их присутствие и не требовалось.

На заседании Фриденсбург отменил все, что было записано в протоколе предыдущего заседания. Бойкот стал недействительным. В тот же день он отправил с посыльным повестки всем служащим с письменным распоряжением явиться на следующий день на работу со всеми имеющимися у них на руках документами. И дисциплинированные немецкие чиновники все как один пришли и засели за работу, словно ничего не было.

Весной 1921 года были назначены выборы в окружной совет, и националисты не решились снова выдвинуть фон Ольденбурга и фон Путкамера. Элард фон Ольденбург-Янушау попытался вновь организовать акцию протеста против ландрата, но теперь не собрал и трети тех, кто еще недавно был на его стороне.

– Я поставил не на ту лошадку, – признался он своему приятелю.

Впрочем, через несколько лет ситуация изменится. Оль-денбург пользовался большим влиянием на своего соседа президента Гинденбурга, чье семейное имение Нойдек было расположено там же, в Восточной Пруссии, в округе Розенберг.

Из-за долгов Гинденбург потерял поместье. Когда его избрали президентом, Ольденбург объединил крупных восточ-нопрусских землевладельцев. Они скинулись, попросили о том же промышленников и собрали деньги, на которые выкупили поместье Нойдек и преподнесли его президенту.

На всякий случай его записали на сына президента полковника Оскара фон Гинденбурга. Но тут же выяснилось, что собранных денег не хватило, и доброжелатели президента запустили руку в казну – позаимствовали недостающую сумму из государственного фонда «Остхильфе» («Восточная помощь»). Фонд создали для поддержки сельского хозяйства Восточной Пруссии.

В январе 1933 года вокруг этой истории разгорелся скандал, нацисты его тщательно раздували. Гитлер предупредил Оскара Гинденбурга, что если не станет канцлером, то потребует уголовного расследования этой истории. Это была последняя капля. Гинденбург очень хотел прекратить разговоры о имении, купленном на казенные деньги. 28 января 1933 года, когда Гинденбургу предстояло принять важнейшее в его жизни решение – доверить ли Адольфу Гитлеру пост имперского канцлера, президента навестил его старый друг и сосед Элард фон Ольденбург-Янушау.

Гинденбург поделился с ним сомнениями относительно презираемых им методов нацистов. Ольденбург его успокоил, заметив, что он легко управится с «этими ребятами, которые в принципе совсем не плохи». Так что вполне вероятно, что именно Ольденбург виновен в том, что президент согласился сделать «богемского ефрейтора» канцлером и тем самым вверг Германию в катастрофу. В 1933 году Ольденбург стал депутатом рейхстага. Он не был нацистом, но страстная ненависть к демократии и переходящий всякую меру национализм толкнули его к сотрудничеству с Гитлером.

Герой этой истории Фердинанд Фриденсбург после Восточной Пруссии служил заместителем начальника берлинской полиции. В 1933 году нацисты убрали его с государственной службы. Он пережил нацизм, после войны стал заместителем правящего бургомистра Западного Берлина и в 1969 году написал эти воспоминания.

ОФИЦЕР ШЛАГЕТЕР И КОММУНИСТ РАДЕК

Восхождение Адольфа Гитлера к власти заняло больше десяти лет. Несколько эпизодов истории двадцатых годов невероятно помогли будущему фюреру.

Союзники обязали Германию выплатить к маю 1921 года двадцать миллиардов золотых марок. Золотая марка – это не монета, это предвоенный курс марки, которая тогда стоила четыре доллара. Но в 1921 году доллар стоил шестьдесят обесценившихся марок. Выплата репараций оказалась непосильной для Германии.

Французский премьер-министр Раймон Пуанкаре был настроен антигермански. В конце 1922 года правительство Германии объявило о дефолте, оно не могло выплачивать репарации. Заявив, что Германия срывает поставки угля и древесины, президент Франции 11 января 1923 года ввел сто тысяч французских и бельгийских солдат в Рурскую область, угольный и стальной центр страны. Премьер-министр Англии Стенли Болдуин не стал возражать.

Немецкое правительство призвало немцев оказывать французам пассивное сопротивление. Всем забастовщикам правительство платило зарплату и использовало ввод французских войск для возбуждения националистических чувств. Толпы собирались вокруг статуй Бисмарка и других исторических персонажей и кричали:

– Германия, Германия превыше всего!

Правительство раскрутило, как теперь говорят, события в Рурской области, но они сыграли на руку экстремистам. На митинге в Мюнхене послушать Гитлера собрались десятки тысяч.

Ввод французских войск в Рурскую область подорвал экономику Германии. 5 июня французские войска захватили и железные дороги в регионе. Марка обесценивалась на глазах. В конце октября французские войска оккупировали еще и Бонн, и Висбаден. Это вызвало новый взрыв национализма.

Немецкое правительство, лишившись Рурской области с ее угольными шахтами и сталелитейными заводами, включило печатный станок. Зарплаты выдавали ничем не обеспеченными бумажными марками. Начался неконтролируемый рост цен. В 1922 году булка стоила сто с лишним марок, через год – два миллиона! Инфляция оказалась для Германии губительнее французских войск. Рабочий класс Рура из-за инфляции попал в отчаянное положение и поддерживал радикалов.

В октябре 1923 года печать одного банкнота обходилась дороже его реальной стоимости. Невиданная инфляция подрывала Веймарскую республику, которая все больше ассоциировалась не с демократией и политическими свободами, а с безумными несчастьями. Ловкие бизнесмены зарабатывали огромные состояния. Они брали кредиты, что-то покупали, а кредит возвращали обесценившимися деньгами. В бедственном положении оказались пенсионеры и люди, живущие на зарплату, владельцы мелкого бизнеса.

Все винили репарации, хотя основы этой финансовой катастрофы были заложены при кайзере в 1914 году, когда финансирование войны решили вести не за счет повышения налогов, а путем печатания денег. Расплатиться за войну Германия рассчитывала, победив Антанту и потребовав от нее контрибуции, а получилось наоборот…

28 января 1923 года в Лейпциге открылся Восьмой съезд коммунистической партии, которая тоже решила использовать оккупацию Рура для привлечения избирателей на свою сторону. Делегаты съезда решили, что после вступления французских войск в Рурскую область Германия стала угнетенной страной и следует бороться за ее свободу.

Опыт вооруженной борьбы у коммунистов был. За три года до этого, 13-17 марта 1920 года, правые устроили капповский путч и попытались свергнуть правительство. В ответ коммунисты сформировали свою Красную армию. В Рурской области она насчитывала около пятидесяти тысяч бойцов и сражалась с правительственными войсками.

После Первой мировой войны коммунисты получили в Центральной Германии много мест в ландтагах и чувствовали себя уверенно. Партия, в которой состояли триста пятьдесят тысяч человек, имела четырнадцать депутатов в рейхстаге и пятьдесят семь в ландтагах. Коммунисты опирались на солидную систему партийной печати – тридцать три ежедневные газеты. В марте 1921 года руководители компартии решили, что настало время нанести удар по республике и поднять вооруженное восстание. «Рабочий класс Центральной Германии не даст себя обмануть фразами, сеющими среди немецких рабочих настроения трусости и пассивности», – говорилось в заявлении партии.

Правительство отправило в Центральную Германию полицию безопасности под командованием обер-президента Хорзинга с приказом разоружить рабочих. Руководство компартии надеялось на всеобщее восстание. Бои с полицейскими частями продолжались несколько мартовских дней, но на призыв ко всеобщей забастовке откликнулось меньше полумиллиона рабочих, так что подавление восстания было лишь вопросом времени.

После ввода французских войск ситуация в стране вновь накалилась. В опорных пунктах левых – в Берлине, Гамбурге, в Рурской области – начались массовые забастовки, демонстрации, формировались рабочие сотни и звучали призывы к пролетарской революции.

Особую роль сыграл один из тогдашних руководителей Комммунистического интернационала Карл Радек.

Карл Бернгардович Радек – одна из самых ярких фигур в большевистском руководстве, человек острого и язвительного ума, очень образованный и циничный. Он родился во Львове, свободно владел основными европейскими языками, и в Польше, и в Германии чувствовал себя как дома. Русским языком он овладел уже во взрослом возрасте. В Варшаве он вел подпольную работу вместе с Розой Люксембург и Феликсом Дзержинским, в Германии – вместе с Кларой Цеткин и Карлом Либкнехтом, в Швейцарии – вместе с Лениным.

После Октябрьской революции он не раз безуспешно пытался поднять вооруженное восстание в Германии, куда приезжал нелегально, где работал в подполье и даже попадал в тюрьму. Все руководители компартии Германии были его давними товарищами. Большой карьере Радека в Москве помешала изрядная доля авантюризма и нелюбовь к повседневной работе.

«Радек был для меня необычным психологическим явлением, но никогда – загадкой, – вспоминала Анжелика Балабанова, которая работала с ним в Коминтерне. – Он представлял собой необыкновенную смесь безнравственности, цинизма и стихийной оценки книг, музыки, людей. Точно так же, как есть люди, не различающие цвета, Радек не воспринимал моральные ценности. В политике он менял свою точку зрения очень быстро… Он умел выражать мнения других и на самом деле верить, что они его собственные, мог с пылом поддерживать лозунги, против которых только что боролся…»

Карл Радек хотел воспользоваться настроениями немцев и организовать народную войну против Франции в союзе с крайне правыми немецкой национальной и народной партиями.

Французы на политику пассивного сопротивления ответили жесткими мерами. Профсоюзных лидеров, призвавших к забастовке, оккупационные власти сажали, саботажников расстреливали – погибли больше ста человек. 26 мая 1923 года французские оккупационные войска по обвинению в саботаже и диверсиях расстреляли на Хольцгеймском лугу рядом с Дюссельдорфом бывшего офицера рейхсвера Альберта Лео Шлагетера.

Эта фигура стала знаковой для нацистов. Они в ответ убили школьного учителя Вальтера Кадова, обвинив его в том, что он выдал Шлагетера французам. Сделали это будущий секретарь фюрера Мартин Борман и будущий комендант концлагеря Освенцим Рудольф Хёсс.

Карл Радек тоже использовал этот расстрел для провозглашения новой тактики – национального большевизма. Выступая на заседании Исполкома Коминтерна, Радек сказал, что Шлагетер, немецкий националист, мужественный солдат контрреволюции, заслуживает уважения и должен одновременно считаться солдатом революции. Карл Радек предложил искать путь к национально мыслящим массам, создавать единый фронт трудящихся и патриотических кругов против «антантовского империализма» и германского капитала. Он призвал немецких националистов и фашистов объединяться против Запада:

– Дело народа, ставшее делом нации, приводит к тому, что дело нации становится делом народа. Мы не должны замалчивать судьбу этого мученика германского национализма, имя его много говорит немецкому народу. Если круги германских фашистов, которые захотят честно служить немецкому народу, не поймут смысла судьбы Шлагетера, то Шлагетер погиб даром. Против кого хотят бороться германские националисты? Против капитала Антанты или против русского народа? С кем они хотят объединиться? С русскими рабочими и крестьянами для совместного свержения ига антантовского капитала или с капиталом Антанты для порабощения немецкого и русского народа?

На плакатах, призывавших к свержению французского империализма, красная звезда соседствовала со свастикой. В июле 1923 года в специальном выпуске центрального органа компартии «Роте фане» («Красное знамя») Радек обсуждал будущее Германии вместе с одним из идеологов пангерманизма и пропагандистом знаменитой фальшивки «Протоколы сионских мудрецов» графом Эрнстом цу Ревентловом (в 1924 году его избрали в рейхстаг, через три года он примкнул к Гитлеру) и автором книги «Третий рейх» Артуром Мёллером ван ден Бруком.

Мёллер ван ден Брук, восторженно поклонявшийся прусскому духу, был одним из главных идеологов немецкого национализма, ненавистником Запада, Веймарской республики и либерализма. На этой почве стало возможным его сотрудничество с коммунистами. Его книга «Третий рейх» рисует будущую Германию, которая станет образцом для всего мира. Он не дожил до того момента, когда Третий рейх стал политической ральностью. У него были проблемы с психикой, и в 1925 году он покончил с собой.

Среди идеологов национального социализма в начале двадцатых была модной идея союза Германии с «молодыми нациями» Востока, прежде всего с Россией, не отравленной ядом западной цивилизации и либерализма. Высказываясь впервые о внешней политике, Адольф Гитлер говорил, что есть только два пути: «Если наша цель – завоевать плодородные земли, отказавшись от мировой торговли и колоний и забыв об индустриализации, тогда надо заключать союз с Англией против Советского Союза. Если мы желаем властвовать на морях и участвовать в мировой торговле, тогда нам нужен союз с Россией против Англии».

Но одно дело – геополитика, другое – политическая борьба. Гитлер отказывался от сотрудничества с коммунистами даже в совместной борьбе против французов и демократии:

– Свастика и советская звезда сочетаются как вода и пламя. Даже по тактическим соображениям они не должны быть вместе!

11 июля 1923 года ЦК компартии Германии принял воззвание «К партии» с призывом к вооруженной борьбе на случай реакционного государственного переворота. На следующий день руководитель немецких коммунистов Генрих Брандлер сообщил старому соратнику секретарю Исполкома Коминтерна Карлу Радеку: партия рассчитывает на боевую помощь со стороны Советского Союза.

Руководители Коминтерна Григорий Зиновьев и Николай Бухарин находились в отпуске в Кисловодске. Карл Радек остался на хозяйстве и руководил немецкими коммунистами. Он счел лозунг «завоевания улиц», выдвинутый компартией, преждевременным и опасным.

«Чем внимательнее я читаю партийную печать, тем больше беспокоюсь по поводу антифашистского дня, – ответил он Брандлеру. – Я боюсь, что мы идем в ловушку. Мы плохо вооружены или даже просто не вооружены. Фашисты вооружены в десять раз лучше и располагают хорошими ударными отрядами. Если они захотят, мы получим 29-го числа окровавленные головы».

«Думаю, это правильное решение, – поддержал Радека Сталин. – Чудаки, хотели пройти с демонстрацией за Берлин, к казармам. Лезли в хайло с белогвардейскими офицерами. Аналогия с июльскими днями не выдерживает критики. В июльские дни семнадцатого года у нас были Советы, были целые полки, гарнизон был деморализован в Питере. У немцев же ничего такого не имеется…»

А вот отдыхавшие в Кисловодске председатель Исполкома Коминтерна Зиновьев и главный редактор «Правды» Бухарин считали, что наступило время действовать: «Радек ошибается, потому что он видит только одну сторону: разложение фашистских рядов пропагандой в духе его речи о Шлагетере. Но он забывает, что крепкий удар кулаком наилучшим образом разлагал бы фашизм. Радек игнорирует уроки Италии и Болгарии. Разве итальянские социалисты не пытались в течение двух-трех лет переубедить низшие слои фашистов? Напрасно! Фашизм постепенно усиливался так, что Муссолини пришел к власти… Лозунг «завоевать улицу» абсолютно верен и своевременен. И здесь Радек опять не прав».

Руководители немецкой компартии настаивали на том, что промедление опасно: можно упустить время. Генрих Брандлер писал в Москву: «Напряжение царит не только в Берлине, но и по всей стране. Партия уже провела всю нелегальную подготовку и, если решится на решающее выступление, одержит победу».